Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Порпора с тихим, робким, нежным и печальным трепетом наблюдал за немым диалогом, что шёл меж душами канониссы и Консуэло, не в силах отвести взгляда, и словно также не смел нарушать его слишком громким дыханием.

Наконец наша героиня ощутила, что канонисса Венцеслава готова отпустить её из своих рук.

— Я чувствую, что мне стало легче. Ваши объятия способны совершать чудеса. Но я позволю себе надеяться, что и моё проявление искреннего сострадания смогло хотя бы в самой малой степени смягчить вашу боль.

— О, да, да, конечно же, милая канонисса…

Консуэло и в самом деле также испытывала некоторое облегчение своих страданий, но без понимания причин знала, что оно временно и поверхностно, что настоящие му́ки ещё впереди. И, быть может, это было обусловлено иной любовью, что чувствовала она к Альберту — не любовью матери или той, кою чувствует человек, что провёл всю свою жизнь рядом с иным человеческим существом, будучи привязанным к нему как к собственному ребёнку. В последней форме любви не было памяти о пережитом прежде предательстве и об одиночестве, что, как она была убеждена, стало её неотвратимой судьбой. Тогда наша героиня не могла представить себе свою дальнейшую жизнь, она не думала о ней. Но жизнь неожиданно подарила Консуэло встречу с этим странным, долгое время непонятным ей человеком. И вот, тогда, когда она осознала своё странное счастье — в столь трагичных, ужасных обстоятельствах — так жестоко забрала, отняла у неё то единственное утешение, которым она была готова жить, не внемля горячей, неистовой мольбе оставить его душу на этой земле. С этой расплатой она теперь должна будет жить до конца дней. Её мог простить Альберт — с его милосердной, доброй душой — но не Господь. И именно за это малодушие Он не допустит её в сады Эдема. Она навсегда останется в лимбе — между раем и адом, лишённая возможности быть рядом со своим сердечным избранником и принужденная только смотреть на его прекрасный лик — и это станет её вечной пыткой. Таковы были мысли нашей героини.

Печальный, но полный нежности и одновременно полный какой-то робости взгляд Консуэло, вновь увлажнившийся слезами, непроизвольно скользнул по лицам графа Христиана и барона Фридриха. Их черты озарились каким-то невидимым светом. Они не перестали быть полными тоски, но наша героиня видела, что боль потери теперь не застилала перед ними весь мир.

— Да, и я тоже вижу, что ваши черты уже не так сильно искажает сердечная боль.

На первых ступенях лестницы послышались шаги прислуги. Порпора услышал их первым, но не посмел отнимать у Консуэло и семьи безвременно почившего графа Альберта те мгновения, что продляли неведомые каждому из них доселе благостные чувства.

Когда слуги миновали середину лестницы, то в сторону гостиной обернулись уже все.

Каждый знал, понимал, зачем, для чего сюда идут трое крепких, сильных мужчин.

Доктор Сюпервиль подошёл ближе, чтобы открыть дверь спальни умершего графа, но в этот момент к комнате приблизилась наша героиня и сказала:

— Позвольте мне.

Он в непонимании на мгновение нахмурив брови, посмотрел на Консуэло, но затем пропустил вперёд, впрочем, не отойдя далеко.

Наша героиня открыла дверь и вошла первой. За ней порог спальни, медленно, по причине безотчётного страха, миновала и прислуга, и последний, кто оказался внутри, тихо затворил дверь.