Сквозь кости (гет)

Спина Какаши застилается дрожащими светотенями. Сакура видит его перед собой и, не чувствуя связи, мысленно возвращается в прошлое, в трехлетнюю давность. Тогда она качестве ниндзя-медика отправилась с Какаши на простецкую миссию, навязалась так, что даже Обито-сенсей, предоставивший ей эту возможность, по-доброму посмеивался ещё несколько недель после.

Сакуре было шестнадцать. Требовательным взглядом она прожигала затылок шиноби АНБУ, которому все вокруг давали дюжину разных имён, — и сердце заполошно билось между рёбер. Их возможный разговор она и предвкушала, и в то же время страшилась так, что кровь в жилах вставала от одной только мысли.

— Остановимся на ночь, — говорит Какаши сейчас, оглянувшись через плечо.

Она не отвечает, и для того, чтобы выразить согласие, этого достаточно. Весенний лес пахнет непросохшей почвой, гудит нарастающий стрекот сверчков. Стылый воздух улёгся и не бьёт теперь по лицу, как несколько часов назад, когда они только покинули столицу.

Всю дорогу Какаши и Сакура друг с другом почти не переговаривают. Со стороны они наверняка похожи на малознакомых шиноби, отправленных на совместное задание, пока члены их команд оказались вовлечены в другие миссии.

Ночью холодает, и вслед за Какаши Сакура спрыгивает со скрипучих веток вниз, останавливается у широкой судадзии; ярко-зелёный мох ковром накрывает ствол и неотличимо свивается с травой у почвы.

— Я разведу огонь, — подаёт голос Какаши и тут же отходит, чтобы собрать щедро осыпавшие землю ветки.

Она видит: он напряжён. С того момента, как Сакура обнажила перед даймё печать Бьякуго, миновало три дня, и за всё это время Какаши так ни разу и не попытался завязать с ней разговор.

Он её, казалось, и вовсе избегал.

Данзо вместе с Саем, Фуу и Торуне отбыли в Коноху сразу же, едва только покинули резиденцию даймё. Сакуре Хошикава-сама с такой настоятельностью рекомендовал остаться, пока Какаши не посетит празднество по случаю дня рождения Тамуры, что отказаться она не смела. На самом же празднике постоянно держалось как можно дальше от всех; время от времени, правда, Хошикава-сама представлял её, как некую диковинку, то одному, то другому высокопоставленному лицу: смотрите, это куноичи из Конохагакуре, она была связана чакрой с Хатаке Какаши, но, даже несмотря на связь, Хатаке Какаши ходил на миссии и случайным образом встретил в одном из публичных домов моего брата; да-да, ученица Сенджу Цунаде; слышали про реформу дяди?..

Сакура не питала надежд, что Данзо будет схвачен стражей даймё сразу же после разоблачения, но, столкнувшись с реальностью лицом к лицу, испытала горькое, сковывающее всё тело разочарование. Хошикава-сама и правда дал ему просто уйти — махнул рукой, сказал, чтобы с украденными додзюцу Коноха разбиралась собственными силами, а что касается Хокаге: «Переизбирайте и присылайте ко мне кого-то ещё. Либо оставляйте Третьего сидеть там до самой смерти».

— Хошикава-сама сказал, что ты случайно наткнулся на Тамуру во время вылазки в публичный дом. Но ведь следить за Тамурой и было заданием Хошикавы-сама. Я помню, на обратном пути на тебя напали двое-братьев наёмников родом из Киригакуре. Они отравили…

Огонь затрещал, и это отрезвило: Сакура замолкает, оборвав себя на полуслове. За ярким, клубящимся маревом ей не видно лица Какаши, отчего становится несколько проще. Он сидит неподвижно, чуть согнув ноги в коленях, и иногда — кидает в огонь высушенный техникой хворост.

— Ты знала про Котоамацуками?

Вспышка — и брошенный хворост тлеет в костре. От голоса Какаши у Сакуры немеют губы. Она хочет себя отдёрнуть, привести реакции в норму, но удаётся ей это с трудом.

— Знала.

— Почему не сказала мне?

— Вообще-то я… можно сказать, узнала от тебя. Асума — он заходил в госпиталь, выпрашивал у меня заключения о смерти всех Учих. Сказал, что я должна помочь: раз этим вопросом озаботился ты, то, стало быть, пытаешься спасти Обито-сенсея. Я вспомнила про Шисуи, каким обезображенным нашли его лицо, и подумала… — Сакура ведёт головой в сторону, отбрасывая поток навалившихся воспоминаний. Её слова звучат так задекламировано, что ей и самой становится не по себе. — Но я не знала, что Данзо станет прибегать к технике для того, чтобы влиять на решение даймё. Мне казалось, он уже применил её на Обито-сенсее. Заставил его поверить, что в нём живёт какой-то Тоби…

— Данзо не знает, что на самом деле Котоамацуками можно использовать чаще, чем раз в десять лет, — безжизненно прерывает Какаши. — Об этом Итачи рассказал только нам.

— Да, но мы не уверены. Он мог каким-то образом узнать правду. — Только договорив, она понимает, что повысила голос. Почему, стоит появиться надежде, Какаши предпочитает думать о худшем? — Ты что, так хочешь, чтобы Обито-сенсей оказался виновен?

— Нужно, чтобы мы дали людям то, во что они поверят. Это единственное спасение для Обито.

Некоторое время они молчат. Слышится уханье совы, жар огня печёт кожу, ночь окатывает небо и касается трепещущих деревьев.

Отчего-то Сакура дрожит всем телом.

— Я знаю, как работает Бьякуго, — говорит наконец Какаши. — Ты копишь чакру в печати, а потом собранная энергия регенерирует клетки. Но разве твоей чакры было достаточно, чтобы выжить? Если ты пробудила Бьякуго совсем недавно.

В нетерпении Сакура успевает лишь податься чуть вперёд; под движениями комкается накрытый на землю белый плащ.

— Ты могла умереть. — Какаши, в отличие от неё, не шевелится.

С этого они и начинали: он не желал её смерти, чтобы не умереть самому. Она знает, что сейчас всё иначе, но радости от услышанного в себе отыскать не может.

— Это было маловероятно.

— Ты делала это ради меня? Чтобы у меня был шанс стать Хокаге? — Какаши спрашивает вовсе не с надеждой.

Должно быть, она кажется ему жалкой и глупой: Харуно Сакура, готовая рискнуть жизнью, лишь бы угодить Какаши. И хотя полная правда в другом, она предпочитает не отвечать: каждая возможная фраза вдруг видится глупой и неправильной.

— Сакура, если ты всё ещё… — В словах проступает что-то живое и настоящее, и этот его тон она до боли хорошо знает.

— Пожалуйста. Не надо.

Видя Какаши таким — просящим и человечным, — Сакура всё чувствует острее, чем когда глядела на давней миссии ему в спину, или пыталась рассмотреть разного цвета глаза за щелками маски АНБУ, или поджидала его у ворот Конохи перед миссией, чтобы отдать боевые пилюли, которые готовила всю ночь. Она уверена: с этим громоздкими, не умещающимися в ней ощущениями можно справиться — утешить его, как она уже делала не раз, отдать ему остатки собственных сил, — но что-то удерживает её не месте, точно пригвождая.

Когда костёр затухает, они засыпают в остатках его тепла, а наутро Сакуру вырывает из сна сухое прикосновение к плечу. Дёрнувшись, она тянет на себя накинутый плащ.

Он пахнет ветром, лесом и костром.

Какаши накрыл им Сакуру ночью.

* * *

Узнав от шишо о прошлом другой Команды семь, Сакура думала, как вернётся домой, отдаст Какаши всю себя и никогда и ни за что его не отпустит. Это стало решением, от которого она была не вправе отказаться.

Но по дороге ей встретился тот парень — Сай.

Сай, высунувший язык и показавший печать повиновения. Сай, разложивший перед Сакурой огромный лист бумаги с изображением двух шиноби — мужчина в маске и женщина с розовыми волосами. Между ними тянулась неровная, словно бы наэлектризованная линия, а поверх были выскребены слова: «Данзо знает. Может использовать против Какаши, когда потребуется».

— Откуда? — выдавила из себя Сакура, изумлённо взглянув на Сая.

— Недавно в библиотеке я нашёл книгу, которую мне посоветовала Ино Яманака. Вы с ней дружны?

Печать не позволяет говорить ему прямо? Или он просто в целом… немного не в себе? В темноте лицо Сая казалось белым, как полотно.

— Да, — только и нашлась она.

— Там говорится, — Сай неестественно и натянуто улыбнулся, — что о людях можно многое узнать, просто наблюдая за ними со стороны. Выявленные в поведении перемены помогают допустить единственный логический вывод о том, что у них произошло. Например, если человек стал часто захаживать в госпиталь, который ненавидел раньше посещать, или попросил на работе другой график, то, скорее всего, что-то в его жизни существенно изменилось. Чтобы узнать, что именно, достаточно либо спросить его напрямую, либо выведать побольше подробностей иным способом. Некоторые, совсем отчаянные, прибегают к слежке. — Сакуру пробрал холод, и Сай, точно почувствовавший это, присел, свернул лист бумаги в огромную трубу и сказал: — Думаешь, слежка — это чересчур? Ино подрабатывает в магазине, принадлежащем клану Яманака. Если я начну часто там появляться, то…

Хлопок — и так же, как растворяется в воздухе призыв, исчезла и бумага с шифром. Сакура что-то ответила — рассказала, время от времени оглядываясь по сторонам, придуманную историю про Ино (привычки, распорядок дня). Сай же её поблагодарил, взглянул с излишней проницательностью и, учтиво попрощавшись, оставил Сакуру одну.

Ночная улица заливалась блёкло-синим светом фонаря.

Кто-то из шиноби Корня мог наблюдать за ней в ту самую минуту — но не потому что она ученица Пятого Хокаге.

А потому что об их с Какаши связи узнал Шимура Данзо.

* * *

Солнце, припекшись лучами к верхам деревьев, до обнажённых участков кожи доходит остатками. Воздух густеет, пить приходится каждый час — жадно глотая воду, Сакура всё ещё чувствует фантомную боль в груди.

Умирать — больно. А умирать от собственной руки — к тому же и страшно.

Днём Какаши предлагает остановиться на небольшой привал. Сакура нехотя соглашается, но, когда спустя час он протягивает потушенное на слабом огне мясо кролика, она жадно вцепляется в пищу и на какой-то миг даже забывает об атмосфере недомолвок, что между ними царит.

Умирать и воскресать — это энергозатратно.

— Ты выглядишь лучше, — говорит Какаши, прислонившись к коре дуба, и огромный жук тут же трепыхается и стремительно двигается по стволу вверх.

— Ты тоже. — Сакура достаёт из-за пазухи флягу с водой. — Связь нам обоим была не к лицу.

— Как ты поняла, что о связи узнал Данзо? — Какаши почти не ест. Отложив кусок мяса на расстеленную рядом ткань жилета, он сосредоточенно глядит на пустырь впереди, как будто смотреть прямо на неё, Сакуру, ему физически неприятно.

— Сай. Не знаю почему, но он захотел предать того, кому служит. Хотя и на полтона.

— И ты ему доверилась?

— Он знал правду, а значит, знал и Данзо. Это не вопрос доверия. — Сакура пытается убедить в сказанном и себя. Иначе никак, кроме аффекта, не объяснить всё, на что она пошла.

— И ты обратилась к Цунаде, — бесцветно проговаривает Какаши, — и она сказала тебе, что убить себя — это единственный выход?

Интересно, есть ли у него своя фляга с водой? А если Сакура предложит ему свою?..

— Шишо помогла мне освоить запретную технику Созо Сайсей. Это ускорило получение печати. Тем вечером, когда добиралась до столицы с Данзо, я тренировалась, и печать появилась сама по себе. Я бы никогда не лишила себя жизни, не будь Бьякуго.

— Я уверен, что умирать — это больно. Особенно когда протыкаешь себе сердце.

— Ты что-нибудь почувствовал, когда связь разорвалась? — спрашивает Сакура, надеясь, что это поможет увести тему разговора в иное русло. Но ей не удаётся:

— Я чувствовал то же, что и ты, когда умирала.

Фантомная боль возвращается с новой силой, и Сакура, подобравшись, выпихивает крышку из фляги и пьёт так, будто стекающей по пищеводу прохладой можно вымыть всё, что она ощущает.

— До сих пор болит? — произносит Какаши, словно прощупывая почву: он не уверен, как Сакура отнесётся к его участию.

— Нет, — она тянет полупустую флягу вперёд, и их взгляды встречаются впервые за время привала, — хочешь пить?

Но ответить он не может успевает: рядом слышится треск веток, и только Сакура хочет предположить, что это белка или какое-то другое заплутавшее животное, как из-за широченного дерева возникают две фигуры в чёрных плащах. Стремительности же, с которой поднимается и оборачивается Какаши, позавидовал сам Шисуи.

Лязг обнажающейся стали — и танто уже блестит в его руках.

— Как всегда молниеносны, Какаши-сан.

Этот голос Сакура узнала бы из тысячи: с той ночи, когда погибли Наоки, родители Саске и Минато-сан, он не раз преследовал её во снах. Она делает шаг вперёд, встаёт за спиной Какаши с шёпотом «Итачи-кун», и тенистые фигуры сбрасывают тут же накидки с голов.

Итачи и Саске.

Итачи и Саске — здесь, в семи часах пути от Конохи, живые.

— Вы же не станете нападать, Какаши-сан, — монотонно говорит Итачи. — Опустите меч.

— Саске… — выдыхает Сакура, подаваясь вперёд, но Какаши хватает её за руку, удерживает на месте.

Саске жив, он не стал мстить, он всё тот же: взъерошенные волосы, бледное лицо, чёрные глаза с постоянным отпечатком отстранённости. Для Сакуры весь этот миг сходится в одном лишь его лице.

— Как вы нас нашли? — первым делом спрашивает Какаши. Его поза стянута, как перед боем, и он вряд ли осознаёт ту силу, с которой удерживает ладонь Сакуры в своей.

— Благодаря Наруто, — отвечает Саске как ни в чём не бывало. — Когда оказалось, что их помощь вам не требуется, они развернулись на полпути, и Наруто написал мне, что вы в это время будете возвращаться в Коноху.

Сакуру успокаивает и обычное знание: Наруто не возненавидел Саске, несмотря на то что Итачи стал возможным убийцей Минато-сана. Последние месяцы она грезила тем, что когда-нибудь им троим снова удастся быть вместе, — и даже если не всё будет как раньше, ненависть хотя бы не затмит то, что их когда-то связывало.

— Итачи, — в ситуации Какаши разбирается быстрее, чем Сакура, — мне жаль. Но я обязан тебя схватить и доставить в Коноху.

— Сначала выслушайте то, что я скажу, — мирно произносит тот. — Если вы захотите забрать предложенное мной, то должны будете дать нам уйти.

Только теперь, обратив внимание и на Итачи, Сакура замечает, насколько он исхудал. Глубокие тени, пролегающие под глазами, выдают болезненность, кожа приобрела нездоровый меловый оттенок, а волосы, собранные в хвост, зримо поредели.

Но более всего Сакуру настораживает его взгляд — невидящий, смотрящий насквозь. Замечает она это лишь периферийным зрением, потому что опасается смотреть ему в глаза.

— Давай его выслушаем, — просит Сакура, но Какаши, кажется, принял бы такое же решение и без неё.

— Рад видеть, что ты в порядке, Сакура, — безжизненно говорит Итачи. Сейчас он похож на призрака того человека, которым она, Наруто и Саске восхищались в детстве, и так, словно время у него и вправду на исходе, Итачи коротко и отрывисто бросает: — Я отдам вам ворона. Я всадил туда глаз Шисуи. Направьте его на Данзо, и Данзо во всём признается.

И Какаши, и Сакура от неожиданности цепенеют. Но, опуская медленно танто, Какаши снова приходит в себя первым:

— Ты успел забрать один глаз Шисуи перед его смертью?

— Данзо вырезал оба глаза. Шисуи был застигнут врасплох — его предал товарищ по команде.

— Но тогда откуда…

— В день истребления клана Данзо уже использовал этот глаз, — сдержанно поясняет Итачи, точно был готов к такому вопросу, — и поэтому он показался ему ненужным на ближайшие десять лет. За ненадобностью и чтобы не тратить зря чакру — он поместил его в раствор, в штабе Корня, куда я смог пробраться, прежде чем покинуть Коноху. Раствор тот разработан Орочимару, он позволяет хранить шаринган десятилетиями. Другой, правый, глаз Данзо всадил в свою глазницу. Тот до сих пор при нём. И как Данзо полагает, теперь тоже непригоден на десять лет.

От услышанного Сакура вся подбирается. Мир перед глазами становится ярким, от нетерпения у неё звенит в ушах кровь.

Если это так, то…

— Он применил его на Обито-сенсее? Котоамацуками?

— Да. — Кажется, что этот ответ причиняет Итачи особую боль. Отступив на полшага назад, он прикрывает рот костистой ладонью и хрипло кашляет. Саске подходит к нему ближе, но ничем не помогает — только смотрит не то обеспокоено, не то ненавистно.

— Итачи-кун… — зовёт было Сакура, но кашель почти сразу прерывается. Итачи, даже не переведя дух, изо всех сил делает вид, будто никакого приступа не было вовсе, и продолжает:

— Данзо хотел восстания, и, судя по настроениям в клане, оно бы рано или поздно произошло. Но, получив глаза Шисуи, он пожелал большего. Всевластность и безнаказанность, которые дарит Котоамацуками, его ослепили.

— И Данзо решил не только избавиться от клана, но и сделать Обито убийцей, а не просто неспособным Хокаге, — довершает Какаши, и Сакура понимает: он тоже оживился и наполнился, как и она, надеждой. — Только вот как там оказался ты? И Четвёртый?..

— Я не раз наблюдал людей под влиянием Котоамацуками. Тем утром я встретился с Пятым, и у меня не возникло сомнений: на него наложили гендзюцу Мангекьё Шарингана Шисуи. Сложив воедино две цели, которые преследовал Данзо, — полное истребление клана Учиха и дискредитация Пятого-сама, — я предположил самое худшее, и оно же и оказалось правдой. Я рассказал о своих догадках Четвёртому. О них же — поведал отцу, но не скрыл того, что именно планирую сделать. Я не ожидал, какие необратимые последствия повлечёт за собой каждый из этих шагов.

Картины так ярко встают перед мысленным взором, что Сакура едва ли не видит их воочию: Итачи, сказавший отцу, что их клан стал разменной монетой и что никакого восстания, которое тот замышляет, не будет; подавленные, потерянные Фугаку-сан и Микото-сан, выбравшие смерть от собственных рук, чтобы не вынуждать родного сына взмахивать катаной над их головами; Минато-сан, предположивший, что сумеет остановить Обито своими руками, — ученика, ставленника, того, кому он доверял как самому себе; и Обито-сенсей, безжалостно убивший его под действием гендзюцу.

— Итачи-кун… ты… — Сакура замолкает, пытаясь подобрать нужные слова. Съеденное мясо встаёт поперёк горла. Её тошнит. — Ты что, убил всех вместо Обито-сенсея?.. Зачем ты…

Всё это не имеет никакого смысла. Почему он не обратился к другим? К джонинам, старейшинам. К Цунаде или Джирайе-сама. Их сил было бы достаточно, чтобы остановить подобный кошмар.

Скольких невинных людей Итачи убил своими руками?.. И ради чего? Чтобы не опорочить честь клана, готовившего восстание, и имя Пятого Хокаге?

— Я надеялся, что смогу поместить его в гендзюцу, — мертвенно отвечает Итачи. Взгляд его устремлён куда-то вперёд, на деревья за её спиной. Секунда, две, три — он так ни разу и не сморгнул. — Но Пятый-сама силён. Вы это знаете не хуже меня. Пока его пытался остановить Четвёртый, своими руками я сотворил то, что Данзо велел сделать ему. Но до того, как Четвёртый вообще его нашёл, он успел убить двоих: владельца лавки и чуунина, работавшего в госпитале.

Последние слова выстреливают в Сакуру как стрелой. Ясность сознания растворяется в ужасе, и ей чудится, что лес вокруг — это какой-то муляж или изображение на васи, и оно вот-вот схлопнется вместе с красками Саске и болезненной кляксой его старшего брата.

— Остальных убил я, — довершает Итачи монотонно.

— Зачем?.. — Сакура спрашивает мгновенно, не дав ему как следует договорить. Голос осип до хрипоты.

— На чаше весов было с одной стороны восстание клана, а с другой — его полное истребление руками Пятого Хокаге. И то и другое разрушило бы Коноху до основания.

Внезапно ей кажется, что лица Итачи и Саске поплыли перед глазами, и тут же, выдёргивая в реальность, Какаши хватает её за руку и притягивает к себе. В его голосе, обращённом к Итачи, нет осуждения или злости, только точное и безжизненное изложение:

— Ты умираешь и поэтому на это пошёл. А ещё потому, что по счастливому стечению обстоятельств Саске тем вечером был на миссии.

Губы Итачи чуть изгибаются в осторожной улыбке.

— Я не сомневался в вас, Какаши-сан. Я так полагаю, вы уже приняли решение?

— Выбором мы ограничены ничем не хуже тебя, капитан.

С неприсущим ей отстранением Сакура наблюдает, как Итачи достаёт из кармана распахнутого плаща свиток, дрожащей рукой передаёт его Какаши со словами «ворон запечатан здесь» и отходит назад, приваливаясь к дереву. Она ловит на себе взгляд Саске, и ей становится немногим легче.

Саске в порядке. Он сильный. И обязательно справится.

— Ты вернёшься? — едва слышно спрашивает у него Сакура.

Не скажи Саске ничего, она бы не расстроилась. Ей достаточно и того, что ни о какой мести он не помышляет. То, как Саске относится к ней, для Сакуры второстепенно.

Но всё же он отвечает:

— В другой раз, — так, что, наверное, никто, кроме неё, его и не слышит.

* * *

Ствол дерева напитан не то дождём, не то талым снегом — одежда Сакуры стала влажной и морозит кожу.

— Ты в порядке? — Какаши приседает напротив, взглядывает на неё одним глазом: в насыщенной зелени леса он видится ей тёмно-серым, и ей хочется протянуть по привычке руку, направить чакру в другой, скрытый за тканью хитайате глаз — но она сдерживается.

Кивает и принимает из его рук флягу с водой.

— У тебя поразительное умение встречать с холодным сердцем даже самые неожиданные новости. — Не дождавшись ответа, Сакура пьёт до тех пор, пока не опустошает содержимое.

— Ты в хладнокровии ничем не хуже меня.

Он садится рядом, забирает флягу из её рук и кладёт рядом с собой. Теперь их с Сакурой разделяет совсем небольшое расстояние, один или два сун⁽¹⁾. Аромат расцветшего гинкго смешивается с запахом его кожи и мыла, и, словно рассеявшись вслед за Саске и Итачи, рассыпается и стрекот сверчков.

Сакура устало кладёт голову Какаши на плечо, и он мгновенно находит на земле её пальцы, сцепляет со своими. Будто только этого и ждал.

— Странно не чувствовать связи, — говорит он.

Сакура кивает.

— Тебе лучше?

— А тебе? — переспрашивает она. — Обито-сенсей… Всё же он… сделал это. Так или иначе, но своими руками.

— Я могу с этим справиться. Главное, чтобы справился сам Обито. И ты.

Двинувшись, она открывает глаза и щурится от контрастной вспышки солнца. Фантомная боль в груди распадается, как несуществующая, и Сакура уступает: ведёт рукой выше, по его плечу, шкрябает сандалиями по земле, пробираясь чуть вверх, и, обвив ногами, садится Какаши на бёдра. Маска АНБУ задвинута на голову, она снимает, бросает её оземь — и обнимает его, вдыхая влажный воздух.

Без связи всё ощущается полнее. Всё — кажется настоящим.

— Ты соврала тогда? — Какаши не скрывает подавленности. Это он, сидит перед ней открытый, такой, какой есть на самом деле. — Всё, что наговорила. Ты же соврала?

— Да. Мне казалось, так нужно. — Она вжимается в него крепче, трётся щекой о нейлоновую ткань водолазки, хватается за кончики волос у его шеи. — Я боялась, что связь помешает — тебе, деревне.

— Но?..

Как Сакура и полагала, он всё понимает. И, как и всегда, большую часть из того, что заметил, держит в самой глубине себя.

— Когда я всё тебе высказала, то меня словно озарило: в сказанном есть и часть правды. Оставив тебя в тот вечер у подлеска, я возвращалась в свою квартиру, и мне правда было легче. Как будто я избавилась от того, что меня отяжеляло. И тебя — отяжеляло это вслед за мной.

— И дело не в связи, — тихо, но как-то гортанно произносит Какаши. Он перебирает её спутавшиеся сухие локоны, опускает ладони вниз, к лопаткам.

— Во всём, — подтверждает Сакура, хотя сказанное и не было вопросом.

Какаши тянет её вверх, заставляя поднять взгляд, и Сакура льнёт к его пальцам, вцепившимся ей в подбородок. От них едва уловимо пахнет землёй и озоном — так сильно, что, кажется, вот-вот хлынет дождь.

— Прости, я обещала, я знаю. — Она сглатывает расширившуюся пустоту в горле.

— Всё в порядке, Сакура. — За маской не разглядеть, но ей видится, как сжимаются в линию его высохшие губы. — В первую очередь прислушивайся к себе, а не к обещаниям, что мне когда-то дала.

Частично ей и правда хочется выполнить обещание и никогда его не оставлять. Но стоит представить, что она вновь окажется с той омертвляющей тяжестью на их общих плечах, как всё меркнет, истаивает в глухой пустоте.

Спустив маску вниз, Сакура хватается за хитайате, дёргает его наверх, и её догадка подтверждается: каждая эмоция, словно сенбоном, вырезана у Какаши на лице. Для поцелуя он наклоняется сам, и она отвечает, но осторожно, почти неуловимо, так, как они никогда раньше друг друга не касались.

Чудится, что даже в этой близости между их телами оседает пару сотен сун и что, возвратившись в Коноху, каждый из них разойдётся своей дорогой и сам заполнит эту пустоту.

1) Сун — японская мера длины, равная 3,03 см.

Вернуться к тексту