Альфи (гет)

Августовская ночь в Хогсмиде была прохладной и тихой. Воздух, ещё не успевший остыть после душного дня, пах мокрым камнем, пылью с проселочной дороги и сладковатым дымком из трубы «Сладкого королевства». Фонари на почти пустынных улицах отбрасывали на булыжник длинные, дрожащие тени. Идеальное время для того, чтобы сбежать.

Тень под аркой, ведущей к замку, шевельнулась, оторвалась от стены и бесшумно поползла по дороге, сливаясь с другими тенями — от забора, от скамейки, от одинокого придорожного камня. Движение было плавным, почти жидким. Ничего необычного, если бы не одно «но» — эту тень никто не отбрасывал.

В переулке за «Кабаньей головой» тень остановилась, замерла на мгновение, а затем из неё, словно из чёрной воды, поднялась фигура. Невысокий, щуплый мальчик лет одиннадцати-двенадцати, с бледным, осунувшимся лицом и тёмными кругами под глазами, которые даже летний загар не мог скрыть. Растрёпанные пепельные волосы были стянуты в высокий хвост, из которого выбивались непослушные пряди. На нём была простая тёмная мантия без каких-либо нашивок. Альфи Дамблдор отряхнул несуществующую пыль с рукава и, сунув руки в карманы, быстрым шагом направился к «Кабаньей голове».

Дверь в паб скрипнула, пропуская его внутрь. Воздух здесь был густым, как бульон, и состоял из десятков составляющих: кислый запах просроченного эля, сладковатый дымок трубок, аромат жареной баранины, пыль и под ней — едва уловимый, но стойкий запах магии. Старой, приземлённой, не такой яркой и чистой, как в Хогвартсе, но от того не менее настоящей.

За стойкой, полируя мутный стеклянный бокал грязной тряпкой, стоял Аберфорт Дамблдор. Его борода, ещё более лохматая, чем у брата, тряслась в такт его движениям. Он бросил на вошедшего быстрый, оценивающий взгляд из-под густых бровей и фыркнул.

— Опять ты. Или это мне уже галлюцинации от этого пойла являются? — его голос прозвучал хрипло, будто пропущенный через тёрку.

— Я настоящий, — коротко бросил Альфи, плюхаясь на табурет у стойки. В пабе было почти пусто — лишь пара стариков в углу тихо перебрасывались картами, да кто-то громко храпел, уткнувшись лицом в стол. — Можно... обычное.

Аберфорт отложил бокал, достал из-под стойки невзрачную бутылку без этикетки и налил в грубую глиняную кружку мутноватой жидкости, от которой в воздухе сразу же поплыл резкий, обжигающий нос запах. Огневиски.

— На, — Аберфорт поставил кружку перед ним. — Только смотри, не облейся. А то опять в полу прожжёшь дыру, мне потом заделывать.

Альфи кивнул, не глядя на него, и сделал первый, небольшой глоток. Огонь пронёсся по горлу, обжёг пищевод и приятно, согревающе разлился в желудке. Он зажмурился, чувствуя, как напряжённые мышцы спины понемногу расслабляются.

— Альбус знает о твоих отлучках, — невозмутимо сообщил Аберфорт, снова принимаясь за свои бокалы. — Присылал своего Фоукса. Писал, что ты постоянно исчезаешь, а куда и зачем — не сознаёшься. Я сказал, что тебя в глаза не видел.

— Спасибо, — Альфи сделал ещё один, более уверенный глоток. Тепло пошло в голову, слегка затуманивая мысли. Это было хорошо. Это помогало заглушить другое — постоянное, гнетущее чувство вины, что сидело в груди холодным камнем.

— Он волнуется, дурак старый, — проворчал Аберфорт. — Думает, ты в депрессию впал из-за того профессора твоего. Говорит, ты всё лето ходишь сам не свой.

Альфи ничего не ответил, уставившись в темно-золотистую жидкость в своей кружке. Образ Клауса Винтерхальтена вставал перед глазами — таким, каким он видел его в последний раз: спокойным, уверенным, с наручниками на запястьях.

«Мой долг... клялся вашему отцу у вашей колыбели...»

Эти слова жгли изнутри сильнее огневиски.

— Он... профессор... — Альфи с трудом выдавил из себя, — он хороший человек?

Аберфорт фыркнул так, что чуть не поперхнулся собственной слюной.

— Все мы, Дамблдоры, с приветом. И друзья у нас не лучше. Клаус Винтерхальтен? Слышал о нём пару раз. Солдат. Старый, закалённый волк. Рубака. Хороший он или плохой — смотря для кого. Для тех, кого он защищал — святой. Для тех, против кого воевал — воплощение ада. Как и все мы.

— Он знал... — Альфи запнулся, подбирая слова, чтобы не выдать лишнего, — ...моего отца?

Наступила тяжёлая, давящая тишина. Аберфорт перестал тереть бокал. Его лицо стало мрачным и закрытым.

— Не упоминай при мне того выродка, — его голос прозвучал тихо, но с такой ледяной ненавистью, что Альфи невольно отодвинулся. — Никогда. Понял? Врагами они были с твоим батькой или друзьями — это их проблемы. И твои. К моему счастью, я в эту кашу не вляпался.

Он развернулся и ушёл вглубь закутка, громко хлопнув дверью. Альфи остался сидеть один, сжимая в руках тёплую кружку. Ответа он не получил. Только ещё больше вопросов. Все, кто знал его отца, реагировали так — с ненавистью, как Аберфорт, как он сам. И это было правильно. Так какая связь могла быть между ним и суровым, но, казалось бы, порядочным профессором?

Он допил огневиски и жестом попросил ещё. Аберфорт, вернувшись, с неодобрением посмотрел на него, но налил. Вторая кружка подействовала быстрее. Стены паба поплыли, голоса стариков в углу стали гулкими и отдалёнными. Хандра и чувство вины отступили, сменившись странной, пока ещё лёгкой эйфорией. Он чувствовал себя большим, сильным, способным на всё. Чёрт с ними, со всеми. Чёрт с дедулей, с его вечными секретами. Чёрт с Аберфортом и его ненавистью. Чёрт с Азкабаном и Винтерхальтеном. Он сам во всём разберётся.

Он слез с табурета, положил на стойку несколько серебряных сиклей и, кивнув Аберфорту, вышел на улицу. Ночь встретила его лёгким головокружением. Фонари плясали перед глазами, расплываясь в яркие круги. Он шагал по пустынной улице, и его тень, отбрасываемая луной, тянулась за ним длинная и тёмная. Он поймал себя на том, что идёт не в сторону замка, а куда-то в открытое поле, за деревню.

«К чему возвращаться? — думалось ему. — В пустые коридоры? В комнату, где от стен веет одиночеством? К дедуле, который смотрит на него с такой жалостью и пониманием, что аж тошнит?»

Он дошёл до одинокого дуба на пригорке и прислонился к нему, глядя на тёмные очертания Хогвартса вдали. Замок казался игрушечным, ненастоящим. Таким же ненастоящим, как и вся его жизнь там. Ученик? Из всех школьных предметов его интересовала одна только трансфигурация — да и там он сидел без дела, потому что успел изучить всё заранее. Друг? Какой он друг? Он убийца. Лжец. Он позволил другому сесть в тюрьму за свой проступок. Внук директора? Даже это было ложью!

Из кармана мантии он вынул тот самый складной нож — подарок «верного профессора». Кость рукояти была тёплой от его руки. Он щёлкнул, выкидывая лезвие. В лунном свете оно отливало холодной сталью. Этим лезвием он перерезал горло Беллатрисе. Им же он убил Рабастана и Родольфуса.

Его стошнило.

Он грузно опустился на колени в прохладную, влажную траву и отдал огневиски и ужин обратно земле. Спазмы сдавили желудок, горло горело. Слёзы самобичевания и беспомощности текли по лицу сами собой, смешиваясь с рвотой. Он был жалок. Никакой он не сильный. Никакой не взрослый. Просто мальчишка, который набрался в пабе у своего грубого родственника и теперь валяется в собственной рвоте.

Он не знал, сколько пролежал так. Когда спазмы прошли, он с трудом поднялся, вытер лицо рукавом и побрёл обратно к деревне. Голова раскалывалась, во рту стоял мерзкий привкус. Эйфория сменилась невообразимой тоской и стыдом.

Возвращаться в замок тем же путём, через тень, не было сил. Он просто шёл по дороге, надеясь, что не нарвётся на патруль авроров или кого похуже. К счастью, после смерти Лестрейнджей дементоры вернулись в Азкабан.

У входа в директорскую башню он с трудом вспомнил пароль («Карамельный дракончик… нет… Сахарная мандрагора?») и, наконец, провалился в открывшийся проход. Покои дедули были пусты и темны — опять пропадает по делам Министерства. Лишь угли в камине слабо тлели, отбрасывая красноватые отсветы.

Он прошёл внутрь и рухнул на кровать, не раздеваясь. Сон не шёл. Перед глазами стояли то лицо Винтерхальтена, то отвратительно-благодарные глаза Невилла, то полные ужаса глаза Пэнси в ту ночь в кабинете Квиррелла. А сквозь всё это проступало другое лицо — бледное, с высокими скулами и сиреневыми, холодными глазами, точь-в-точь как у него. Лицо человека, которого он никогда не знал, но чью природу и чьи грехи он нёс в себе.

«Какую клятву он мог дать тебе? — думал Альфи, ворочаясь на простынях. — И почему? Ты же был… монстром. Все так говорят. Все так думают. Аберфорт… дедуля…»

Но дедуля никогда прямо не называл его отца монстром. Он говорил о «сложной природе», о «трагических ошибках». Он говорил, что Альфи похож на мать, но и на отца — больше, чем готов признать.

А что, если они все ошибаются? Что, если его отец был не просто исчадием ада? Что, если у него были свои причины, свои клятвы, свои люди, готовые ради него на всё? Как Винтерхальтен.

Эта мысль была одновременно пугающей и освобождающей. Она не оправдывала его собственные поступки, но… придавала им другой контекст. Он был не просто ошибкой природы, случайным уродцем. Он был наследником. Наследником чего — он пока не знал. Но это что-то было больше, чем просто способность призывать кости и тени.

С этими неясными, спутанными мыслями он наконец провалился в короткий, тревожный сон, полный образов тюремных решёток, ледяных глаз и тихого голоса, шепчущего что-то о долге и крови.

А на следующее утро его разбудил настойчивый стук в окно спальни. На подоконнике сидел величественный серый филин и протягивал ему сверкающий на солнце конверт с красной сургучной печатью.

Альфи, всё ещё мутный от вчерашнего и недосыпа, машинально взял конверт. Филин сдержанно ухнул и улетел. Альфи распечатал конверт. Внутри был лист плотного пергамента. Он пробежал глазами по тексту, и остатки сна как ветром сдуло.

«Попечительский совет Школы Чародейства и Волшебства «Хогвартс»… Имеем честь уведомить… В связи с освободившейся вакансией на посту преподавателя защиты от тёмных искусств… Назначенный кандидат… Прибудет к началу учебного года…»

Имя нового преподавателя было выведено изящным, почти женственным почерком. Альфи перечитал его дважды, не веря своим глазам.

«Профессор Корвус Паркинсон.»

* * *

Освещение в кабинете отца было всегда одинаковым — приглушённым, холодным, подчёркивающим строгие линии мебели из тёмного дерева и мрачную зелень гобеленов на стенах. Воздух пах старым пергаментом, дорогим полирующим воском и подвальной сыростью, которую не мог победить даже камин, пылавший здесь круглый год. Пэнси Паркинсон стояла посреди ковра, руки за спиной, спина прямая, подбородок чуть приподнят. Поза идеальной, вышколенной послушности. Внутри всё сжималось в ледяной, яростный комок.

Корвус Паркинсон не кричал. Он никогда не кричал. Его голос был тихим, почти ласковым, и оттого в тысячу раз более опасным. Он медленно прохаживался перед ней, его длинные пальцы с идеально отполированными ногтями перебирали сложенный в несколько раз номер «Ежедневного пророка».

— «Юная героиня из древнего рода, — процитировал он с лёгкой, язвительной насмешкой в голосе. — Чьё хладнокровие и отвага помогли спасти жизни…» Довольно пафосно, даже для Скитер. Она явно питает слабость к твоей… новой репутации.

Он остановился прямо перед ней. Его глаза, такого же холодного синего оттенка, как у неё, но лишённые всякой теплоты, изучали её с ног до головы.

— Объясни мне, дочь, — мягко произнёс он. — Каким образом ты, известная своей осмотрительностью, оказалась в Запретном Лесу в компании сына сумасшедших и… внука Дамблдора? И каким чудом именно на вас наткнулись самые разыскиваемые преступники века?

Пэнси не моргнула. Она годами тренировалась не моргать под этим взглядом.

— Я уже давала показания в Министерстве, отец. Лонгботтом был расстроен. Он пошёл в лес. Дамблдор и я пошли за ним, чтобы вернуть. Мы наткнулись на Лестрейнджей. Нам повезло, что профессор Винтерхальтен оказался рядом.

— «Оказался рядом», — повторил он, и в его голосе зазвучала плохо скрываемая ярость. — Винтерхальтен. Да. Старый солдат, который вдруг забыл все армейские протоколы и вместо обезвреживания и задержания устроил кровавую бойню. Очень… удобно.

Он отвернулся и швырнул газету на свой массивный письменный стол.

— Ты понимаешь, какой позор? Моя дочь, наследница рода Паркинсон, бродит по лесам с гриффиндорскими выскочками и чуть не становится жертвой побега, который Министерство не может объяснить! Твоя бабушка с тех пор не выходит из спальни, она на нервах.

Пэнси сжала пальцы за спиной так, что костяшки побелели. Её бабушка не выходила из спальни последние пять лет, с тех пор как её родная дочь покинула мир живых. Но спорить было бессмысленно.

— Мне жаль, что я причинила беспокойство семье, — выдавила она монотонно, отработанную до автоматизма фразу.

— Беспокойство? — он резко обернулся. — Это не беспокойство, Пэнси! Это вопрос безопасности! Вся эта история с Лестрейнджами… она пахнет подставой. Кто-то очень могущественный подстроил их побег. Кто-то, кому было нужно создать хаос, ввести дементоров в школу… Напугать. Спровоцировать. Заставить кого-то… ошибиться.

Ледяная игла ткнула Пэнси в живот. Она знала, о чём он говорит. Она знала, кем был её отец на самом деле. Не просто богатым чиновником Министерства. Он был Стражем. И для Стражей любая тёмная магия, что там некромантия, была чумой, которую нужно выжигать калёным железом.

— Я не понимаю, о чём ты, отец, — солгала она, опустив глаза.

— Не понимаешь? — он снова приблизился, и теперь его лицо было всего в дюйме от её. — Тогда объясни мне вот что. Почему Винтерхальтен, человек, известный своей железной выдержкой, убил их? Почему не обезвредил? Почему не дождался подкрепления? Единственная логичная причина… он не мог позволить им быть захваченными живыми. Потому что авроры могли бы «случайно» упустить их. Потому что дементоры могли бы остаться в Хогвартсе. Потому что молодой и амбициозный любитель тёмных искусств мог бы себя выдать.

Он выдержал паузу, давая ей проникнуться смыслом его слов.

— В Хогвартсе есть некромант, Пэнси. Тот, кто стоял за «пропажей» Квиррелла. Тот, кого провоцировали дементоры. И Винтерхальтен, похоже, был его… покровителем. Или сообщником. Он пожертвовал своей свободой, чтобы замести следы. Героически, — он язвительно вытянул это слово. — Но мы не позволим этому пройти. Мы найдём эту погань. И очистим школу.

Пэнси чувствовала, как её сердце колотится где-то в горле. Он был так близок к истине и так далёк от неё одновременно. Он искал какого-нибудь слизеринского старшекурсника, решившего побаловаться тёмными искусствами, а истина была в тщедушном мальчишке с сиреневыми глазами, который сам до ужаса боялся собственной силы.

— И что… что ты собираешься делать? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Отец отступил на шаг, и на его лице появилось удовлетворённое выражение. Он принял её вопрос за интерес, а не за страх.

— Я сделаю то, что должен. То, что давно следовало сделать, — он развернулся и подошёл к камину. — Слизеринцы десятилетиями позволяли Дамблдору превращать Хогвартс в рассадник вседозволенности и опасных экспериментов. Пора положить этому конец. Попечительский совет, наконец, проявил благоразумие. Они утвердили мою кандидатуру на пост преподавателя защиты от тёмных искусств.

Пэнси почувствовала, как пол уходит у неё из-под ног. Она буквально физически ощутила это известие как удар в солнечное сплетение.

— Ты… ты едешь в Хогвартс? — прошептала она, не веря своим ушам.

— Я еду наводить порядок, — поправил он её, его глаза холодно блеснули в свете огня. — Я буду присматривать за тобой. И за всеми остальными. Особенно за теми, кто был близок к Винтерхальтену. За этим… Дамблдором, например. Странный мальчик. Силён как Мерлин, а учится едва ли выше среднего. Слишком много внимания от того, кто должен презирать подобных бездельников. Не находишь?

Он смотрел на неё, и в его взгляде читался немой вопрос. И предупреждение. Он что-то подозревал. Не всю правду, но что-то.

— Он всего лишь ребёнок, — быстро сказала Пэнси, ненавидя себя за защитную нотку в голосе. — Наивный и глупый. Винтерхальтен, вероятно, просто использовал его для связи с директором.

— Возможно, — отец снова повернулся к огню, явно не удовлетворённый её ответом, но отложивший эту тему на потом. — Так или иначе, этот год будет… интересным. Ты будешь моими глазами и ушами, Пэнси. Ты будешь сообщать мне обо всём подозрительном. Обо всех разговорах, о всех намёках на тёмные искусства. Ты поняла меня?

Это был не вопрос. Это был приказ. Приказ, от которого у неё похолодели пальцы.

— Да, отец.

— Хорошо. Теперь можешь идти. И… Пэнси? — он остановил её у самого выхода. — Забудь о своих детских увлечениях. Дамблдор — не твоего круга. И уж тем более он не тот, за кого себя выдаёт. Держись от него подальше. Это не пожелание. Это приказ.

Дверь закрылась за ней с тихим, но окончательным щелчком. Пэнси прислонилась к холодной стене коридора, чувствуя, как её колени подкашиваются. Она слышала собственное сердцебиение, громкое и частое, как барабанная дробь.

Отец едет в Хогвартс. Самый жестокий и безжалостный Страж, которого она знала, будет там. Он будет присматривать за Альфи. И он приказал ей шпионить за ним.

Мысли метались в панике. Она должна была предупредить Альфи. Но как? Любое письмо может быть перехвачено. Любая встреча будет под подозрением. Отец будет следить за ней. И за ним.

«Держись от него подальше».

Но она не могла. Не сейчас. Не после всего, что они прошли вместе. Не после той ночи в лесу, когда он стоял над телами Лестрейнджей, весь в крови, с глазами полными решимости убить вновь, но не ради себя, а ради защиты тех, кто ему дорог. Не после тех часов в Запретном Лесу, когда он доверял ей свои самые тёмные секреты.

Он был идиотом. Наивным, вспыльчивым, опасным идиотом, который играл с силами, которых не понимал. Но он был её идиотом. Её… сладкоежкой.

Она с силой оттолкнулась от стены и быстрыми шагами пошла к своей комнате. Страх сменялся холодной, обжигающей яростью. Яростью на отца. На его слепую жестокость. На всю эту систему, которая готова была сжечь живого человека на костре из-за того, кем он родился.

Он не тронет его. Она не позволит.

Она зашла в комнату, захлопнула дверь и прислонилась к ней, переводя дух. План. Нужен был план. Она должна была сделать вид, что подчиняется отцу. Быть идеальной, послушной дочерью. И в то же время защищать Альфи от него. Быть его тенью. Его щитом.

Отец думал, что едет на охоту. Он не понимал, что сам становился мишенью. Потому что Пэнси Паркинсон не позволила бы ему разрушить единственного человека, который смотрел на неё не как на наследницу состояния, не как на пешку в игре, а просто как на Пэнси. На свою Си.

Она сжала кулаки. Игра действительно менялась. И на этот раз в ней будут играть по её правилам.