Я помню море (джен)

В боли страшно засыпать, но просыпаться в ней ещё страшнее.

Дни и ночи сливаются в одно.

Я здесь. Но меня нет.

Тело моё неподвижно. Я Дышу. Сердце бьётся.

Сэм и Бэкки несколько раз в день поят меня с чайной ложки. Гладят по волосам.

Сэм говорит «Ты справишься», «я рядом». Он говорит настолько ласково и непривычно, что меня это должно пугать ... Вот только я даже испугаться не могу.

Не могу пошевелиться. Заговорить.

С трудом получается моргать и глотать. Это бесит.

Вернее, должно бесить.

Всё как будто происходит — но не со мной.

Я до сих пор где-то подо льдом. Ни звука.

Ни движения.

Бэкки говорит Сэму, что это пройдет. Две недели, может быть три. Успокаивает меня и его.

Они думали, что я сплю, когда обсуждали, что речь может исчезнуть на неопределенный срок...

Речь нужна живым, но для вынашивания младенцев Святой Системы она не обязательна. Когда я об этом думаю мне хочется умереть. Наверное... но когда Сэм читает мне сказки перед сном и когда Бэкки заплетает мне косы, когда иногда заходит Джулия рассказать как прошел день, мысли о смерти уходят.

Я хочу вернуться. К ним. К себе. Хочу снова сражаться.

Но пока не могу.

Иногда сестра Ребекка приходит не одна. Тогда она говорит чужим, не своим голосом:

— Лихорадка держится. Показатели вируса в крови до сих пор высокие.

Потом, тише:

— Глаза ясные. Она всё понимает.

И ещё:

— Сэм… она слышит. Не сдавайся. Не отпускай. Ты — её якорь.

Он и не сдаётся. Никогда. Не умеет. Как я. Настоящая я.

Каждый вечер он приходит ко мне.

Вид у него усталый. Совсем не тот, каким мы привыкли его видеть

Все эти ночи он спит сидя — иногда на стуле, иногда прямо на полу у моей кровати, склонившись на согнутые руки.

Его серые пижамные брюки мятые, тёмная футболка с выцветшей эмблемой. На щеках — щетина с первой проседью. Под глазами залегли тени, будто отпечатки всех тревог, которые он не может себе позволить разделить.

Но глаза — всё те же. Зелёные. Живые. Упрямые. Острые, как нож.

Когда он садится рядом, я замечаю, что он носит эту усталость, как броню. Не скрывает. Не оправдывается. Просто… держит весь мир на себе.

Когда он рядом, в комнате теплеет. Даже если он просто сидит на стуле и листает бумаги, я знаю — он держит мой мир от окончательного обрушения. Он говорит мне вещи, которые никто никогда не говорил:

— Ты можешь быть слабой. Это не стыдно.

— Я подожду, сколько надо. До конца. Ты слышишь меня, малыш? До конца.

— Ты всё равно самая упрямая, самая отчаянная и моя самая большая головная боль. Не смей исчезать.

...На завтра пришла комиссия.

Сестра Октавия. Брат Натаниэль. От них воняет отвращением.

Я слышу, как Сэм сдержанно, хрипло говорит:

— К 0710 лучше не заходить. Эпштейн-Барр, осложнение на ЖКТ.

Они и не заходят.

Я бы рассмеялась, если бы могла.

Вместо этого — слушаю, как мои… друзья? отряд? семья? — разыгрывают идеальных детей.

Как по нотам. Вижу как наяву построение по стойке смирно. Руки по швам. Глаза в пол.

— Мы не имеем права разочаровать Офицера, — говорит Дженифер.

— Мы молим Господа каждый день даровать нам смирение, — Это Джулия.

Брат Натаниэль говорит с опаской и невольным уважением:

— Вам удалось добиться существенных успехов в поддержании дисциплины, офицер.

— Мои методы нестандартны, но действуют безотказно.

Сэм говорит своим особенным металлическим тоном. Тоном Системы.

Они уходят. Шаги удаляются. Стихают.

Вдруг я слышу звук жестяного ведра, падающего на пол.

Всплеск воды.

Хохот. Сначала тихий, но потом безудержный.

Секунда.

Другая.

И голос Сэма, страшный, но душащий свой собственный смех:

— ЭТА. ФОРМА. БЫЛА. ИЗ ХИМЧИСТКИ. С УТРА... ВЫ... Маленькие предатели…

Хохот ещё громче.

Эллиот:

— Тут так душно, командир. Мы подумали.... И решили.... Что вы были бы не против освежиться, сэр.

Снова взрыв смеха. Пауза.

Хлопок в ладоши.

— Так! Всё! По местам. Контрольная по математике. Сейчас.

— Командир! Мы больны! Это официальное нарушение инструкций карантина!

— Отлично. Значит, вы все два часа после обеда проведёте в постельном режиме. Как послушные дети на карантине. И не пикните.

— Но командир!!!

— Дженнифер, три часа. Марк, если ты не слезешь со шкафа — писать будешь стоя. Дженнифер!! Ещё одно слово — и ты после математики сдаёшь мне ещё и сочинение, а после идёшь в постель. Эллиот, я это слышал. Джулия, убирай книгу и доставай тетрадь.

И клетка снова становится чем-то вроде дома. Вроде семьи, которую почти никто из нас не помнит.

Я хочу к ним.

Я не знаю, кто вылил ведро воды на Сэма, но это должна была быть я.

Вечером он приходит ко мне.

Садится рядом.

— Попробуешь омлет?

Я не отвечаю. Но он держит ложку. Ждёт. Не торопит.

— Я знаю, что ты слышишь. Слышишь и борешься. Чуть-чуть. Ради меня. Ради нас.

Он кормит меня. По крайней мере, пытается.

Приходят остальные. У меня даже получается повернуть голову.

Джулия возглавляет процессию.

— Дети. Хорошо отдохнули во время тихого часа?

— Мы пришли обсудить условия капитуляции, сэр.

Он приподнимает бровь.

— Интересно.

— Вашей капитуляции. Мы провели совещание и предлагаем отказаться от попыток обливать вас водой на неопределенный срок. Взамен на "Звёздные войны" перед сном.

Сэм глубоко вздыхает.

— Марш в спальню. У вас ровно пять минут принять горизонтальное положение. Пока я не передумал.

Снова укол. Чтобы дать моему телу возможность восстанавливаться во сне.

Я хочу встать на ноги. Вернуться в общую спальню. Снова обрести голос.

Но никто не знает, когда это произойдет. И произойдет ли вообще.