Я помню море (джен)

Я хотела вернуться в общую спальню, хотела вернуться на занятия и ночные тренировки. Мысли об ужах, которые только и ждали как мы подбросим их сёстрам, не давали мне покоя.

Я жаждала войны.

Сестра Ребэкка делала мне анализ крови каждые два дня. Гемоглобин всё ещё был низкий. У меня всё ещё кружилась голова, я мало пила, а ела и того меньше.

Сэм запретил.

Со мной занимались отдельно. Чаще — он. Иногда — другие командиры. Мне принесли краски и альбомы чтобы я могла рисовать.

Весна вступала в свои права даже в "Эдэме".

Однажды утром я не выдержала. Выбежала на лужайку перед коттеджем босиком. Я потеряла сознание через пятнадцать минут.

Сэм принёс меня обратно. Он не был зол.

Он был в холодном бешенстве.

— Что мне с тобой делать?, — спросил он философски, — привязать к кровати? Отправить в общий лазарет? Лишить тебя книг и рисунков? Всё сразу?

Он наклонился ко мне, поднял мой подбородок и заставил смотреть себе в глаза, хотя прекрасно знал, что я это ненавижу.

— Ещё одна подобная выходка, Мэри, ещё один трюк с лекарствами или анализами... Я поставлю тебя на ноги, а потом ты у меня неделю не сядешь. Я ясно выражаюсь?

Я мрачно кивнула.

Невольно я становилась свидетелем разговоров командования. Отчёты, снабжение, поставка еды лучшего качества для детской столовой. Волнения по всей стране.... Какой стране? Мы учили географию, но понятия не имели, где находимся.

Шла война. Система хотела превратить нас в свои орудия. Восстание нас оберегало изнутри.

За два года они научили нас не только писать, читать и считать. Они научили нас тому, что мы несмотря ни на что — дети.

Я впитывала всю информацию не только потому, что искала приключения.

Просто внутри всегда что-то двигалось, толкало — не руками и не словами, а странной жаждой.

Моё тело снова училось жить заново. Мысли вновь становились быстрыми. А звуки приобретали цвет и вибрацию.

Не просто шум. Не просто шаги. А фрагменты. Частицы чужой реальности, как стекляшки от разбитого окна: острые, блестящие, тревожные, манящие.

Той ночью я не могла спать.

Было слишком тихо и слишком громко одновременно.

Я притворилась спящей и смогла избежать ненавистного укола.

Дверь в кабинет была приоткрыта.

Там были Сэм и сестра Ребекка.

Голоса — приглушённые, но чёткие.

— …двадцать. Только двадцать, — сказала Ребекка. — Это максимум. Мы можем провести их через периметр, и это ещё не всё. Организовать трансфер. Прикрытие. Это всё, что командование может нам дать на данный момент. И это займет время. Минимум три месяца.

— А остальные? — голос Сэма был низким, ровным, но в нём была сдержанная ярость. — Дети — не числа. Я — не Система. Я не устраиваю селекции.

— Ты должен. И ты знаешь это.

— В тот проклятый день, когда всё началось, они тоже выбирали, Бэкки. Кого-то застрелили на месте. Кого-то сожгли в собственном доме. Целые семьи. Нас решили забрать. На разных пикапах. Меня в одном. Шири и детей в другом. Потом они сделали выбор, что Шири, Ариэль и Кфир умрут, а меня решили обменять на своих военнопленных. Ты знаешь. Ты тоже была там.

Я затаила дыхание. Такой боли в его голосе я ещё не слышала.

Его голос кровоточил.

А у меня кровоточило всё внутри вместе с ним.

Я прижалась к стене, пальцы сжали край пижамной кофты, и я присела на корточки.

Глаза расширились.

Дыхание сбилось.

Мой взгляд метался от пола к двери и обратно. Я не хотела слушать. Но не могла по-другому.

— У нас есть максимум пол-года, Сэм. Или мы выведем первых двадцать… или никого.

Тишина. Треск лампы. Лёгкое постукивание пальца Сэма по столу.

Я точно знала это движение — он делал так, когда думал о чём-то в чём не мог признаться никому.

— Я выбираю жизнь, — наконец сказал он хрипло — Они не цифры. Они… мои. Все.

Эти слова впились в грудь.

Мои.

Он сказал "мои".

Но двадцать — это не все. Это не… все.

— Джулия не подойдёт, — сказала вдруг Ребекка. — Её здоровье... нестабильно. Она может не выдержать переезд. Мэри если не восстановится полностью — тоже.

Я не вздрогнула.

Просто замерла. Внутри что-то застыло — как вода перед тем, как стать льдом. Я не злилась. Не плакала. Только медленно обняла себя за плечи и уставилась в пол.

"Нестабильна."

"Слишком много подозрений."

"Не подойдёт."

Но он... Он скажет что-нибудь?

Сэм молчал долго. А потом:

— Я не выброшу Мэри. Ни за что. Джулия перейдет под твою опеку и ответственность, Ребэкка. Это приказ.

— Разумно. Она сильнее чем кажется. Я обучу её всему, что умею сама. Она — не солдат, но в ней есть нечто не менее ценное. Она — ещё один ключ к спасению остальных. Я обещаю.

— Не подведи меня. И её.

— Есть, Командир.

Я тихо поднялась, ни звука — пальцы всё ещё на стене.

Заползла под одеяло, лицом к стене. Глаза открыты, но ничего не видят.

Я не скажу, что слышала это. Никому.

Всю ночь я прокручивала в голове только одно:

"Двадцать."

Сэм так и не пришел спать в эту ночь.

Прошла неделя.

На этот раз я сделала это почти идеально.

Почти.

Сначала убедила сестру Ребэкку, что выгляжу прекрасно.

Учитывая, что она дважды пыталась перемерить мне температуру, это был почти подвиг.

Потом изобразила аппетит во время завтрака. Хотя овсянка — это не еда — это месть.

Потом пришла в класс. Сама.

Хотя ноги всё ещё дрожали как желе из столовой на прошлой неделе.

Ну а потом…

Потом я опять упала.

Нет, не громко.

Изящно.

Даже артистично.

Ну ладно, с грохотом.

Сэм подскочил быстрее, чем я успела сказать "я в норме", и через секунду уже нес меня на руках как какую-то принцессу. Хотя я же — шторм. Цунами. Принцессы не дерутся и не бросаются стульями.

— Я В ПОРЯДКЕ! — ору я ему в ухо.

— Молчи, — отвечает он.

— Командир, серьёзно, я могу стоять! Ну, почти!

— Молчи!!

Его челюсть сжата. Глаза сверкают. Он заносит меня в кабинет, сажает на койку, а сам начинает что-то искать в ящике.

— Что я тебе обещал, Мэри?

Я молчу.

— Ну?!

— Что ещё один раз и я не сяду неделю, — отвечаю нехотя.

— Я когда-то нарушал свои обещания?

Он вздыхает. Садится рядом.

— Ты меня пугаешь, Мэри, — говорит он наконец. — А я это не люблю.

— Но я живая! Ты же сам говорил, что злость — это хороший знак!

Он разворачивается. Медленно. Очень. Медленно.

— Хочешь вернуться в карантин?

— Не очень.

— Хочешь возобновить курс уколов в твою задницу, которая отчаянно ищет неприятности?

— Ещё меньше.

— Тогда почему ты, чёрт тебя возьми, пытаешься выйти в бой, когда твоя координация хуже, чем у Марка, когда он влез в кастрюлю с супом?

— Я проводила научный эксперимент! — говорю я слишком громко.

Он закатывает глаза и смотрит на меня так, как умеет только он. Как будто он любит меня, но я свожу его с ума до такой степени, что ему проще меня убить.

— Мэри, я понимаю. Ты хочешь доказать, что ты сильная. Но мне не нужно, чтобы ты была сильной сейчас. Мне нужно, чтобы ты была живой. Это не одно и то же.

— Я и живая, и сильная, — бурчу я.

— Я потеряю голову, если ты снова отключишься на моих глазах. И если ты навредишь себе… я точно стану тираном, и это тебе не понравится. Я не шучу, Мэри. Я предупреждаю тебя во второй раз. И в последний.

Он серьёзен. До мурашек.

Я отвожу взгляд.

— Мне просто страшно, что если я не буду с вами — что-то произойдёт. Я не успею. Я снова… останусь снаружи.

Он обнимает меня. Сильно. Целиком. Как будто собирает меня обратно по кусочкам.

— Ты уже внутри. Навсегда. Я тебя не оставлю.

— Даже если я выкину ещё какую-нибудь глупость?

— Даже если ты выкинешь Эллиота в окно.

— Серьёзно? — оживляюсь я.

— Нет. Тогда — выдеру обоих. Не разбираясь кто начал первым.

Он укладывает меня под плед, а сам садится в кресло.

— Командир?

— Да, чудовище?

— Я бы тоже тебя выбрала. Даже если бы можно было уйти и бросить всё позади.

Он не отвечает. Только чуть-чуть кивает. Но я вижу — глаза у него блестят.

Значит, мы всё-таки оба живы.

Значит, будем сражаться.