О дворцовом заговоре (джен)

…Толя видел, что в щель между дверью и порогом пробивается свет, но долго боялся постучать. Не то чтобы страшился отрицательного ответа, но само воспоминание о ледяном презрении в серых глазах нагоняло робость. Он несколько раз заносил руку для стука, несколько раз зачем-то трогал ручку двери, несколько раз прошёлся почти по всему коридору, чувствуя, как ладонь от волнения становится мокрой, и боясь, что расплывутся строки. Потом, представив, как Хаурун в тишине своей комнаты сидит и ждёт, сто раз уже успев раскаяться, что написал записку, и сто раз понадеяться, что она изменит его судьбу к лучшему, — потом всё-таки постучал.

Вначале ответа не было, но потом спокойный голос спросил:

— Кто там?

У Толи от испуга пересохло в горле, но, сглотнув, он сумел сказать:

— Менестрель его величества!

Через секунду в замке повернулся ключ. «Тоже запирается», — успел подумать Толя, прежде чем Люциус открыл дверь. Он ожидал услышать резкость в голосе министра, но тот произнёс просто и едва ли не мягко:

— Добрый вечер, господин менестрель.

— Добрый вечер, ваше сиятельство, — робея с каждой секундой, пролепетал Толя, не смея поднять взгляда: вдруг Хаурун прав и министр по глазам действительно может прочитать самые сокровенные мысли?

— Его величество шлёт вам записку и просит ответить как можно скорее…

Менестрель с удивлением и досадой увидел, как дрожит протянутый листок в руке, и попытался совладать с собой, но получилось плохо. Люциус взял у него записку, и Толя опять машинально отметил два тяжёлых перстня. Министр посторонился:

— Прошу вас. Я отвечу немедленно.

Толя вошёл, лихорадочно оглядывая кабинет и думая в первые же секунды выделить опасность среди повседневности, но ничего опасного найти не смог. У стены стоял массивный дубовый стол, заваленный бумагами и огрызками перьев, в середине комнаты — ещё один, на котором лежали ещё бумаги, распечатанные письма, несколько книг. Окно было завешено чёрной бархатной шторой. Горели свечи в трёх канделябрах: двух настенных над письменным столом и одном на столе.

— Прошу вас, садитесь. — Люциус указал менестрелю на стул, сам сел на своё место, развернул листок. Толя случайно взглянул на противоположную стену: там висела единственная в комнате картина, на которой были изображены трое детей — хрупкий подросток с книгой в руках и мальчик и девочка примерно лет пяти, смотрящие на своего товарища. Взгляд менестреля опустился ниже, на второй стол, и внезапно Толя вздрогнул, углядев, наконец, настоящую опасность. Среди писем и книг на столе лежал хлыст. Хорошо ещё, что не настоящее оружие! Впрочем, не думал же он, что во дворце можно быть беспечным?

Менестрель медленно поднял глаза на министра, боясь встретить ответный взгляд, но Люциус читал письмо, вернее, перечитывал его уже наверняка в десятый раз. Толя почувствовал, как заныли шрамы на спине, и уставился в пол, решив больше ничего не разглядывать. Он не шевельнулся даже тогда, когда министр протянул руку к перу.

Ответ был совсем коротким, не длиннее, чем просьба. Люциус свернул листок по сгибам и протянул Толе, который поспешно встал, ожидая, когда его выпустят. Министр проводил его до двери, повернул ключ в замке.

— Доброй ночи, господин менестрель.

— Доброй ночи, ваше сиятельство… — Толя нечаянно встретился с ним взглядом, но испугался не спокойного выражения в серых глазах, а того, что посмел посмотреть. Не дожидаясь, пока министр закроет дверь, он бросился прочь и нёсся не останавливаясь до самой комнаты короля.