Всё, что нельзя отдать (гет)

Дом прятался среди зарослей, будто сам не хотел быть найденным. К нему вела едва утоптанная тропинка, уже покрытая ползучими стеблями, словно сама природа пыталась забыть это место.

Крыша провалилась с одного края, обугленные доски чернели под облупившейся штукатуркой, оконные рамы были пустыми. Дверь висела на одной петле, перекошенная, словно кто-то однажды с силой выбил её снаружи.

Вдоль нижней части стены, прямо у порога, чернел узор. Выцарапанный углём или выжженный — едва различимый, но всё ещё читаемый. Геометрия резкая, ломкая.

Седрик остановился, как вкопанный.

— Нет. Не может быть, — выдохнул он.

— Что это? — спросила Вилл, вглядываясь в знак.

Он не ответил сразу. Лишь медленно опустился на корточки, провёл пальцами по линиям.

— Этот символ… — голос его был глухим, срывающимся, — накладывает ограничение на тех, кто умеет принимать иную форму. Он лишает их возможности обращаться. Это… редкая вещь.

— Магический замок?

— Магический капкан, — горько усмехнулся Седрик. — Он подавляет любую альтернативную ипостась. Всё равно, врождённая она или приобретённая — в его радиусе ты остаёшься только тем, кем был внешне. Остальное просто… отрезается.

Он резко выпрямился и добавил:

— Я думал, эти знания больше нигде сохранились. Я… я сам проверял. Ещё до мятежей я отыскал и сжёг каждый гримуар, в котором он упоминался. Ни один архив, ни один маг больше не знал об этом. И уж точно не в такой глухомани.

— Седрик, а что если он появился здесь раньше? — медленно произнесла Вилл.

Седрик молчал.

Он смотрел на символ, как на лицо призрака. Словно с каждой минутой этот знак становился для него всё более личным.

— Так вот как они собирались бороться с засухой… — прошипел он. — Вот зачем им был нужен маг!

Он схватил с земли камень и с силой ударил по выжженному символу. Ещё раз. И ещё.

Затем ринулся в дом и с жадностью принялся разгребать обугленные балки, перелопачивать обломки мебели, будто там могло уцелеть что-то важное.

Вилл осталась у порога. Она смотрела на место, где был знак, а теперь остались лишь искрошённые угольные следы, растёртые по обугленной стене. Но взгляд будто всё ещё видел его. Словно в этом изломанном узоре зияла дыра в самой ткани мира. Сердце стучало где-то в горле.

— Мы должны найти этого мальчика. Я смогу… только я смогу ему помочь, — донёсся изнутри голос Седрика, сбивчивый, сорванный.

— Погоди…

— Должна быть зацепка. Вещь. След. Что угодно. Я так это не оставлю!

— Седрик, — Вилл сглотнула. Воздуха будто не хватало. — Они сказали… это случилось двадцать лет назад.

В её голове что-то щёлкнуло. Пазл, который они так упорно собирали, вдруг сам встал на место. И за этой мнимой завершённостью зиял тонкий разлом. Трещина. Будто под этим миром всё это время дышало нечто другое. Настоящее. И оно рвалось наружу.

Вилл чувствовала это всем телом. Правда стояла на пороге. И она была уже слишком громкая, чтобы заглушить.

С самого начала всё вокруг них — замок, его обитатели, всё их путешествие, древний храм в лесу — было иллюзией, красивым мороком, туманом из мечт и воспоминаний. Сладким, манящим утопиться в нём, быть полностью поглощёнными в этой неге забытья. Красивой ложью.

Все странности, несостыковки и пробелы в памяти вдруг обрели смысл. Вилл сомневалась, что истина принесёт им покой. Но знала наверняка: единственный выход — это выпустить её наружу.

— Седрик…

Он не ответил.

Он всё ещё что-то искал. В этом пространстве. В этом доме. В этом снежном шаре, который прямо сейчас трещал на глазах, и который он отчаянно пытался сохранить. Собрать. Склеить этот уютный, светлый мир, который сам же и выстроил — из воспоминаний, из боли, из желания, чтобы хоть где-то всё было правильно. И защитить самую его сердцевину.

В его взгляде ясно читалась безнадёжная жажда верить, что если держать достаточно крепко, то ничего не рассыплется.

Вилл чувствовала, как по щекам потекли слёзы. Она осознала с абсолютно жестокой ясностью, что прямо сейчас может помочь ему забыться. Взять Седрика за руку и уйти отсюда вместе. Закрыть эту дверь. Запечатать дом. Заблокировать выход. Провести расследование, которое никуда не приведёт. Пообещать себе и ему, что однажды они доберутся до истины, но на самом деле просто жить дальше, как будто всё, что здесь произошло, было всего навсего дурным сном. И в какой то момент это место просто растворится и исчезнет в глубинах памяти.

Это был бы такой желанный и притягательный побег.

Сердце болезненно сжалось. Вилл не верила, что сумеет, что выдержит то, что нужно было сделать на самом деле. И почти позволила себе отступить. Но перебороть себя саму помогло лишь одно: Седрик заслуживал правды. Как и она сама.

Она сделала шаг вперёд. Подошла к нему. Обхватила его лицо руками. Осторожно, как будто боялась, что он растворится.

В его фиалковых глазах дрожала растерянность — незащищённая, искренняя, словно он сам не знал, что делать со своей уязвимостью.

По щекам Вилл катились слёзы, горькие и горячие. Голос дрожал:

— Пожалуйста… остановись.

Она набрала воздуха, впитывая эти последние мгновения целиком. Чтобы запомнить его таким, отпечатать в памяти так сильно, чтобы это живое воспоминание перекрыло любые другие, что могут обрушиться на них сейчас.

— Седрик… — она печально улыбнулась, искренне, как никогда, — ты же уже знаешь ответ. Просто расскажи это. Ради себя самого. Расскажи. Не мне. Себе. Чья была эта семья? Что это за мальчик? Кто выжил в пожаре в этом доме?

Он медлил. Покачал головой, словно пытался выбросить её слова обратно наружу. Брови нахмурились. В выражении лица мелькнуло что-то смутно знакомое, что она видела раньше… не здесь, а там. Но это продолжалось всего мгновение, затем его лицо снова потеплело. Он накрыл её ладони своими — осторожно, бережно. Сжал.

— Это был я, — тихо проговорил Седрик.

И мир вздохнул. В руины влетел вихрь. Комната собиралась заново: стены, мебель, занавески, ваза с цветами, книжка на столе. Как будто иллюзия попыталась отмотать назад. Вернуть то, что уже не удержать запечатанным.

В кресле сбоку от них сидела женщина с длинными светлыми волосами. У неё на коленях устроился мальчик. Они вместе рассматривали книжку с картинками.

— И так, маленький Талин и вернулся из леса домой, к маме и папе, — прочла женщина. Её голос был тёплый и ласковый.

Мальчик задумчиво обводил пальцем буквы, запоминая.

— Мама, скажи, а почему мама Анники не читает ей сказок? Я спросил, какая её любимая книжка, а она сказала, что не знает, что это такое.

— Она наверняка рассказывает ей сказки, просто по памяти. Из своей головы.

— А почему?

— Потому что… не все люди умеют читать, Седрик. Лучше не болтай об этом с другими детьми, договорились?

Мальчик вскинул взгляд.

— А зачем это скрывать?

Женщина улыбнулась и растрепала его волосы.

— Просто не всем стоит знать, кто что умеет.

Они растаяли в воздухе. Пейзаж слегка изменился. Снова был день и за окном сквозь кружевные занавески светило полуденное солнце.

Теперь женщина стояла у окна, тревожно всматриваясь куда-то. Дверь распахнулась и в неё влетел тот же мальчик, но в облике змея. Он был весь чумазый, в колючках и листьях, но его явно переполнял восторг.

— Мама-мама, ты видела? У меня всё-таки получилось! Мы столько тренировались в лесу, и ничего не выходило! А сейчас я чуть не свалился с дерева и… раз! Обернулся и смог зацепиться хвостом!

Женщина бросилась к нему, прижала к себе. В глазах была тревога.

— Седрик, я же строго-настрого тебе запретила пробовать превращаться где-то кроме леса. Тебя никто не видел?

Мальчик помотал головой.

— Да! Это случилось за домом. Там точно никого.

— Хорошо.

— А почему, мы не можем им рассказать? Ты сама говорила, что врать нехорошо. Почему мы прячемся от людей? Они могут испугаться, потому что не читали книжек, да?

Женщина улыбнулась, растрепав волосы на голове у сына.

— Да, можно сказать и так.

Затем она отпустила его и двинулась в соседнюю комнату. У самой двери остановилась.

— Ты пока не можешь обернуться обратно, да?

Мальчик кивнул.

— Тогда… посиди пока в чулане, ладно? На всякий случай.

Сквозняк сдул золу с обугленной дверцы в чулан. Пыль шепталась. Стены дрожали.

Пальцы Седрика сильнее сжали руки Вилл. Она взглянула на него, чувствуя, что они увидят дальше.

Следующий отрывок был расплывчатый, словно сорванный с плёнки. Обрывки звуков, треск пламени и пульсирующий гул, как от магии, которой слишком много.

Кто-то с яростью колотил в стены.

— Мы так и знали, что это вы! Поэтому на полях засуха! Это всё вы, наги! Вы отравляете воду в колодцах! Прогоняете облака!

Голосов было много. Они сплетались в одно — ревущее, глухое, тяжёлое, как вал огня. Ткань иллюзии дрожала. Трещины змеились по стенам окружающей реальности. Они не восстанавливали сцену — они её разрывали.

— Перевёртыши теперь не смогут обернуться! Без хвостов, без клыков — вы такие же, как мы! Слабые!

Иллюзорный Седрик съёжился в чулане, застрявший в обличье маленького змея. Сквозь приоткрытую щель было видно, как женщина присела перед ним на корточки. Положила руки ему на плечи. Её ладони слегка дрожали.

— Сиди тихо-тихо, как мышка, договорились?

Голос был ласковым. Слишком ласковым, как будто удерживал её саму от паники.

— Они пришли из-за меня? Это всё я виноват?

— Маленький мой, — она прижала его к себе, целуя в макушку, — ты ни в чём не виноват. Просто… когда люди что-то не понимают — они боятся.

И она боялась тоже. Он чувствовал это всей кожей, каждой чешуйкой.

— Сиди тихо. Что бы ни случилось. Обещай.

Она последний раз обняла его и исчезла где-то наверху.

— Это какая-то ошибка! Мы обычные люди!

Мальчик забился в угол, обвивая себя собственным хвостом. Закрыл уши дрожащими лапами, но звук всё равно прорывался сквозь ладони. Треск. Грохот. Крики.

В настоящем всё рушилось. В воздухе кружил не только пепел, но и светящиеся клочки реальности — изломанные, как разбитые зеркала. Они вспыхивали и гасли, обнажая комнату, разрушенную мебель, всё то, что когда-то было домом и никогда им уже не будет.

Стук копыт был оглушающим. Почти такой же громкий, как кулаки, бившиеся в двери той ночью.

Мальчик-змей, измазанный золой, весь в ожогах и ссадинах скорчился в углу разрушенного дома. Он навострился, вслушиваясь приближающийся топот.

Всё вокруг расплывалось, пульсировало, дышало не в том ритме. Воздух будто плавился, мир подёргивался помехами, как плохо настроенное зеркало.

Карета остановилась перед руинами. С её подножки, прямо сквозь разрывы в ткани пространства, спрыгнул мальчик с серебряными волосами. Он был одет в дорогой, сверкающий костюм. Юный принц с надменно вздёрнутым подбородком выглядел совершенно чужеродным для такого места.

Он шагал прямо сквозь трещины в реальности, будто не замечал, как вихрь света и теней ломает фон позади. Будто всё было ему подвластно.

Позади него испуганно запричитала гувернантка:

— Ваше высочество, нельзя! Это… это же…

Принц не обернулся. Он опустился на корточки прямо перед затаившимся существом, равнодушно посмотрел в золотые глаза с вытянутыми вертикальными зрачками.

— Они больше не посмеют называть тебя чудовищем, — сказал он негромко. — Поехали.

Мальчик-змей не двинулся. Только впился когтями в землю, вжимаясь глубже в щель между обгоревшими балками. Его взгляд метался, выискивал ловушку.

А вокруг… Деревянные стены окрестных домов трещали. Плети терновника сползали с крыш, стены лопались, как изношенная ткань. Фрагменты реальности сыпались вниз — и медленно поднимались обратно, как будто заело механизм.

Принц склонил голову набок. Прищурился.

— Ты человеческую речь понимаешь?

Мальчик-змей едва заметно кивнул.

— Тогда решай, — принц протянул ему руку. — Терпеть не могу ждать.

Седрик осторожно, почти не веря себе, вложил свою когтистую, чешуйчатую руку в протянутую ладонь.

— Он едет со мной, — сказал принц, обернувшись.

И мир, подчинившись, отступил перед этим приказом.