Женщина постарше (гет)

— В Венеции есть легенда о черной гондоле, — говорит Каролина, и свет от горящих на набережной фонарей отражается в ее глазах, — о черной-черной гондоле...

— Они тут все черные, — он валяется на подушках, расшитых изображениями сказочных животных, каких не существует ни в маггловском, ни в магическом мире, и смотрит на ее губы.

— О черной гондоле, что плавает по каналам без гондольера, невидимая для обычных людей...

— О нашей, что ли? — улыбается Гарри, подползая ближе и укладывая голову на ее колени.

— Которую может увидеть только тот, кто влюблен...

— И что ему это даст? — интересуется бывший Золотой мальчик Гриффиндора, запрокидывая лицо. Каролина наклоняется, и кончики ее волос щекочут его щеки.

— Ну... развлечет, по крайней мере, — смеется она. — По легенде, это дает удачу в любви, хотя не спрашивай меня, каким именно образом это работает. Но только в том случае, если любовь настоящая. Иначе встретившего ее ждут несчастья.

— Как всегда в сказках. Такое количество условий, что безопаснее не начинать.

— И это говорит человек, в двенадцать лет вышедший безоружным на василиска!

— С тех пор я поумнел.

— Половина магической Англии не согласилась бы с этим, учитывая твою женитьбу.

— Кто-то здесь считает себя опаснее василиска? Миссис Поттер, давно вы страдаете от мании величия?

— Страдать от мании величия невозможно, глупое создание. Ею можно только наслаждаться.

Но Гарри уже не слушает. Он занят тем, что сосредоточенно тянет жену к себе, стаскивая ее на плоское дно гондолы, и наконец укладывает на подушки и нависает сверху. В венецианском сумраке, в еле заметном холоде, поднимающемся от воды, от ее тела идет тепло, словно от горящей свечи. Не отводя глаз от ее лица, он опускает руку вниз и подбирает подол платья.

— Чем мне нравятся твои наряды...

Она беззвучно делает губами букву "О". Одежда летит прочь. Гондола сама находит путь в сплетении каналов, проплывает под десятками мостов. Кожа Каролины на ощупь, как шелк и вода. Ночь наполнена магией, мир магглов будто бы рядом — руку протянуть — и в то же время отдален и неважен. Опираясь на лодку одной рукой, второй он подхватывает ее под колено, и Каролина подается вверх, обнимает ногами его бедра, стискивая с такой силой, что это почти делает невозможным движения. Ключ в замке. Ее волосы прилипают к щекам, узкая полоска полузакрытых глаз темнеет, губы приоткрыты. Она трогает ладонью его гладкую грудь и чуть слышно шепчет:

— Приятно, что твои пауки больше не лезут мне в нос...

Гарри хотел бы улыбнуться в ответ, но именно в этот момент пламя внутри стремительно разрастается, заполняя все тело, забирается под корни волос, руки дрожат, и он падает на нее, задыхаясь и вздрагивая. Лодку окружают снежно-белые огоньки, гаснущие в темноте по мере того, как успокаивается его дыхание.

— О мой бог, — шепчет пожилая туристка из Америки, полстолетия как безнадежно влюбленная в мужа своей сестры. — Вы видели это?

— Что, Сюзанна? — ее сестра обнимает мужа, поправляет седые локоны. — Снимай скорей, что застыла? Ты поставила на "ночную съемку"? Сюзи, да что такое? Тебе плохо?! Синьоры, эээ, синьоры! Патрик, где разговорник? Ты опять забыл его в гостинице? Сколько раз я тебе говорила! Сюзи, Сюзи!

Гондола выплывает на широкую гладь лагуны между Сан-Марко и Джудеккой.

— Знаешь, я никогда не лежал вот так ни с кем, глядя в небо. Даже странно. Все детство куда-то несся, за кем-то следил...

Каролина переворачивается на бок, обнимает его мягкой теплой рукой. Он накрывает ее пальцы своими.

— Ты когда-нибудь с кем-нибудь так...

— Мммм... Поплыли домой?

Фигуры мавров на часах площади Сан-Марко отбивают полночь. Наступает четырнадцатое мая.

А ночью она снова разговаривает с портретом.

С тем, парным к спрятанному в запретной комнате в Забини-менор, портретом, что висит у окна в парадной столовой, освещаемой сейчас только одним старинным канделябром.

Гарри не знает, какой это по счету разговор за то время, что они в Венеции. В первый раз он заметил ее отсутствие в постели на третью неделю после свадьбы, перед рассветом. Он проснулся от жажды, Каролины рядом не было. Накануне они ели " У Флориана" каких-то маринованных морских гадов, запивая граппой, и в голове еще слегка шумело.

Тогда он спустился в столовую, решив, что Каролина тоже пошла за питьем, и еле успел остановиться перед входом, услышав, как она разговаривает с кем-то чуть хриплым со сна голосом. Ничего важного тем утром не прозвучало: Каролина болтала о пустяках, о том, что больше любит море, чем лес или горы. Мужчина на портрете молчал и только раз сказал что-то о том, как сильно шло ей платье, что она надевала предыдущим вечером.

Когда Гарри, неслышно поднявшись обратно, прошлепал вниз с нарочитым грохотом и вошел в столовую, Каролина улыбнулась и протянула ему стакан цветного стекла с прохладным напитком, сразу утолившим жажду. Человек на портрете делал вид, что спит, развалясь в кресле в своем костюме Пьеро, на фоне вечереющего за окном нарисованной комнаты неба.

С тех пор он часто замечал, что его жена находит время, чтобы обменяться с портретом парой фраз, но еще не решил, что с этим делать. Он не привык спрашивать — слишком часто в прошлом слышал в ответ ложь — поэтому лишь следит и наблюдает, благо мантию-невидимку Кричер доставил в палаццо вместе с остальными вещами на следующее утро после свадьбы. Эльф порывался остаться с хозяином и был недоволен, когда он отослал его обратно.

Гарри знает имя нарисованного мужчины: Бертран, и то, что тот был первым женихом Каролины. Кажется, Гермиона упоминала о том, что он погиб перед самой свадьбой. В списке мужей, брошенном ему когда-то Роном, этого мужчины нет. Между тем этот, давно мертвый, человек явно притягивает к себе Каролину.

Гарри и сам до сих пор хранит кусок зеркала, подаренный ему когда-то Сириусом. И как бы ему ни хотелось, чтобы жена оставила прошлое в прошлом... Он ее понимает. Это-то и есть самое поганое во всей истории.

Выпутавшись из сна, где очередной Дамблдор протягивал ему очередного уродливого младенца, он трогает рукой пустое место рядом. Ее сторона кровати остыла. Видимо, она ушла сразу после того, как он уснул. После секундного сомнения Гарри крадется вниз.

Похоже, сегодня ночью у портрета и его супруги Большой разговор. Каролина стоит у стола, завернувшись в свой любимый шелковый платок с изображениями сирен, и прижимает руки к вискам, пока человек на портрете беспокойно разглядывает ее темными серыми глазами.

Маска снята, и наконец видно, что юноше на картине лет двадцать, не больше: ровесник самого Гарри. Это очень светлый блондин, с той же вельможной осанкой, какой щеголяет, несмотря на все свои злоключения, Люциус. Его лицо сейчас почти повторяет преувеличенное выражение горести и волнения, нарисованное на отброшенной маске.

— Ты не представляешь, на что я был готов ради тебя, — говорит он, и потом, спустя мгновение, дрогнувшим голосом. — Ты меня еще любишь?

— Как ты можешь сомневаться! — отвечает Каролина, подходя ближе и гладя холст. — Ничего не изменилось.

Гарри знает эту разрывающую сердце нежность, с которой трогаешь что-то, принадлежавшее дорогим ушедшим. Он сжимает губы.

— Ты сильно рискуешь, — настаивает блондин. Женщина отворачивается. Юноша задумчиво смотрит на ее затылок. — Я хотел, чтобы ты была счастлива.

— Тебе это удалось. Мне так весело, как никому до меня.

— Ты помнишь условие?

— Конечно.

— Я не говорил, что означает это число? Я тогда увлекался астрологией, — говорит нарисованный юноша медленно. — Ты обращала внимание на даты их смертей?

Каролина пожимает плечами и смеется.

— В расчетах я полагалась на тебя и Томулу.

— Пятьдесят восемь, — отвечает человек на картине. — Число смертельной страсти. Пять — дом флирта, удовольствий и деторождения. Восемь — дом смерти и разрушения. Вместе — гибельная страсть. Понимаешь? К тому же, соединившись, они образуют число тринадцать, что увеличивает силу заклятия неудачливости.

— И зачем мне это знать? — морщится Каролина.

Юноша на портрете отбрасывает нарисованное кресло ногой и принимается мерить шагами комнату.

— Кэр, — говорит он, — это серьезно. Вспомни условие. Страсть станет твоей гибелью.

— Я помню.

— "Живи, пока любишь". Пока ты любишь меня, твоя жизнь и молодость могут длиться вечно. Какие идиоты... Когда мы изобрели это заклятие, мы были детьми. Талантливыми, даже гениальными, но детьми, Кэр. Эта идея казалась нам до смерти романтичной. Если бы с одним из нас что-то случилось, другой сохранил бы молодость и красоту, чтобы помнить ушедшего так долго, как длится жизнь. Помнить вечно, вечно оставаясь молодым и прекрасным! Только детям такая память может казаться благословением, а не проклятием...

— Думаешь, вечная юность кажется мне проклятием?

— Я могу только предполагать. Я ведь портрет.

— Нет.

— Пусть мне тоже перепадает от жизней твоих женихов, этого недостаточно, чтобы вернуть человека из царства мертвых. Иногда я думаю...

— Что надо было просто жить, — говорит Каролина тихо. — Без заклятий и условий.

— ... что ты давно не уверена в своем сердце. Я боюсь за тебя, Кэр. Никто не знает, как отреагирует заклятие, если условие не будет соблюдено. Он действительно так хорош? Отсюда он не кажется интересным собеседником.

Каролина бросает на портрет сумрачный взгляд. Арлекин пожимает плечами.

— Прости. Идеи бессмертия тогда витали в воздухе, — устало говорит он. — Думаю, любая любовь должна износиться за столько лет. Ты и так держалась удивительно долго.

Каролина порывисто вздыхает и снова гладит тонкими пальцами холст.

— Мы ругаемся, словно старая семейная пара.

— Я боюсь за тебя. Боюсь перемен. Боюсь больше никогда тебя не увидеть. Боюсь, что тебя украдет победитель Темного лорда.

— Никаких перемен не будет.

— Не обманывай себя, Кэр. У тебя сияют глаза.

— Он просто милый мальчик.

— И ты любишь его больше, чем собственного сына, так ведь?

— Я так и не смогла полюбить Блейза, — равнодушно отвечает женщина. — Все время помнила, что он не твой.

— Кэр. Это случится сегодня. Назначенное число...

— Знаю, — кивает Каролина, — в конечном счете, это происходит не первый раз. Не понимаю, почему ты так разволновался, — она улыбается.

Издалека доносится бой часов: три часа ночи. Гарри стоит босиком на мраморном полу, и ступни уже окоченели.

— Я замерзла и иду спать.

— Думай о нем плохо.

За окном нарисованной комнаты солнце медленно опускается в воды нарисованной лагуны. Блондин произносит что-то так тихо, что стоящему у входа Гарри не слышно ни слова.

— Как я могу тебя в чем-то винить? — отвечает Каролина. И разворачивается, чтобы выйти. Гарри поспешно поднимается обратно.

Он просыпается рядом с ней на рассвете. Солнце за окном только-только встало. Итак, сегодня? Он не забывал о гермиониных вычислениях ни на секунду — хотя и не старался помнить. Подзабытый воинственный азарт кружит ему голову. Надо только пережить этот день. Так ли это сложно с его знаменитой удачливостью? Снова опрокинуть все расчеты...

— Первый день оставшейся жизни, — бормочет он, подгребая сонную Каролину поближе. Проводит пальцем по ее бровям, по упорно жмурящимся глазам, по четкому рисунку губ.

— Ммм... что? Гаааррии... такая... такая рааань... мпффф...

— Ненавижу это выражение, но нам надо поговорить. Ты должна перестать к нему таскаться!

Каролина на секунду замирает в его объятиях.

— К комууу...

— Ты знаешь. К портрету. Перестать клясться ему в любви. Я все понимаю, но... оставь мертвым хоронить своих мертвецов.

— Мммм.

— Не ммм. Давай, Каро... Ты похоронишь своих, а я, — со вздохом, — своих.

— Я многим обязана этому человеку. Это не твое дело, ребенок... Это очень старая история...

— Послушай, — Гарри упирается локтями в кровать. — Я хочу иметь что-то свое. Целиком и полностью. Например, — угрожающе покусывая нежное ухо, — ЖЕНУ!

Каролина наконец просыпается и тут же делает свои глаза очень длинными и очень удивленными.

— О, но ты меня имеешь, когда захочешь.

— Очень смешно, — бурчит Гарри. — Ты нарочно это делаешь?

— Что?

— Соблазняешь меня, когда я пытаюсь обсудить твоего Бертрана. Он приносит тебе несчастье.

— Подслушивал?

— Еще бы.

— И что делает твое колено между моих ног, если ты собрался разговаривать?

— Я уже все сказал! — рычит Гарри, раздвигая каролинины ноги шире и в то же время захватывая и отводя ее руки вверх, за подушку. — Просто велю Кричеру забрать чертов портрет на Гриммо и повесить в подвале! Раз уж придурку хватило ума наложить на тебя какое-то идиотское заклятие, ему там самое место, — шепчет он в теплую шею. — Потом мы переживем этот день и еще поговорим. Ясно?

Каролина дышит и ерзает под ним так, что ему окончательно становится не до разговоров.

Через двадцать минут, когда они валяются, отдыхая, рядом, она перебирает пальцами его взлохмаченные волосы и говорит серьезно:

— Я счастлива, что ты у меня был, Гарри.

Он хочет спросить, почему это "был"? Но они мало спали этой ночью, а сейчас ему слишком хорошо, и постель словно укачивает, утапливает в дреме, и яркие, светло-зеленые, как вода в лагуне, глаза Каролины смотрят на него с нежностью... Гарри снова проваливается в сон. Он еще обсудит с ней это... позже.

А потом все летит к чертям. Восемь часов вечера, и Каролина разбирает какие-то бумаги в маленькой комнате, примыкающей к их спальне, а Гарри слоняется по палаццо, посматривает с балкона на проплывающие мимо маггловские лодки и вапоретто, косит глазом на пустующий холст и думает о том, что Бертран попросту трусит — все эти красавцы-блондины только и умеют, что пакостить исподтишка!

Еще он думает о том, что день идет к концу, и пока ничего не случилось, и если они тихо просидят дома до полуночи... Если судить по волнению белобрысого красавца, в браке с Гарри все уже идет не так, как всегда. А значит, ему не грозит то, что грозило Норсмору, Джайми Фатху и остальным! Она его любит, как бы ни отпиралась при своем бывшем. Так всегда бывает в сказках: истинная любовь снимает проклятие.

Гарри задумывается с улыбкой на губах. Негромкий голос застает его врасплох. Он и не заметил, как блондин вернулся в раму.

— Мистер Поттер?

— Что, наконец решился? — спрашивает Гарри сердито.

Что бы блондинчик ни сказал, подвала на Гриммо ему не избежать.

— Бертран Альтино, к вашим услугам, — говорит тот. — Почему вы здесь, а не с ней?

— Тебя не спросил, — начинает Гарри и тут же спрашивает с любопытством. — Вы какой-нибудь родственник Малфоев? Похожи.

Блондин кривит рот, явно недовольный фамильярным обращением, но отвечает.

— Не все светловолосые люди состоят между собой в родстве. Насколько мне известно, меня с упомянутыми господами ничего не связывает.

— Ясно, — Гарри несколько разочарован.

— Что сейчас делает Каролина? — спрашивает нарисованный юноша, кося глазом на дубовые напольные часы, стрелки которых показывают восемь с четвертью.

— Это давно не ваше дело, — с изысканной вежливостью огрызается Гарри.

— Видите ли, — ответным холодом, веющим с портрета, можно замораживать лед. — Ей грозит опасность. Думаю, ваше место рядом с ней.

— Ей? — ухмыляется Гарри. — Я думал, мне. Разве заклятие не настроено против ее мужей?

— Ваша осведомленность восхищает.

Жаль, что портрету нельзя выбить зубы.

— Не понимаю, что она в вас нашла, — говорит блондин, после чего резко встает и исчезает из рамы. Гарри вновь прокручивает в уме подслушанную ночью беседу. В доме распахиваются окна, чуть дрожат хрустальные многоярусные люстры, пока он бегом взлетает обратно, в комнату. Каролина улыбается, когда он бросается к ней. Вынутые из ящика бумаги разлетаются по столу, она качает головой и смеется.

— Пойдем со мной. Посидим, выпьем вина. Я соскучился, — он тянет Каролину за собой, и она снисходительно соглашается. Остановившись у порога столовой, он чуть приобнимает ее, чтобы чмокнуть в губы. Минутная стрелка прыгает вперед. И еще, и еще.

— Я люблю тебя, Каро.

В прозрачных глазах Каролины мелькает странное выражение. Это и желание, и нежность, и какая-то гордость — то выражение, с которым матери смотрят на выросших и успешных детей. В следующую секунду она с недоумением прижимает руку к сердцу и бледнеет.

— Каро?

— Этого не может быть, — впервые он видит ее растерянной, отчего она вдруг кажется старше обычного.

— Я тоже люблю тебя, Гарри, — она уже говорила это, но сегодня слова звучат по-новому. Словно она с интересом прислушивается к тому, что произносят губы. Со следующим прыжком минутной стрелки Каролина бледнеет сильнее и медленно-медленно оседает — без дыхания, без сердцебиения, с до смерти удивленным лицом.

Гарри плохо помнит, что происходит дальше. В палаццо тихо. Пуста рама портрета. Никого, кроме невидимых эльфов — безмозглых, бесполезных!

Он вспоминает, как когда-то давно, на балу в честь ее дня рождения, Каролина рассказала ему про ведьму, умеющую возвращаться назад во времени. Министерские маховики времени разбиты, но если действовать быстро, если найти ту старуху, может быть, все еще можно переиграть? Вернуться назад вместе с каким-нибудь целителем... Как же звали старуху? Гермиона наверняка знает! Шеклболт, наверняка, знает тоже. Надо позвать на помощь, — это единственное, что он понимает четко.

Гарри аппарирует раньше, чем отдает себе в этом отчет. Расстояние невозможное по всем правилам, но через мгновение он уже стоит в гостиной на Гриммо. Стекла разлетаются в пыль, чугунные перила на лестнице плавятся, в кружащей вокруг пыли мечется перепуганный Кричер.

И время уходит, утекает сквозь пальцы, как показывала ему Каролина когда-то, в деревянном шале на горном склоне. Странные плачущие звуки, судя по всему, издает он сам.

— Скорее! — выдавливает он из себя. — Позови Гермиону! Приведи целителя из Мунго!

Магии вокруг слишком много. Голова раскалывается от боли. Последнее, что он чувствует перед тем, как потерять сознание — рассыпающееся в его руках тело. Словно морской песок, Каролина ускользает, превращается в золотую пыль. Планирует на пол платок с сиренами.

Последнее, что Гарри видит перед тем, как останавливается его собственное сердце — взволнованные, горящие, как плошки, глаза домовика.