Вместе  (гет)

Пока я наспех одевалась и собирала отцовскую сумку, папа по рации связался со своей спасательной командой, а затем — с чешскими спасателями. Он велел всем выдвигаться к разрушенному театру. К счастью, коллеги моего папы и его начальник тоже смотрели новости, и они без лишних колебаний согласились помочь нам спасти всех, кто оказался под завалами в разрушенном театре. Дорога от дома до места, где раньше находился театр, заняла двадцать минут. Чтобы сократить время и путь, мы шли не напрямую, а постоянно срезали углы, пока не вышли к тому месту, где раньше располагалось здание. Часть команды спасателей уже была на месте, включая и начальника моего отца — Павла Сергеевича. Остальные только подтягивались к месту происшествия. Время раздавать приказы не было, поэтому мы, не дожидаясь остальных, тут же рванули в развалинам театра.

"Боже, не дай моему возлюбленному погибнуть, не оставляй его! " — взмолилась я, хотя знала, что молитвой делу не поможешь; я реалистка и в чудеса не верю совсем, верю только в науку и торжество человеческого духа. Я не знала, как театр выглядел до того как его забросили, но заброшенность и почти непрекращающиеся дожди в Праге превратили его в груду покореженного металла и кучу камней. Последствия обрушения оказались просто катастрофическими: спасатели то и дело вытаскивали из под завалов тела находящихся там людей, и погибших оказалось больше, чем выживших. Кроме татуированных и бритых бандитов из группировки Двали, которых мы вытаскивали из под завалов, мы вытащили ещё несколько молодых и измотанных людей, среди которых оказались и молодые девушки. Две из них были в тяжёлом состоянии, и их тут же увезли в ближайшую больницу. Пока остальные занимались разгребанием завалов, мы с папой вошли в то, что осталось от театра, и начали кликать доктора Коллера.

— Вацлав! Вацлав, если ты жив, отзовись! — кричала я на пару с отцом. Мы практически потеряли надежду найти нашего друга живым. Всюду стояла могильная тишина, которую иногда прерывала сирена скорой помощи и едва слышные стоны пострадавших. Отец стал тянуть меня к выходу, говоря мне, что, возможно, доктора Коллера здесь нет, и нам лучше уйти отсюда, пока всё это на нас не обрушилось, но тут...

— Надя! сюда, я не могу выбраться, — донёсся до нас голос Вацлава.

— Это он, — шепнула я отцу.

— Пан Коллер! Отзовитесь, Вы где? — выкрикнул мой папа.

— Я в каком-то... помещении. Меня пристегнули к трубе наручниками.

— Не переставайте с нами разговаривать, мы по голосу к вам выйдем, — выкрикнул мой отец.

— Я не могу, — почти хриплым голосом крикнул Вацлав — в горле... пересохло. я очень...

— Вац, держись, мы идём! — выкрикнула я.

— Боже, что эти изверги с ним сделали! — возмутился мой папа.

Мы продолжили искать доктора Коллера и, наконец, нашли его в тесной комнатке, напоминающей кладовку. Впрочем, она кладовкой и оказалась. Бедный Вацлав: его пристегнули наручниками к тому месту, куда обычно вешают одежду; он не стоял на ногах, практически повис. Увидев нас, он слабо улыбнулся, и... потерял сознание. Мой папа тут же выломал вешалку, и, держа на руках Вацлава, стал выбираться из завалов, точнее —мы стали выбираться. Бедный мой Вацлав: он лежал на мощных руках моего отца и не шевелился, только едва подёргивался. Мы почти вышли из развалин театра, но тут кто-то схватил меня за ногу, и я остановилась. В этой части развалин мы ещё не были. На полу под тяжёлыми бетонными блоками лежал... тот самый человек, от которого у меня были мурашки по телу, и тот, кто заставил моего дорогого друга страдать — Радич Николадзе.

— Помогите мне... — еле проговорил он.

Какое нахальство: бандит, погубивший много жизней, просит помощи у спасателей... нет, это не нахальство, а насмешка судьбы над тем, кто не ценит жизни других. Я присела на корточки рядом с Радичем, и, исказив лицо улыбкой победителя, сказала:

— Твои ребята мертвы, как и половина тех несчастных, которых ты держал здесь против их воли. Тебе больше негде прятаться, Радич, — я не знала, понимал ли он русскую речь, ведь с ним я заговорила по-русски. — Кодекс спасателя не даёт мне права оставить тебя здесь погибать, не будь я спасателем, я бы оставила тебя здесь, но поскольку я спасатель, то и тебя вытащу, — Николадзе улыбнулся: он прекрасно понимал русский язык и надеялся на помощь русской мафии, но его улыбку я оборвала сухой фразой: — "Ты, наверное, огорчишься, но мафии в России больше нет, так что восстанавливать свои силы ты будешь в одной из тюремных больниц России"

Я вышла из здания, сказав отцу, чтобы он вызвал полицию, так как последним выжившим оказался Радич Николадзе. Я не помнила, как оказалась в больнице, в которую временно определили Вацлава. Главное, что он жив — хоть истощён, но жив. Врач не знал, куда ему ставить капельницу с глюкозой, так как у него вместо рук протезы, а на живой части правой руки были сплошные синяки. На тело не поставишь, — неудобно — на шею тоже — она слишком тонкая и хрупкая. Тогда его перевернули на бок и поставили под лопатку. Так он и пролежал, пока его вместе с другими пострадавшими не переправили в Новосибирск. Уже подлетая к нашему родному городу, Вацлав открыл глаза, и, видя меня улыбнулся.

— Ты в безопасности, теперь ничто не разлучит нас, — улыбнулась я в ответ.

— А Николадзе? — тихо спросил Вацлав.

— Он будет восстанавливаться в тюремной больнице, если, конечно, возмездие не настигнет его раньше: уж слишком много людей хотят заполучить его голову, — ответил мой отец.

— Отдыхай любимый, у нас впереди целая жизнь, — улыбнулась я и поцеловала Вацлава в макушку.