Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

Драко остался в Больничном крыле до конца недели, а вышел с рукой на перевязи, злой и, кажется, сам уже недовольный тем, что пожаловался. Люциус Малфой примчался в школу: он рвал и метал, а по слухам даже накричал на директора и декана и пообещал оторвать головы Хагриду и его «твари».

— Молодец, Дракоша, — не сдержался Блейз, и Драко послал его по адресу, от которого я слегка покраснел. Вообще, за выходные я так и не понял позицию Драко: он то радовался, что отец вступился за него, то вдруг начинал говорить, что лучше бы никому ничего не писал.

— Он же нарвался сам! — зло пояснил Гарри. — Хагрид сказал, что гиппогрифы очень гордые. А Малфой оскорбил Клювокрыла.

— Я боюсь, как бы Хагрида не уволили, — пожаловалась Гермиона и сунула мне в руки листовку. Она была размером с обычный лист бумаги для печати. Красочно, в комиксовом стиле нарисованный эльф-домовик в грязной дырявой наволочке вытирал слёзы и пригибался. Над ним нависала дубина. Заголовок гласил: «Ты тоже рабовладелец!»

А более мелким почерком, печатными буквами описывалась тяжёлая участь эльфов-домовиков. Пока я разглядывал листовку, стоя на выходе из Большого зала, к нам подкрался Колин Криви: с новым фотоаппаратом, в компании Джинни Уизли и собственной уменьшенной копии.

— Привет, Альберт! — жизнерадостно воскликнул Колин. — Я видел твои фотографии в газетах и даже сохранил две! Ты так здорово говорил про животных! Мама плакала! А что у тебя за листовка? Это про китов? Нет? А про кого? Да не дёргай меня, Деннис! Альберт, можно я тебе представлю своего брата? Да?! Круто! Это Деннис, мой брат!

Колин тараторил жизнерадостно и очень быстро, наворачивая вокруг меня круги, изучая листовку, ероша брату волосы и уворачиваясь от всех попыток Джинни его остановить.

— Мало мне было братьев! — вздохнула Джинни. За лето она выросла и стала ещё больше похожа на Рона. — Я слышала про затею с домовиками. Можно посмотреть?

— У тёти Мюриэль есть домовичка, — заметила Джинни, — зовут Присли. Она, наверное, умрёт от разрыва сердца, если предложить ей свободу.

— Это потому что она всю жизнь прожила на положении раба! — возразила Гермиона. — Во время войны Севера и Юга многие чернокожие рабы сражались за своих хозяев, но они же не знали никакой другой жизни!

Постепенно вокруг нас собиралось всё больше народу. Подошёл Джастин — он стал таким же высоким, как Блейз, но его кожа покрылась пятнами, буграми и прыщами. Зато улыбка осталась прежней — вежливой, учтивой и дружелюбной. После приветствия он сообщил:

— Следил за твоими выступлениями, Зелёный Принц. Это было здорово. Гермиона, — он кивнул ей, выделяя из толпы, — видел тебя на фотографиях с акции в Нортгемптоншире. Зови в следующий раз, буду рад присоединиться.

Он тоже взял листовку, которая постепенно пошла по рукам, а Гермиона спросила:

— Ты слышал про школьную газету?

— Газета? — вместо Джастина откликнулся Колин. — У нас есть газета? Круто! А где? А я могу предложить им свои фотографии? Как думаешь, Альберт? Гарри, Гарри, а ты как считаешь?

— Сестра рассказывала про газету, — заметила неожиданно подошедшая к нам охотница команды Гриффиндора по квиддичу, Анджелина Джонсон. — Жаль, что её закрыли.

Я давно уже не находился в центре этой толпы. Она всё разрасталась, шумела и постепенно сама собой определила, что газета, конечно, просто необходима. Хаффлпаффец с шестого курса, Седрик Диггори, сообщил, что готов немедленно пойти к директору с предложением. А для первого номера как раз можно взять главной темой положение эльфов, раз уж листовка готова.

— Мой папа издаёт журнал, — вдруг раздался у меня за спиной высокий задумчивый голос. Я обернулся и увидел незнакомую девочку — она оказалась совсем маленькой, худой, с огромными глазами навыкате и копной светлых нечёсаных волос. В ушах вместо серёжек у неё болтались пробки вроде тех, которыми закрывают бутылки вина.

— Вот как… — вежливо ответил я, разглядывая девочку. — Здорово. Что за журнал?

— «Придира». Но ты его не читал, — слегка нараспев ответила девочка. — Надо поговорить с тем мальчиком, возможно, они захотят напечатать статью о правах морщерогих кизляков.

— Кого? — грубовато спросил нарисовавшийся рядом Рон.

— Морщерогих кизляков. Это очень добрые создания, но пугливые.

— Их не существует! — отмахнулся Рон, а девочка возразила резонно:

— Разве то, что ты о них не знаешь, означает, что у них нет прав? — и, повернувшись, ушла прочь.

— Кто это? — спросил я в растерянности.

— Лавгуд. Они наши соседи. Ксено, её отец, такой же чокнутый.

Я, возможно, ещё что-нибудь спросил бы о странной девочке по фамилии Лавгуд, но тут ко мне пробрался Седрик Диггори. Он представился и спросил, не составлю ли я компанию ему, Джастину и Аманде Роллингс с пятого курса Рэйвенкло в походе к директору.

— Нужно, чтобы профессор Дамблдор видел, что это общественная инициатива, — пояснил Седрик строго. Опущу организационные подробности и скажу только, что первый номер газеты «Наш любимый Хогвартс» вышел в начале октября. Седрик занял пост главного редактора, Джинни и ещё человек десять с разных курсов и факультетов вызвались быть корреспондентами. В их число кстати, вошла наша однокурсница Пэнси Паркинсон, которая, вздёрнув курносый нос, заявила: «Не желаю оставлять это в руках хаффлпафцев и гриффиндорцев. СМИ — четвёртая власть!»

Немного забегая вперёд, отмечу, что состав корреспондентов постоянно менялся. Но Пэнси и Джинни оставались на своих местах до конца школы, Дин Томас неизменно рисовал обложки, Колин — единственный человек с камерой на весь замок — сделался незаменимым «честным фотографом». А Джастин неожиданно нашёл себя в роли цензора, и со временем редколлегия по-настоящему оценила важность его работы. Но об этом — потом.

* * *

Записываясь на маггловедение, я почему-то думал, что нам будут рассказывать, как пользоваться телефоном, когда день рождения у королевы, как одеваться, чтобы не выглядеть в мире магглов странно и нелепо. И, кажется, того же мнения придерживались мои однокурсники, вместе с которыми мы ждали начала первого урока.

Профессор Бербидж оказалась приятной женщиной немного младше профессора МакГонагалл, с мягким голосом и доброй улыбкой, одетой в пёструю лёгкую мантию.

Поправив пучок на голове, она обвела нас всех взглядом и сказала:

— Я рада видеть вас всем на своём предмете. На занятиях по маггловедению мы будем говорить о том, как волшебнику ужиться с магглами и оставаться в безопасности, попадая в их мир. Главное свойство магглов — это скорость изменений. Мы в мире магии живём по устоявшимся правилам, а они постоянно их меняют. Всё, что я могла бы сказать вам о маггловской технике и маггловской моде, перестанет быть актуально к тому моменту, как вы выпуститесь из школы. Мир магглов для нас — место, полное опасностей. Но, немного постаравшись, мы можем сделать это место более комфортным для нас и спокойно навещать родных и друзей, не владеющих волшебством, путешествовать в одном воздушном пространстве с самолётами и вертолётами, при этом не нарушая законов магического мира.

«Статут о Секретности» — так называлась первая тема. Я уже знал, что этот документ, который предписывает волшебникам скрываться от маггловского мира, был принят в середине XVII века во времена Кромвеля. Но до сих пор мне не доводилось читать даже отрывки из него.

— У папы есть волшебный летающий автомобиль, — прошептал мне сзади Рон, пока мы слушали пояснения о том, что любое маггловское технические средство, переоборудованное с помощью магии, должно быть зарегистрировано в специальной комиссии.

— Шестой пункт, — продолжала профессор Бербидж, — регулирует положение сквибов. О нём мы будем говорить позднее в конце года, а пока просто обратите внимание на то, что сквибы, хотя и не владеют магией, также обязаны соблюдать Статут о Секретности. И за нарушения их наказывают так же, как и волшебников.

Именно эти слова профессора Бербидж заставили меня снова задуматься о сквибах. Тогда, в поезде, я искренне пожалел Филча, но дальнейшие события отвлекли меня от его проблемы. Теперь я готов был к ней вернуться. Но почему-то я был уверен, что сквибы — не голубые киты, и акции за их спасение дела не решат. Наверное, именно поэтому я ничего не сказал друзьям, а вместо этого написал длинное письмо. Адресовал его Паркеру, но при этом держал в голове, что получателем вполне может оказаться мистер Дженкинс — и не прогадал. Именно Дженкинс прислал мне ответ, в котором сухим канцелярским языком благодарил меня за наблюдательность и нестандартное мышление. Тот же Паркер, отлично осведомлённый о существовании сквибов, никогда не говорил о них начальству. Между тем, начальство считало, что люди, не владеющие магией, но знающие о ней, могут оказаться бесценными помощниками Короны.

«Её Величество лично решила финансировать Общество защиты магорождённых, организацию которого мы уже согласовываем с министерством магии. Также Её Величество просила передать вам благодарность и пожелание благополучия. Да хранит вас Бог», — закончил письмо Дженкинс.

* * *

Мы с Гарри стояли в уголке и разглядывали люк в потолке. Вместе с другими однокурсниками мы ждали начала урока прорицаний и прикидывали, как именно попадём в кабинет. Честно говоря, я не ожидал, что из люка выпадет тонкая серебряная верёвочная лесенка, по которой придётся лезть. Поднявшись по ней, мы оказались в очень странном помещении. Пожалуй, я не назвал бы это классом — скорее уж гостиной. Тяжёлые бархатные шторы погружали всё пространство в полумрак, но его разгонял свет жарко пылающего камина и многочисленных задрапированных ламп. Вместо парт стояли круглые столики, рядом с ними — мягкие кресла и пуфики. Ребята перешёптывались, гадали, где же наш преподаватель, и робели, боясь занимать места.

— Добро пожаловать, — вдруг раздался из тёмного угла приглушённый, отстранённый женский голос, — приятно видеть вас наконец в физическом облике.

Тени шевельнулись, и из них вышла наша преподавательница. Я сразу не нашёлся с аналогией, да и теперь не до конца уверен, как её описать. Гарри после первого занятия сказал, что она похожа на блестящую стрекозу, но, на мой взгляд, ей недоставало проворства и хищности этих красивых насекомых. Во всяком случае, профессор была очень худой и высокой, хотя и сутулилась. Она куталась в тонкую газовую шаль, лицо её больше, чем наполовину скрывали огромные круглые очки, а шею и запястья украшала звенящая бижутерия.

— Садитесь, деточки, — проворковала она, и мы торопливо расселись. Мы с Гарри неловко устроились за одним из столов в углу. Гарри оглядывался с таким видом, словно хотел сбежать. А я подумал, что, пожалуй, мне нравится этот кабинет, пропитанный странным ароматом трав и благовоний, и мягкое кресло.

— Я приветствую вас на уроке прорицания, — продолжила преподавательница, — меня зовут профессор Трелони. Вряд ли вы до сих пор видели меня, я редко покидаю свою башню. Суета и суматоха школьной жизни затуманивают внутреннее око…

Гарри посмотрел на меня выразительно, явно спрашивая: «Какого чёрта?» Я пожал плечами, а профессор Трелони продолжила:

— Вы избрали прорицания, самое трудное из магических искусств. Должна признаться и предупредить вас: я не смогу научить многому тех, кто лишён дара ясновидения. Книги помогают только до определённых пределов, дальше необходима врождённая склонность.

— Хорошо, что Гермионы тут нет, — шепнул мне на ухо Гарри. Я улыбнулся. Действительно, Гермиона питала некоторую слабость к книжным знаниям. А вот Паркер, пожалуй, сказал бы, что книжные знания вообще мало кому способны по-настоящему помочь, если только ты не спешишь превратиться в говорящую энциклопедию.

Профессор заговорила снова, прохаживаясь перед камином.

— Многие ведьмы и волшебники, даже очень талантливые в своей области, не способны рассеять туман, застилающий будущее. Этот дар даётся немногим, — она обвела нас пристальным взглядом и спросила, обращаясь к Невиллу Лонгботтому:

— Не могли бы вы сказать, как себя чувствует ваша бабушка? Здорова?

— Н-н-надеюсь, — пролепетал Невилл.

— Я бы не была так уверена, — заметила профессор суховато и, будто не заметив испуганного лица Невилла, вернулась к объяснению. — В этом году мы будем изучать самые основы прорицания. Первый семестр посвятим гаданию по чаинкам. Во втором — займёмся хиромантией. Между прочим, — она остановилась возле гриффиндорки индийских кровей, Парвати Патил, — вам стоит опасаться рыжеволосых, — девочка начала испуганно оглядываться в попытках найти кого-нибудь рыжего в классе, и успокоилась, не найдя — Рона с нами не было. А профессор продолжила:

— В летнем семестре мы перейдём к магическим кристаллам, если успеем разобраться с предсказаниями по языкам пламени. К сожалению, в феврале занятий не будет из-за ужасной вспышки гриппа. Я сама на неделю потеряю голос.

Я сглотнул слегка нервно, да и все вокруг, пожалуй, кроме Гарри, тоже выглядели впечатлёнными.

— Вот вы, — вдруг профессор взглянула на меня и слегка улыбнулась, — не могли бы вы передать мне чайник? Самый большой, серебряный?

Я встал, нашёл чайник на полке и осторожно принёс профессору. Поставил на её стол — тоже круглый и невысокий, скорее чайный, нежели рабочий.

— Спасибо, дорогой, — улыбнулась мне профессор Трелони и заметила задумчиво: — Ещё до конца учебного года вы будете стараться спасти одну жизнь. Но не преуспеете.

По моей спине прошли мурашки, и я тихо вернулся на место, слушая объяснения краем уха. Пить чай. Смотреть в чаинки. Но что за жизнь я не смогу спасти?!

— Мой мальчик! — вдруг профессор Трелони схватила за руку Невилла. — Пожалуйста, после того как разобьёте первую чашку, возьмите вторую из голубого сервиза. Розовый мне жалко, это мой любимый!

Не прошло и минуты, как раздался звон и чашка разлетелась на мелкие осколки. Мы с Гарри выпили чай, дали чаинкам стечь, как было сказано, и обменялись чашками.

— Что ты видишь? — спросил я.

— Коричневую жижу, — заторможено отозвался Гарри. Я, надо сказать, видел то же самое. Будто бы издалека доносился голос профессора Трелони, которая просила заглянуть за покровы обыденного. Когда-то дедушка шутил про то, что полезно знать, какую руку сломаешь в завтрашний гололёд, но я думал: можно ли узнать, как вообще её не сломать? Должен быть способ!

Хотя было утро, я выспался, позавтракал и чувствовал себя бодро, но меня всё равно клонило в сон. Разводы в чашке шевелились, перетекали один в другой, но не оформлялись в ясную картинку. Надо было сосредоточиться, а я никак не мог. Почему они ползают?

— Хм… — вздохнул Гарри очень громко, я вздрогнул и будто бы проснулся. Чаинки перестали двигаться, превратившись снова в обычную, как сказал друг, коричневую жижу. — Так. У тебя тут… Допустим… — он листал учебник, сонно моргая. — Допустим, что-то вроде облака. И змеи. Ты поругаешься с другом, но ссора приведёт к… Эм… Солнце означает радость. К радости? Твоя очередь.

А я не знал, что сказать. В чашке Гарри были просто чаинки, не складывающиеся ни в какие символы. Я слегка прищурился, пытаясь вернуться в то сонное оцепенение, не то дрёму, не то транс. Я медленно дышал, отгораживался от звуков, и внезапно увидел собаку. Чёрную крупную собаку. Она повернула голову с умными глазами и торчащими вверх острыми ушами, оскалила клыки… И я очнулся.

— Собака, — сказал я и быстро полез в учебник. — Друг? Неожиданный?

— Дайте-ка я взгляну, мой мальчик, — внезапно произнесла совсем рядом профессор Трелони, и я едва не выронил чашку. Она взяла её у меня из рук, повращала её немного и сказала негромко:

— Это сокол. Мой мальчик, у тебя есть смертельный враг. Дубинка… Нападение. Мерлина ради, какая несчастливая чашка! Череп… Опасность в пути… — профессор говорила всё тише, класс прислушивался всё тщательнее. И вдруг она вскрикнула. В тот же миг раздался звук бьющегося фарфора — Невилл разбил и голубую чашку. Профессор упала в кресло и посмотрела на Гарри огромными влажными глазами. — Мой мальчик, мой бедный мальчик… Нет, не стоит говорить, милосерднее промолчать…

— Что там, профессор? — тут же спросил из-за соседнего столика Дин Томас. Понемногу все поднимались, пытаясь посмотреть в чашку Гарри, и профессор всё же сообщила:

— Это Грим.

Кое-кто охнул, прижимая ладони ко ртам. Другие, как я, оглядывались в недоумении.

— Грим, мой мальчик. Огромный пёс, кладбищенское привидение. Это самое страшное предзнаменование. Оно сулит смерть.

Я окаменел. Чёрный пёс, оскаливший клыки… Я видел его.

— Похоже на Грима, — заметил гриффиндорец Симус Финниган, шумный ирландец, заглядывая профессору через плечо. — А с этой стороны больше на осла.

— Да нет, собака! — возразила тихая Дафна Гринграсс со Слизерина.

— Хватит! — вдруг рявкнул Гарри и вскочил с кресла. — Перестаньте гадать, умру я или нет!

Профессор Трелони отпустила нас на этом, и Гарри первым вылетел из класса. Только чудом я успел его перехватить, прежде чем он свернёт совершенно не в тот проход, в который нужно. Я не знал, что сказать. Страх за друга сковывал тело. Я видел пса! Видел! И не мог заставить себя произнести что-то вроде: «Забудь, это всё ерунда!» Но мне следовало бы так поступить.

— Слушай… — сказал я осторожно, — прорицания вовсе не гарантируют, что события свершатся именно так. Это всего лишь вариант. Может… ты заведёшь собаку к концу года? Такую, знаешь, огромную, чёрную. Похожую на Грима, чтобы пугать суеверных дураков.

Вместо того, чтобы развеселиться, Гарри спросил убитым голосом:

— Почему чёрную?

— Что?

— Почему ты так сказал? Чёрную собаку?

«Потому что она была чёрной!» — мог бы ответить я, но вместо этого спросил:

— Хочешь белую? Хаски или маламута?

Гарри не ответил, и на трансфигурацию мы пришли пришибленные и затихшие. Зато Гермиона и Блейз, у которых в то же время была арифмантика, выглядели довольными. Драко, всё ещё с перевязанной рукой, тоже не скалился и не пытался кого-нибудь доставать. Кажется, их всех нагрузили с утра цифрами и расчётами по самое не могу.

— Как там наше светлое будущее? — спросил Блейз и тут же напрягся, будто угадав, что что-то не так. — Не очень светлое?

— Забей, — отмахнулся Гарри и очень настойчиво принялся обсуждать с Роном какую-то квиддичную технику.

— Нам показывали, как считать слоги в простых заклинаниях, — пояснил Блейз, проводив Гарри задумчивым взглядом. — Типа Левиосы. Знаешь, на что больше всего похоже?

— На арифметику? — предположил я.

— На стихосложение. Отпадный предмет!

Я вспомнил те полтора года, когда у меня в учебной программе стояло стихосложение, и содрогнулся. Нет, я могу посчитать слоги и ритм, правда. Просто для всех лучше, если я этого не сделаю.

Никому не пришло бы в голову болтать на уроке у профессора МакГонагалл. Поэтому, зайдя в класс, мы тут же отложили разговоры и погрузились в увлекательнейший рассказ об анимагии — превращении человека в животное.

— Это один из самых сложных разделов трансфигурации, — строго пояснила профессор МакГонагалл. — Попытки научиться анимагии самостоятельно категорически запрещены и очень опасны. А все анимаги обязаны регистрироваться в министерстве магии после того, как пройдут необходимые аттестации.

А потом с лёгким хлопком она превратилась в полосатую кошку с круглыми отметинами, похожими на очки, вокруг глаз. И обратно в сурового профессора. Кое-кто воскликнул, кто-то захлопал, но большая часть класса осталась сидеть тихо. И профессор МакГонагалл спросила резковато:

— Да что с вами такое? Это, разумеется, неважно, но на моей практике ещё не было случая, чтобы превращение в кошку и обратно не вызвало аплодисментов.

Никто не спешил ответить, и тогда, сдавшись, я поднял руку и сказал:

— Дело в том, что у нас был урок прорицаний, мэм.

— Можете не продолжать, мистер Маунтбеттен-Виндзор, мне всё ясно. И кто должен умереть в этом году?

— Я, — мрачно ответил Гарри. Профессор МакГонагалл впилась в него взглядом и заметила прохладно:

— Что ж, мистер Поттер, вам следует знать, что Сивилла Трелони с первого дня появления в школе ежегодно предсказывает кому-нибудь из студентов смерть. Никто, однако, до сих пор не умер. Считайте, это её способ знакомства с классом. Я никогда не позволяю себе говорить плохо о своих коллегах, — она плотно сжала губы, так, что они побелели, — однако прорицания — самая неточная ветвь магических знаний. Настоящие провидцы крайне редки, и профессор Трелони… — она вздохнула, не закончив мысль, хотя всем и так было всё ясно. — Поттер, вы прекрасно выглядите, так что не обижайтесь, если я не освобожу вас от домашнего задания. Но, не сомневайтесь, в случае смерти выполнять его не обязательно.

Её шутка разрядила обстановку, и кто-то засмеялся. Я попытался улыбнуться. В конце концов, в классе у Трелони было душно, я задремал, вот мне и приснилась собака.