Если ветер столкнётся с волнами (Бифлифный инктобер) (джен)

Она улыбается, касается нежно, аккуратно, словно к цветку хрупкому. Хэ Сюань не цветок. Он пламя, пышное и не умолимое, на пути своём всё жгущее. Он проклинает каждого, кто посмеет тронуть его душу.

И она проклята.

Проклята любовью.

Она обнимает, целует, плетёт для него венки из цветов и колосьев. Со смехом бегает по полю цветами усыпанном... Таскает его с собой куда только можно...

И радуется радуется радуется. Радуется, что он есть рядом. Радуется, что может прикасаться к нему. Радуется, что её не отталкивают. Ведь она любит. А любить не взаимно — больно. Она не знает, но уверена. Видела.

А он смотрит на неё исподлобья, хмурится, отворачивается. Ши Цинсюань для него — назойливая мошка, липнущая к нему против воли. Он всей душой ненавидит её свет, её беззаботность, её неуёмную жажду жизни. В ней всей есть то, чего он сам никогда не знал и уже никогда не узнает. И это бесит сильнее всего. Бесит до криков и плача в своей тёмной обители, до сжатых кулаков и потопленных кораблей, до... До желания её прогнать.

Но она не уходит. Её смех — колокольчик, звенящий в его душе, несмотря на все попытки заглушить его. Её прикосновения — искры, разжигающие слабый, но упрямый огонь. Он знает, что должен оттолкнуть её, оградить от себя, от своей тьмы, но не может. Что-то внутри, глубоко погребенное под толщей обиды и злобы, тянется к её свету, как росток к солнцу.

И однажды, когда они сидят у реки, глядя на закат, Ши Цинсюань берет его руку в свою. Её пальцы нежные и теплые. Хэ Сюань вздрагивает, но молчит. Смотрит в её глаза, полные нежности и какой-то странной грусти.

— Я знаю, — тихо шепчет она. — Я знаю, кто ты на самом деле. Я знаю всю твою боль. И я все равно буду любить тебя.

Эти слова, простые и искренние, пронзают его сердце, словно осколки льда. Он задыхается, словно захлебываясь темной водой своей жизни. Знает? Она знает? И все равно остаётся? Почему? За что ему такое благословение? Он этого не заслуживает, никогда не заслуживал и не... Он врёт. Сам себе врёт. Потому что и сам уже ни во что не верит. Он знает лишь одно: он — её личная преисподняя. И она с радостью в ней горит.