Альфи (гет)

Весна в Хогвартсе в тот год выдалась на редкость стремительной и яркой. Казалось, ещё вчера последние сугробы таяли у подножия стен, оставляя после себя хлюпающие проталины, а сегодня уже вовсю пылали клумбы с огненными маками и нежно-голубыми незабудками, воздух гудел от пчёл и был сладок от аромата цветущего боярышника. Для студентов это означало лишь одно — неумолимое приближение экзаменов. Запах свежескошенной травы с лужаек смешивался с запахом старого пергамента и нервного пота в библиотеке.

Но вот последний, самый страшный, экзамен по зельеварению был позади. Из Большого Зала, превращённого на время испытаний в подобие тихого ада, повалила толпа измождённых, но невероятно счастливых студентов. Кто-то ликовал, кто-то плакал от облегчения, кто-то тут же начинал спорить о правильности ответов. Наступило то короткое, блаженное затишье, когда учёба официально закончилась, а до прощального пира и отъезда домой оставалась всего пара дней — время, отданное на откуп чистому, безудержному веселью.

Альфи вышел из Зала одним из последних. Голова гудела от напряжённых часов концентрации, пальцы пахли неудачно подобранным паучьим ядом и мятой, которой он пытался этот запах перебить. Он не провалился — Снейп, скрипя зубами, поставил ему «приемлемо», — но ощущение было такое, будто он не варил зелье, а в одиночку отбивался от полка разъярённых троллей.

Он прищурился, выходя на солнце. Замок буквально купался в золотом свете. Повсюду — на лужайках, у озера, на ступенях — валялись студенты, с наслаждением предающиеся ничегонеделанию. Где-то вдали уже слышался весёлый крик и плеск воды — кто-то рискнул искупаться в ещё прохладном Озере.

Альфи искал глазами кого-то другого. Его взгляд скользнул по группам гриффиндорцев, но ни Невилла, ни его экстравагантной пурпурной панамы там не было. Сердце сжалось от лёгкой тревоги. Невилл после экзамена выглядел совершенно разбитым и бормотал что-то о том, что ему нужно в библиотеку. Альфи тогда не придал этому значения, но теперь…

Его мысли прервало лёгкое, почти неощутимое прикосновение к запястью. Он вздрогнул и обернулся. Пэнси, Си стояла рядом, её лицо было невозмутимым, а глаза, скрытые под полями изящной соломенной шляпки, внимательно изучали его.

— Выжил, сладкоежка? — произнесла она без предисловий. Её голос был ровным, но в нём слышалась лёгкая усталость. — Или Снейп таки добился своего и превратил твой мозг в подобие твоего же зелья?

— Еле выжил, — честно признался Альфи, с облегчением отвлекаясь от мыслей о Невилле. — Паук-прыгун решил, что мой котёл — идеальное место для самоубийства. Получилось… бурно.

Пэнси брезгливо сморщила нос.

— Очаровательно. Надеюсь, ты его потом добил. Эти твари мерзкие.

Она помолчала,окидывая взглядом празднующую толпу.

— Идеальный день, чтобы окончательно отточить «прыжок». Все настолько заняты собой, что не заметят, если мы с тобой провалимся сквозь землю. Что скажешь?

Альфи колебался. Мысль о тренировке была заманчивой — последние дни он действительно добился значительного прогресса в слиянии с Тенью, и ему не терпелось закрепить успех. Но беспокойство о Невилле не отпускало.

— А что насчёт… — начал он, но Пэнси его перебила.

— Лонгботтом? — она догадалась. — Видела, как он нырнул в библиотеку. Вероятно, хочет удостовериться, что не завалил теоретическую часть. Или ищет, какую книгу ему подарить бабушке в качестве извинения. Расслабься, Дамблдор. Он не ребёнок, чтобы за ним постоянно присматривать.

Она была права, конечно. Невилл часто пропадал в библиотеке после экзаменов, переживая из-за оценок. Альфи вздохнул и сдался.

— Ладно. Где встречаемся?

— Старое место. Через полчаса, — Пэнси бросила быстрый взгляд вокруг, чтобы убедиться, что их никто не слушает, и растворилась в толпе, словно её и не было.

Ровно через тридцать минут они встретились у заброшенной оранжереи на краю Запретного Леса. Воздух здесь был густым и сладким от цветущих лип, солнце припекало немилосердно, пробиваясь сквозь густую листву. Птицы устраивали оглушительный концерт.

Они молча углубились в чащу, подальше от любопытных глаз. Тень деревьев была благословением после палящего зноя. Здесь, в зеленоватом полумраке, пахло хвоей, влажной землёй и чем-то древним, древесным.

— Ну, — Пэнси обернулась к нему, скинув шляпку и отряхнув руки. — Показывай, чему ты научился, пока я мучилась с вопросами о свойствах пламени дракона.

Альфи кивнул, отбросив последние остатки беспокойства. Он закрыл глаза, сосредоточился. Жара, пение птиц, беспокойство — всё это нужно было отсечь. Остаться только с прохладной, тягучей пустотой внутри. Он ощутил знакомый холодок, пробежавший по позвоночнику, и свою тень у ног — тёмную, чёткую в яркий солнечный день.

Он сделал шаг вперёд — и растворился. Не исчез, а словно стал жидким и тёмным, слившись с пятном тени на земле. Ощущение было всё ещё непривычным — будто его тело потеряло всякую плотность, стало лишь намерением, облечённым в форму мрака.

— Неплохо, — оценила Пэнси, и в её голосе он уловил нотку одобрения. — Теперь прыжок. До того камня.

Альфи снова сосредоточился. Камень был метрах в пяти. Он мысленно наметил путь — не прямую линию, а зигзаг, от тени к тени, под корнями, через мышиную нору в траве… И рванул.

Его сознание мчалось вперёд, а физическая оболочка послушно скользила за ним. Он появился у камня, едва не споткнувшись. Не идеально, но уже гораздо лучше.

— Снова, — скомандовала Пэнси. — Только не торопись. Ты не бежишь, ты течёшь.

Он повторил. Снова и снова. Пот лился с него градом, смешиваясь с прохладной влагой теневого перемещения. Пэнси была безжалостным тренером, указывая на малейшие огрехи, заставляя повторять до тех пор, пока движение не становилось идеально плавным и точным.

— Ладно, хватит, — наконец сказала она, когда солнце уже начало клониться к вершинам деревьев. — Дальше только хуже станет. Сегодня достаточно.

Альфи выдохнул с облегчением, появившись рядом с ней в своём обычном виде. Ноги дрожали от напряжения, в висках стучало.

— Спасибо, Си, — прошептал он, чувствуя, как горло пересохло.

Она молча протянула ему флягу с прохладной водой. Он с благодарностью сделал несколько глотков.

— Ты становишься… пугающе хорош в этом, — заметила она, глядя куда-то в сторону замка. В её голосе не было страха, скорее — смущённое уважение. — Иногда кажется, что ты не учишься, а… вспоминаешь.

Он хотел что-то ответить, пошутить, но в этот момент сквозь чириканье птиц и шёпот листвы пробился другой звук. Сначала он был едва слышен — просто обрывок какого-то шума. Но потом… потом он оформился в крик. Короткий, отчаянный, обрывающийся. Крик, в котором не было ничего человеческого — только чистый, животный ужас.

Они замерли, переглянувшись. Ледяная струя пробежала по спине Альфи, несмотря на жару.

— Что это? — прошептал он.

Пэнси нахмурилась, её пальцы инстинктивно сжали палочку.

— Похоже, не все сегодня сдали экзамены на «отлично», — бросила она, но её глаза были серьёзны. — Или…

Она не договорила. Второй крик, на этот раз более протяжный и однозначно мальчишечий, прорезал лесную тишину. И в нём уже можно было разобрать слово, выкрикнутое с таким отчаянием, что кровь стыла в жилах.

— НЕТ!

Сердце Альфи упало. Он узнал этот голос. Узнал по тысячая разделённых молчаний в их Кондитерской, по ночным разговорам, по тому, как этот голос дрожал, рассказывая о родителях.

— Невилл, — выдохнул он, и мир сузился до этой одной точки — до звука голоса друга, полного невыразимого ужаса.

Больше не было времени на раздумья. Взглядом договорившись, они рванули на звук. Альфи даже не думал, он действовал на чистом инстинкте. Его рука схватила Пэнси за запястье, и прежде чем она успела что-либо сказать, он шагнул — но не вперёд ногами, а вглубь. В тень.

Тьма сомкнулась вокруг них. Это было не похоже на его одиночные перемещения. С ним была Пэнси — живая, тёплая, чуждая этой ледяной пустоте. Он чувствовал её испуг, её попытку вырваться, но держал изо всех сил, ведя её за собой сквозь слои мрака. Они не бежали — они текли, как чёрная река, под корнями деревьев, через заросли папоротника, с невероятной скоростью, на которую Альфи прежде никогда не был способен. Он вёл их на звук, на этот вопль души его друга.

Они вынырнули из тени на опушке небольшой поляны, залитой вечерним солнцем. Картина, открывшаяся их глазам, заставила кровь застыть в жилах.

* * *

Невилл Лонгботтом не пошёл в библиотеку. Он солгал. Сказал то первое, что пришло в голову, лишь бы отвязаться, лишь бы остаться одному. После экзамена по Зельеварению его трясло так, что он едва мог держать палочку. Но дело было не в страхе перед Снейпом или провалом.

Дело было в Них.

С тех самых пор, как стало известно о побеге, он жил в постоянном, тлеющем страхе. Он видел Их лица на каждой странице учебника, слышал Её смех в скрипе дверей в гриффиндорской башне. Но в последние дни этот страх принял новую, удушающую форму. Форму слухов.

Он подслушал разговор двух старшекурсников-пуффендуйцев в библиотеке. Они говорили о том, что Лестрейнджей, якобы, видели в Хогсмиде. Не просто видели — они будто бы насмехались над властями, появляясь на мгновение на улицах деревни, чтобы потом раствориться в воздухе. Один из студентов даже клялся, что видел женщину с безумными глазами и длинными чёрными волосами, которая смотрела на него из окна «Кабаньей головы» и смеялась.

Для Невилла это был не просто слух. Это было доказательство. Доказательство их безнаказанности. Их насмешки. Они были здесь, совсем рядом, и плевали на всех. На авроров, на Министерство, на Дамблдора. И на него. Особенно на него. Они помнили того маленького мальчика, который чудом спасся, и он чувствовал их взгляды на своей спине, их обещание вернуться и докончить начатое.

Мысль созревала медленно, мучительно, как нарыв. Он не мог больше этого выносить. Он не мог сидеть сложа руки, пить чай с Альфи и делать вид, что всё в порядке, пока эти твари гуляют на свободе и смеются над памятью его родителей. Над его матерью, которая не узнавала его, над отцом, который смотрел в пустоту.

Он должен был что-то сделать. Не для мести — он был слишком напуган для настоящей мести. А для… для чего? Для свидетельства. Чтобы увидеть их своими глазами. Чтобы сказать им… он не знал что. Чтобы доказать самому себе, что он не просто жертва, не просто мальчик, с которым случилось ужасное. Что в нём есть хоть капля того мужества, которого так ждала от него бабушка.

Это решение было безумным. Он это понимал. Но иного выхода не было. Это был его крест, его личная война.

Поэтому, когда все праздновали окончание экзаменов, он надел свою самую потрёпанную мантию, сунул в карман палочку и вышел из замка. Он не был храбрецом. Он шёл навстречу своему страху, и каждый шаг давался ему ценой невероятных усилий. Ноги были ватными, во рту пересохло.

Он направился не в Хогсмид — там было людно. Он пошёл к Запретному Лесу, к его дальним, глухим опушкам. Если они и правда где-то рядом, то именно здесь, в тени, они могут чувствовать себя в безопасности.

Солнце припекало ему макушку. Где-то кричали дети, играющие во всякие детские игры на лужайках. Мир был ярким, весёлым и беззаботным. А он шёл на свою Голгофу.

Он брёл среди деревьев уже больше часа, не зная, что ищет, и уже почти начав верить, что он просто сошёл с ума от страха. И тогда он увидел Их.

Они были на поляне. Все трое. Родольфус и Рабастан, мрачные и молчаливые, что-то рыли в земле у подножия старого, полузасохшего вяза. А Беллатриса… Беллатриса сидела на замшелом валуне, качала ногами, словно маленькая девочка, и напевала себе под нос какую-то бессмысленную, жутковатую песенку. Её длинные чёрные волосы были растрёпаны, платье — грязным и порванным в нескольких местах, но глаза… глаза блестели в тени листвы ярко и безумно, как у хищной птицы.

Невилл замер за толстым стволом дуба, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Весь его пыл, вся его отчаянная решимость испарились, оставив лишь чистый, первобытный ужас. Он не мог пошевелиться. Он не мог даже крикнуть. Он просто стоял и смотрел на кошмар, воплотившийся в плоть.

И тут Беллатриса резко обернулась и посмотрела прямо на него. Не сквозь него, а прямо в него, словно знала, что он там, всё это время. И улыбнулась. Широко, радостно, по-детски.

— Ой! — воскликнула она тонким, пронзительным голоском. — Смотрите-ка, кто к нам в гости пожаловал! Птенчик выпал из гнезда! Пришёл поиграть с тётей Беллой?

Родольфус и Рабастан резко выпрямились. Их движения были отточенными, быстрыми. Палочки мгновенно оказались в их руках. Невилл отшатнулся, споткнулся о корень и грузно упал на спину. Палочка выскользнула из ослабевших пальцев и закатилась в густой папоротник.

— Нет, нет, нет, не пугайте мальчика, — Беллатриса соскочила с валуна и грациозно, словно кошка, подошла к нему. Она наклонилась, и он увидел своё бледное, перекошенное страхом лицо, отражённое в её огромных, бездонных глазах. — Мы же не хотим его пугать. Мы хотим… поговорить по душам. Правда? Как со старыми друзьями. Твои папочка и мамочка так любили наши душевные беседы. Они были такими… красноречивыми. Особенно в конце.

Она протянула к нему руку — не с палочкой, а просто руку, с длинными, бледными пальцами. Невилл вскрикнул — коротко, беззвучно, и отполз назад, упираясь в землю локтями и пятками. Трава была мокрой от его собственного холодного пота.

— Ой, обидка! — надула губы Беллатриса, но в её глазах заплясали весёлые, сумасшедшие огоньки. — Не хочешь дружить? А мы так по тебе скучали! Мы столько всего хотим тебе рассказать… о том дне. О том, как твоя мамочка умоляла нас пощадить тебя… как она называла твоё имя… «Невилл, Невилл, Невилл»…

Невилл зажмурился, пытаясь отгородиться от её голоса, но слова впивались в мозг, как раскалённые иглы. Он снова видел их — не те пустые лица из Мунго, не счастливые лица с фотографий, а так, как будто это происходило сейчас. Пустую комнату. Искажённые болью лица. Тихий, надрывный шёпот матери, который он слышал лишь в самых страшных кошмарах.

— ЗАМОЛЧИ! — вырвалось у него, и это был уже не шёпот, а хриплый, сорванный крик, полный такой боли и ненависти, что он сам себя не узнал.

Беллатриса рассмеялась — тот самый, леденящий душу, колокольчиковый смех, что преследовал его все эти годы.

— Ах вот как! Голосок-то какой оказался! Ну что ж… Может, ты хочешь, чтобы он звучал так же громко, как у них? Давайте устроим небольшой концерт, мальчики?

Родольфус сделал шаг вперёд. Его палочка медленно поднялась, целясь прямо в Невилла. Он не торопился, наслаждаясь моментом. Невилл увидел, как кончик палочки начинает светиться зловещим, кроваво-красным светом. Светом, который он знал лишь по учебникам и самым страшным кошмарам. Светом агонии.

И тогда из него вырвался тот самый крик, что услышали Альфи и Пэнси. Крик полного, абсолютного отчаяния и принятия своей судьбы.

— НЕТ!

Он зажмурился, подставившись под удар, ожидая конца, боли, тьмы. Ждал, что сейчас станет так же холодно и пусто, как его родителям.

Но удара не последовало.

Вместо этого воздух над поляной содрогнулся от низкого, яростного рычания, такого дикого и древнего, что даже листья на деревьях замерли. И из тени под самым носом у Родольфуса Лестрейнджа выросла, изверглась, рванулась навстречу алому свету бесформенная, яростная Тьма.