Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Как и наш уважаемый читатель, слуги без лишних слов знали, понимали, что безутешная Консуэло останется в спальне своего возлюбленного до последней минуты, чтобы видеть всё, что они будут делать с ним — но не могли побороть в себе стремление совершить необходимое как можно быстрее.

Однако одновременно всё тот же суеверный страх в течение нескольких мгновений не давал им начать то, зачем они пришли сюда.

И наша героиня не торопила их. Она стояла и смотрела на Альберта так, что, казалось, готова находиться здесь вечно. И это было правдой.

Но наконец прислуга нашла в себе силы приступить к тому, что было ей поручено.

Один из мужчин обошёл постель там где было изголовье, и, когда он оказался с другой стороны, то, затем, чтобы третий человек мог снять с умершего графа рубашку, ему вдвоём с другим слугой пришлось привести тело молодого графа в сидячее положение.

Голова Альберта беспомощно опустилась вниз, а длинные тёмные волосы закрыли лицо. Но в это мгновение наша героиня ощутила безотчётный страх и трепет, отразившиеся во взгляде, дыхании и незаметной дрожи всего тела — ей показалось, что её возлюбленный сейчас поднимет голову, откроет глаза и посмотрит на неё, и во власти этого чувства — словно под каким-то зловещим гипнозом — Консуэло не могла отвести взгляда от своего избранника.

«Это просто нервное. Я очень ослаблена — этим всё объясняется. Ведь, несмотря на свои верования в духов и призраков, я знаю, что он не оживёт — таких чудес не бывает. Но как бы мне хотелось… Но я видела его агонию, слышала, что его сердце не бьётся, доктор констатировал смерть — так что же ещё нужно мне? Господи, помоги мне очнуться от этого морока и наконец отпустить душу Альберта в Эдемский сад, пребывание в коем заслужил он своими делами, своей жизнью, тем, каким человеком он был… Этот мир — не рай, и, быть может, моя мысль кощунственна, но земная юдоль — не место для такого чистого и хрупкого сердца… Господи, какие же богохульные, преступные мысли посещают меня!.. Всевышний, прости меня — я сама не понимаю, о чём думаю. Но мне совершенно ясно одно — я должна отпустить Альберта в горние выси — чего бы мне это ни стоило — ведь так его душа перестанет мучиться, находясь между небом и землёй — а я верю в то, что души наших любимых и любящих нас ощущают связь с нами всегда, и, чувствуя нашу невыносимую боль, сострадают нам и, осознавая, что не могут сделать уже более ничего — терзаясь ещё сильнее, льют невидимые слёзы. А я невыразимо люблю его и желаю ему только блаженства рядом с Тобой, у Твоего престола, под Твоим неусыпным крылом, под Твоей рукой, готовой защитить от пролетающих мимо приспешников Сатаны — так помоги же мне хотя бы не предаваться иллюзиям и тщетным, глупым, пустым бессознательным надеждам. Да, мне не на что больше надеяться, но я должна пережить это. Пусть эта ночь излечит меня».

Консуэло на мгновение отвела взгляд от тела Альберта, и, на мгновение закрыв глаза, совершила над собой усилие, дабы прогнать непрошеные мысли и чувства и вновь устремила взор на земной облик своего избранника.

Взгляду её постепенно предстали плечи и руки её любимого человека, казавшиеся теперь ещё более тонкими и хрупкими. Страх нашей героини постепенно исчез, и весь его земной облик — худое, полунагое тело, длинные волосы, разметавшиеся по плечам, безвольно опущенная голова, закрытые глаза, бледное лицо — теперь напоминал ей Иисуса Христа, только что снятого с креста.

«А ведь это почти так. Порой мне кажется, что ты — Его воплощение. Ты претерпел невыразимые муки, и в свои последние минуты ты обращался к Создателю. Но я не знаю, испытывал ли ты боль, как Сын Божий. Мне так хочется верить в то, что это было не так. Быть может, когда мы встретимся там, на небесах — ты расскажешь мне об этом — мне так хочется это знать... Но, если ты не захочешь этого сделать — я всё пойму и обниму тебя. И одно я знаю точно — больше физической боли в твоей жизни не будет никогда. Но пусть же и твоя душа не болит за меня — я найду в себе силы пройти через этот кошмар и жить дальше. Во имя тебя, во имя нашей будущей встречи друг с другом и моей — с Создателем — что могут не состояться, если Господь узрит, что я не хочу овладеть наконец своим духом. Я должна верить в то, что Он позволит мне быть рядом с тобой — хотя я и не знаю, чем смогу искупить свой грех. И, если этой надежде суждено умереть, то пусть она умрёт вместе со мной.»

— Осторожнее, умоляю вас… — эти слова вырвались у нашей героини тогда, когда слуги укладывали тело её избранника обратно на постель. — Прошу вас, не спешите так. Я прошу вас проявить должное уважение к… — тут Консуэло осеклась.

Она не знала, как перед слугами ей назвать Альберта. Наша героиня не могла произнести слова́ «возлюбленный» или «избранник» — сейчас, когда Консуэло вновь удалось немного прийти в себя — они справедливо казались ей слишком интимными, сокровенными, не предназначенными ни для кого, кроме того, кто так рано покинул этот мир.

— Я знаю, что вы испытываете невольный страх перед… перед молодым графом, и сейчас не время, чтобы осуждать вас и приводить доказательства, почему это не имеет под собой оснований. К тому же, меня учили уважать любое мнение. Но… всё же… Этот человек свят, — было последней фразой нашей героини.

Консуэло даже сделала несколько шагов навстречу слугам, но, понимая, что всё равно не сможет оказать им никакого содействия — вновь отступила назад.

— Пани Консуэло, мы делаем всё возможное, мы стараемся как можем, и мы также ни в коем случае не хотим сделать… — они также не знали, как назвать своего умершего господина перед этой молодой женщиной, что так свято и беззаветно любила его, — …усопшему графу Альберту ничего плохого… У нас нет причин желать ему зла.

Слуги понимали, что их несколько торопливые действия внушают нашей героине беспокойство, и им в конце концов едва удалось в некоторой степени овладеть собой, и тем самым волнение Консуэло если не утихло совсем, то стало таким, что она могла сдерживать его, не проявляя словесно. К тому же, наша героиня понимала, что это будет почти бесполезно.

Но главными причинами переживаний нашей героини всё же были досада и злость на то обстоятельство, что она физически, в одиночку не могла справиться с тем, что сейчас совершали с земным обликом её любимого человека, не могла помочь им — потому что сама была слишком маленькой и хрупкой для такой работы, и таким образом не имела возможности непосредственно участвовать в этом, но могла лишь наблюдать, не в силах повлиять ни на что.

Когда слуги вновь уложили тело Альберта на кровать — один из них приподнял спину умершего графа, поддерживая одновременно голову, а второй — ноги, взяв их под коленями — чтобы третий смог снять штаны.

Увидев земной облик возлюбленного в полном обнажении, в первые мгновения Консуэло инстинктивно отвернулась и опустила глаза.

«Да, это следствие того, что у меня никогда не было… с Андзолетто… Но я не должна ничего стыдиться — ведь я взрослый человек, и знаю, как внешне устроены мужчины. Что же постыдного и запрещённого может быть здесь? Ведь это естественная природа человека. И, к тому же — ведь это — мой любимый. Я должна помнить, что не совершаю никакого греха. А даже если бы хотела — то уже не смогла бы.»

Вскоре она нашла в себе силы поднять взгляд и уже не испытывала столь сильного смущения, благодаря чему смогла смотреть на Альберта, почти не совершая усилий. И смотрела Консуэло тогда лишь в его закрытые глаза.

Двое слуг, помня о словах нашей героини, как можно медленнее и осторожнее — первый — поддерживая спину и одновременно голову, а второй — ноги — подняли тело умершего графа и понесли в сторону выхода из спальни.

— Я открою вам дверь, — проговорила наша героиня и взялась за ручку.

Все трое мужчин понимали, как тяжело физически и душевно даются Консуэло все слова и действия. Они искренне — хотя и по-своему — сочувствовали ей, но не знали как выразить это.