Если ветер столкнётся с волнами (Бифлифный инктобер) (джен)

Ши Цинсюань закручивал локон на палец, осматривая улицы небесной столицы. Со стороны казалось, что он просто задумался, на самом же деле бог никак не мог найти единственного, кто всегда старался быть рядом.

— Мин-сюн! — искомый, наконец, появился в его поле зрения — Мин-сюн, ну почему ты так долго?!

Мужчина лишь отмахнулся:

— У меня были дела, это не важно. А ты, я так понимаю, хотел снова потратить время в никуда, да?

— Ну ты и зануда, Мин-сюн! Я просто хотел провести ночь с тобой.

Небожитель поперхнулся воздухом.

— Цинсюань, ты!...

— Просто провести время! Сделать закуски, пижамы и подобное! А ты о чём подумал, Мин-сюн? — Цинсюань рассмеялся, а Мин И лишь закатил глаза. Поганец.

— Ладно уж. Но никаких глупостей, Цинсюань. И никаких твоих дорогущих вин! Я с тобой за них вовеки не расплачусь!

Цинсюань рассмеялся и крепко обнял друга.

— А тебе и не надо Мин-сюн! Подготовишь местечко, хорошо?

Мин И кивнул, наблюдая, как бог Ветра, словно вихрь, умчался прочь. Он вздохнул. Цинсюань был неисправим. Вечно втягивает его во всякие авантюры. Но, признаться, Мин И не был против. В его жизни было не так много вещей, которые приносили хоть какое-то подобие радости.

Вскоре послышался знакомый смех и легкий топот. Цинсюань влетел в комнату, словно ураган, неся в руках огромную корзину.

— Мин-сюн! Я принес все самое необходимое! Вино, закуски, настольные игры… и даже пижамы!

Глаза Мин И расширились от удивления.

— Пижамы? Зачем?

— Ну, а как же! Это же самое главное! — Цинсюань подмигнул и достал из корзины два шелковых халата, один небесно-голубой, а другой — чернильно-черный. — Я подумал, тебе подойдет этот.

Мин И взял в руки темный халат, чувствуя, как легкая улыбка трогает его губы. Он не мог не признать, что Цинсюань умел поднять ему настроение. И хотя он никогда бы не признался в этом вслух, он ценил эти моменты больше, чем что-либо другое.

— Ладно, давай уже, рассказывай, что натолкнуло великого повелителя ветра в очередной раз провести время с его несчастным другом...

— Мин-сюн!

* * *

Вечером, когда на небе зажглись первые звёзды, они сидели на мягких подушках, расстеленных на балконе резиденции Ши Цинсюаня. Вокруг были разложены различные закуски: фрукты, орехи, сладости. Цинсюань, как всегда, болтал без умолку, рассказывая истории из своей жизни, перемежая их шутками и смехом. Мин И слушал, изредка вставляя колкие комментарии, но в глазах его читалась мягкая улыбка. Ему, честно говоря, нравилось слушать эту болтовню. Отвлекала от мыслей. И он сам не заметил, как уснул.

— А ещё! Мин-сюн, ты слушаешь? О...

Голова привалилась на плечо Цинсюаня и тот невольно вздрогнул. Мин И уснул. Цинсюань мягко улыбнулся и намотал чёрные волосы на палец забавы ради делая себе из них усы и смеясь.

— Эх, Мин-сюн... Ну, ничего, в следующий раз ты уж точно не уснёшь!

И тихонько рассмеялся, чтобы не разбудить.

Челнок с тихим шорохом бегал по нитям, выплетая ткань бытия, вплетая новые незабываемые узоры. Тонкие пальцы с лёгкостью поднимали нитченки⁽¹⁾, причесывая пряди будущего полотна, а нежные губы напевали что-то далёкое, детское.

— Сюань, что делаешь? — в комнату заглянуло знакомое лицо старшей сестры и младшая радостно подскочила.

— Цзе-цзе! Смотри, цзе-цзе, смотри! Я почти доплела! — Ши Уду мягко улыбнулась и похлопала младшую по голове.

— Глупышка, там ещё много плести, разве сплетёшь ты полотно за пару дней?

— Ну цзе! Разве ты ещё не доплела свою первую Ленту? Ты ведь такая взрослая!

— Доплела. Но я начала ещё в пять, а ты в десять, вот и итог.

Ши Цинсюань надула губки, но спорить не стала. Она знала, что сестра права. Ши Уду всегда была более прилежной и терпеливой, в отличие от непоседливой и мечтательной Цинсюань.

— Покажешь? — шепнула младшая, поднимая полные надежды глаза и девушка кивнула.

— Позже — обязательно. А сейчас пойдём, созывают всех.

Удивлëнно моргнув, Сюань поправила платье и побежала за сестрой.

— А что будет?

— Я не знаю. В любом случае, постарайся держаться меня, хорошо, мэй-мэй?

— Хорошо, цзе...

Они тихо вошли в зал и встали в среднее кольцо, наблюдая. Немногочисленный народец волновался, каждый спрашивал каждого, но ответа не знал никто. Шепот катился по кольцам каждую минуту, но замер, как только вошли старейшины. Началось собрание. Младшая Ши схватилась за руку сестры, боясь того, что будет дальше. Собрания были слишком редкими и за её пятнадцать лет это было вторым.

— Решением нашим мы отправим двоих из вас в мир людской, чтоб найти новый источник.

Ши Цинсюань почувствовала, как похолодели ее ладони. Она знала, что такое "мир людей". Это место, где время течет быстро, где рождаются и умирают, не ведая истинной сути бытия. Это место, полное опасностей и соблазнов. Она крепче сжала руку сестры.

— Ветвь Ши, прошу, выйдите к нам. На вас пал выбор совета. — Сердце Ши Цинсюань бешено заколотилось, отбивая дрожащий ритм.

Старейшины ждали, и сестра, сжав её руку в последний раз, повела её вперед. Они вышли в центр зала, и Ши Цинсюань почувствовала на себе взгляды всего народа. Страшно, как же страшно!

— Ши Уду, Ши Цинсюань, — начала старейшина, — вы представляете древний род, и на вас возлагается большая надежда. Вы пойдете в мир людей, чтобы найти новый источник магической энергии, который питает наш народ, но должны вернуться с решением до того, как иссякнет последний.

Руки дрогнули. Младшая знала, что её сестра сильна и мудра, но смогут ли они выжить в этом хаотичном и жестоком месте? Она украдкой взглянула на Уду, ища утешения, но та смотрела вперед с невозмутимым видом.

— Мы желаем вам удачи.

Раздались тихие хлопки. Руку Сюань сжали крепче.

* * *

Они ступили в мир людей как незнакомцы, как посторонние, ведь и вправду были совсем не из этих земель. Но нужно было привыкнуть. Привыкнуть и идти дальше. Не взирая на страх, не взирая на боль, просто идти...

Свист.

Шорох.

Вскрик.

— Цинсюань...

— Цзе-цзе!

— Если кто-то встретишь... Не люби.⁽²⁾

— Цзе, нет! Цзе-цзе не смей, не смей умирать! Ты же... Пожалуйста...

Свет в синих, как океан, глазах, погас.

Раздался душераздирающий крик.

Ши Цинсюань осталась одна. В огромном, чужом мире, где каждое мгновение дышало опасностью. Она прижимала к себе безжизненное тело сестры, не веря, не принимая случившееся. Мир вокруг словно замер, цвета поблекли, а звуки превратились в неразборчивый гул. Она потеряла не просто сестру, она потеряла свой якорь, свою опору, свою надежду. Единственную в этом мире.

Собрав остатки сил, она похоронила Ши Уду под сенью старого дуба, укрыв ее тело лепестками полевых цветов. Не зная, как вернуться домой, не зная, как жить дальше. Но наказ, последний наказ сестры, эхом отдавался в её голове: "Не люби". Почему? Почему она не должна любить? Разве любовь — это слабость? Разве любовь — это бремя? Или сестра говорила совсем о другом?... Цинсюань не знала.

А время шло, и Цинсюань скиталась по свету, стараясь не привлекать к себе внимания, пока однажды, в маленькой рыбацкой деревушке, не встретила его — Хэ Сюаня, человека с тёмными, пронзительными глазами, наполненными грустью. Он был молчалив и сдержан, но в его взгляде Цинсюань видела отголоски своей собственной боли. Они стали проводить время вместе, молчаливо разделяя тяготы жизни. Хэ Сюань научил ее выживать, защищаться, находить пищу. Постепенно, между ними возникла невидимая связь, которая пугала Цинсюань и одновременно притягивала. Она помнила наказ сестры, но сердце, казалось, не слушало разум. Лишь одна мысль оставляла её, не позволяя сбежать — источник. Она должна была его найти. И она нашла. Нашла в вещах его семьи, в секретах его рода и в его... любви.

* * *

Шорох. Челнок вышел с другой стороны.

Шорох. Нитченки причесали волокно.

Шорох. Одежды шелохнулись под детскими ручками.

Шорох...

— Мамочка, а папы больше нет?

1)

Вернуться к тексту

2) Кто понял отсылку, тот молодец)

Вернуться к тексту

Шелест листьев, примятая трава, тихий смех. Эти звуки мягко заполняли поляну, отражаясь от древних деревьев, чаруя своим шёпотом и нежной мелодией. В середине поляны сидели двое — сливающийся с прекрасными цветами юноша в светлых, нежных одеждах и мрачный мужчина, как туча серая хмурящийся.

— Мин-сюн, не хмурься.

— Я не хмурюсь...

— Нет, хмуришься! Мин-сюн, что у тебя случилось?

— Ничего не случилось! Отстань!

— Ну Мин-сюн! Чего ты такой ворчун?!

— Я не ворчун! Просто настроения нет. Я устал.

— Настроения нет? Устал? О... Ну тогда, тогда... Вот! — сказал повелитель ветра и одел ему на голову веночек из цветов. — Мин Сюн, ты теперь мой король!

Мин И дернулся было, чтобы сбросить венок, но замер, уставившись на Ши Цинсюаня. Тот сиял, словно солнце, улыбка расцветала на его лице, а глаза искрились неподдельным весельем. Упрямый призрак вздохнул, сдаваясь. Цинсюань всегда был... Таким. И с этим оставалось только смириться.

— Король, значит, — пробормотал он, трогая пальцами хрупкие лепестки. — И что делают короли?

— Ну, Мин-сюн! Ты разве не знаешь?

— Нет. И что же?

— Правят! — воскликнул Ши Цинсюань, размахивая руками, — Повелевают! Издают указы! Ну же, Мин-сюн, прикажи мне что-нибудь, давай!

Мин И задумался, хмуря брови. Приказывать? Он? Это было странно. Он никогда не считал себя достойным власти или почестей. Но перед ним сидел Ши Цинсюань, с венком на голове, превратившийся непонятно во что, полный энтузиазма и ожиданий. Безумный, глупый небожитель.

— Хорошо, — сказал Мин И, стараясь придать своему голосу больше уверенности. — Приказываю тебе… сплести еще один такой же венок. Только теперь для себя.

Ши Цинсюань расхохотался, запрокинув голову к небу. Звонкий смех разнесся по поляне, заставляя птиц встрепенуться в ветвях деревьев. Мин И невольно улыбнулся, наблюдая за ним. Может быть, в роли короля было что-то привлекательное, особенно если подданный такой жизнерадостный и беззаботный.

Тонкие пальцы вновь стали срывать стебли и сплетать их в аккуратные ряды, выплетая прекрасный венок. А пока Ши Цинсюань увлеченно плел второй венок, Мин И наблюдал за ним, подперев щеку рукой. В его обычно мрачных глазах мелькнула тень умиления. Странно было видеть, как что-то настолько светлое и наивное, как Ши Цинсюань, искренне радуется таким мелочам. Мир для него, казалось, был полон красок и возможностей, и он не упускал ни одной, чтобы насладиться им. Мин И же привык видеть мир в серых тонах, полным несправедливости и боли. Однако, в присутствии Ши Цинсюаня, даже он на мгновение забывал о своих горестях и позволял себе окунуться в эту беззаботную атмосферу.

Вскоре второй венок был готов. Ши Цинсюань, сияя, водрузил его себе на голову.

— Ну как тебе? Я теперь тоже король? Или, может, твоя королева? — Мин И хмыкнул.

— Делай, что хочешь.

— Эй, ну что ты такой скучный, Мин-сюн! Давай веселиться!

И Ши Цинсюань, не дожидаясь ответа, вскочил на ноги и потянул Мин И за собой.

— Пошли! Я знаю один прекрасный прудик с лотосами!

— Зачем тебе лотосы?

На это Цинсюань лишь вновь звонко засмеялся, придерживая венок и облачаясь прекрасной девой, как любил это делать.

— Цинсюань! Ты, неугомонный небожитель...

— Ну, не бурчи, Мин-сюн! Весело ведь!

Мин И вздохнул, но последовал за ним. Спорить с Ши Цинсюанем было бесполезно, тот все равно сделает по-своему. Но, кажется, что-то внутри него оттаивало, позволяя себе забыть о прошлом и просто наслаждаться настоящим мгновением. Они шли рука об руку по лесу, смеясь и болтая ни о чем. Мин И знал, что это не продлится вечно, что рано или поздно ему придется вернуться к своей мрачной реальности. Но сейчас, в этот момент, он был счастлив. И это было все, что имело значение. Он был королем, правил над землей, усыпанной цветами, и его подданный был самым прекрасным и жизнерадостным существом во всем мире.

Тонкие пальцы пробегаются по серебряным и золотым нитям, очерчивая незамысловатые узоры. Улыбчивое лицо сейчас похоже на хмурую маску — слишком задумчивое, взволнованное, совсем не похожее на обычное. Ши Цинсюань озадачен. Ши Цинсюань не понимает. И Ши Цинсюаню немного страшно. Ведь эта одежда не похожа на одежду Мин И: у нее другой покрой, она из другой ткани, даже пояс на ней другой — не привычный с золотистыми вставками, а полностью чёрный. Он давно заметил эту странность: эти мимолетные проблески другой одежды, другой ауры, когда Мин И ловил рассеянный взгляд. И теперь все встало на свои места. Эта одежда… Она словно пропитана тьмой. Тяжелая, плотная, как будто созданная не для тепла, а для защиты от чего-то. Мин И так не одевался. Мин И одевался удобно, так, чтобы не замёрзнуть, но быть всегда готовым сорваться вместе с Цинсюанем в очередное приключение. Мин И любил тепло, носил с собой салфетки и пару маньтоу в рукавах. Пальцы вновь провели по узорам, узнавая мотив. Волны. Такая же вышивка была на одеждах его брата. Пальцы продолжают перебирать ткань, доходят до пояса, осматривают. Тот чёрный, как сама ночь, и Ши Цинсюань невольно вспоминает слухи, ходившие о Хэ Сюане, Повелителе Чёрных Вод. Говорили, что он носит черные одежды, что его аура давит, словно могильная плита. Неужели… Неужели Мин И и Хэ Сюань — одно и то же лицо? Быть того не может. Или всё же… Или всё же может?

Мысль обжигает сознание, словно удар молнии. Все кусочки пазла вдруг складываются воедино. Необъяснимая молчаливость Мин И, его отстраненность, его неприязнь к некоторым небожителям… Все это объяснимо, если он и есть Хэ Сюань. Но зачем? Зачем ему притворяться обычным служащим небес, зачем скрывать свою истинную сущность? Что ему нужно от Цинсюаня? Или от его брата? Что могло случиться такого, что он нацепил свой взор на них? И почему ещё не убил?

Руки дрожа, складывают всё по местам, и вовремя — невдалеке раздаются едва заметные шаги. Ши Цинсюань замирает, словно мышь перед кошкой, и затаивает дыхание. Сердце колотится в груди слишком быстро, руки дрожат, он закрывает дверь и пытается успокоиться. Получается с большим трудом. Он быстро находит глазами подушки и падает в них, доставая из мешочка цянькунь сосуд с вином и две чарки белого нефрита. Половину сосуда он осушает сразу. От волнения.

Дверь скрипит, и в комнату входит Мин И. На лице — обычное выражение, спокойное и немного отстраненное. Он окидывает взглядом Цинсюаня, валяющегося на подушках, и слегка приподнимает бровь.

— Что-то случилось? Выглядишь взволнованным, — спрашивает он, подходя ближе.

Цинсюань пытается изобразить небрежность, но голос предательски дрожит.

— И ты даже не спросишь, что я делаю в твоём дворце?

— Я и так вижу, что ты пьёшь, а уж цель визита и без вопросов понятна — тебе не с кем пить, а я, как единственный близкий друг, не могу остаться в стороне, когда тебе скучно. — Цинсюань невольно улыбнулся. В этом Мин И, или кто бы то ни был, совершенно прав. Он налил вино в чарку и подал севшему рядом Мин И.

— А что, если я скажу, что мне совсем не скучно? — лукаво прищурился Цинсюань, отпивая из своей чарки. Он следил за каждым движением Мин И, пытался уловить хоть малейший намёк на неискренность, но лицо его было непроницаемым, как всегда.

Мин И принял чарку и медленно отпил, не сводя глаз с Цинсюаня.

— Тогда я спрошу, почему ты слоняешься по моим комнатам, пока я занят, — спокойно ответил он, и Ши Цинсюань почувствовал, как внутри всё похолодело. Он знал, что сейчас решается всё.

— Просто… искал тебя, — выпалил Цинсюань, стараясь говорить как можно непринужденнее. — Хотел пригласить на прогулку. Но, видимо, ты слишком занят.

— Сейчас и вправду много работы. Но позже я буду свободен, — Мин И поставил чарку на столик и встал. — А теперь мне пора. Не скучай.

И он вышел из комнаты, оставив Цинсюаня в одиночестве, а бог остался лежать на подушках, глядя в потолок. Он чувствовал, как внутри назревает буря. С одной стороны, ему хотелось верить, что он ошибся, что Мин И — это просто Мин И, его друг и товарищ. С другой — всё говорило об обратном. И теперь ему предстояло решить, что делать дальше: поверить своим глазам или довериться сердцу.

Молодая девушка с телом косули тихонько напевала незатейливую песенку, подшивая ханьфу. В том, которое она носила, уже было не удобно, а новое покупать уж очень не хотелось. Особенно из такой дорогой ткани, из какой непременно бы посоветовала сестра.

— Цинсюань! Иди сюда!

— Сейчас, цзе!

Девушка делает последний стежок, накидывает перешитый ханьфу на плечи и удивлённо выглядывает из двери, гадая, на что могла разозлиться сестра. Долго думать не приходится, ведь во дворе, хмуро смотря на старшую Ши, с достойным бога спокойствием стоит возлюбленный знакомый.

— Хэ-сюн! Наконец-то ты пришёл! — девушка подбегает с нетерпением и крепко, едва не ломая кости, обнимает его. Хорошо, что на шее не виснет, иначе и вправду бы повалила на землю. Мужчина лишь вздыхает.

— Здравствуй, ветерок, здравствуй. Не подскажешь ли, кто эта сварливая девица? — однако вместо ответа он лишь получил по рогам от той, кого назвал сварливой — ибо нефиг. Цинсюань лишь рассмеялась.

— Хэ-сюн, это моя цзе-цзе, Ши Уду. Цзе-цзе, это Хэ Сюань, мой... Мой лучший друг.

Презрительно смерив оленя взглядом, Ши Уду фыркнула. Ох уж эти любови!⁽¹⁾

— До заката вернёшь мне её, понял? А то давно я не практиковалась в стрельбе.

— Намёк понятен, а уж о сестре своей не беспокойтесь, к ужину ещё свяжее вернётся.

— Смотри мне! — косуля пригрозила пальцем и, гордо вскинув голову, ушла. Цинсюань вновь тихонько рассмеялась, и, взяв Хэ Сюаня под руку, потянула его подальше от дома. Ещё немного, и сестра точно что-нибудь отчебучит. У Уду характер — огонь! Но хоть она и ворчит, Цинсюань знала, что сестра её любит.

Они гуляли по лесу, наслаждаясь прохладой тени и щебетом птиц. Цинсюань болтала без умолку, рассказывая о последних новостях в деревне, о забавном случае на рынке и о том, как она чуть не запуталась в новом рецепте пирога. Хэ Сюань слушал внимательно, иногда вставляя короткие реплики или задавая вопросы. Ему нравилось наблюдать за её сияющими глазами и слышать её звонкий смех.

А пока они шли возле поляны Хэ Сюань сорвал нежный цветок и протянул его Цинсюань. Девушка зарделась и приняла подарок, зарывшись носом в его лепестки.

— Спасибо, Хэ-сюн, он очень красивый!

— Не красивее тебя, — пробормотал он, отводя взгляд.

Делать такие подарки всё ещё было неловко. Цинсюань покраснела ещё сильнее и опустила взгляд, пряча улыбку. Ей было приятно слышать такие слова от Хэ Сюаня, хотя он и говорил их тихо и неуверенно. Она знала, что ему трудно выражать свои чувства, и ценила каждое такое проявление внимания. Её Хэ-сюн был слишком неумелым в обычных нежностях.

Они остановились у небольшого ручья, где Цинсюань присела у воды, чтобы отдохнуть. Хэ Сюань молча наблюдал за ней, любуясь её грацией и лёгкостью. Ему хотелось коснуться её, обнять, но он боялся нарушить эту хрупкую атмосферу. Тогда он просто сел рядом и стал рассматривать отражение облаков в зеркальной глади.

Внезапно Цинсюань подняла голову и посмотрела на него с лукавой улыбкой.

— Хэ-сюн, а расскажи мне что-нибудь! Ты же у нас такой начитанный, наверняка знаешь интересную историю.

Хэ Сюань немного смутился, но не отказал ей. Он начал рассказывать старую легенду о любви небесной девы и простого смертного, о жертвах и испытаниях, которые им пришлось пройти, чтобы быть вместе. Цинсюань слушала с замиранием сердца, представляя себя на месте героини и улыбаясь.

Когда он закончил, она печально вздохнула:

— Какая красивая история! Жаль, что в жизни так редко бывает...

Хэ Сюань посмотрел на неё и тихо ответил:

— Не знаю, как в жизни, но в моём сердце такая история уже есть.

Оба смущённо зарделись.

Когда солнце начало клониться к закату, они вернулись к дому. У калитки их уже ждала Ши Уду, скрестив руки на груди и сверля их взглядом. Цинсюань виновато опустила голову.

— Мы ведь не опоздали, цзе-цзе! — попыталась она оправдаться.

— Ещё бы вы опоздали! — фыркнула Уду, но после мягко улыбнулась, — Ладно, идём ужинать. Хэ Сюань, не зайдёшь в дом?

Счастливая Цинсюань и при всём нежелании Хэ не дала бы ему уйти.

1) Это не ошибка, это специально. Автор тоже так говорит, хе)

Вернуться к тексту

Когда я поднимался на небеса у меня не было в планах с кем-то начинать отношения, и не важно, какие. У меня не было и мысли, что кто-то будет настолько смелым, чтоб начать общаться со мной, пусть даже не зная, что общается не с небожителем, а с непревзойдённым. Да даже цели с кем-то знакомиться не было! Пока не появился он...

Эти волнистые волосы, вечно пахнущие чем-то сладким, эти его глаза, с затаённой улыбкой, эта шея, в которую хочется вонзиться то ли укусом плотоядным, то ли поцелуем терпким. Мерзкий, глупый, идеальный повелитель ветров! Мальчишка, судьбой которого я должен был жить всю смертную жизнь, а после и посмертие! Но мне повезло. Повезло стать демоном и пройти Тунлу. Стать сильнее. Намного сильнее. А этот божок пускай... Пускай...

Аргх!

Не страдает пускай хернёй, пьянуша чёртов! Дегенерат ветряный! Чтоб он влюбился безответно! Чтоб его собственный любимый человек возненавидел! Чтоб... Чтоб...

Чтоб ничего этого не произошло...

Почему я вообще о нём думаю? Какого хрена он занимает мои мысли, когда у меня тут дела поважнее, чем нянчиться с пьяным божком? Чёртов мальчишка, сам виноват, что наливается как свинья на празднике. Но вот же ж заноза в заднице, не могу я его вот так бросить. Знал бы он, сколько раз я спасал его глупую задницу, пока он летал где-то в облаках, строя из себя всемогущего бога. Идиот-идиот-идиот...

И ведь не скажешь ему ничего. Обидится, надуется, как ребёнок, и будет потом неделю избегать. А потом, как ни в чём не бывало, снова начнёт болтать без умолку, как будто и не было ничего. И вот как с ним прикажете быть? Убить? Нет уж. Пусть живёт и мучается от моего присутствия рядом. Это, пожалуй, даже приятнее. Хуа Чен говорит, что я то ещё наказание для развесёлых божков. Ц. Всезнающий жлоб. Хотя этого вообще желательно не упоминать.

О чём я? Ах, да...

Цинсюань... Этот... Этот болван. Как же бесит! Хочется взять и спрятать его от всех, чтоб никто не видел, какой он беззаботный и смешной, когда переберет вина. А потом вспоминаешь, что он — бог. Всеобщее достояние, так сказать. И тут же накатывает злость на весь этот мир, который заслуживает лицезреть его улыбку, но понятия не имеет, что за ней скрывается. М-да. Размышляю, как влюблённый. И вместо того, чтобы сосредоточиться на плане и на том, как разделаться с Ши Уду, я мысленно ругаю светлость, который сейчас, наверное, спит где-нибудь в обнимку с кувшином, и даже не подозревает, какие мысли роятся в моей голове. Придурок. Но чертовски притягательный придурок.

И что мне с ним делать? Уж точно не признаваться в каких-то там чувствах. Ему это не нужно. Да и мне тоже. Мне нужна месть, власть, справедливость (в моей интерпретации, конечно). А он… он просто яркое пятно на сером полотне моей жизни. Пятно, которое я почему-то не хочу стирать. И зря, наверное.

Точно.

Зря.

— Мин-сюн!

Лунный свет струился сквозь заросли бамбука, серебряными бликами скользя по коже Ши Цинсюаня. Он лежал на мостках у пруда, свесив руку в воду, и пальцы его касались поверхности, будто пытаясь поймать отражение звёзд. Неожиданно до пальца едва дотронулись чужие зубы, что-бы после отпустить, узнав. Из воды вынырнула знакомая макушка. Пряди чёрных волос прилипли к коже, создавая затейливые узоры и побуждая бога ветра невольно рассмеяться. Хэ Сюань не столь часто пересекал расстояния вплавь, предпочитая передвигаться на лопате или костяных драконах, но когда он всё же так делал то выглядел как ожившая легенда о речном духе, властном и прекрасном.

— Что высматриваешь? — проворчал Хэ Сюань, опираясь локтями о край мостков и глядя на Ши Цинсюаня снизу вверх. Вода стекала с его лица, подчёркивая резкие скулы и золотые глаза, в которых, казалось, отражалась вечность.

— Звёзды ловлю, — беспечно ответил Ши Цинсюань, отвлёкшись от любования и слегка подёргав пальцами в воде. — Хочешь, и тебе поймаю?

Хэ Сюань лишь фыркнул, но глазами проследил за движением руки ветренного бога. Тот наклонился ближе, и несколько капель воды упали с его волос прямо на лицо демона. Золотистые глаза сузились, а Ши Цинсюань лишь задорно рассмеялся, ещё сильнее наклоняясь вперёд.

— Ну же, не злись, — промурлыкал он, — я просто хотел поделиться с тобой красотой ночи. Ты ведь тоже любишь смотреть на звёзды, правда?

Хэ Сюань вновь ничего не ответил, но и не отодвинулся, лишь продолжал смотреть на Ши Цинсюаня снизу вверх, и в его взгляде было что-то, что заставляло сердце бога ветра биться быстрее. Он потянулся и коснулся большим пальцем щеки Хэ Сюаня, стирая с неё капельку воды. В этот момент ему показалось, что он поймал не звезду, а маленькую звёздную рыбку, которая на мгновение запуталась в его ладонях, прежде чем снова нырнуть в глубину. И он с гордостью мог заявить, что эта звёздная рыбка — его и только его.

Смущённый, Хэ Сюань нырнул в воду. Бог рассмеялся, снова опуская руку в воду, как вдруг... Хэ Сюань перехватил его руку, сжав запястье крепко, но не больно. Ши Цинсюань удивлённо вскинул брови, а демон, не выныривая и не говоря ни слова, потянул его вниз. Мир перевернулся, и вот уже бог ветра оказался в воде, с головой окунувшись в прохладную тьму. Он инстинктивно задержал дыхание, чувствуя, как волосы закручиваются вокруг лица, а одежда моментально намокает, тяготя ко дну, но Хэ Сюань не дал ему утонуть. Мощные руки подхватили Ши Цинсюаня под локти, выталкивая его на поверхность. Вынырнув, бог ветра жадно вдохнул воздух и тут же рассмеялся, отряхиваясь от воды, словно щенок. Хэ Сюань смотрел на него, и в его глазах мелькнула едва заметная улыбка.

— Теперь ты тоже звёздная рыбка, — проворчал он, садя Ши Цинсюаня на пирс. — Моя звёздная рыбка.

И Ши Цинсюань понял, что это самое ценное сокровище, которое он когда-либо ловил.

Сокровище, которое он ни за что не отпустит.

Владения Черновода раскинулись под хмурым небом, где вечно клубились тучи, словно нерешительные мысли. Ветер шелестел камышами, а воды Черного озера, темные и неприветливые, плескались о берег, словно шептали об опасностях. Но Ши Цинсюань, как всегда, был глух ко всем предостережениям. Его белые одежды развевались, как крылья неугомонной птицы, а глаза светились азартом, который Хэ Сюань не мог понять, но не мог и игнорировать. Этот бог всегда был слишком... Другим.

— Смотри, Хэ-сюн! — крикнул Ши Цинсюань, указывая на стаю черных птиц, кружащих над озером. — Они такие же, как и ты! Мрачные, таинственные и прекрасные!

И рассмеялся, неугомонный, взбалмошный, несносный, но при этом слишком родной. Хэ Сюань нахмурился, его черные волосы, растрепанные ветром, падали на лицо, словно посеревшее от мыслей.

— Ты слишком громкий, — пробормотал он, но его голос был тихим, как шепот воды. — И слишком беспечный.

Ши Цинсюань лишь рассмеялся и подбежал ближе к демону, висня на нём:

— А что мне еще делать? — Ши Цинсюань покачнулся, словно пытаясь свалить Хэ Сюаня с ног. — Жить как ты, вечно хмурым и думающим о плохом? Нет уж, увольте! Лучше я буду беспечным, пока есть возможность.

Хэ Сюань отстранился от него, но руки сами собой задержались на чужой талии. Он, конечно, ненавидел эту беспечность, это легкомыслие, этот вечный оптимизм, который казался кощунством в месте, где даже солнце боялось показываться. Но еще больше он боялся, что этот свет погаснет, что ветер перемен задует искру радости в глазах Ши Цинсюаня. Боялся, потому что тогда и в его собственные владения заползет непроглядная тьма.

— Здесь опасно, — буркнул он, неотрывно глядя на Ши Цинсюаня. — В этих водах таятся не только рыбы, но и… кое-что похуже.

Ши Цинсюань только отмахнулся.

— Да брось, Хэ-сюн! Что мне может статься рядом с тобой? Ты ведь меня защитишь, правда? — и подмигнул, лукаво и беззаботно. Хэ Сюань вздохнул. Этот бог был подобен урагану — снесет все на своем пути, если не уследить.

Он невольно притянул Ши Цинсюаня ближе, словно боясь, что тот и впрямь сорвется в темные волны. Воды Черного озера плескались у их ног, как темное предзнаменование. Хэ Сюань знал, что однажды эта безрассудность погубит их обоих, но сейчас, глядя в сияющие глаза Ши Цинсюаня, он был готов рискнуть. Ради этого света, ради этого тепла, которое, вопреки всему, расцветало в его мрачном мире.

И пусть цветёт.

Пусть хоть что-то в его владениях будет хорошим.

Хоть что-то...

Чёрные воды волновались, ударяясь о серый песок владений Черновода. На небе клубился густой туман, опускаясь на воду, делая тёмные воды ещё мрачнее и словно бы глубже, ужаснее. У берега, подогнув хрупкие колени, сидела девушка в лёгких одеждах, совсем не подходящих погоде.

— Цинсюань...

— Хэ-сюн...

Черновод, как всегда мрачный и неразговорчивый, опустился рядом с ней на песок, не произнося ни слова упрека. Лишь черные одежды его колыхнулись от ветра, словно вторя бушующей стихии.

— Сегодня в твоих водах шумно. И туманно. Ты на что-то зол?

— ... Нет. — демон отвернулся, поджимая губы и подгоняя волны. Сегодня ещё один корабль пойдёт ко дну.

— Ну, Хэ-сюн! Не ври, пожалуйста... Я ведь ради...

— Твои цветы распустились. Те, заморские, аквилегии⁽¹⁾ вроде бы.

— Да? Тогда пойдём, Хэ-сюн, пойдём смотреть! — Ши Цинсюань вскочила, подхватывая подол платья, и потянула Хэ Сюаня за рукав.

Тот, не сопротивляясь, поднялся следом, позволяя увлечь себя за богиней, словно большая черная тень, ведомая огоньком. Они прошли сквозь мрачные скалы дворца, по узкой тропинке, пока перед ними не открылась небольшая поляна, укрытая от ветра и тумана. Там, словно маленькое чудо, расцвели аквилегии — их белые, нежные головки склонялись друг к другу, словно шепчась о чем-то своем. Цинсюань едва не взвизгнула от счастья, глаза её заблестели, а руки невольно потянулись к лепесткам. Взгляд вновь обернулся к демону.

— Они такие красивые! Я так рада, что они выжили в этом мрачном месте... Спасибо, Хэ-сюн, что позволил им расти здесь. — и с яркой улыбкой он вернул взгляд цветам, не заметив, как смягчилось выражение лица Хэ Сюаня при виде этой искренней радости.

Он молча наблюдал, как Цинсюань осторожно перебирает лепестки, как её лицо озаряется светом в полумраке поляны. Помнил ведь, как та с трепетом высаживала эти экзотические цветы, привезенные откуда-то издалека, как переживала, что они не приживутся в суровом климате Чёрных владений. И теперь, видя их цветущими, демон, как и богиня, чувствовал странное, непривычное тепло, разливающееся в груди. Хэ Сюань приблизился, стараясь не нарушить хрупкое очарование момента. Это было так непривычно, когда кто-то в его обители чему-то радуется. Здесь никогда не было места для счастья. Но Цинсюань... Цинсюань до сих пор здесь. После всего, что случилось, после всей его злости и ненависти, после того, как он отнял у неё все. Почему этот светлый, добрый Бог до сих пор здесь? С ним, в вечной тьме и му́ке. Он должен был прогнать её ещё давно, вместе с её братом. Но не смог.

И теперь этот бог радостно перебегает от кустка к кустку, смеясь до одурения счастливо. Глупый бог.

Он шагнул вперед, его тяжёлые шаги потонули в шепоте ветра. Остановился рядом, не смея прикоснуться, словно боялся разрушить хрупкую иллюзию. Цинсюань повернулась к нему, и демон утонул в её сияющих глазах. В них не было ни упрека, ни страха, лишь бесконечная доброта и… надежда? Надежда на что? На прощение? На искупление? Для кого только?

Неожиданно Ши Цинсюань коснулась его руки, и демон вздрогнул, словно от удара сильного. Его ладонь была холодной, чужая же — тёплой, а прикосновение нежным, осторожным. Демон едва подавил желание сбежать.

— Хэ-сюн, ты замерз, — прошептала дева, и Хэ Сюань невольно подался навстречу этому теплу, как росток к солнцу.

— Я в порядке, — хрипло ответил демон, отводя взгляд. Ему было стыдно за свою слабость, за то, что он позволяет себе хоть на мгновение забыть о своей ненависти. Хоть на мгновение почувствовать любовь.

Но Цинсюань, казалось, не заметила его смятения. Она просто улыбнулась той самой светлой, обезоруживающей улыбкой, которая согревала демоническое небьющееся сердце.

— Хэ-сюн, знаешь, эти цветы… они напоминают мне о тебе. Такие же сильные, такие же… прекрасные, несмотря на тьму вокруг.

Последние слова прозвучали почти шепотом, и демон почувствовал, как по щекам, против воли, потекли слёзы. Он отвернулся, пряча лицо за ладонью, не в силах вынести этого признания. Сердце разрывалось от боли, вины и… нежности.

Может быть, когда-нибудь он сможет простить себя.

И тогда, возможно, он сможет принять и прощение Цинсюаня.

А пока в душе его туман боли, густой, как волны.

А в душе Цинсюань — хрупкие, белые цветы прощения.

1)

Аквилегия Вайт Барлоу — обильно цветущая аквилегия с крупными, не поникающими цветками. Цветы аквилегии этого сорта отличаются необычной красотой. Они махровые, абсолютно белые, диаметром до 6 см. В первый год образует от 3 до 5 прямостоячих, слегка опушенных стеблей, во второй год их число возрастает до 5-10.

Вернуться к тексту

Лес стоял тихим собором, где стволы деревьев были колоннами, а кроны — куполами, расписанными светом луны. В этом святилище природы Ши Цинсюань, птица-си́рин, сидела на ветви, её белоснежные крылья переливались, как шелк, омытый лунным светом. Её песня, сладкая и горькая, как мёд, смешанный с полынью, струилась сквозь тишину, наполняя воздух тоской и обещанием. Это не было обычной песней. Песни си́ринов никогда не были обычными. Но в этот раз песня разливалась не бурлящей молочной рекой, а тёмными водами болота тенистого, топкого.

А Хэ Сюань, человек, чья жизнь казалась выжженной пустыней, стоял у подножия дерева, словно изваяние скорби. Его душа, иссушенная горем и предательством, жаждала хоть капли утешения. Он был тем самым глубоко несчастным человеком, чьи страдания звенели в каждом вздохе, в каждом шаге. Ши Цинсюань чувствовала его боль, словно отражение в темном зеркале своей собственной песни.

"Услышь меня," — пела она, и в её голосе звучало эхо древних славянских сказок, шепот лесных духов и плач речных дев. — "Услышь меня, и я укажу тебе путь, пусть и тернист он и ведет сквозь бурелом." Она знала, что её песня может свести с ума, подарить ложные надежды, но она также знала, что в её силах принести хоть малую толику облегчения в его бесконечные страдания.

Хэ Сюань поднял голову, словно пробуждаясь от кошмара. В глубине его глаз мелькнул слабый проблеск надежды, подобно угольку в потухшем кострище.

— Кто ты? — прошептал он, и этот вопрос был молитвой, прошением, криком отчаяния. Слишком усталым, слишком болезненным.

— Души твоей эхо, молодец. Что же пришёл сюда? Не топиться ли удумал, к русалкам ли, мавкам седьмым вставать? — Ши Цинсюань склонила голову, ожидая ответа, но Хэ молчал, а сирин наблюдала за ним, будто выжидая момент для атаки, хищно поблескивая глазом.

На самом же деле, птица видела в нем лишь отражение чуждой и непонятной ей боли. Существа вроде неё не должны были ощущать страдания, да и зачем? Вечная жизнь, свобода, дар пророчества — чего еще желать? Но почему-то именно этот человек, сломленный и опустошенный, вызывал в ней странный, почти болезненный отклик.

— Я… я потерял все, что у меня было, — наконец прошептал юноша, и его голос дрогнул. — Всех, кого любил. Я остался один, так зачем жить мне?

Ши Цинсюань вздохнула, и этот звук затерялся в шелесте листьев. Она знала, что такое потеря. Бессмертие, конечно, дарит возможность наблюдать за сменой эпох, за рождением и гибелью цивилизаций. Но оно же обрекает на то, чтобы видеть, как уходят те, кто дорог, рассыпаясь в прах времени. И хотя си́рины не люди, и их привязанности иные, все же… опустошение знакомо и им.

— В этом лесу никто не бывает по-настоящему одинок. Здесь живут ду́хи деревьев, голоса ветра, память земли. Разве они не могут стать тебе семьей? Разве не можешь ты жить ради них?

— Не могу. Они не знают меня. Не знают моей истории. Разве они могут стать моей семьёй? Нет.

Ши Цинсюань почувствовала, как в ее голосе проскальзывают нотки сочувствия, а в глазах полнятся слёзы.

— Тогда позволь мне стать твоей историей, Сюань. Позволь мне помнить о тебе, когда ты уйдешь. Позволь мне петь о твоей боли, чтобы она нашла свой покой в моих песнях.

Хэ Сюань вскинул взгляд, будто пораженный молнией. В словах си́рин звучала не просто жалость, а какое-то глубинное понимание, словно она заглянула в самые темные уголки его души и увидела там не только отчаяние, но и тоску по теплу и участию. Он молчал, не зная, что ответить на такое предложение. Как может птица, пусть и волшебная, заменить ему тех, кого он потерял? Как может ее песня заглушить боль утраты?

Ши Цинсюань спрыгнула с ветки, ее белые крылья бесшумно коснулись земли. Она подошла к Хэ Сюаню, ступая легко и грациозно, как лесной дух. Глаза её, полные сочувствия, смотрели прямо в его душу, словно пытаясь найти там хоть искру надежды. Она протянула руку, касаясь его щеки прохладной ладонью.

— Я не могу вернуть тебе твоих близких, Сюань, и не могу излечить твою боль. Но я могу быть рядом. Я могу петь тебе песни о твоей жизни, о твоей любви, о твоей утрате. Я могу сохранить твою историю в своих песнях, чтобы она не исчезла в бездне времени.

Хэ Сюань закрыл глаза, чувствуя, как слезы бегут по его щекам. Он не знал, почему, но в словах сирина было что-то, что заставляло его верить. Верить в то, что он не одинок, что его боль не останется незамеченной, что его история будет жить. Он открыл глаза и посмотрел на Ши Цинсюань, в ее глазах он увидел не только сочувствие, но и надежду. Надежду хрупкую, как её собственные перья.

— Хорошо, — прошептал он, — тогда спой мне. Спой мне о моей боли, спой мне о моей любви, но не дай мне забыть тех, кого я потерял. Спой мне, и я буду слушать, пока не рассеется в душе моей тьма.

И сирин пела. Пела, и белые крылья её одували Хэ Сюаня, сдувая боль и возрождая надежду.

В мире, где лишь связанные красной нитью не чувствовали боли от прикосновений, мире, где демоны были столь холодны сердцем, что не ощущали боли проклятия, были слишком редки те, кто остался бы с тем, кто не предназначен судьбой. Слишком неправильными их считали. Слишком сумасшедшими. И, наверное, правильно считали. По крайней мере... По крайней мере так считал Хэ Сюань. Ши Цинсюань не спорила.

Лёгкий ветерок играл в распущенных волосах, пока она сидела на краю крыши Небесного Града. Её пальцы сжимали черепицу так крепко, что ногти побелели. Она старалась не думать о том, что говорил ей брат, что говорили ей все, кто видел покраснения, словно от ожогов, на бледной коже. Об этом не хотелось думать совсем. Она смотрела вниз, на суету города, на крошечные фигурки небожителей, спешащих по своим делам. Жизнь здесь, наверху, казалась такой спокойной и размеренной, но внутри неё бушевал ураган из противоречивых чувств. Желание быть рядом с ним и страх перед болью, которую это приносит. Надежда на перемену и отчаяние от осознания безысходности. Так страшно и желанно...

Хэ Сюань появился бесшумно, словно тень. Он никогда не любил много говорить, предпочитая наблюдать и слушать. Его взгляд, всегда такой проницательный, задержался на её руках, сжимающих черепицу. Он знал. Он всегда знал. Но никогда не говорил об этом. Может быть, потому что ему было все равно. А может, потому что он не знал, что сказать.

— Ты опять здесь.

— Ты тоже. — она не обернулась.

Знает, что увидит — эти холодные глаза, золотые, как монеты в кладах, и губы, сжатые в тонкую нить раздражения. Это было слишком привычно, слишком по родному. Демон фыркнул, но подошёл ближе и сел рядом, не касаясь её. Между ними оставалось достаточно места, чтобы не чувствовать жара чужого тела, и Ши Цинсюань украдкой взглянула на него. Его лицо, как всегда, было непроницаемым, словно высеченным из камня. Интересно, о чем он думает? Чувствует ли он хоть что-то? Чувствуют ли хоть что-то демоны вообще?

Она села ближе, их плечи почти соприкоснулись. Почти.

Она знала, что будет, если дотронется.

И всё равно сделала это.

Кожа Хэ Сюаня была ледяной, но не так, как зимний ветер — как смерть. Как пепел. Её пальцы обожгло, будто она сунула руку в пламя, но она не отдернула их, лишь крепче сцепив на руке демона. А Хэ Сюань не шелохнулся. Он не отреагировал никак, словно и не почувствовал ничего. Или, может быть, он просто не хотел показывать. Ши Цинсюань знала, что он никогда не признается. Гордость и упрямство — этого у него было в избытке. Она смотрела на их сплетенные пальцы, на красные полосы, проступающие на её коже, контрастируя с его мертвенной бледностью. Это была их маленькая пытка, их секрет, их проклятие. И, возможно, их единственная связь.

— Красивый закат, — прошептала она, стараясь отвлечься от боли.

Демон промолчал. Он поднял взгляд на небеса и выдохнул, а после, медленно подняв руку, коснулся её щеки. Она зажмурилась, но не отстранилась.

— Больно? — несколько минут раздумий превратились в вечность.

— ... Да...

— И всё равно будешь терпеть?

— ... Да. — в голосе послышались слёзы. Хэ Сюань попытался одёрнуть руку, но девушка лишь крепче в неё вцепилась. — Не надо. Иначе ты снова исчезнешь...

Хэ Сюань печально улыбнулся.

Она была права.

Всегда права.

Пальцы перебирали светлые волосы, спутанные, грязные, уже давно утратившие свой лоск. Слишком давно для земного времени... Рваные одежды не спасали от холода приближающейся зимы, всё хуже согревая худое тело, и совсем не красили бывшего небожителя. Уж Хэ Сюань мог сказать об этом наверняка. Сам когда-то ощущал это. А теперь судьба вернулась к первоначальному строю. Тяжёлый вздох сорвался с его губ, хотя дышать уже давно не требовалось, но Цинсюань мог не заметить изменений только так. А ещё это стало глупой привычкой с тех пор, как он стал что-то чувствовать. Но это не важно.

Порыв ветра, внезапно налетевший, заставил единственного Ши вздрогнуть и прижаться ближе к тёплому телу. Хэ Сюань прикрыл его своим рукавом и прижался к статуе. Глупый, глупый бог...

Мёртвое сердце дрогнуло. Тени плясали на бледном лице, высвечивая дорожки запекшейся грязи и усталости. Хэ Сюань невольно отметил, как сильно изменился Ши Цинсюань. От его беззаботной улыбки не осталось и следа, в глазах плескалась лишь обреченность, а в движениях — тень былой грации. "Неужели я настолько сломал его?" — с горечью подумал Хэ Сюань, отгоняя этот вопрос, как назойливую муху. Размышлять об этом было бессмысленно. Он без сомнений сломал его, и не важно насколько. Но пускай он чувствовал боль, пускай желал закончить всё это, но что-то никак не давало ни убить Ши, ни развеять свой прах. Он поджал губы.

Тепло, даруемое Черноводом, было почти осязаемым, но Ши Цинсюань, казалось, даже не замечал его. Он просто молча спал, уткнувшись лицом в грудь Хэ Сюаня, как ребенок. Иногда, во сне, он что-то бормотал, в основном бессвязные фразы, обрывки из прошлой жизни, о друзьях, о праздниках, о ветре… и Хэ Сюань слушал, не перебивая, запоминая каждое слово, словно это были драгоценные реликвии.

Глаза закрылись, сдерживая непрошенные слёзы. Пальцы затронули пыльную щёку. Ох... Слёзы? Он плачет? Да...

Хэ Сюань осторожно провел пальцем по щеке Ши Цинсюаня, стирая дорожку подсохшей слезы.

— Глупец, — прошептал он одними губами. — Даже сейчас ты умудряешься залезть под мою кожу.

И, прижав Ши Цинсюаня к себе крепче, он вновь устремил взгляд в холодную пустоту ночи, словно высматривая там ответы на вопросы, которые он боялся задать даже самому себе.

А в рассветных лучах хрупкие плечи в рваных одеждах закрыли чёрные с длинными рукавами и едой в карманах.

Хэ Сюань сегодня не спал. Не смог. Он слишком долго игнорировал проблему, но отчего-то именно этой ночью не смог продолжать — задумался. Задался вопросом. И пошёл в пещеры, искать нужные сундуки. Бессмысленно, да, но что-то ведь должно...

На глаза попадались случайные ракушки, талисманы, которые он собирал в первые годы посмертия, какие-то ткани, веер...

— Веер?...

Хэ Сюань невольно замер. Веер. Целый, белоснежный до невозможности, расписанный линиями и волнами на одной своей стороне, а на другой цветами цветёт. Чёрный демон едва-едва провёл по нему кончиками пальцев. В голове замелькали воспоминания. Воспоминания того далёкого дня, когда смущённый Цинсюань, едва касаясь его рук, передал подарок, а в коробке оказался этот... Веер.

В груди поднялась странная, давящая волна. Хэ Сюань не помнил, чтобы сохранял эту вещь. В памяти отпечатался лишь момент вручения, скомканный и неловкий, как и всего пара их взаимодействий до трагедии. Он не ждал подарка. Не понимал его предназначения. Тогда казалось, что это просто еще одна прихоть избалованного небожителя, но сейчас, держа веер в руках, Хэ Сюань чувствовал что-то другое. Что-то похожее на… сожаление? Бред.

Легкий узор казался знакомым, но в то же время ускользал. Черный демон попытался вспомнить, кто рисовал эти цветы, но в памяти всплывали лишь обрывки фраз, смех и яркое солнце. Цинсюань... Он всегда был окружен светом, даже когда они занимались чем-то незначительным, вроде прогулки по рынку или наблюдения за тренировками солдат. Как же давно это было...

Хэ Сюань крепче сжал веер в руке. Он не имел права хранить это. Не заслуживал. Это напоминание о том, что он отнял, о том, чего лишился Цинсюань, и чего... Лишился он. Со злостью швырнув веер обратно в сундук, демон отвернулся. Он закроет крышку, спрячет все эти мелочи, и забудет. Забудет о том, что когда-то, пусть и ненадолго, в его жизни было что-то светлое.

Но взгляд постоянно возвращался к сундуку. К белоснежному уголку веера, выглядывающему из-под вороха старых тряпок, и забыть... Забыть не получалось. И никогда не получится.

* * *

— Хэй, рыбина! Всё ещё тухнешь тут?

Молчок.

— Там твой небожитель умер! Хоть попрощаться выйди!

Тишина. И только чёрный замок разрушается на глазах, знаменуя конец всего.

И конец Черновода.

— Мин-сюн, Мин-сюн! Пошли!

— Что ты придумал?

Цинсюань не ответил, лишь улыбнулся хитро и потащил друга к своему дворцу. Мин И ничего не оставалось, кроме как пойти за ним. Уже в замке повелителя ветров, в дальней комнате, Ши Цинсюань остановился и повернулся к другу, смущённо улыбаясь.

— Я знаю, что ты мужчина, и не должен уметь делать женские дела, но давай... Давай сошьём куколки друг друга! Я научу, если что! Давай, Мин-сюн? Будет весело!

Мин И нахмурился, глядя на друга. Идея казалась ему не просто глупой, а какой-то оскорбительно ребяческой. Он, Призрачный Князь, должен тратить свое время на то, чтобы ковыряться с иголками и тряпками? Но в глазах Цинсюаня плескалось столько энтузиазма, что отказать было выше его сил. К тому же, любопытство, хоть и запрятанное глубоко, тоже давало о себе знать.

— Ладно, давай сюда свои ткани с нитками. — проворчал Хэ Сюань, стараясь скрыть невольную улыбку.

Цинсюань тут же засиял, словно маленькое солнце, и принялся выкладывать на стол целую гору разноцветных лоскутов, мотки ниток и острые иглы. Неугомонный небожитель...

Работа закипела. Цинсюань с энтузиазмом объяснял, как вырезать детали, как сшивать их вместе, как набивать куклу хлопком. Хэ Сюань, хоть и ворчал для приличия, всё же делал стежок за стежком, его пальцы ловко управлялись с иголкой, хоть и совсем не помнили, как это — держать в руках тонкий костяной стержень. Цинсюань то и дело смеялся над его неуклюжими стежками и кривыми швами, но Хэ Сюань не обижался. Впервые за долгое время в его душе поселилось какое-то странное, теплое чувство. Словно солнышко вспыхнуло, светя мягким светом. Это было даже приятно.

Время летело незаметно. За разговорами и смехом они просидели до поздней ночи, пока оба не почувствовали, что глаза слипаются от усталости. На столе красовались две почти законченные куклы: одна — с развевающимися светлыми волосами, в небесно-голубом одеянии, с вышитой на груди эмблемой ветра; другая — с темными, как смоль, волосами, в черных одеждах, без каких-либо опознавательных знаков.

— Осталось совсем чуть-чуть! — зевнул Цинсюань, потягиваясь. — Давай завтра закончим?

Хэ Сюань лишь кивнул, чувствуя приятную усталость во всем теле. Он посмотрел на свою куклу — неказистую, с неровными швами, но такую… свою. В ней чувствовалась частичка его души, его мрачной сущности. А рядом лежала кукла Цинсюаня — яркая, жизнерадостная, словно отражение самого небожителя, такого светлого и... Родного.

На следующее утро они вновь собрались во дворце Ветра. Цинсюань пришил своей кукле маленькую улыбку и прикрепил к волосам крошечную заколку. Хэ Сюань же долго и тщательно вышивал своей кукле лицо, стараясь передать всю глубину и тоску, что скрывались в его лике. Он не знал, для чего, просто хотелось оставить что-то... Что-то своё, сокровенное. Наконец, обе куклы были готовы.

Цинсюань радостно подбросил свою вверх.

— Смотри, Мин-сюн, смотри! У нас теперь есть наши маленькие версии! — он крепко обнял Хэ Сюаня, и тот, на удивление себе самому, не отстранился.

Этот бог любил удивлять.

— Да... И что ты... Будешь с ней делать?

— Как — что? Подарю тебе! Держи!

И ему вручили милую куклу в светлых одеяниях. Мужчина невольно улыбнулся и, проведя пальцами по куколке в тёмных одеждах, протянул её Цинсюаню.

— Спасибо. Это... Тебе.

— Мин-сюн, ты такой хороший!

Хэ Сюань усмехнулся. В его руках осталась тряпичная кукла, маленький символ их странной, но такой ценной дружбы. «Мой тряпичный ангел», — подумал Хэ Сюань, пряча куклу в рукав.

* * *

Крышка сундука скрипит, не привыкшая к тому, что её могут открыть. Руки тянутся, ворошат одежды, перебирают украшения. Прошло уже двести лет. Он не сможет жить так ещё тысячу. Он так бесконечно устал...

— А? Это...

Куколка из шёлка падает на холодный пол. Кто бы мог подумать, что Призрачный Князь будет хранить такую трогательную безделушку...

Ты прекрасна. Как рассвет, как цветок, как самый блестящий самоцвет. Зачем? Зачем ты такая? Зачем смотришь так? Зачем улыбаешься? Зачем так нежно называешь Мин-сюном? Я не заслуживаю этого. Я не смогу отказаться от мести. Это моя жизнь, моя цель, моё проклятие. Зачем ты вмешалась в мои планы? Я не желал того. Я не знал, не знал, что у этого мудака есть сестра, прекрасная как рассвет. Почему ты так добра ко мне? Почему никак не уйдёшь, не покинешь? За что мне такое благословение?

Каждый твой взгляд прожигает меня насквозь, оставляя шрамы глубже, чем те, что выжжены ненавистью. Я должен оттолкнуть тебя, должен сделать больно, чтобы ты бежала от меня, как от чумы. Но я не могу. Твоя рука в моей руке — это якорь, что удерживает меня от бездны отчаяния. Твой смех — это светлячок, освещающий тьму, в которой я живу. Я проклинаю себя за слабость, за то, что позволяю тебе быть рядом.

Ты спрашиваешь, почему я такой мрачный, почему избегаю прикосновений. Я лгу, говорю, что устал, что болен. Но правда в том, что я боюсь. Боюсь, что однажды ты узнаешь правду, узнаешь, кем я на самом деле являюсь. И тогда моя ошибка станет нашим проклятием. И я перестану быть для тебя хоть кем-то, а это — страшно.

Я вижу, как ты расстраиваешься, как в твоих глазах появляется тень. Но ты не уходишь. Ты остаешься, продолжаешь дарить мне свою любовь, свою заботу. И я тону в этом, как в болоте, зная, что каждый день, проведенный с тобой — это еще один гвоздь в крышку моего гроба, плывущего по тёмным водам.

Я пытаюсь быть грубым, язвительным, холодным. Я хочу, чтобы ты увидела во мне чудовище, монстра, которым я и являюсь. Но ты лишь смотришь на меня с грустью и сочувствием, словно видишь мою боль сквозь маску. Это сводит меня с ума. Я не понимаю, как ты можешь быть такой слепой. Или, может, ты видишь все, но все равно остаешься? Зачем? Что ты нашла во мне?

Ночами я просыпаюсь в холодном поту, преследуемый кошмарами. Лица тех, кого я погубил, смешиваются с твоим ангельским обликом. Иногда я кричу во сне, но ты всегда рядом, обнимаешь, шепчешь успокаивающие слова. И я, проклятый мститель, успокаиваюсь в твоих объятиях, как ребенок. Это отвратительно и прекрасно одновременно. Это ломает меня, но даёт силы жить. Ради тебя. И тогда я ловлю себя на мысли, что заслуживаю счастья. Лишь на мгновение, как солнечный луч, пробивающийся сквозь тучи. И тут же захлопываю внутренний замок, напоминая себе, кто я есть и что мне предстоит сделать. Я не могу позволить себе расслабиться, не могу позволить себе забыть. Но с тобой это так сложно. Так сложно вспомнить.

Я знаю, что однажды мой обман раскроется. И тогда ты возненавидишь меня так же, как я ненавижу себя. Но до тех пор я буду эгоистично наслаждаться твоим теплом, твоей любовью. Я буду цепляться за тебя, как утопающий за соломинку, зная, что рано или поздно меня потянет на дно вместе с тобой. И я буду проклинать тот день, когда ты появилась в моей жизни. И буду благодарить тебя за то, что ты была. За каждую секунду света в моей кромешной тьме.

Ведь ты моя сотая ошибка.

Ошибка — любить тебя.

Ты сложный.

Весь такой богатый, изящный, идеальный. Такой улыбчивый, нежный до слащавости.

Дурной одним словом.

Красивый.

Красивый как лотос цветущий.

И сияешь, как солнце в зените, ослепляешь своим теплом и легкостью, словно не существует для тебя ни одной печали в этом мире.

Кажется, что ты никогда не знал горечи утрат, боли разочарования. И в этом вся твоя беда. Ты не знаешь.

И ты — ветер, переменчивый и неуловимый, играющий с судьбами простых смертных, словно с пешками на шахматной доске. А я, затаив дыхание, жду, когда же ты покажешь свое истинное лицо, когда же сорвется эта напускная бравада, обнажая ту пустоту, что, как мне кажется, скрывается за пеленой твоего показного великолепия. Братья всегда похожи. Младшие на старших — особенно. Но возможно...

Возможно, я несправедлив к тебе, Ши Цинсюань.

Возможно, за твоим вычурным образом скрывается что-то настоящее, что-то, чего я просто не в силах понять. Ведь я, пленник своей ненависти и жажды мести, не могу позволить себе увидеть в тебе хоть искру света.

Моя душа отравлена горечью утраты, и я готов винить в этом весь мир, а особенно тебя — того, кто так беспечно пользовался благосклонностью небес.

Это было моё место. И ты его забрал, в себя впитывая.

И все же, я не могу отрицать, что в твоем присутствии что-то меняется внутри меня. Твоя беззаботная легкость, как ни странно, вызывает не только раздражение, но и смутное желание прикоснуться к этой невинности. Будто я, зачерствевший в своей тьме, неосознанно тянусь к свету, чтобы хоть на миг ощутить его тепло.

Это противно. Я противен сам себе.

Я вижу, как ты искренне радуешься мелочам, как улыбаешься прохожим, как делишься своей энергией со всеми вокруг. И в эти моменты я задаюсь вопросом: а не завидую ли я тебе? Не завидую ли я твоей способности видеть мир в ярких красках, несмотря на все его недостатки? И сам отвечаю — нет. Не должен. Не имею права.

Но когда мы остаемся наедине, я замечаю в твоих глазах мимолетную тень грусти. Она тут же исчезает, скрываясь за привычной маской беззаботности, но я успеваю её заметить. И тогда я понимаю, что, возможно, ты не так уж и прост, как кажется на первый взгляд. Возможно, за этой вычурной оболочкой скрывается ранимая душа, которая просто боится показать себя миру.

А возможно, я просто выдумываю, стараясь обелить тебя в своих мыслях.

И я не знаю, готов ли я раскрыться тебе. Готов ли я позволить тебе увидеть мою тьму, мою ненависть, мою жажду мести? Боюсь, что ты не поймешь меня, что ты отшатнешься от меня в ужасе. И тогда я останусь совсем один, в своей темнице обид и разочарований.

Как и должно.

Как и должно...

Солнце медленно угасало за горизонтом, окрашивая небо в багряные и золотые оттенки. Воздух был наполнен ароматом цветущих персиковых деревьев, и их лепестки мягко падали на землю, как будто природа сама решила украсить этот момент. Ши Цинсюань стояла на краю сада, её тонкая фигура выделялась на фоне вечернего пейзажа прекрасными волнами. Она держала в руках веер, но в этот момент он казался не более чем изысканным аксессуаром, ведь её мысли были далеко от привычных мирских забот.

— Ши Цинсюань… — голос Хэ Сюаня раздался позади неё, низкий и немного дрожащий.

Она обернулась, и яркая улыбка тут же озарила её лицо, но замерла, когда она увидела его выражение. Его глаза, обычно такие холодные и отстранённые, сейчас горели каким-то странным, сокровенным светом, а сам он стоял в нескольких шагах от неё, и его чёрные одежды резко контрастировали с яркими красками заката.

— Да, Хэ-сюн? Ты что-то хотел? — её голос звучал легко, но внутри неё уже зарождался трепет, будто она предчувствовала что-то важное. Что-то личное.

Хэ Сюань молчал, его взгляд скользнул вниз, а затем он опустился на одно колено. Его движения были медленными, словно он боялся спугнуть этот момент. Рука дрогнула, когда он достал бархатную коробочку и открыл её, открыв взору кольцо с изумрудами, которые переливались в свете солнца, словно впитал в себя все оттенки вечернего неба.

— Ты… выйдешь за меня? — его голос был тихим, но каждое слово прозвучало так, будто оно вырвалось из самой глубины его души. В глазах читалась мольба, страх и надежда, смешанные воедино.

Ши Цинсюань замерла, и сердце её забилось так сильно, что она едва могла дышать. Веер выскользнул из её рук, мягко упав на траву. Она смотрела на Хэ Сюаня, на его лицо, на кольцо в бархатном плене, и в её глазах появились слёзы, которые она даже не заметила. Персиковые губы дрогнули, и дева сделала шаг вперёд, протянув руку, чтобы коснуться его лица.

— Хэ Сюань… — её голос был шёпотом, но в нём чувствовалась такая сила, что тот заставил его вздрогнуть. — Ты… ты действительно…

Она не могла закончить фразу, а её пальцы дрожали, когда она коснулась его щеки. Так нежно, аккуратно, словно боясь разрушить мираж.

— Да. Ну так...

— Конечно! Конечно я выйду за тебя!

Улыбка, ярче самого солнца, расцвела на её лице, и она опустилась на колени перед ним, чтобы быть с ним на одном уровне. Слёзы радости текли по её щекам, оставляя за собой влажный след. Она взяла его лицо в свои ладони, ощущая лёгкую щетину на его коже, и нежно провела большими пальцами по его щекам, словно хотела убедиться, что он реален.

— Я думала, что никогда не услышу этих слов, — прошептала она, и голос её дрожал от волнения. — Я так долго ждала этого момента…

Хэ Сюань поднялся с колена и бережно взял её руки в свои. Его пальцы мягко переплелись с её пальцами, словно нашли своё законное место. Он смотрел в её глаза, и в его взгляде не было ни капли той холодности, что обычно его характеризовала. Только любовь, искренняя и безграничная.

— Я знаю, что не самый лучший кандидат, — сказал он тихо, — но я обещаю любить тебя всем сердцем и защищать тебя от всех бед. Я сделаю всё, чтобы ты была счастлива.

Он надел кольцо на её палец, и изумруды заиграли в свете заходящего солнца, словно символизируя их вечную любовь. Ши Цинсюань прильнула к нему, обнимая крепко-крепко, и уткнулась лицом в его плечо. Она чувствовала, как его сердце бьётся в унисон с её собственным, и понимала, что нашла своё истинное счастье.

— Я люблю тебя, Хэ Сюань, — прошептала она. — Больше всего на свете. И я всегда буду рядом с тобой. Всегда.

— Всегда...

Холодный ветер пронзал ночь, неся с собой запах соленых брызг и древних проклятий. Луна, словно серебряный глаз, наблюдала за берегом Северных вод, где стоял Хэ Сюань — его черные одежды сливались с тьмой, а глаза горели, как угли, готовые вспыхнуть. Столько лет уже прошло после его мести, а он всё ждёт. Ждёт хоть весточки. Хоть намёка... Он и забыть успел, что младший Ши умер, как и брат его старший. Хэ Сюань не верит. Сзади раздаётся смех. Хэ Сюань оборачивается и замирает.

— Ты ждал меня, не так ли?

— Цинсюань?...

Юноша вышел из тени — его фигура была изящной, но теперь в ней чувствовалась сила, которой раньше не было. Его волосы развевались на ветру, словно крылья темного духа, а глаза светились холодным светом, как лед, сковавший реку. Демон задохнулся от красоты и... Боли. Это уже был не тот Цинсюань, который всё звал его Мин-сюном. Не он...

— Да, Хэ-сюн?

Непревзойдённого передёрнуло. Что произошло? Неужели он... Неужели...

— Ты... Демон? — Хэ Сюань шагнул вперед, его голос дрогнул, как струна, натянутая до предела.

— Верно, Хэ-сюн. Демоном ветра меня нарекли. Забавно, правда? Учитывая мою прошлую "карьеру". — В голосе Цинсюаня скользнула горечь, но тут же исчезла, смененная насмешливым огоньком в глазах. — Решил, что раз небесам я больше не товарищ, то стоит попробовать себя в чем-то новеньком. И, знаешь ли, северный ветер мне к лицу.

Хэ Сюань не мог поверить своим ушам. Ши Цинсюань, его наивный и беззаботный друг, теперь стоял перед ним демоном. Демоном ветра. И называл его "Хэ-сюн"… Словно напоминая, что между ними было, и что теперь превратилось в пропасть, которую не перейти. Ноги сами понесли его вперед, пока он не оказался в паре шагов от бывшего небожителя.

— Зачем ты здесь? — прохрипел он, стараясь скрыть смятение.

— Просто решил навестить старого друга, — Цинсюань улыбнулся, и эта улыбка совсем не согревала, как это было раньше. — Узнать, как поживает главный страдалец трех миров. Но, признаться, я немного разочарован. Ожидал увидеть более… трагичную фигуру. А ты все такой же мрачный.

Хэ Сюань не оскорбился. Он протянул руку, желая коснуться его лица, убедиться, что это не сон, не очередная пытка его измученной и больной души. Но лишь подняв руку — остановился, не решаясь. Боялся нарушить хрупкое видение, боялся, что Цинсюань исчезнет, оставив его снова в одиночестве. По руке ударили веером и мужчина послушно её убрал. В глазах поселилась ещё большая печаль, а сердце сжалось от боли, как будто кто-то сдавил его в железных тисках. Он всегда чувствовал вину перед Цинсюанем, хоть и понимал, что тот был лишь пешкой в чужой игре. Но теперь… Теперь он видел перед собой существо, созданное из отчаяния и гнева, и это вызвало в нем новую волну вины, смешанную с горькой иронией.

— Ты изменился, — тихо произнес Хэ Сюань, внимательно всматриваясь в лицо Цинсюаня, пытаясь найти хоть что-то знакомое, что-то, что напоминало бы о прошлом.

— А ты все такой же, — ответил Цинсюань, его голос был холоден, как северный ветер. — Живешь прошлым, утопая в своей ненависти. Разве месть принесла тебе успокоение, Хэ-сюн? Разве ты стал счастливее?

Хэ Сюань отвернулся, глядя на бушующее море. Слова Цинсюаня попали в цель, словно отравленные стрелы. Он действительно не стал счастливее. Месть не принесла ему облегчения, а лишь оставила пустоту, которая с каждым годом становилась все больше. Но признаться в этом вслух, особенно перед Цинсюанем, было выше его сил.

— Я не ждал успокоения, — прорычал Хэ Сюань, повернувшись вновь. — Я лишь хотел справедливости.

Цинсюань рассмеялся, и этот смех был полон горечи и разочарования.

— Справедливости? В этом мире нет справедливости, Хэ Сюань. Есть только власть и те, кто ее имеет. И ты, и я, мы оба стали жертвами этой власти. Но я, в отличие от тебя, решил вырваться из этого замкнутого круга. Стать сильнее. И теперь… Я сам решаю свою судьбу.

— Решай. Только... Уйди. Уйди.

— Уйти? А разве ты не хотел, чтобы я пришёл к тебе, Сюань?

На глаза навернулись слёзы, но Хэ Сюань упорно сдерживал их. Не смог. Он отвернулся , дрожа всем телом. На песок закапали кровавые слёзы.

— Хэ-сюн?

— Уходи... — холодные воды цвета тьмы врезались в берег и взметнулись волнами. Цинсюань не ушёл, лишь подошел ближе, а шаги его были легкими, почти невесомыми, словно ступни не касались земли. Он наклонился к Хэ Сюаню, заглядывая ему в глаза, полные боли и отчаяния.

— Ты плачешь? Хэ Сюань, Непревзойденный Черный демон плачет? Неужели даже тебя можно сломить? — в его голосе звучало странное сочетание жалости и триумфа. — Не ожидал увидеть такое, признаться.

Хэ Сюань молчал, не в силах поднять головы. Он чувствовал себя обнаженным и уязвимым под пронзительным взглядом Цинсюаня. Слезы продолжали капать на песок, смешиваясь с солью и тьмой.

Цинсюань вздохнул и протянул руку, касаясь щеки Хэ Сюаня. Его прикосновение было холодным, как ветер, но в нем чувствовалась и нежность, которую Хэ Сюань помнил из далекого прошлого.

— Почему ты так страдаешь, Хэ Сюань? Почему не можешь отпустить прошлое? — прошептал Цинсюань, его голос смягчился. — Ведь можно начать все сначала. Стать тем, кем хочешь быть.

Хэ Сюань поднял голову, смотря в глаза Цинсюаню. В них он увидел отражение собственной боли, смешанное с надеждой.

— Я не знаю, как, — прошептал он, его голос дрожал. — Я слишком долго жил местью… Я не знаю ничего другого.

Цинсюань улыбнулся, и в этой улыбке была теплота, которой Хэ Сюань так давно не видел.

— Тогда позволь мне показать тебе, — ответил Цинсюань. — Позволь северному ветру унести твою боль и принести тебе новую жизнь.

— А ты сможешь?

— Вполне.

Губы коснулись лба.

Хрупкие пальцы разломили веер.

Вскрик.

И северный ветер уносит чёрный прах.

А северные же воды возвращаются в свои берега.

Двор особняка Хэ Сюаня напоминал поле боя — разбросанные игрушки, сломанный веер (подарок тётушки Инь Юй, между прочим), а главное — два взъерошенных комочка ярости, готовых вцепиться друг другу в волосы. Честно говоря, это случилось не в первый раз, да и не во второй — маленькие Ши и Хэ любили спорить, особенно на любые спорные темы, особенно про семью. Ещё ни одну не пропустили.

— Меня мама любит больше! — кричала их дочь, Линь, её голос звонко разносился по саду. Она даже встала на цыпочки, будто это добавляло ей авторитета. Её чёрные волосы, такие же, как у Хэ Сюаня, развевались, как флаг в битве.

— Нет, меня! — огрызнулся их сын, Цзянь, его зелёные глаза, точь-в-точь как у Ши Цинсюань, сверкали яростью. Он топнул ногой, словно готов был бросить вызов всему миру.

— Я больше похожа на папу! — Линь гордо задрала подбородок, демонстрируя фирменный хэ-сюановский взгляд «я тебя ненавижу, но ты мне интересен».

— Зато я — на маму! — Цзянь грациозно взмахнул веером (украденным из спальни Ши Цинсюаня), изображая томный вздох.

— Брешешь! Ты вообще… Приёмный! — Линь выдала ну просто убийственный аргумент.

Цзянь замер на секунду, его глаза расширились, но он не долго думал и ответил тем же.

— Нет! Это ты приёмная!

— Нет, ты приёмный!

— Нет, ты! Ты совсем на маму не похожа, значит приёмная!

— А ты не похож на папу! Что, плакаться пойдёшь в мамину юбку? — Линь язвительно скривила рот. Цзянь не растерялся:

— О, а ты в папину рубашку, да? — и ехидно сощурил глаза.

— Ах ты!… — Линь, как разъярённый демон, бросилась на брата.

В этот момент дверь в сад резко распахнулась, и на пороге застыли Хэ Сюань с Ши Цинсюань.

— Опять?! — вздохнул мужчина, наблюдая, как его дочь висит на сыне, а тот пытается отбиться веером.

Ши Цинсюань лишь рассмеялась, прикрыв рот веером.

— Ну, дорогой, не стоит так расстраиваться. В конце концов, это всего лишь дети. Посмотри на них, какие они милые в своей борьбе за… наше внимание.

Хэ Сюань закатил глаза, но в глубине души был согласен. В их семье всегда было шумно и весело, и эти двое были главными заводилами. Он подошел к детям и, не говоря ни слова, просто разнял их. Линь тут же прижалась к отцу, обвивая его ноги руками, а Цзянь, немного поколебавшись, встал рядом с матерью.

— Ну что, звёздочки, опять делите, кто из вас любимее? — Ши Цинсюань присела на корточки перед Цзянем, поправляя его растрепавшиеся волосы. — Знаете, мы с папой любим вас обоих одинаково. Вы же наши самые дорогие сокровища.

Дети переглянулись, и в их глазах, только что полных гнева, появилось смущение. Линь отпустила отца и подошла к брату.

— Прости, — пробормотала она, опуская голову.

— И ты меня прости, — ответил Цзянь, и поколебавшись, обнял сестру.

Хэ Сюань и Ши Цинсюань обменялись улыбками. Да, у них было много хлопот с этими двумя, но они не променяли бы их ни на что на свете. В конце концов, что такое семья, если в ней нет места для соперничества и любви?

С кухни раздавался тихий смех, исчезая за пределами двери комнаты близнецов. Дети уже несколько минут сидели без дела, усердно думая. Хотелось что-то сделать... Что-то грандиозное...

— Давай устроим маме с папой подарок? — Хэ Линь приподняла голову, с огоньком в глазах смотря на брата. Тот улыбнулся:

— Давай! Что будем делать? Столько вариантов! Ух!

Энтузиазму не было предела.

Хэ Линь нахмурилась, задумчиво почесывая подбородок.

— Мама последнее время говорила, что ей не хватает… чего-то особенного. А папа всегда занят с работой. Может, устроим им что-то вроде спа-вечера?

— Спа-вечер? Да! Прекрасно, прекрасно!

Предложение казалось крайне увлекательным. Ванночки для ног, ароматические свечи, может они даже смогут сделать массаж? Идея набирала обороты, обрастая все новыми деталями, и, окрылённые мечтами, дети принялись за дело. Из маминых запасов были извлечены эфирные масла, какие-то странные травяные сборы, найденные в дальнем углу шкафа, а также разноцветные бомбочки для ванны, купленные когда-то в порыве шопоголизма Ши Цинсюань. Хэ Линь, как более ответственная, пыталась следовать найденному в интернете рецепту самодельной маски для лица, а Цзян, вдохновленный идеей "улучшения" формулы, щедро добавлял туда все подряд. Родителей хотелось удивить!

Атмосфера в комнате накалялась. Запах эфирных масел смешивался с резким ароматом трав, создавая причудливую симфонию. Хэ Линь старательно смешивала ингредиенты, строго следуя инструкциям, в то время как Цзян творил хаос, добавляя в свою смесь то мед, то лимонный сок, то какие-то блестки, найденные в ящике для рукоделия. «Для красоты!» — убедительно заявил он, игнорируя скептический взгляд сестры.

Закончив с масками, близнецы перешли к следующему этапу — созданию "волшебного" напитка. В ход пошли фрукты, ягоды, газировка и даже немного маминого ликера, который, по мнению Цзяна, должен был придать напитку «особый шарм». Смесь получилась ядерно-розового цвета с подозрительными пузырьками.

В кульминационный момент творчества, когда Цзян решил "немного улучшить" бомбочки для ванны, добавив в них найденный в гараже порошок (явно не предназначенный для косметических целей), произошло неизбежное. Раздался громкий хлопок, и ванную заволокло густым дымом. Ши Цзян, покрытый слоем разноцветной пыли, кашлял и удивленно хлопал глазами. Хэ Линь в удивлении смотрела на брата.

— Ой...

Из коридора послышался взволнованный голос Ши Цинсюань:

— Что тут у вас происходит?! — и в дверях появилась мама, за ней — папа, что нахмурившись поправлял очки. Оба были крайне удивлены.

— Ой...

— Спа-вечер немножко не задался...

Ши Цинсюань рассмеялась. Хэ Сюань тяжко вздохнул. Ох уж эти дети...

— Мам, пап, а как вы познакомились?

— О... Ну, слушайте...

* * *

Уже который день по улицам блуждала осень, но погода всё ещё была прекрасна. Листья опадали, заморозки ещё не наступили, а праздник середины осени уже прошёл, предвещая скорую зиму. Ши Цинсюань об этом не беспокоилась. Ши Цинсюань вообще ни о чём не хотела беспокоиться — хватало сестры с её нравоучениями. Родители умерли несколько лет назад и сёстры Ши всё ещё не отошли от этой утраты. И если Ши Уду погрузилась в работу, то Цинсюань так не могла. Не получалось. Она не смогла просто отпустить. Не смогла...

Девушка ходил в бары и клубы, ругалась с людьми, вела себя развязно настолько, что пару раз чуть не угодила в участок. Хамила, дралась, позволяла себе то, что никогда бы не позволила раньше. Это не было правильным, но только так она могла забыться. Представить, что всё так и было. Что была только сестра, она и никого больше.

Цинсюань шла по парку, наслаждаясь тишиной и спокойствием. Воздух здесь пах прелой листвой и скорой зимой, на скамейках сидели немногочисленные парочки, мамы с колясками и одинокие старики, кормящие голубей. Цинсюань уселась на свободную скамейку у пруда и достала из сумки наушники. Включила любимую песню, закрыла глаза и откинулась на спинку скамейки. Ветер ласкал лицо, в волосах путались опавшие листья а музыка выгоняла мысли. Хорошо.

Внезапно кто-то сел рядом. Цинсюань открыла глаза. Рядом сидел высокий мужчина в темном пальто. Лицо незнакомца скрывала тень от капюшона. Цинсюань поморщилась. Не хватало еще, чтобы в парке к ней кто-то начал приставать. Она уже хотела встать и уйти, но мужчина заговорил:

— Застегнись, заболеешь ведь. — тихо произнес он, указывая взглядом на ее расстегнутую куртку.

Цинсюань опустила взгляд. И правда, куртка была расстегнута, и по телу пробежал озноб. Она быстро застегнулась, чувствуя, как щеки заливаются краской. Какого черта? Кто он такой, чтобы указывать ей, что носить и как себя вести?

— Не твое дело, — огрызнулась Цинсюань и отвернулась. Но мужчина не уходил, лишь хмыкнул насмешливо и посмотрел вдаль.

Цинсюань промолчала. В конце концов она действительно забывала о себе, о том, как выглядит, о том, что говорит. И это было неправильно. Но ей было не важно... Вскоре девушка сама не заметила, как уснула, привалившись на плечо незнакомца. Тихий сон прервал спокойный голос, такой же тихий и мягкий, как перина.

— Милая девушка, просыпайтесь, уже закат.

— А?

— Скоро стемнеет. — мужчина поправил её волосы. Цинсюань даже не дёрнулась.

— Да?

— Да.

— Ох... Сестра меня прибьёт...

— Думаю, Ваша сестра всё поймёт. Проводить Вас до дома? — мужчина мягко улыбнулся. Цинсюань кивнула:

— Проводи.

Лавандовые поля расстилались до самого горизонта, окутанные вечерней дымкой. Было тепло. Хэ Сюань сидел на краю тропинки, скрестив ноги и наблюдая — они опять выбрались на природу, а он всего лишь хотел покушать... Ну, зато они подальше от небесной столицы и небожителей. Среди холмиков лаванды прошелестела одеждами Цинсюань. Мужчина вздохнул. Сейчас опять...

— Мин-сюн! — началось. — Мин-сюн, смотри-смотри-смотри! Светлячки!

— Ага. Светлячки. Что ты от меня хочешь?

— Пошли! Пошли поближе посмотрим!

Хэ Сюань вздохнул. Ох уж эта неугомонная бестия, ни минуты покоя с ней! А Цинсюань, не дожидаясь ответа, схватила его за руку и потянула вглубь лавандового поля. Хэ Сюань с явной неохотой поплелся за ней, стараясь не наступить на нежные цветы. Красивые, всё же... Но светлячки действительно завораживали намного больше. Сотни крошечных огоньков вспыхивали и гасли, словно звезды, упавшие с небес и запутавшиеся в лавандовых ветвях. Цинсюань завороженно смотрела на них, и глаза её сияли в полумраке.

— Красиво, правда? — спросила она, не отрывая взгляда от светлячков.

Хэ Сюань промолчал, но краем глаза заметил, как ее губы тронула легкая улыбка. Он не любил признавать, но Цинсюань умела находить красоту в самых простых вещах. И, возможно, именно это в ней его и привлекало. Она была словно светлячок среди лавандовых полей — яркая, неугомонная и полная жизни.

Они долго бродили по полю, любуясь светлячками. Цинсюань то и дело восклицала от восторга, а Хэ Сюань лишь молча наблюдал за ней, стараясь запомнить каждое ее движение, каждую улыбку. В такие моменты он чувствовал себя по-настоящему счастливым, забывая о своей мести и ненависти. Рядом с Цинсюань мир казался другим, более ярким и добрым.

Когда светлячки стали гаснуть, а лавандовое поле погрузилось в полную темноту, Хэ Сюань окликнул Ши Цинсюань.

— Пора возвращаться, — произнёс он и богиня вздохнула.

— Да?

— Да. Пойдём?

Девушка кивнула и сорвала несколько веток лаванды.

— Пойдём.

Его личный светлячок носом зарылась в приятно пахнущие цветки. Глупая дева... Но всё же есть в этом что-то... Что-то такое...

Ши Цинсюань едва держалась на каблуках, которые, казалось, были созданы для пыток, а не для ходьбы. Её платье — чёрное, блестящее, с разрезами до бёдер — едва прикрывало её тело, а тушь с ресниц растеклась по щекам, создавая эффект драматично подкрашенных теней. Она держала веер в руке, как оружие, и размахивала им перед полицейскими, которые пытались вести её в отделение. Безуспешно.

— Куда вы меня тащите, мужчины?! — её голос звучал хрипло, но с ноткой театральности. — Я, между прочим, девушка приличная! Хотя… — она оглядела своё платье и усмехнулась, — может, и не очень.

Полицейские переглянулись, явно не в восторге от её поведения. Один из них попытался схватить её за руку, но она резко отдернулась, чуть не потеряв равновесие.

— Не трогайте меня, я сама! — крикнула она, но тут же зашаталась, едва не упав. — Ой...

Всё же подхватив неугомонную девушку под руки и усадив в машину, мужчины тяжело вздохнули. Они, конечно, слышали, что некоторые дамы умеют удивлять, но чтобы так...

В участке Цинсюань умудрилась перевернуть все с ног на голову. Она то визжала, что ее незаконно задержали, то пыталась флиртовать с копами, то вдруг начинала декламировать стихи каким-то совсем уж жалобным голосом. Когда терпение полицейских подошло к концу, они решили позвать того, кто обычно разруливал самые сложные ситуации — начальника отдела, Хэ Сюаня. Единственного в этом месте, кто мог вытерпеть любых смутьянов в не зависимости от пола.

Хэ Сюань вышел из своего кабинета с видом человека, готового ко всему. Он слышал шум, доносившийся из комнаты задержанных, и предчувствовал нечто... необычное, но... Но даже он не ожидал увидеть такую картину: посреди комнаты, окруженная двумя растерянными полицейскими, стояла девушка, больше похожая на сошедшую с обложки глянцевого журнала, чем на нарушительницу порядка. И била его же коллег веером везде, до куда предмет мог долететь. Бедный веер.

Увидев Хэ Сюаня, Цинсюань мгновенно сменила тактику. Она бросилась к нему, обхватывая его шею руками и прижимаясь всем телом. Каблуки предательски подломились, и она чуть не утащила его за собой на пол.

— Мужчина, помогите! Они хотят меня посадить! А я ничего не сделала, оно само! — пропищала она, зарываясь лицом в его пиджак.

Хэ Сюань замер, пытаясь осознать происходящее. Он привык к разным ситуациям, но такое видел впервые. Наверное, она просто слишком пьяна... Осторожно высвободившись из нежных объятий, он смерил ее оценивающим взглядом.

— Кто вы такая и что здесь происходит? — спросил он ровным голосом, стараясь не выдать своего удивления. Цинсюань отлепилась от него и, поправив платье, гордо вскинула голову.

— Я — Ши Цинсюань, и я стала жертвой вопиющего произвола! — на мгновение она задумалась, а после отвела взгляд, почёсывая щёку — ...Только вот вообще не помню, что произошло...

— Ясно. Инь Юй?

— Разбила несколько бутылок, избила пару человек и нанесла зданию некоторый ущерб.

Юноша как и всегда был краток. Хэ Сюань вздохнул. "Некоторый ущерб" обычно означал, что придется вызывать ремонтную бригаду. Ши Цинсюань, видимо, умела отдыхать с размахом.

— И сколько это "некоторое" в денежном эквиваленте? — спросил он, потирая переносицу.

Инь Юй назвал сумму, от которой у Хэ Сюаня дернулся глаз. Он посмотрел на Цинсюань, которая делала невинное лицо. Ему вдруг стало жаль бюджет их отдела.

— Ладно, — сказал он, стараясь сохранять спокойствие. — Ши Цинсюань, вы останетесь здесь до выяснения всех обстоятельств. Инь Юй, займись оформлением документов. А вам, господа, могу я предложить по чашечке кофе?

Он обвел взглядом полицейских, уставших и измученных этой бестией. И пока Инь Юй занимался бумагами, а полицейские пили кофе, Хэ Сюань присел напротив Цинсюань. Она сидела на стуле, поджав под себя ноги, и смотрела на него своими большими, удивленными глазами. Вблизи она казалась еще беспомощнее, чем раньше. Сложно было поверить, что эта хрупкая девушка способна на такую разрушительную силу.

— Что ты помнишь? — спросил он, глядя ей прямо в глаза. Цинсюань нахмурилась, пытаясь что-то вспомнить.

— Ну… Я была в клубе с друзьями. Мы немного выпили. Потом… кажется, кто-то сказал что-то обидное... А потом все как в тумане. Очнулась уже здесь.

— Ясно, — повторил Хэ Сюань. — Что ж, Ши Цинсюань, боюсь, вам придется возместить ущерб. И, возможно, провести пару дней у нас. Если договориться не удастся...

— Ой... А может я заплачу и мы разойдёмся? Мне... Мне до утра дома быть надо, иначе сестра ругаться будет...

Хэ Сюань приподнял бровь. "Заплатить и разойтись", значит? Типичная реакция богатой молодежи. Но что-то в её взгляде заставило его усомниться в этом. Может, она просто действительно не помнит, что натворила? Или у неё просто напросто крайне строгая сестра.

— Теоретически, это возможно, — протянул он, — но сумма ущерба немаленькая. И, кроме того, есть еще пострадавшие. Вы должны понимать, что это не просто разбитые бутылки.

Цинсюань вздохнула и опустила голову. Вид у нее был по-настоящему несчастный, как у провинившегося щенка.

— Я понимаю, — прошептала она. — Я заплачу, только скажите сумму.

Хэ Сюань повторил то, что сказал Инь Юй. Ши Цинсюань сглотнула.

— Позвольте мне... связаться с семьей. У меня нет с собой таких денег, я попрошу сестрицу...

Хэ Сюань вздохнул. Немного подумал. Он видел разных людей, и у него была хорошая интуиция, и что-то подсказывало ему, что эта девушка не совсем такая, какой кажется.

— Хорошо, — сказал он, — у вас есть один звонок. Но помните: попытка сбежать или обмануть полицию только усугубит ваше положение. И, да, разговор может быть записан и звонить Вы будете с нашего.

Цинсюань благодарно кивнула и назвала номер. Хэ Сюань набрал его и передал трубку девушке. Гудки... Заспанный голос приветствующий девушку.

— Сестричка… У меня небольшие проблемы… — начала робко Ши, — да, я знаю, я опять влипла… Мне нужна твоя помощь… Да, с деньгами... Я всё возмещу, обещаю! Да, конечно, я буду хорошей девочкой, честно! Какая сумма? А... Я не знаю... Хорошо, сейчас!

Девушка протянула ему телефон и отвела взгляд. Хэ Сюань без вопросов взял трубку и поприветствовал абонента...

Она улыбается, касается нежно, аккуратно, словно к цветку хрупкому. Хэ Сюань не цветок. Он пламя, пышное и не умолимое, на пути своём всё жгущее. Он проклинает каждого, кто посмеет тронуть его душу.

И она проклята.

Проклята любовью.

Она обнимает, целует, плетёт для него венки из цветов и колосьев. Со смехом бегает по полю цветами усыпанном... Таскает его с собой куда только можно...

И радуется радуется радуется. Радуется, что он есть рядом. Радуется, что может прикасаться к нему. Радуется, что её не отталкивают. Ведь она любит. А любить не взаимно — больно. Она не знает, но уверена. Видела.

А он смотрит на неё исподлобья, хмурится, отворачивается. Ши Цинсюань для него — назойливая мошка, липнущая к нему против воли. Он всей душой ненавидит её свет, её беззаботность, её неуёмную жажду жизни. В ней всей есть то, чего он сам никогда не знал и уже никогда не узнает. И это бесит сильнее всего. Бесит до криков и плача в своей тёмной обители, до сжатых кулаков и потопленных кораблей, до... До желания её прогнать.

Но она не уходит. Её смех — колокольчик, звенящий в его душе, несмотря на все попытки заглушить его. Её прикосновения — искры, разжигающие слабый, но упрямый огонь. Он знает, что должен оттолкнуть её, оградить от себя, от своей тьмы, но не может. Что-то внутри, глубоко погребенное под толщей обиды и злобы, тянется к её свету, как росток к солнцу.

И однажды, когда они сидят у реки, глядя на закат, Ши Цинсюань берет его руку в свою. Её пальцы нежные и теплые. Хэ Сюань вздрагивает, но молчит. Смотрит в её глаза, полные нежности и какой-то странной грусти.

— Я знаю, — тихо шепчет она. — Я знаю, кто ты на самом деле. Я знаю всю твою боль. И я все равно буду любить тебя.

Эти слова, простые и искренние, пронзают его сердце, словно осколки льда. Он задыхается, словно захлебываясь темной водой своей жизни. Знает? Она знает? И все равно остаётся? Почему? За что ему такое благословение? Он этого не заслуживает, никогда не заслуживал и не... Он врёт. Сам себе врёт. Потому что и сам уже ни во что не верит. Он знает лишь одно: он — её личная преисподняя. И она с радостью в ней горит.

Хэ Сюань сидел у окна, его темные глаза отражали мерцание звезд, словно они сами были частью ночного неба. В руках он держал чарку с вином, капли которого медленно стекали по стеклу, оставляя следы, словно слёзы демона. В воздухе витала пьянящая смесь ароматов — терпкого напитка и легкого запаха цветов, принесенного ветром из садов его повелителя. Цинсюань опять позвал выпить и демон под прикрытием согласился. Как обычно. Ничего нового. Даже вопросы те же:

— Мин-сюн, а как ты относишься к другим богам?

— Мин-сюн, а какое ханьфу мне больше подходит?

— Мин-сюн, смотри! Если колокол упадёт, он придавит даже небожителя?

На это он отвечал почти не думая, набивая свой рот закусками и всякими яствами. Но один вопрос застал его врасплох.

— А ты знаешь загадки, Мин-сюн? — съев очередной персик и запив вином, мужчина хмыкнул.

— Конечно. Я даже свои сочинял как-то.

— А расскажешь? Ну пожалуйста! — Хэ Сюань вздохнул. И начал:

— Вечно юный, светлый лик,

В жизни он моей возник.

У него покоя нет,

И привносит в мир он свет.

Растекается вином,

В глубине моих хором,

Унося ветрами то,

Что ему не велено.

Ши Цинсюань, сидя на подушках удивлённо моргнул, а после его яркие глаза расширились от мелькнувшей мысли, а губы слегка приоткрылись. Он чувствовал, как в его груди зашевелилось что-то теплое, словно бабочка, пытающаяся вырваться из кокона.

— Вау... А... А ты о ком?

— А отгадай.

— Тогда... Тогда я тоже загадаю тебе загадку! Самую сложную!

— Ну давай.

Ши Цинсюань задумался, нахмурив брови, словно решал сложнейшую математическую задачу. Потом его лицо просветлело, и он выпалил:

— Безмолвный страж, что в тени стоит,

Хранит секреты, о чём говорит?

Лишь тьма раскроет его суть,

И тайны прошлого укажут путь.

Хэ Сюань поднял бровь, удивленный. Вопрос был даже интереснее, чем он ожидал. Обычно Цинсюань задавал бессмысленные, забавные загадки, не требующие особых размышлений. Но эта… Эта заставляла задуматься.

Он отпил вина, медленно перекатывая его во рту, обдумывая ответ. Тишина немного затянулась, и Цинсюань уже начал ерзать на месте, обеспокоенно поглядывая на своего друга. Наконец, Хэ Сюань произнес:

— Тень. Ты говоришь о тени. Она безмолвна, всегда рядом и хранит все секреты, которые видит. И, да, только во тьме она по-настоящему проявляется.

Ши Цинсюань захлопал в ладоши, радостно вскрикнув:

— Угадал! Ты гений, Мин-сюн! Но это еще не всё! Мы ещё сыграем!

— Но сначала угадай мою.

— Ой... Ну... Ну давай я загадаю тебе загадку, и пока ты будешь думать, я найду ответ на твою?! Я просто совсем не могу догадаться...

— Хорошо.

— Ура! Тогда слушай... Хм... О!

Хмурый он как небосвод,

Разозлится — разорвёт!

Мир он словно видел весь,

И с богов собьёт он спесь.

Словно умер в голод — ест,

В сердце нет его уж мест!⁽¹⁾

— Отгадаешь, Мин-сюн?

— Легко! А ты?

— Мин-сююююн!

1) А вы догадаетесь? 😉

Вернуться к тексту

Хэ Сюань сидел на стуле у окна, его черные волосы слегка растрепались от ветра, а глаза были прикрыты. Он лениво пригубил кофе, наблюдая, как Ши Цинсюань подкрашивает глаза какой-то дорогой косметикой, которую ей только недавно привезли из Парижа. Их жизнь была спокойной, почти идеальной, пока дверь в гостиную не распахнулась с грохотом.

— Мам, пап! Смотрите! — Хэ Линь ворвалась в комнату, ее глаза сверкали азартом. В руках она держала небольшой лук, аккуратно украшенный узорами. Рядом стоял Ши Цзян, с гордостью сжимая в руке стрелы.

— О? И что это у вас? — Ши Цинсюань повернулась к детям, ее губы приоткрылись в удивлении.

— Лук! Фэн Лань научил нас стрелять! — Хэ Линь подпрыгнула от возбуждения, ее длинные волосы развевались вокруг нее.

— И подарил свой детский лук. Сказал, что его папа сделал так же, а сам он стрелять не любит и сына своего этому не будет учить. — Ши Цзян добавил к словам сестры пояснения, и его тон был спокойным, но в глазах читалось явное удовлетворение.

Хэ Сюань поднял бровь, его взгляд скользнул от лука к детям, а затем — к Ши Цинсюань, она же уже начала опускаться на колени перед Хэ Линь, чтобы лучше рассмотреть подарок, ее пальцы скользили по дереву, ощущая его гладкость.

— Это ведь не опасно, правда? — спросила она, повернувшись к мужу, но в ее голосе не было тревоги, только нежность. Она знала, что Хэ Сюань не даст детям рисковать.

— Пока стреляют по подушкам, а не по окнам, все в порядке, — Хэ Сюань оставил кружку и подошёл к детям, его губы изогнулись в усмешке, а рука легла на плечо Ши Цзяна.

— Покажете, как вы это делаете? — предложил он, и его низкий голос заставил детей улыбнуться. Конечно же покажут, это ведь так необычно — стрелять из лука! Сейчас так никто не делает, а они могут!

Ши Цзян натянул тетиву, его движения были уверенными, несмотря на юный возраст. Хэ Линь стояла рядом, ее глаза следили за каждым движением брата. Ши Цинсюань наблюдала за ними, и ее сердце наполнялось теплом. Она вспомнила, как когда-то сама мечтала о чем-то подобном, но ее жизнь была совсем другой... А теперь она могла подарить всё, о чём могла мечтать, своим детям. И она не смогла сдержать очередную улыбку, когда Хэ Линь вскрикнула от восторга, попав, как и её брат, прямо в подушку.

— И что же нам сделать? Это ведь последний день...

— А может, приоткроем завесу? Ну такое... Кое-что личное?

— Кое-что личное... А давай!

ПРОПУЩЕННЫЕ СЦЕНЫ

Ткать ленты дней живя не бесконечно

— Хэ-сюн, почему ты так печален?

— Я... Боюсь, что с нашим ребёнком что-то случится. А если он или она будет не такой, как мы ожидаем? Или... Или больной? А если что-то случится с тобой? Если... — раздался мягкий смех и на его щеку положили ладонь, аккуратно поглаживая.

— Со мной и нашей девочкой всё будет хорошо.

— Девочкой?

— Угум.

Она весело рассмеялась и прижала мужчину к себе. Их губы встретились в трепетном поцелуе, лёгком и нежном, практически невинном.

— Ты так погубишь меня...

— Да? И тогда ты...

— Ни за что на свете...

Чёрный олень — белая косуля

— Хэ-сюн, Хэ-сюн!

— Что такое, солнышко?

— Сестрица сказала, что одобряет наш союз! А ещё она благословляет нас на брак!

— Да?

— Да!

Цинсюань дотянулась и нежно потёрлась своим носиком о его. Такой невинный поцелуй заставил вечно спокойного оленя вспыхнуть алым цветом смущения.

— Ну Сюань...

— Ты так мило смущаешься!

И хитро улыбнулась. Не упускать же шанса зацеловать-засмущать своего любимого?

Густой туман и белые цветы

Туман окутал сад, словно невидимая завеса, разделяя их. Ши Цинсюань стояла, сжимая кулаки, её пальцы дрожали, а глаза горели, как угли в темноте. Хэ Сюань, с его мрачным взглядом и губами, сжатыми в тонкую линию, казался статуей, высеченной из ночи.

— Хэ Сюань, да послушай ты меня! Я люблю тебя, идиота! — Ши Цинсюань была непреклонна, пока демон пытался уйти от этого разговора. Ведь...

— Не надо мне любви! Никакой! — на глаза его навернулись слёзы, — Неужели ты успела забыть, что я сделал?! Неужели тебе мало этого?! Так я сделаю больше! Больнее сделаю!

— Делай! Мне терять нечего! — Цинсюань не выдержала, бросилась вперёд, и её руки схватили его за воротник, притянув к себе.

Их лбы столкнулись, дыхание переплелось — горячее и яростное. Хэ Сюань замер, будто поражённый молнией. А потом…

Губы Ши Цинсюань прижались к его, жёстко, отчаянно.

И Хэ Сюань не оттолкнул.

Не посмел.

Жжение твоих касаний

Если полюбишь кого-то, кто не дарован судьбой

И красной нитью всей жизни не связан с тобой

То с ним ты горя и боли хлебнёшь

И из-за него же умрёшь.

Ши Цинсюань знала это. Это рассказывал ей брат, рассказывали другие небожители, рассказывал сам объект любви, но Ши Цинсюань было не важно. Она любила. Любила через боль, через бесконечные ожоги, через все предостережения. Ведь она имела, имела право на любовь. Пусть и запретную, неправильную, но любовь.

Она вновь прижалась к демону, и губы их переплелись, обжигая. Больно, но как же желанно это было. И если ради этого нужно было сгореть, Ши Цинсюань была не против. Ради любимого она была не против.

Хэ Сюань отстранился сам и посмотрел своими невозможно красивыми глазами.

— Глупая. Зачем? Тебе ведь больно...

— Потому что люблю тебя.

Ожоги расцветали прекрасными цветами.

Предложение тебе

Раздавались восторженные шепотки, гости смеялись и что-то обсуждали. Невеста, в красном подвенечном платье мягко держалась за жениха, а тот в свою очередь придерживал её. Церемония проходила просто прекрасно. Уже были улажены практически все формальности, разговоры, небольшие церемонии памяти предкам. Можно было переходить к не официальной части. Но кое-что ещё осталось не завершенным...

— Тансинь, ты уверена? Всё же, здесь много людей, да и не принято...

— Баобеи, не бойся. Я всё продумала!

— Цинсюань?

И, когда гости вновь обратили на них внимание, Цинсюань раскрыла алый веер и смяла родные губы в поцелуе, скрыто от людских глаз. Хэ Сюань улыбнулся и продолжил уже сам. Какая всё же хитрая у него жена... Самая хитрая и самая лучшая.

— Ммм... Мне кажется, мы не туда ушли...

— А что так?

— Сегодня Хэллоуин.

— А, да?! Ой...

— У нас филиал 14 февраля открылся раньше, чем сам февраль пришёл.

— Гениально.

— Очень...