Я помню море (джен)

Я больше не плачу.

Не могу.

Во мне нет ни слёз, ни слов, ни движений. Только тишина. Как будто внутри моего тела и моей головы только тяжёлая свинцовая пыль.

Пытаюсь открыть глаза — веки меня не слушаются. Губы словно зашиты в линию. Почему-то мне все ещё удаётся дышать.

Моё тело и разум как под кромкой льда.

Боль, гнев, ужас, разочарование — остались снаружи. Кажется, я тоже. Может это и есть смерть?

Но тело чувствует...

Я слышу его дыхание.

Он рядом. Всё ещё держит меня. Его сердце стучит у моего уха.

Он садится. Вздыхает.

Шепчет зло, в отчаянии:

— Может, стоило с самого начала пороть тебя ещё сильнее… Для профилактики. Выбить эту безумную потребность рисковать... — пауза. Он тяжело вздыхает. — Чушь... какая грёбанная чушь.

Молчание.

Потом он встаёт и перекладывает меня на свою собственную кровать. Как будто боится сломать, но я знаю. Всё, что во мне могло сломаться — уже сломалось.

Я хочу что-то сказать. Хочу хотя бы моргнуть. И не могу сама пробиться сквозь лёд — ни наружу, ни к себе.

Он укрывает меня одеялом. Осторожно подтыкает края.

— Потерпи, — шепчет он. — Я не оставлю тебя одну.

Он отходит.

Я слышу треск рации.

Его голос жёсткий, приказной. Такой даже мы не слышим.

— Всем постам. Позывной — утренняя звезда. Ник. Дэниэл. Роберт. Ребэкка. У меня. Брифинг. Сейчас.

Через пять минут открывается дверь — и входят они. Один за другим.

— Ник, Роберт, Дэниэл… — по голосу Сэма ясно: он устал, но держится. — И ты, Бэкки. Садитесь. Быстро, без лишних слов.

Бэкки? Это сестра Ребэкка. Помощница врача. Она самая молодая. Выходит, она тоже — одна из них... Из нас. Я помню её запах. И то, что она никогда не старалась сделать больнее чем необходимо.

Я лежу. Слышу всё. Тело не слушается, но слух мой точен, как никогда.

— У девочки опасный нервный срыв. Я с таким раньше не сталкивался. Я не знаю, что делать, но знаю одно — если религиозное руководство узнает… если хоть одна сестра доложит наверх, её спишут. Очень скоро. Мы не можем этого допустить.

— Естественно, — говорит Ник. — Мы с Робертом прикроем. Оформим внутренний карантин в южном секторе. Включая все наши отряды. Скажем, вирус. Доступ только нам. Всех детей из наших отрядов лучше держать поменьше на виду.

— Я внесу изменения в медицинский журнал, — говорит сестра Ребекка. — Запишу: «возможный вирус Эпштейна-Барра, переутомление, обморок, рвоты, дизентерия и нестабильное давление». Добавлю — «рекомендована изоляция и наблюдение». Всё по протоколу. Ни у кого вопросов не возникнет как и желания проверять лично.

— Я ввожу домашний арест для своего отряда, — коротко бросает Роберт. — Лучше засажу их за алгебру и зачёты по литературе. По мне, пока пускай хоть гладью вышивают. Так безопаснее.

— Мы и так на волоске, — шепчет Дэниэл. — Но выбора нет.

Молчание. Потом снова голос Сэма:

— Тогда действуем. Быстро и точно. Утром отчёт в коммцентр. Ник — это на тебе.

Они уходят.

Остаётся только она — Сестра Ребекка. Бэкки. Мягкая походка. Тихие шаги. Запах лекарств, но не угрожающий.

Это она держала меня за руку, когда мне было девять. Я тогда отказалась принимать все лекарства и швырнула поднос на пол. А она… не ушла. Просто вызвала Сэма, сидела рядом и ждала.

— Я рекомендую седацию, — говорит она Сэму. — Совсем лёгкую. Чтобы не вошла в настоящую кому. Тело должно отдохнуть, хоть немного. Я сама сделаю. У тебя найдется во что ее переодеть?

— Делай, — отвечает он после короткой паузы. — Я принесу её вещи из общей спальни. Успокою остальных. Питера — Эллиота — особенно. Мальчишке сегодня от меня сильно досталось.

Бэкки хмыкает:

— Как будто ты можешь по-другому...

Сэм отвечает. Сухо. Резко. Зло.

— Не могу. Но лучше уж я, чем они. Лучше надранная задница, чем разъеденные в кровь солью колени и пневмония от ледяной воды.

Он молчит секунду.

— Шири... Она никогда в жизни даже не повышала голос в классе. Ей не нужно было. Даже старшеклассники её обожали. Ей так важно было подготовить их к экзаменам, что она вернулась в класс, когда младшему был всего месяц.

— Шири бы гордилась тобой, Командир. Обязательно.

Сэм не успел выйти. Эллиот был в дверях. Я узнала по шагам. Он всхлипывал.

—Командир... Я должен был... это я виноват. Я старший.

Сэм глубоко вздыхает. Кажется, кладёт ему руку на плечо.

— С ней… плохо, — отвечает Сэм. — Но она будет жить. Это главное. И это — не твоя вина. Слышишь, не твоя.

— Но я… я…

— Ты поступил глупо и опрометчиво. Я тебя за это наказал. Сурово. Справедливо. Но это не делает тебя виновным во всём. Мы на войне, Эллиот. Завтра будет новый день. И завтра ты будешь нужен нам всем. Мне. Понял?

— Да, сэр.

— Тогда иди. Я проверю, что ты вернулся в постель. И да — прекрати уже тереть свой драгоценный зад. Он на месте и цел. Поверь мне на слово. Если ты ноешь от того, что получил ремнём, то даже на боевой подготовке, у тебя не будет ни единого шанса.

Удаляющиеся шаги обоих.

Спустя короткое время Сэм возвращается из общей спальни.

Потом я чувствую: меня аккуратно приподнимают. Осторожные руки расстёгивают рубашку. Снимают верхнюю одежду, ботинки, носки...

Я чувствую запах своей ночной сорочки и ощущение фланели на теле.

Всё медленно, нежно, без слов..

— Готово, — говорит сестра Ребэкка. — Сейчас немного уколет, девочка моя.

Я чувствую прикосновение. Остриё. Лёгкий укол в плечо.

И тишину и оцепенение , но уже не ледяную, а тёплую.

Но я всё ещё слышу.

Ребэкка уходит. Сэм — нет.

Он держит меня за руку. Я хочу сжать его ладонь в ответ, но у меня нет сил.

— Малыш. Ты не их. Ты никогда не была их и не будешь. Ты принадлежишь только себе. А ещё ты моя. И Дженифер. И Джулии. И Марка. И Эллиота. И всех остальных. И Бэкки....

Вы бы подружились с Ариэлем, моим старшим. Кфиру, младшему, было всего девять месяцев, но он уже был озорник. А Шири преподавала историю и литературу. Она была прекрасной учительницей. На ее уроках никогда не было скучно. Ее любили даже такие хулиганки как вы с Дженнифер.

Последнее, что я слышу:

— Это твоё имя, малыш. Не их.