Кирие Элейсон. Книга 4. Копье Лонгина. (гет)

Эпизод 25. 1679-й год с даты основания Рима, 6-й год правления базилевса Романа Лакапина

(19-20 декабря 925 года от Рождества Христова).

На том компромиссы со стороны Мароции закончились. Как не пытался Гвидо уговорить ее вернуться в Тоскану и отпраздновать свадьбу в великолепных стенах их лукканского дворца, Мароция и слышать ничего не хотела об отъезде, не желая упускать из виду представившийся ей шанс расправиться с одним из Тоссиньяно. Вне всякого сомнения, ее ненависть к братьям Тоссиньяно-Ченчи была гораздо сильнее любви к Гвидо, и даже приданое ее будущего мужа в виде богатейшей Тосканской марки не смогло успокоить ее уязвленное самолюбие от бездарной потери герцогства Сполетского, к тому времени уже давно стараниями Альбериха растерявшего былое величие и богатство. К ненависти Мароции примешивалась также и горькая досада от того, что ей так и не удалось лично, как она обещала, отомстить своему первому мужу, герцогу Альбериху. Петр Ченчи и здесь опередил ее, причем устранение им герцога по своему сценарию было весьма схоже с теми планами мести, которые вынашивала сама Мароция, планируя использовать в качестве оружия против Альбериха своего собственного сына.

Однако, при желании во всем можно найти положительные моменты, и Петр Ченчи, захватив Сполето, теперь оказался отрезанным Мароцией от Рима, а, стало быть, от поддержки своего всесильного брата. Поэтому Гвидо пришлось уступить мольбам Мароции и остаться вместе с ней в захудалом замке Кресченция, отдав распоряжение своему брату собрать вассалов Тосканской марки и со всей силой прийти в Сполето, чтобы сокрушительной лавиной обрушиться на засевшего там Петра. Это дело оказалось не столь быстрым и простым, как предполагал Гвидо. Тосканские бароны неохотно шли на призыв своего сюзерена, они резонно предполагали, что сей поход вызовет гнев Рима. Кроме того, наступал волнительный и радостный период получения ренты со своих собственных вассалов и колонов, а там не за горами уже и рождественские праздники, во время которых Господом не поощрялось ведение военных действий.

Еще прежде, чем Гвидо обратился к своим вассалам, Мароция попыталась бросить клич баронам Сполето собраться вокруг нее и ее сына Альбериха, как единственно законных наследников герцогства. Однако практика передачи прав на феодальные владения по наследству в начале десятого века только-только укоренялась, в большинстве случаев сюзерен, несмотря на Керсийский капитулярий 877 года, по-прежнему считал себя вправе дарить и конфисковывать земли вассалов по своему усмотрению, в зависимости от достижений или провинностей последних. Капитулярий Карла Лысого в те годы все еще оставался прецедентом, но не правилом, а пожизненные бенефиции имели несравнимо большее распространение, чем наследственный феод. В силу сказанного, ни для кого не стало удивительным, что строптивые сполетские бароны потребовали от Мароции подтверждения ее прав на герцогство, которое она могла получить только от сюзерена Сполето, в лице итальянского короля, каковым на тот день являлся Рудольф Бургундский.

Ну что же, настала теперь очередь Ирменгарды Иврейской торжествовать над своей ненавистной соперницей, приславшей в середине ноября к королю Рудольфу письмо, буквально сочащееся от меда и елея. Король был не очень настырен в своих попытках уговорить Ирменгарду дать свое согласие на права Мароции. Между тем, такое согласие открывало бы почти наверняка дорогу к союзу короля с магнатами Тосканы и Сполето, союзу, который мог, наверное, противостоять любой силе извне. Однако зачастую частные амбиции и соперничество настолько затмевают разум, что очевидные и полезные решения оказываются принесенными ими в жертву. Мароция, направляя свое письмо в Павию, уже глубоко сожалела о своих былых ехидных насмешках над Ирменгардой, сознавая, что в свое время совершила глупость. Ирменгарда же, чувствуя себя в этот момент настоящей вершительницей судеб, вовремя не сообразила, что своим легкомысленным капризом сама же себе подписала приговор.

Нет, она не отказала Мароции. Понимая, что за доводами Рудольфа о необходимости союза с Тосканой и Сполето, скрывается неопровержимая логика, она чисто по-женски решила немного потомить свою соперницу с ответом.

— Тем сговорчивей будет в следующий раз и она сама, и мой собственный братец, — заявила она королю и тот в итоге подчинился.

К исходу ноября Ламберту Тосканскому все же удалось собрать около тысячи копий и с таким внушительным войском пересечь границу Папского государства. Папа Иоанн не замедлил направить в адрес Гвидо и его баронов гневное письмо с осуждением военного вторжения в свои земли. Гвидо вместе с Мароцией ответили Его Святейшеству, что Тосканское войско не имеет злых умыслов относительно его земель и подданных, что уже спустя сутки после нарушения границы тосканское войско ушло на сабинские холмы и к Терни, принадлежащему на то момент сполетскому герцогству, и, наконец, что это войско приглашено вдовой сполетского герцога для защиты ее наследственных прав от узурпатора, захватившего герцогский замок.

Спустя несколько дней из Рима последовало новое письмо, в котором Иоанн Десятый обращался уже не столько к графу Гвидо, сколько к его вассалам, утверждая, что последние находятся на папских землях вопреки законам Божьим и людским, за что он, как слуга Апостола Петра, имеет право наложить на них эпитимью и даже интердикт, если те не покинут в ближайшее время не только папские, но и сполетские земли. Относительно последних понтифик проявил особую заботу, выразив свою печаль по поводу внезапной кончины герцога Альбериха, так и не успевшего обозначить свою волю относительно наследства. До той поры, пока сюзерен герцогства не определится с кандидатурой нового правителя Сполето, Рим, устами папы, простирал над владениями герцогства свое христианнейшее покровительство. Основанием для таких действий верховный иерарх посчитал все тот же Керсийский капитулярий, который он, в отличие от сполетских баронов, безусловно, изучал и остановил особое внимание на его восьмой главе, определяющей право соседнего сеньора управлять феодом, временно потерявшим своего хозяина.

Для Мароции письмо папы прозвучало как откровенный вызов. Рим по сию пору не признал королем Италии Рудольфа Бургундского, а кроме того занял непримиримую позицию относительно расторжения королем его брака. В связи с этим, папа Иоанн сознательно опускал в туман неопределенности перспективы герцогства Сполетского, очевидно ставя его объектом торга, причем не только, а быть может и не столько с Мароцией, и, главное, оставлял за собой, в отсутствие признанного короля, право решить исход этого торга. Несмотря на приготовления к скорой свадьбе и увещевания, до серьезных обид и ревности, со стороны Гвидо Тосканского, Мароция засобиралась в Рим.

Она прибыла в Рим 19 декабря 925 года, в день начала рождественского поста , и сходу отправилась в Леонину, к папскому дворцу. Ее сопровождали сын Альберих и сестра Теодора. Граф Гвидо остался в Сабине при своем войске, а старший сын Мароции, прибыв в Рим, поспешил засвидетельствовать свое почтение отцу Таласио, своему духовному наставнику, кардиналу титульной базилики в Трастевере.

Восторг горожан, приветствовавших ее, она, конечно, не без удовлетворения отметила, но все ее мысли были заняты другим. В расположение базилики Святого Петра она попала без помех. Папские слуги распахнули перед ней двери притвора и Мароция решительным шагом направилась вдоль главного корабля базилики, в абсиде которой ее поджидал папа Иоанн в компании с Теодорой Теофилакт. Все посторонние лица были папой благоразумно удалены, понтифик понимал, что разговор будет непростой, однако для дополнительного давления на Мароцию он отказался принять ее в своих покоях и выбрал обстановку более официальную.

Мароция сверлила папу холодной тьмой своих черных глаз. С каким бы удовольствием она сейчас, не снижая своего быстрого шага, подошла бы к папскому креслу и отвесила бы Его Святейшеству хлесткую оплеуху. Однако, столь выразительный жест она решила оставить в наследство своим дальним потомкам , а потому, изобразив на лице своем глубочайшее смирение, склонилась в нижайшем поклоне перед своим заклятым врагом. Папа удивленно и с видимым удовлетворением поднял брови.

— Рад приветствовать вас, Мароция, славнейшая дочь Рима, в стенах величайшего храма Вселенной. Моя душа ликует, видя, как благочестивы и смиренны вы перед лицом Святой Церкви!

— Таковым надлежит быть всякому, кто считает себя слугой Церкви и Апостола его, — тон Мароции был слишком сладок, чтобы папа воспринял бы его с доверием.

— Припадаю также к вашим ногам, матушка, и жажду услышать в речах ваших и деяниях ваших помощи себе, своей сестре и своему сыну, — продолжила Мароция, обращаясь к Теодоре.

Мать только грустно улыбнулась, видя, что ее старшая дочь разыгрывает перед ними лицемерный спектакль.

— Вы всегда на это можете рассчитывать, дети мои и мои внуки, — ответила Теодора.

Мароция, Альберих и младшая Теодора по очереди прикоснулись своими губами к протянутым им дланям. Сначала Его Святейшества, потом своей матери.

— Прежде всего, Мароция, позвольте мне выразить вам мою глубокую печаль по поводу кончины вашего мужа, благородного милеса Альбериха, да приветит Господь душу его в царствие своем. Совершим же молитву за упокой души его, — и организатор убийства Альбериха соскользнул на колени со своего кресла и вместе с остальными с жаром произнес заупокойную молитву.

— Тело человеческое тленно, как и все сущее, и тленны и недолговечны наши чувства, которые обуревают наши души на этой земле, — продолжал папа, — Насколько мне известно, доблестный граф Гвидо Тосканский, едва тело герцога Альбериха было предано земле, попросил вашей руки и отказа не встретил, — сказал Иоанн, и в голосе его обозначился ироничный упрек.

Мароция едва подавила раздражение. Папа продолжал, как ни в чем не бывало:

— Я не виню вас, дитя мое. Ваша поспешность простительна, тем более, что ваши отношения с покойным герцогом были далеки от идеала. По сути, вы так и не стали другу другу мужем и женой, — закончил Иоанн и выжидательно уставился на Мароцию. Та поднялась с колен. Вызов был брошен — вызов был принят.

— Вас неверно информировали, Ваше Святейшество. Наш брак с Альберихом длился более десяти лет и продолжался бы по сию пору, если бы герцог не пал от руки убийцы.

— Вам известно имя убийцы? — задумчиво-насмешливым тоном спросил папа.

— Его имя Петр Ченчи из Тоссиньяно. Это ваш брат, Ваше Святейшество.

— Кто может подтвердить ваши серьезные обвинения, Мароция?

— Я могу, — звонко крикнул Альберих, — и не только я, но и моя нонна Теодора, которая была при этом!

— Я действительно была в Орте, дети мои, — ответила Теодора, все лицо ее выражало печаль от осознания своего нелегкого выбора, — но я покинула герцога Альбериха и мессера Ченчи до того, как между ними произошел конфликт.

— Это был поединок? — не меняя задумчивого выражения лица, как строгий и рассудительный судья, папа Иоанн повернулся к старшей Теодоре.

— Вне всякого сомнения. Вражда между герцогом Альберихом и Петром Ченчи была давняя и всем слишком хорошо известная. Герцог бросал вызов вашему брату не единожды, но от принятия его мессера Ченчи до последнего момента удерживал ваш запрет, Святейший.

— Да, именно так. Висконт Альберих, вы можете опровергнуть слова вашей нонны Теодоры относительно того, что это был действительно поединок?

Альберих смутился.

— У меня нет точных доказательств, я покинул Орту до того, как все случилось, — ответил он. Мароция шумно задышала от ярости, переполнявшей ее.

— Как видите, у нас нет оснований приписывать моему брату убийство герцога. Про их вражду, увы, я тоже давно знаю, еще со времен Гарильяно. Зная их обоих, также склоняюсь к мнению, что это был честный поединок, в котором Петр оказался сильнее. Он прислал мне отчет об этом и я пока не вижу оснований подвергать сомнению его слова.

— Пятьдесят человек, прибывших с вашим братом в Орту, разумеется, предназначались исключительно для охраны столь высокой особы?

— Ваша горечь понятна и простительна, дочь моя. Эти люди прибыли туда не только для того, чтобы сопроводить Петра, но и для охраны вашей матери и вашего сына.

— Почему же они тогда не последовали ни за моей матерью, ни за моим сыном, а заперлись сейчас в замке Сполето ?

— Наверное, потому, что отдавали последние почести погибшему герцогу, а после этого оказались в осаде ваших войск. Точнее войск вашего жениха, — с издевкой добавил папа.

— Тогда прошу для мессера Ченчи вашего приказа вернуться в Рим. Со своей стороны обещаю принести клятву вам и сейчас же, что вашему брату и всем его людям не будет причинено ни малейшего вреда со стороны тосканского войска.

— Мой брат Петр исполняет в настоящий момент мое поручение и не покинет Сполето.

— Я могу узнать это поручение?

— Разумеется, дочь моя. Он исполняет все функции правителя герцогства Сполето, пока король своим указом не решит судьбу осиротевшего герцогства. Или…., — папа взял мастерскую паузу, — до объявления своих прав со стороны законных наследников.

Глаза Мароции засверкали.

— Кто же имеет больше прав на наследство, чем вдова умершего? — воскликнула она.

Папа на мгновение отвернулся от присутствующих и начал рыться в каких-то свитках, заранее приготовленных им возле кресла.

— Хвала Господу, что вы, дочь моя, в свое время в садах Латерана проявляли удивительные таланты при постижении азов письменности, — запасы ехидства и намеков у папы были поистине неисчерпаемы, — поэтому для вас не составит труда прочесть это.

Мароция прочла пергамент и отбросила его в сторону. Глаза засверкали мрачным пламенем.

— Ознакомиться с письмом может каждый, в том числе и вы, висконт, — продолжал понтифик, — это письмо датировано первым годом правления благословенного императора Беренгария, восьмым годом правления императора Константина Порфирогенета, и в нем герцог Альберих Сполетский заявляет о своем согласии расторгнуть брак с Мароцией, дочерью Теофилакта.

Мароция глубоко вздохнула, и папа улыбнулся, глядя на нее. Та поникла окончательно, даже гнев ее угас, как пламя свечи, сбитое сильным порывом ветра. Ее сестра с глубокой печалью смотрела на нее, она мало что понимала в этой беседе, но интуитивно чувствовала, что папа берет верх.

— Прошу слова, Ваше Святейшество, — вновь в зале раздался звонкий голос юного Альбериха.

— Конечно, дитя мое. Мы слушаем вас.

Мароция с опаской взглянула на своего сына.

— Незадолго до своей гибели мой отец, герцог Альберих Сполетский, прислал вам письмо, в котором он объявил меня законным наследником своих владений. Пусть это письмо пропало вместе с гонцом, которого я направил своей матери, но это письмо читал я, читали вы, читала нонна Теодора. Неужели вы будете отрицать это?

В ответ было молчание. Старшая Теодора искоса поглядывала на Иоанна, ища у него поддержки и не в силах вымолвить ни слова. Папа сохранял ледяное спокойствие.

— Моя милая нонна, вы же знаете про письмо. Почему вы не сказали о нем сейчас? Это же правда! Я могу поклясться на Священном Писании, что такова была воля моего отца! Почему же вы молчите, нонна Теодора?

— Потому что она знает о другом письме герцога, том самом, которое ваша мать только что швырнула на пол, — спокойно заметил папа.

Мароция подняла на него свои глаза, блеснувшие пеленой предательски заполнявшихся слез.

— Довольно! — крикнула она.

Старшая Теодора также бросила на Иоанна умоляющий взгляд.

— Висконт Альберих косвенно обвиняет меня и свою бабку в лжесвидетельстве. Мой сан, мое имя не оставляют мне возможности игнорировать это обвинение. Я подтверждаю, что письмо, о котором говорит висконт, действительно было.

— Вот! Слава Господу нашему и слуге Апостола Его! Благодарю вас, падре, — крикнул Альберих и торжествующе обернулся по сторонам. К удивлению своему, ни мать его, ни бабка восторгов не проявляли. И та, и другая уже страстно желали закончить этот разговор.

— В потерянном вами письме герцога говорится, что право владения своими землями и судьбами своих подданных герцог Альберих отдает полностью своему сыну, Альбериху-младшему. Не так ли? — спросил папа, с усмешкой наблюдая, как на глазах сжимается и никнет фигура Мароции.

— Да, да. Именно так, падре, — ответил немного растерявшийся висконт, чувствуя подвох, но еще не понимая его сути.

— Тогда поднимите и прочтите старое письмо герцога Альбериха, прочтите до конца. Вам станет понятна причина, по которой герцог имел права требовать расторжение брака.

Альберих попытался поднять свиток, лежавший на полу возле Мароции, но та наступила на него ногой.

— Говорите, мессер Тоссиньяно, говорите же все! — крикнула она.

— Не стоит повышать голос, Мароция, поскольку вы находитесь в храме Божьем, а кроме того, в ваших же интересах, если далее мы все будем говорить между собой шепотом. Я окажу вам эту милость, хотя и не рассчитываю на благодарность с вашей стороны.

Мароция не ответила. Папа, понизив голос, продолжил:

— В этом письме, висконт, герцог Альберих заявляет, что расторгает брак по причине отсутствия супружеской близости с момента совершения таинства. Я не зря обратил ваше внимание на дату этого письма. Когда герцог писал это письмо, вам уже было….

— Три года, — за него ответил Альберих.

— И соответственно пять лет вашему старшему брату Иоанну. Какой отсюда следует вывод?

— Что герцог Альберих не отец мне? — ответил висконт.

— Именно так. Поэтому мне неизвестен сын герцога Сполетского, которому тот завещал управление своими владениями, поэтому решение о герцогстве будет принимать сюзерен этих территорий, который в настоящий момент также отсутствует. Между прочим, решение сюзерена в любом случае определяло бы судьбу сполетской бенефиции, даже если вы, Альберих, и в самом деле приходились бы герцогу сыном. В связи с этим и на основании восьмого параграфа капитулярия Карла Второго, Риму и Церкви не остается ничего иного, как принять эти земли под свое управление. Аминь, — выпалил папа, уместив этот свой монолог в один выдох.

Рядом тяжело вздохнула Теодора. Она до последнего момента, до ссор и истерик, уговаривала своего возлюбленного решить спор в пользу своего внука. Папа Иоанн, уклоняясь от ответа, очевидно, уже давно со своим братом вынашивал подобный план действий и не намерен был с него сворачивать. Братья на склоне своих лет справедливо посчитали, что их возможности до сего дня используются крайне нерационально и без учета интересов потомков. Весьма примечательно, что будущее своих потомков они решили обеспечить за счет детей той женщины, которая, в свое время, вознесла их на политический Олимп. Теодора все это понимала лучше других, понимала, что доигрывает свою роль, понимала, что слишком большие жертвы потребовала от нее главная любовь всей ее жизни, а потому боялась теперь встретиться взглядом со своей дочерью. На душе у нее было чрезвычайно тяжело и гадко, она, обладая сильной интуицией, всей кожей чувствовала, что происходит нечто непоправимое, и она сама находится в центре зарождающегося смертоносного водоворота страстей и интриг. Но папа был непреклонен.

— Прошу вас, Ваше Святейшество, — упавшим глухим голосом проговорил Альберих, — расскажите же теперь обо мне все, что знаете. И, прежде всего, я прошу назвать мне имя моего отца.

— Вы действительно хотите это знать? — Иоанн переводил взгляд с него на уничтоженную Мароцию и обратно.

— Прошу вас, не надо, — жалобно проскулила Мароция. Ее сестра расширила глаза и вытянула шею, готовясь запечатлеть в памяти каждое произнесенное сейчас слово и жест. Она никогда не видела свою старшую сестру такой униженной.

— Пусть она уберет армию своего женишка, и не говори ни слова, — Теодора предприняла еще одну попытку спасти семью.

— Вы всегда даете мне мудрый совет, друг мой, — с холодным безразличием ответил Иоанн, — и я бы непременно воспользовался бы вашим советом, но сегодня у меня иные планы.

Он повернулся к Альбериху.

— Итак, слушайте, дитя мое, и пусть ангелы придадут вашей душе терпение и волю дослушать до конца. Герцог Альберих, к моменту женитьбы на вашей матери, уже несколько лет был лишен мужской силы из-за проклятия, наложенного на него герцогиней Агельтрудой Сполетской. По всей видимости, проклятие это было связано с тем, что Альберих приложил руку к смерти обоих ее сыновей, в том числе императора Ламберта, и захватил, тем самым, герцогство. Ваша же мать к тому времени уже носила под сердцем дитя, которое она понесла от носившего тогда папскую тиару Сергия.

— Ах! — прервала святейший монолог младшая Теодора. Иоанн с насмешливой укоризной покосился на нее.

— Надлежало скрыть эту беременность, которая вашей матери не приносила ни чести, ни доходов. В итоге она и ваша бабка, женщины сколь прекрасные, столь и премудрые, решили заинтересовать герцога заманчивым брачным союзом. Альбериху было предложено принять в жены вашу мать со всеми грехами. Ему было рассказано, что настоящим отцом ребенка является папа. Для герцога выгода заключалась в том, что прекращались все его страдания из-за злых и насмешливых языков по поводу его болезни, но, главное, открывалась перспектива прямого шантажа папы Сергия в обмен на помощь последнего в достижении Альберихом королевской а там — как знать? — быть может и императорской короны. Ребенок родился крепким и здоровым, — с каждым словом Иоанна Мароция все сильнее втягивала свою голову в плечи, как будто под давлением невидимого пресса. Иоанн же говорил, неотрывно глядя на нее и испытывая почти плотское наслаждение от унижения своего сильного и такого прекрасного врага.

— Это был мой брат Иоанн? — спросил Альберих. Несмотря на осеннюю сырость в базилике, ему стало жарко, на лбу выступили крупные капли пота.

— Да. Однако, homo proponit, sed Deus disponit! . Папа Сергий неожиданно скончался через три месяца после рождения вашего брата и, таким образом, все планы герцога рухнули. Получилось так, что он просто впустил в свой дом чужую жену и чужого бастарда, которые впоследствии будут претендовать на Сполето. Сразу после рождения Иоанна ваша мать укрылась в Риме и долгое время отказывалась возвращаться в дом супруга, ведя здесь жизнь полную сладострастных увлечений. Конечно, это стало известно Альбериху…

— С твоей помощью, Тоссиньяно! — крикнула Мароция.

— Пусть так, моя милая, сути это не меняет, равно, как не меняет и вашего положения, — парировал Иоанн, и Мароция вновь стыдливо опустила голову.

— Герцог решил, что его нагло обманули, он пришел в неописуемую ярость. Сначала он подверг вашу мать побоям, а затем приказал трем своим баронам совокупиться с ней. Бароны держали ее наложницей несколько суток, забавляясь с ней так, как забавляются пираты с портовыми девками. В конце концов, они оставили ее в покое, после чего ваша мать вновь обнаружила в себе признаки беременности.

— Это …. Это ….

— Это были вы, мессер Альберих.

— О Господи! — молодой человек был близок к обмороку, — это неправда! Это не может быть правдой! Матушка, почему же вы молчите? Неужели это правда?

Сын и мать встретились взглядами. Альберих глядел на нее и видел, как, подобно бумажному портрету, брошенному в костер, в страшных муках искажается и умирает образ самого близкого для него человека, которым он искренне восхищался и которого до беспамятства любил. Что за женщина породила его? Что за существо смотрит сейчас на него умоляющими черными глазами? Все, все то мерзкое и грязное, что краем уха слышал он о своей матери, но до сего дня не принимал на веру, все это оказалось истиной и, причем, самой страшной и отталкивающей.

— Почему же ты не спрашиваешь, сын мой, кто были эти трое баронов? Почему остановился на полпути? — шепотом спросила она, но Альберих с брезгливой миной отвернулся от нее. Что-то острое кольнуло Мароцию в сердце.

— Это были сполетские бароны Марк, Максим и …,- папа намеренно чеканил слова и разбивал на слоги имена насильников, а потому до конца не договорил.

— Кресченций, — догадался Альберих и закрыл лицо руками.

Вот теперь папа позволил себе победоносно замолчать и удовлетворенно откинуться на спинку своего кресла. Мароция подняла на него свои черные глаза и обожгла его взглядом полным испепеляющей ненависти. Папа спокойно выдержал ее взгляд, по его мнению, змея сколь угодно могла теперь оскаливать на него свои зубы, это уже было не страшно, ибо хребет у нее, благодаря его усилиям, был сломан сразу в нескольких местах. Но и Мароция не задержала на Иоанне долгого взгляда. Ее глаза, полные отчаянной мольбы и тревоги, вновь устремились на сына. Однако, Альберих по-прежнему прятал от нее свой взор. Мать в печальном порыве протянула к сыну руку, но тот резко встал со своего кресла и отошел вглубь абсиды храма.

Мароция, совсем потерявшаяся и раздавленная, рассеянно оглянулась по сторонам. В глазах сестры она увидела некое подобие сострадания, в то же время немало сдобренное плохо скрываемым удовлетворением от того, что ее вечно удачливая и высокомерная сестра сегодня низвержена в прах и просит поддержки. Младшая Теодора старательно запоминала все открывшиеся ей сегодня подробности, чувствуя в них свое потенциальное оружие против Мароции в будущем. Нет, не такой помощи ждала от нее Мароция, а посему и на младшей Теодоре не задержались долго глаза ее. Удрученно сжав свое тело в маленький грустный клубок, она затем, как будто что-то вспомнив, резко вскинула свою голову, и ее глаза схлестнулись с глазами ее матери.

Теодора мгновенно потупила свой взор, внимательно уставившись на свои башмаки. Однако, дочь ее подошла к ней вплотную и заставила посмотреть на себя. Теодора глядела на нее, ощущая себя маленьким островом посреди бушующего океана, принимая на себя бесчисленные и неукротимые волны ненависти, насылаемые на нее существом, когда-то произведенным ею на свет. В черных глазах Мароции Теодора ясно увидела смертоносную готовность на все. Папа явно перестарался в своем желании отомстить, а кроме того впервые проигнорировал все ее просьбы и растоптал ее интересы.

— И ты позволила ему это сделать? — голос Мароции в бездонном космосе базилики даже для мужского горла звучал странно хрипло и глухо. Теодора отвернулась, проклиная себя.

Но за свою любовницу ответил Иоанн.

— Напрасно вы, дочь моя, упрекаете свою мать, не боясь нарушить Божьих заповедей, которые он передал пророку своему на священной синайской горе. Я бы наложил на тебя эпитимью во очищение души твоей, если бы был хоть на пресловутое горчичное зерно уверен, что ты исполнишь ее.

Из глотки Мароции донеслось самое настоящее рычание.

— Ваша мать до последнего блюла интересы своего внука, но даже ее просьбы и слезы не остановили меня в решении моем, после того, как вы со своим любовником осадили моего брата в Сполето. Будьте же благоразумны, уберите войска из Сполето, уберите их из Кампаньи, придите ко мне со смиренно склоненной главой доброй, запутавшейся дочери, а не с наглой осанкой опустившейся распутницы, и тогда Господь, возможно, смилостивится над вами и распрострет над вами руки свои.

Мароция снова атаковала взглядом свою мать.

— Устами Его Святейшества говорит сам Апостол Петр. Умей уступать, дочь моя, — поспешила ответить Теодора.

Мароция резко повернулась к ней спиной и решительно направилась к выходу. Пройдя половину пути по главному нефу базилики, она обернулась. Ее сестра, поймав ее блуждающий взгляд, заспешила к ней. Мароция же к тому времени уже сверлила взглядом своего сына.

— Сын мой, прошу следовать за мной. Мы уезжаем.

Ответ Альбериха был тих звучанием, но тверд решением.

— Я остаюсь в Риме.

Мароция вновь устремилась к выходу. Даже в этот момент никто, ни ее сын, ни мать, ни соратница-сестра не должны были видеть ее предательски прыснувших слез. Последние метры до своих носилок она преодолевала уже бегом и едва нашла в себе силы приказать своим слугам везти ее к Замку Святого Ангела. Там, в своей любимой башне, она провела остаток дня, ее сестра, последовавшая за ней, не решилась далее докучать ей своим присутствием. До конца дня Мароция в одиночестве расхаживала по верхней террасе башни, временами бросая взгляд на недоумевающий внизу Рим, и чувствуя в горле неисчезающий и непроглатываемый печальный ком. Истерическое возбуждение волнами накатывало на нее и в такие минуты ей хотелось броситься вниз головой с парапета замка. Чем далее, тем чаще она бросала нетерпеливые и жадные взгляды на въездные ворота башни в робкой и страстной надежде увидеть возле них своего сына. Вечером она все же направила своих слуг в Город Льва и в свой старый семейный дом на Авентине с наказом для Альбериха вернуться к ней. Ответ последовал с Авентинского холма.

— Висконт Альберих передает вам, божественная сенатрисса, что он намерен оставаться в Риме и впредь.

Ответ был ожидаемым, и все же новая волна грусти затопила все подвалы души Мароции. С наступлением сумерек она таки дала волю чуть не задушившим ее слезам, которые вскоре сменились безумной волной ненависти к людям, оттолкнувшим от нее Альбериха. Внезапно она вспомнила о своем старшем сыне Иоанне, который весь этот страшный день провел в Риме и, возможно, сейчас, вернувшись в Замок Ангела, тщетно дожидался ее. Мароции вдруг нестерпимо, до боли, захотелось вдруг увидеть его тотчас, и от одной мысли, что враги теперь могут попытаться отнять у нее и старшего сына, она едва не лишилась чувств.

К покоям Иоанна на верхнем этаже башни вели два хода. Первым пользовались сам хозяин и все его слуги, ключи же от второго хода были только у Иоанна и Мароции. Не решаясь показать слугам свое зареванное лицо, Мароция предпочла второй путь. Беззвучно отворив дверь, она отвела в сторону тяжелую черную ткань, закрывавшую ее от спальни сына, и остановилась в новом изумлении. Заканчивающийся день, оказывается, еще не до конца исчерпал для нее свои сюрпризы.

Пятнадцатилетний Иоанн в полном одиночестве сидел на своей кровати со спущенными штанами, весьма постыдным образом, но с задумчивым выражением лица, ублажая самого себя. При виде матери, внезапно выпорхнувшей из-за шторы, он от неожиданности вскрикнул и начал лихорадочно поправлять одежды, делая вид, что его застали врасплох в момент, когда он готовился самым невинным образом лечь спать. Однако, по взгляду матери, он понял, что притворяться бессмысленно и густая краска стыда залила его полное лицо.

— Матушка, милая, во имя всего святого, простите меня. Искушения замучили меня и я, поддавшись им, моментально понес заслуженное наказание.

Мароция подсела к нему. Печальным, усталым взглядом она обвела своего старшего сына.

«Подумать только, ведь именно на него я рассчитывала более всего, полагая, что он во всем мне станет помощником, а затем защитой. Но как жалок он, по сравнению со своим гордым братом! А может это и к лучшему? Какие прибыли мне принесла гордость Альбериха? Глупостей от этого он наделал много больше, чем покорный Иоанн».

— Как же ты собираешься блюсти целибат, сын мой, если ты уже сейчас послушный слуга своей плоти?

Иоанн повалился перед ней на колени.

— Матушка, не губите меня! Да я слаб, я недостоин вас, слаб дух мой, но мне, как пища и воздух, нужно наставление от вас, и слово, доброе и мудрое, от отцов Церкви нашей, чтобы они укрепили меня и помогли бы мне бороться с соблазнами и суетой, отвлекающей меня. Я завтра же, обещаю вам, завтра же весь день проведу в покаянных молитвах и попрошу помощи у Его Святейшества, тем более, что он как раз зовет меня на спасительную беседу с собой.

— Зовет тебя? — у Мароции снова перехватило дыхание, а перед глазами заплясали странные радужные блики. Для чего еще Тоссиньяно может звать на беседу ее старшего сына, как не для того, чтобы повторить сегодняшнее повествование об истории появления ее детей на свет? В молниеносном полете своей мысли она весьма явственно увидела, как облаченный тиарой смертельный враг забирает от нее, смеясь, одного за другим всех ее сыновей.

— Да, и я уверен, что его помощь придет вовремя.

— Чему же может помочь и отчего может спасти человек, который сам не в силах совладать со своей плотью? Чему может научить человек, добившийся высшего сана не тихим великолепием души своей, не удивительным честным разумом и поведением, а единственно благодаря мечу, а также слову своей любовницы, твоей бабки и моей матери?

— Вы сами уверяли меня в том, что это все не более, чем грязные лживые слухи.

— Настало время признать, что все это сущая правда. И грех свой, выставляемый им напоказ, губит не только его душу, но губит сам авторитет возглавляемой им Церкви. Как может человек, сам не соблюдающий, возлагаемый на него саном, целибат, научить неукоснительно соблюдать целибат другого? Разве возможно от грешника познать истину?

— Что же мне делать? — заголосил пристыженный Иоанн.

— Прежде всего, не обещать Господу того, чего не в силах исполнить. Мы все грешны пред ним, грешны с момента своего зачатия, мы все слабы в суете своей, но грех наш будет в тысячу раз тяжелее, если мы будем выставлять его напоказ, ибо, помимо гибели, которую он несет нашим душам, он искушает и дьявольски неверно наущает души сторонние, этот грех видевшие, его не остановившие и ему самому поддавшиеся.

— О, как вы мудры и добры, матушка!

— Ты, верно, увидел, какую-нибудь красивую девицу во время сегодняшних поездок по Риму? — спросила мать.

— Да, матушка, она была завораживающе прекрасна и…., и…. чем-то походила на вас.

Мароция грустно улыбнулась. Эдипов комплекс существовал задолго до того, как его описал и систематизировал Зигмунд Фрейд .

— О, насколько же слаба моя душа, сколь низким и недостойным я кажусь самому себе! — продолжал причитать Иоанн, — и если бы не ваша каждодневная помощь, матушка, что было бы со мной? Ваша помощь, ваши молитвы, ваши добрые слова дадут мне силы сопротивляться плоти моей, помогут преодолеть самые неотвязные соблазны.

— Я уже предостерегла тебя от поспешных обещаний, — начала было Мароция, но запнулась. В этот момент не иначе как сам черный Искуситель вошел в ее душу и по-своему истолковал последнее признание Иоанна.

«Они украли у меня одного сына, но этого я удержу любой ценой. До конца дней моих или своих, но он будет подле меня и будет привязан ко мне крепче, чем был привязан до своего появления на свет».

— Ты до конца не услышал меня. Я помогу справиться тебе с твоими страстями и, клянусь, о них никто не услышит, а сам ты о них тем более не расскажешь. Ты же знаешь, сколь подробно я интересуюсь медициной, сколь много при моем дворе знахарей и эскулапов. Так вот они в один голос утверждают, что для мужского здоровья и силы весьма пагубно останавливаться на полпути к наслаждению!

И с этими словами она привлекла оторопевшего Иоанна к себе.

* * *

Спустя час она вышла от своего сына. Мысли ее путались, и она сама даже поддерживала этот хаос в голове, боясь, что ее сознание, придя в порядок, вынесет ей самой единственно верный и беспощадный вердикт. Приступы какой-то непонятной брезгливой тошноты периодически подступали к ней, остатки ощущений от недавней близости не расслабляли, а, напротив, вносили дрожь и бросали в противный липкий пот ее тело. Случилось нечто ужасное, говорило даже сладострастное тело ее, нечто ужасное и непоправимое, такое, чего невозможно было замолить никаким дарами Церкви, ни сонмом прочитанных молитв, ни разбитым в кровь от поклонов лбом. Она тщетно пыталась найти себе хоть какие-то оправдания и не могла в тоже время поднять глаза на бронзовое распятие, висевшее над изголовьем ее кровати. Ад, страшный Ад разверз перед ней сегодня все свое необъятное пространство, и все дороги ее теперь безальтернативно направлялись только туда.

«Господи милосердный, что я натворила, Господь всеблагой, я погибла навсегда, — металась она в полуночном бреду на своем измятом ложе, — мое имя и имя потомков моих будет проклято во веки веков, отныне весь мой род будет помечен печатью кровосмесительства. Как я теперь смогу пойти вновь в Церковь, как смогу без страха обращаться к светлым ликам мучеников и Апостолов Спасителя?»

«Какой же невиданной властью над любым смертным обладает похоть, раз ради минутного наслаждения самые сильные мира сего подчас губят безвозвратно свои бессмертные души. Какую же власть над гордыми и могущественными потомками Адама во все времена имеют слабые дочери Евы, и не за эту ли минутную слабость, во время которой они забывают обо всем и кладут к твоим ногам весь мир, не за эту ли слабость они мстят нам своим высокомерным отношением, мня себя существом более совершенным и потому требующим себе повиновения?» — сознание человека, совершившего тяжкий грех, весьма склонно в такие мгновения ударяться в философские и — какое счастье! — далеко уводящие дебри. Мароция не была в этом плане исключением.

Лишь на рассвете ее измученный ум нашел сомнительный путь для собственного успокоения.

«Все уже случилось, время вспять не повернешь, ничего не остается, как прожить с этим грехом оставшиеся мне дни. Но! Мой сегодняшний грех никто и никогда не увидит, кроме Господа, зато сын мой останется при матери своей и никто не сможет обвинить его в слабости плоти, уж я для этого сильно постараюсь. И не должна ли мать защищать свое дитя, пусть даже и такой страшной ценой? Нет. Никто. Никогда. Не обвинит», — повторяла она, пока сон не сборол ее окончательно.

Проснулась она около полудня, ее чуткие и щепетильные слуги еще накануне поняли, что их хозяйку в эти дни не следует излишне опекать. Первым делом она подумала о том, что преступным образом пропустила сразу несколько дневных служб, однако сильных угрызений совести Мароция при этом не испытала. Повелев слугам готовиться к отъезду в Сабину, она направилась к Иоанну, с каждым шагом своим, приближающим ее к покоям сына, чувствуя поднимающиеся в душе тревогу и стыд. Что скажет сегодня ее старший сын при встрече с ней? Не отвернется ли от нее, как отвернулся его младший брат, при виде обнажившихся страшных пороков матери своей?

Иоанн поклонился Мароции и поцеловал ее руку. Она в ответ наклонилась к нему и прижалась губами к его голове. Следом уже ее сын приблизил свои губы к ее уху и робко спросил о возможности повторить вчерашнее. Чудовищный камень, но не ужасного греха, а великого облегчения рухнул с плеч сенатриссы Рима.

«Мой. Навсегда мой. Тебя никто у меня не отнимет», — как вызов всему миру пронеслось у нее в голове.