Узы крови (джен)

Звук не угас. Он обрушился, прошел насквозь и оставил после себя абсолютную, звенящую пустоту. Камни замка стонали, медленно затихая. Воздух вибрировал. Мир на мгновение оглох.

Под водой, в эпицентре этого звукового катаклизма, Гарри и Джайну не спасла даже толща воды. Рев пронзил их, впечатался в кости, в самую душу. Это не был просто крик зверя. Это был глас самой Жизни, выносящий приговор всему, что считал угрозой.

Русалки, создания древней, дикой магии, не выдержали. Их боевой строй распался. Их примитивные разумы были сокрушены этой первобытной мощью. Они метались в панике, зажимая уши, их уродливые лица исказились от ужаса, который был древнее их самих.

Сильвана, дитя Смерти и Воли, выстояла. Она замерла, вскинув голову, и в ее горящих синим глазах на мгновение отразилось нечто похожее на горькое, насмешливое уважение. Она знала эту силу. Она видела ее проявления раньше, в другом мире, и знала, что спорить с ней — все равно что спорить с землетрясением.

Но наверху, в колоссальной драконьей голове, инстинкт начал уступать место разуму. Алекстраза увидела, что ее рев не уничтожил, а лишь парализовал угрозу. И она увидела страх в тех, кого пришла защищать.

— Довольно! Прошу!

Это была не мысль Гарри. Это была безмолвная мольба Джайны, усиленная их Узами и отправленная вверх, как отчаянный сигнал. Она не пыталась приказать. Она не пыталась сражаться. Она вложила в этот ментальный крик всю свою боль, всю свою усталость, весь свой ужас перед очередной бессмысленной бойней. Она показывала Аспекту Жизни не врагов, которых нужно уничтожить, а детей, которые тонут в хаосе.

Исполинская рубиновая голова медленно опустилась. Золотые глаза, каждый размером с мельничный жернов, сфокусировались на крошечной фигурке Джайны под водой. На одно долгое, страшное мгновение мир замер.

Именно в этот момент Дамблдор, стоявший на разрушающемся помосте, поднял свою волшебную палочку. Он не направил ее на дракона. Он поднял ее к своему горлу.

— Достаточно! — его голос, усиленный магией, пронесся над озером не как приказ, а как просьба мудреца, обращенная к стихии. — Именем Хогвартса я прошу вас о перемирии!

Просьба волшебника, возможно, была бы проигнорирована. Но мольба «дитя» была услышана.

Тело Алекстразы окутало сияние. Нестерпимо яркий, золотисто-алый свет хлынул от нее, заставив всех на берегу зажмуриться. Чешуя, рога, крылья — вся ее чудовищная, великолепная форма начала сворачиваться, уплотняться, втягиваться в саму себя, словно звезда, коллапсирующая в новую сущность.

Когда свет погас, на поверхности воды, там, где только что возвышалась гора живой плоти, стояла высокая, статная эльфийская женщина.

Она была неземной красоты. Длинные, алые, как кровь, волосы ниспадали на плечи, обрамляя лицо с тонкими, царственными чертами. Ее золотые глаза горели той же древней силой, а из-под волос пробивались изящные, изогнутые рога, выдававшие ее истинную природу. Она была облачена в одежды, которые, казалось, были сотканы из света зари и закаленного золота.

В следующую секунду она исчезла с поверхности воды и материализовалась уже внизу, на дне, рядом с Гарри и Джайной. Вода вокруг нее не смела ее коснуться, образуя вокруг ее тела невидимый кокон воздуха. Одновременно с ней, в темном углу, из тени выплеснулась Сильвана, безмолвная и смертоносная.

Миг спустя вспышка портала, сотканного из серебряных нитей, окутала их всех.

* * *

На берегу царила пандемония. Крики ужаса смешивались с паническими приказами. Корнелиус Фадж, министр магии, прятался за спинами двух авроров, его котелок съехал набок, а лицо было цвета заплесневелого пергамента.

— Что это такое?! Что это, Дамблдор?! — визжал он, указывая трясущимся пальцем на величественную фигуру на воде. — Это часть вашего Турнира?! Те драконы были недостаточно большими, вы решили найти покрупнее?!

Несколько авроров, самые смелые или самые глупые, уже выхватили палочки, готовые атаковать Алекстразу, как только драконий силуэт снова покажется над толщей воды.

Дамблдор видел все это как в замедленной съемке. Он видел страх и некомпетентность Фаджа. Он видел авроров, готовых совершить самоубийственную ошибку, подписав смертный приговор не только себе, но и всем в радиусе мили. Он видел эльфийку на воде, чья сила ощущалась им не как магия, а как фундаментальный закон природы, вроде гравитации или течения времени. И он видел под водой двух своих учеников и темную, мертвую сущность рядом с ними.

Он понял, что у него есть секунды. Секунды, чтобы взять ситуацию под контроль, пока Министерство в своей панике не превратило инцидент в войну на уничтожение.

— Всем опустить палочки! Немедленно! — голос Дамблдора прогремел с силой, заставившей даже Фаджа заткнуться.

Он проигнорировал министра и шагнул к самой кромке воды, его взгляд встретился с золотыми глазами Алекстразы. Он не знал, кто она. Но он знал, что она. Сила, не принадлежащая этому миру.

— Прошу прощения за негостеприимный прием, — сказал Дамблдор, и его голос был спокоен, но нес в себе всю тяжесть его магической мощи. — Позвольте мне исправить эту оплошность.

Не дожидаясь ответа, он совершил свой гамбит. Он не мог рисковать, ведя переговоры на глазах у сотен свидетелей и паникующего министра. Ему нужно было изолировать эти новые, немыслимые фигуры. Запереть их в своем логове, пока он не поймет, с чем имеет дело.

Он взмахнул Бузинной палочкой, и сложнейшее транспортное заклинание, сплетенное из серебряных нитей чистой воли, вырвалось на свободу. Оно ударило не по Алекстразе. Оно окутало точку на дне озера, где находились Гарри, Джайна и молчаливая, выжидающая Сильвана. В тот же миг второй серебряный аркан метнулся к самой Алекстразе.

Это была не атака. Это был рывок. Отчаянная попытка вырвать эти аномалии из реальности и перенести их в единственное место, где он мог надеяться удержать их под контролем.

На мгновение мир для Гарри и Джайны исказился. Вода вокруг них превратилась в вихрь серебряного света, который с силой, вырывающей душу из тела, потащил их прочь из холодных глубин.

Берег опустел. Фигура на воде исчезла. Толпа замерла в ошеломленном молчании. Турнир Трех Волшебников был окончен. Началось нечто совершенно иное.

* * *

Холод. Пронизывающий холод мокрой одежды и шока. И тиканье. Десятки тихих, размеренных звуков от причудливых серебряных инструментов, расставленных по круглой комнате.

Телепортация вышвырнула их в самый центр кабинета Дамблдора. Гарри и Джайна стояли посреди комнаты, с их мантий ручьями стекала озерная вода, образуя на древнем ковре темную, расползающуюся лужу. Они дрожали, пытаясь осознать каскад событий, произошедших за последние несколько минут: черный лед, разлом, мертвая эльфийка, дракон, рев, свет, серебряный вихрь… Разум отказывался складывать это в единую картину.

Сам Дамблдор появился секундой позже у своего стола. Он тяжело оперся на резную спинку кресла, и Гарри впервые увидел, что руки директора дрожат. Его обычное спокойствие было разбито вдребезги. Он выглядел постаревшим на десять лет, в уголках его глаз залегли глубокие тени, но взгляд… во взгляде горело пламя безграничного, почти хищного любопытства. Он столкнулся с силами, которые были за пределами его понимания, и это одновременно ужасало и восхищало его.

В дальнем, самом темном углу, прислонившись к книжному шкафу, из тени выплеснулась Сильвана. Телепортация, кажется, ничуть ее не смутила. Она скрестила руки на груди, ее сияющие синим глаза с циничным презрением осматривали диковинные артефакты. Взгляд задержался на чучеле феникса на жёрдочке. «Даже ваши звери тут неправильно горят», — читалось в ее взгляде. Она была как сжатая пружина, готовая в любой момент взорваться смертоносным действием.

Но все внимание в комнате было приковано к ней.

Алекстраза материализовалась последней, с грацией и беззвучностью падающего листа. Она проигнорировала и Дамблдора, и Сильвану, и обстановку кабинета. Ее золотые глаза, полные ужаса и нежности, были устремлены на дрожащих, промокших до нитки Гарри и Джайну.

— Дети… — ее голос был подобен звуку сотен виолончелей, он вибрировал в самой душе. — Что они с вами сделали? Вы ранены. Вы замерзли.

Она сделала шаг к Гарри, и ее взгляд, казалось, пронзил его насквозь, увидел не шрам на лбу, а гниль, что сидела за ним.

— В тебе… в тебе тьма. Мертвая, холодная заноза. Оно пьет твою жизнь.

Ее слова ударили Гарри как физический удар. Она видела. Она видела то, что было его самым страшным, потаенным кошмаром.

Затем она повернулась к Джайне, и ее лицо исказила боль, словно она смотрела на собственного ребенка, умирающего от медленного яда.

— А ты… ты угасаешь. Эта юная форма… это иллюзия. Она поддерживается его жизненной силой, его молодостью, но под ней… пустота. Вы оба умираете. Медленно.

Она не спрашивала. Она ставила диагноз. С точностью и безапелляционностью божества. И этот диагноз был страшнее любого проклятия. Они были не просто связаны. Они были паразитами, питающимися друг другом, обреченные на совместное угасание.

Не дожидаясь ответа, она вскинула руки, и ее ладони окутал мягкий, изумрудный свет. Энергия чистой, концентрированной жизни.

— Это нужно прекратить, — прошептала она с материнской яростью.

Она не спрашивала разрешения. Она была Матерью, а ее дети были в беде.

Она собиралась их «исцелить». Прямо здесь и сейчас.

Изумрудный свет хлынул из ладоней Алекстразы. Это не было мягкое, целебное сияние. Это был поток необузданной, созидательной ярости — сама первозданная сила Азерота, направленная на то, чтобы выжечь любую болезнь, любую тьму, любую смерть. Этот свет должен был исцелять. Он должен был возвращать к жизни.

Но когда он коснулся Гарри и Джайны, мир взорвался болью.

Узы Крови, проклятая связь, сотканная из боли, крови и темной магии, взвыли. Это не было исцелением. Это было вторжением. Чужеродная, чистая жизненная сила ударила по их извращенной симбиотической магии, как молот по ржавой цепи. Связь не рвалась — она раскалялась добела, превращаясь в канал чистой, нефильтрованной агонии.

Гарри закричал. Это был нечеловеческий крик, вырвавшийся из самой глубины его души. Поток жизни, хлынувший в него, ударил не в его тело. Он ударил в осколок души Волдеморта.

И крестраж ответил.

Для него эта чистая жизненная энергия была абсолютным ядом. Фрагмент души Темного Лорда, затаившийся в шраме, бился в конвульсиях, как вампир, омытый солнечным светом. Эта агония транслировалась по Узам, и Джайна рухнула на колени, хватаясь за голову. Она не просто чувствовала его боль. Она видела ее. Красные глаза, вспышка зеленого пламени, смех, холодный, как могила…

Но и она страдала не меньше. Жизненная сила Алекстразы, пытаясь «исправить» ее угасающее тело, начала разрушать магическую маскировку, поддерживавшую ее юный облик. Гарри на мгновение увидел сквозь образ четырнадцатилетней девочки другую женщину — измученную, со следами скорби и усталости на лице, с седыми прядями в волосах… Он увидел ее настоящую, и это видение было полно такой трагедии, что его собственная боль показалась незначительной.

Они корчились на полу, в луже грязной воды, не в силах даже дотянуться друг до друга, запертые каждый в своем персональном аду, который одновременно был и адом другого.

— ОСТАНОВИТЕСЬ!

Голос Дамблдора прозвучал не как просьба, а как удар грома. В нем не было старческой мудрости — лишь абсолютная, непререкаемая власть волшебника, привыкшего останавливать катаклизмы. Бузинная палочка была в его руке, и ее кончик тускло светился.

— Вы убьете их!

Изумрудный свет мгновенно погас. Алекстраза отшатнулась, словно ее ударили. На ее божественно прекрасном лице отразилось абсолютное недоумение и ужас. Она, Хранительница Жизни, чье одно лишь прикосновение заставляло пустыни цвести, причинила боль. Непоправимую боль.

— Но… я даю им Жизнь! — в ее голосе звучала растерянность ребенка. — Тьма… она сопротивляется! Эта мертвая заноза в мальчике…

— Ты пытаешься вырастить розу на могильной плите, Королева Драконов.

Голос раздался из темного угла. Тихий, холодный, пропитанный сарказмом и вековой горечью. Сильвана шагнула из тени. Она не смотрела на Алекстразу. Ее горящие синим глаза были прикованы к Гарри, который все еще лежал на полу, тяжело дыша, его рука прижимала шрам.

— Почва отравлена, — продолжила она, и каждое ее слово падало в тишину кабинета, как капля яда. — Ты не занозу лечишь. Ты поливаешь живой водой чужой, вросший в него осколок смерти. Неудивительно, что он кричит.

Она перевела взгляд на Джайну.

— А ее ты пытаешься заставить бежать марафон со сломанными ногами. Их связь — это не болезнь. Это уродливый, но единственный костыль, который мешает им обоим упасть. Отними его — и они разобьются.

В кабинете повисла тяжелая тишина. Тиканье серебряных приборов казалось оглушительным.

Диагноз был поставлен. Не Аспектом Жизни, не величайшим волшебником этого мира, а мертвой эльфийкой, которая знала о сломанных душах и противоестественных связях больше, чем кто-либо из них.

И этот диагноз был безнадежен.

Тишина в кабинете была тяжелой, как саван. Слова Сильваны — холодный, безжалостный диагноз — все еще висели в воздухе, отравляя его. Алекстраза, Аспект Жизни, стояла неподвижно, ее прекрасное лицо было маской ужаса и беспомощности. Она, способная исцелять целые миры, оказалась бессильна перед двумя сломленными детьми, потому что их поломка была глубже, чем законы самой Жизни. Дамблдор, прислонившись к столу, выглядел бесконечно усталым. Вся его мудрость, весь его опыт оказались бесполезны.

Гарри и Джайна медленно поднимались с пола. Боль утихла, оставив после себя звенящую пустоту и холодное, липкое знание. Их связь — не просто проклятие. Это их система жизнеобеспечения, работающая на взаимоуничтожении. И что было еще страшнее — Гарри чувствовал, как после вспышки боли от «исцеления» зелье в Джайне ослабло. На долю секунды он увидел ее настоящую, и теперь этот образ призраком стоял за спиной четырнадцатилетней девочки. А она, в свою очередь, чувствовала, как голод крестража в нем стал острее. Попытка лечения сделала их только слабее, только зависимее друг от друга.

Эту погребальную тишину разорвал не стук.

Ее разорвал грохот. В дверь кабинета Дамблдора, защищенную десятком заклятий, с силой ударило что-то тяжелое. Снаружи донеслись крики, панические возгласы и треск заклинаний.

— А вот и кавалерия, — с ленивой усмешкой пробормотала Сильвана, не сдвинувшись с места.

Дверь, не выдержав скоординированной атаки, содрогнулась и с оглушительным треском слетела с петель, отлетев внутрь кабинета. В проеме, тяжело дыша, стояла группа, олицетворявшая собой весь спектр паники и возмущения.

Впереди, багровый от ярости и страха, стоял Корнелиус Фадж. За ним, как галеон в порту, возвышалась мадам Максим, ее лицо было бледным от шока. Рядом с ней, подобно змее, скользнул внутрь Игорь Каркаров, его бегающие глазки пытались оценить ситуацию и найти виноватого (желательно, не себя). За ними виднелись строгие лица профессора МакГонагалл и профессора Снейпа, чье лицо было непроницаемой маской презрения ко всему сущему.

Они ворвались, готовые требовать, обвинять и приказывать. И замерли.

Их взгляды метнулись по комнате, и их коллективный разум, привыкший к школьным скандалам и политическим интригам, дал сбой. Они увидели:

Разрушенную дверь и лужу воды на бесценном ковре.

Двух своих самых проблемных учеников, мокрых, дрожащих, с выражением лиц людей, только что заглянувших в ад.

Альбуса Дамблдора, выглядящего так, словно он только что проиграл войну.

И… их.

Взгляд Фаджа сначала зацепился за Сильвану. Серая кожа, странная броня, горящие синим глаза… Он нахмурился, пытаясь найти в своей картотеке подходящую классификацию. Вейла? Нет. Вампир? Не похожа.

Затем он увидел Алекстразу. И его мозг завис окончательно. Высокая, нечеловечески прекрасная женщина. С алыми волосами. И… рогами. Изящными, но совершенно неоспоримыми рогами, растущими прямо из головы.

— Дамблдор! — наконец обрел дар речи министр, его голос срывался на визг. — Что. Все. Это. Значит?! Вы сорвали международное соревнование! Вызвали панику! А теперь в вашем кабинете… посторонние! Кто эти женщины?!

Дамблдор медленно выпрямился, вновь натягивая на себя маску спокойствия и контроля.

— Боюсь, Корнелиус, ситуация несколько сложнее, чем кажется…

— Сложнее?! — взвизгнул Фадж, ткнув пальцем в сторону Алекстразы. — Эта… эта рогатая особа только что была гигантским драконом! У меня сотни свидетелей! Драконы, Дамблдор, по классификации Министерства являются животными класса XXXXX! Они не могут принимать человеческий облик! Это нарушение всех известных законов магии!

Алекстраза, до этого момента занятая созерцанием своего провала, медленно повернула голову к министру. Она посмотрела на этого маленького, шумного, испуганного человечка с выражением безграничного, почти материнского сочувствия.

— Тише, дитя, — произнес ее виолончельный голос. — Дыши глубже. Паника вредит твоему хрупкому сердцу.

Фадж захлопнул рот, побагровев еще сильнее. Он не знал, что было оскорбительнее — слово «дитя» или тот факт, что эта… эта тварь обращалась с ним как с истеричным первокурсником.

— А это! — он развернулся и ткнул пальцем в Сильвану. — Что это такое?! Еще одна ваша родственница, Дамблдор?! Выглядит как эльф, но наши эльфы… — он запнулся, понимая, что сравнение с домовиком тут неуместно, — …они не такие!

Сильвана одарила его взглядом, который мог бы заморозить пламя. Она смерила его с головы до ног, и в ее синих глазах промелькнула тень вселенской скуки.

— Эльф? — переспросила она, и в ее голосе прозвучал холод склепа. — Что-то вроде того. Только с лучшей посмертной страховкой.

В кабинете повисла оглушительная тишина, нарушаемая лишь тиканьем серебряных приборов и тяжелым, астматическим дыханием министра магии, чей бюрократический мир только что столкнулся с двумя аномалиями, для которых в его регистрационных книгах не было даже подходящей графы.

Фадж переводил взгляд с Алекстразы на Сильвану и обратно, и в его глазах отражался титанический труд: его мозг отчаянно пытался обработать данные, которые не помещались ни в одну из привычных категорий. Рогатая женщина-дракон и мертвая эльфийка с едкими комментариями — в инструкциях Министерства Магии на такой случай не было ни строчки.

— Дамблдор, я требую ответа! — Фадж наконец нашел точку опоры в протоколе. — Согласно разделу 3 «Кодекса поведения волшебных существ», любая магическая сущность, способная к человеческой речи и пониманию законов магического сообщества, должна быть классифицирована как «существо» или «дух»! От этого зависит их юридический статус!

Профессор Снейп, стоявший в дверях, издал тихий, презрительный звук, похожий на шипение. Он смотрел на новоприбывших не с паникой, а с ледяным, почти научным интересом, словно в его класс зельеварения принесли два новых, невероятно ядовитых, но потенциально полезных ингредиента.

Дамблдор вздохнул, понимая, что логика и здравый смысл покинули этот кабинет вместе с выбитой дверью.

— Корнелиус, я полагаю, что наши гостьи находятся за пределами юрисдикции вашего отдела по контролю за магическими существами.

— За пределами?! — возмутился Фадж. — Ничто не находится за пределами юрисдикции Министерства! Эта… — он снова ткнул пальцем в Алекстразу, — …эта… эльфийка…

Алекстраза, услышав это слово, слегка наклонила голову. На ее лице отразилось искреннее, вежливое недоумение.

— Прошу прощения? — ее голос был мягок, но в нем слышались нотки недоумения божества, которое только что приняли за садового гнома. — Я не эльфийка. Это лишь удобная для вас форма.

Фадж моргнул.

— Как это… не эльфийка? Но у вас… уши! — он указал на ее заостренные уши, выглядывавшие из-под алых волос. — И вы… ну… высокая и… величественная! Высший эльф! Они вымерли, но описание совпадает!

В этот момент в разговор вмешалась Сильвана. Она оттолкнулась от книжного шкафа и сделала шаг вперед. Движение было плавным, хищным, и все инстинктивно попятились.

— Он прав, Королева Драконов, — ее голос был полон ядовитой иронии. — Для этих… приматов… все, что выше их ростом и имеет заостренные уши, — эльф. Я тоже, по их примитивной классификации, — она обвела присутствующих взглядом, полным презрения, — «высшая эльфийка».

Фадж уставился на нее, затем снова на Алекстразу. В его мозгу, кажется, что-то щелкнуло.

— Так вы обе… эльфийки?! Сестры?! — выпалил он, и в его голосе прозвучало облегчение. Наконец-то! Хоть какая-то зацепка! Семья. Это понятно. Это можно занести в протокол.

Лицо Алекстразы, до этого выражавшее лишь вежливое недоумение, на мгновение окаменело. Ее золотые глаза потемнели, и температура в комнате упала на несколько градусов. Назвать ее, Аспект Жизни, сестрой нежити, порождения Смерти и отчаяния, было оскорблением космологического масштаба.

Сильвана же, напротив, запрокинула голову и рассмеялась.

Это был не веселый смех. Это был ужасный звук. Холодный, горький, полный боли и мрачного веселья. Звук разбитого стекла, скрипа виселицы и шелеста опавших листьев на могилах. От этого смеха у Фаджа волосы на затылке встали дыбом, а Каркаров непроизвольно сделал шаг назад, наткнувшись на мадам Максим.

— Сестры? — выдохнула Сильвана, утерев несуществующую слезу. — О, да. Конечно. Как же вы угадали? Мы близки, как… — она на мгновение задумалась, подбирая аналогию, понятную этим существам, — …как огонь и пепел. Как жизнь и… то, что приходит после нее.

— Так вы признаете родство! — обрадовался Фадж, проигнорировав зловещий тон. — Прекрасно! Теперь… статус. Одна из вас, — он снова посмотрел на Сильвану, — очевидно, нежить. Инфернал? Привидение высшего порядка? Нужно определить степень угрозы!

— Определите как «чрезмерную», — безразлично бросила Сильвана, возвращаясь к своему темному углу. — И оставьте меня в покое. У меня аллергия на бюрократов. Она проявляется в виде стрел в колене.

Фадж побагровел от ярости и бессилия. Он повернулся к Дамблдору, ища поддержки.

— Альбус! Это недопустимо! Это угроза! Они должны быть взяты под стражу для дальнейшей идентификации!

Прежде чем Дамблдор успел ответить, Алекстраза сделала шаг вперед. Она больше не выглядела растерянной. Она выглядела как королева, чей авторитет поставили под сомнение.

— Вы возьмете под стражу меня? — спросила она тихо, но ее голос наполнил комнату силой, от которой задрожали серебряные приборы на столах. — Я — Алекстраза. Хранительница Жизни этого мира и… — она запнулась, понимая, что ее титулы здесь ничего не значат, — …и я беру этих детей, — она указала на Гарри и Джайну, — под свою личную защиту. Как и эту… — она бросила тяжелый взгляд на Сильвану, — …эту заблудшую душу. Любая попытка причинить им вред будет расценена как нападение на меня. А нападать на меня, уверяю вас, — в ее золотых глазах на мгновение вспыхнуло пламя, от которого запахло озоном, — не входит в ваши интересы.

Министр Магии и его свита замерли, глядя на рогатую эльфийку, которая только что объявила себя суверенной державой на территории их школы и взяла под свой протекторат двух самых опасных учеников и одну крайне язвительную нежить.

Классификационный кошмар только что перерос в дипломатический кризис.

Слова Алекстразы повисли в воздухе, тяжелые и неоспоримые, как гранитная плита. Угроза не была произнесена — она была явлена. Вспышка пламени в ее глазах, запах озона, едва уловимая вибрация в самом воздухе — все это говорило громче любых криков. В комнате наступила такая тишина, что было слышно, как тяжело дышит Фадж, осознавая, что только что столкнулся с силой, против которой все его законы, авроры и политическое влияние были не более чем пылью на ветру.

Именно в этот момент Дамблдор шагнул вперед, занимая место посредника. Он встал между разъяренным министром и двумя иномировыми сущностями. На его лице больше не было ни усталости, ни любопытства. Была лишь спокойная, абсолютная власть директора Хогвартса, хозяина этой цитадели.

— Корнелиус, — его голос был тихим, но в нем звенела сталь, — я ценю ваше беспокойство о безопасности. Однако, как директор этой школы, я несу полную ответственность за все, что происходит в ее стенах. И за всех, кто в них находится.

Фадж ухватился за это, как утопающий за соломинку.

— Вот именно, Альбус! И вы позволили…

— Я позволил себе пригласить в Хогвартс гостей, — мягко, но твердо прервал его Дамблдор. Его взгляд скользнул по Алекстразе, затем по Сильване. — Леди Алекстраза и леди Сильвана прибыли в связи с чрезвычайными обстоятельствами, касающимися Турнира Трех Волшебников и безопасности двух моих учеников. Они находятся здесь под моей личной защитой и являются почетными гостями замка.

«Гости». Это простое слово изменило все. Оно выбило почву из-под ног Фаджа. Гостей нельзя арестовывать. Гостей нельзя классифицировать. С гостями можно лишь вести переговоры, а министр инстинктивно чувствовал, что в переговорах с этими… «дамами»… он окажется в крайне невыгодной позиции.

— Гости?! — задохнулся Фадж. — Альбус, вы не в своем уме! Одна из них — дракон! Другая — ходячий мертвец, который угрожает моим людям!

— Я угрожаю только тем, кто угрожает мне, — донесся из угла ледяной голос Сильваны. — Считайте это политикой сдерживания.

Дамблдор проигнорировал реплику.

— Полномочия директора позволяют мне предоставлять убежище тем, кого я сочту нужным принять, — продолжил он, глядя прямо в глаза Фаджу. — И я считаю их присутствие здесь абсолютно необходимым для разрешения сложившегося кризиса. Турнир, очевидно, приостановлен до выяснения всех обстоятельств. А до тех пор, — он сделал паузу, давая каждому слову набрать вес, — наши гостьи останутся в Хогвартсе. В комнатах, которые я им предоставлю. Под моей юрисдикцией.

Это был ультиматум, облеченный в форму вежливого гостеприимства. Дамблдор не просто защищал новоприбывших — он отсекал Министерство от расследования, забирая всю власть в свои руки. Он создавал на территории Хогвартса суверенный анклав, где законы внешнего мира временно переставали действовать.

Фадж понял, что проиграл. Он мог сколько угодно кричать и топать ногами, но он не мог отдать приказ аврорам атаковать «гостей» Дамблдора в его собственном замке. Это был бы политический суицид.

— Вы… вы об этом пожалеете, Дамблдор! — прошипел он, разворачиваясь. — Я созываю экстренное заседание Визенгамота! Я… я напишу в «Ежедневный пророк»!

Он вылетел из кабинета, расталкивая свою свиту. Каркаров и мадам Максим, обменявшись испуганными взглядами, поспешили за ним. МакГонагалл бросила на Дамблдора долгий, тревожный взгляд, в котором читалось и неодобрение, и молчаливая поддержка.

Лишь один человек не сдвинулся с места. Северус Снейп.

Он все так же стоял у дверного проема, его черные глаза были нечитаемыми омутами. Он медленно перевел взгляд с Алекстразы на Сильвану, затем на Гарри и Джайну, и, наконец, на Дамблдора. В его взгляде не было страха или удивления. Лишь холодный, аналитический расчет. Он увидел не хаос. Он увидел новые, невероятно мощные переменные, которые только что были введены в уравнение. И он уже просчитывал, как они изменят исход грядущей войны.

Не говоря ни слова, он развернулся и его черная мантия змеей скользнула прочь из кабинета.

Дверь была выбита. Министерство изгнано. В комнате остались лишь те, кому предстояло определить новую, странную и пугающую судьбу этого мира.

Равновесие было нарушено. И из его обломков рождался новый, немыслимый союз.

Когда шаги удаляющейся свиты министра затихли в коридоре, в кабинете Дамблдора воцарилась тяжелая, вязкая тишина. Дымка от вспышки пламени в глазах Алекстразы еще не до конца рассеялась, а в воздухе все еще витал холод, оставленный смехом Сильваны. Выбитая дверь зияла черным провалом, напоминая о хрупкости того порядка, который только что был разрушен.

Дамблдор устало опустился в свое кресло. Он посмотрел на двух промокших, измученных подростков, затем на двух бессмертных сущностей из другого мира. Его кабинет, хранилище вековой мудрости и магии, внезапно показался ему тесным и захламленным.

— Что ж, — произнес он с ноткой мрачной иронии, — полагаю, официальная часть нашей встречи окончена. Теперь, если вы не возражаете, нам предстоит долгий разговор. Но прежде…

Он взмахнул палочкой. Мокрая одежда на Гарри и Джайне мгновенно высохла, а из камина вырвалось теплое, потрескивающее пламя. Два глубоких кресла плавно подкатились к ним. Это был простой жест, но в нем читалась попытка вернуть хоть толику цивилизованности в этот хаос.

Гарри и Джайна молча опустились в кресла. Шок начал проходить, уступая место бесконечной, свинцовой усталости и гудящей боли от растревоженных Уз.

Разговор, который последовал, был рваным и трудным. Дамблдор, с тактичностью опытного дипломата, пытался понять, кто и что перед ним. Алекстраза говорила о мирах, о Титанах, о своем долге как Хранительницы Жизни, и ее слова были подобны страницам из мифологического трактата, слишком масштабного для понимания смертных.

Сильвана же большую часть времени молчала. Она отошла к окну и смотрела на земли Хогвартса, на звезды, которых не было в небесах Азерота. Когда Дамблдор обратился к ней с вопросом о ее природе, она лишь повернула голову и одарила его ледяным взглядом.

— Я — последствие, — отрезала она. — Последствие выбора, сделанного одним падшим принцем. Большего вам знать не нужно.

Имя «Артас» не было произнесено, но оно повисло в центре комнаты невидимым, тяжелым грузом. Для Джайны это имя было синонимом личной трагедии и вины. Для Сильваны — синонимом ее смерти, перерождения и вечной муки.

Гарри, слушая их, чувствовал себя маленьким и потерянным. Крестражи, Волдеморт, Турнир… Все это казалось детскими играми на фоне той космической драмы, осколки которой только что ворвались в его жизнь.

Разговор зашел в тупик. Было слишком много боли, слишком много недоверия, слишком много тайн.

— Я распоряжусь, чтобы для вас подготовили комнаты, — наконец сказал Дамблдор, понимая, что дальнейшие расспросы бессмысленны. — Вам нужен отдых. Всем нам.

Алекстраза кивнула, ее взгляд снова вернулся к Гарри и Джайне, полный материнской тревоги и беспомощности. Но Сильвана, не говоря ни слова, развернулась и вышла из кабинета через выбитую дверь, ее силуэт на мгновение заслонил свет коридора, а затем она просто растворилась в тенях.

* * *

Возвращение в знакомую комнату в башне Гриффиндора было странным. Все было на своих местах: кровати, стол, разбросанные книги. Но воздух был другим. После событий у озера и в кабинете директора это место перестало быть убежищем. Оно стало центральной камерой в тюрьме их общей судьбы, к которой теперь прибавилось две новые, непредсказуемые переменные.

Дамблдор выделил «гостьям» покои, примыкающие к их общей гостиной. С помощью магии он расширил пространство, создав две новые спальни, доступ к которым был только из комнаты чемпионов. Таким образом, Алекстраза и Сильвана становились одновременно и почетными гостьями, и надзирателями, запертыми в одном крыле замка вместе со своими подопечными.

Вечер превратился в тихий, сюрреалистичный кошмар.

Алекстраза, не в силах сидеть на месте, пыталась навести порядок. Она расправляла складки на покрывалах с материнской дотошностью, пыталась «оживить» увядающий цветок на подоконнике, просто подержав его в руках (что у нее, к ужасу Гарри, получилось), и вела тихую войну со сквозняком, которого никто, кроме нее, не чувствовал. Эта суетливая забота была ее способом бороться с ужасом собственного бессилия.

Сильвана же просто заняла кресло в самом дальнем углу гостиной, у окна, выходящего на темнеющее озеро. Она не двигалась, не говорила, почти не дышала. Она превратилась в изваяние из серого камня и ночной тоски, наблюдая за этим чужим миром своими призрачными синими глазами. Ее неподвижное присутствие давило на атмосферу сильнее, чем любая паника Алекстразы.

Гарри и Джайна сидели у камина, разделенные непреодолимым и одновременно неразрывным расстоянием в шесть футов. Они не говорили. Все слова были выжжены дотла. Осталась лишь гулкая пустота и постоянное, фоновое ощущение друг друга через Узы. Это больше не была острая боль. Это была хроническая, ноющая болезнь, постоянное напоминание о том, что они оба — сломаны и смертельно опасны друг для друга.

Ночь опускалась на Хогвартс, но для них она уже давно наступила.

Сон не шел.

Они лежали в своих кроватях, в одной комнате, разделенные лишь несколькими футами темноты. Но эта темнота не приносила покоя. Она была наполнена присутствием. Гарри слышал каждый ее вздох, каждый едва слышный шорох, когда она ворочалась на своей кровати. Он видел ее силуэт в лунном свете, что пробивался сквозь высокое окно.

И он чувствовал ее.

Узы в тишине ночи превратились в оголенный нерв. Он чувствовал ее тревогу, ее бесконечную внутреннюю борьбу с чувством вины, когда перед ее мысленным взором снова и снова пылал Стратхольм. А она чувствовала его глухое, холодное отчаяние, его чувство предательства со стороны Дамблдора, его глубинное, детское одиночество, которое не могли заполнить даже друзья. Лежать так близко, в одной клетке, и быть невольным, бессильным свидетелем чужих страданий, которые тут же становились твоими собственными, было пыткой.

Наконец, Джайна не выдержала.

— Это невыносимо, — ее мысль была не криком, а тихим, измученным шепотом в его голове.

Гарри открыл глаза и уставился в темный полог своей кровати.

— Я знаю, — ответил он.

— Я не могу здесь находиться. Мне нужно… воздуха. Холода.

Гарри сел. Он понимал ее. Эта комната, их вынужденное убежище, давила на них. А присутствие за стеной двух бессмертных существ, одно из которых хотело их «залечить», а другое — препарировать их души своим ледяным взглядом, лишь усугубляло клаустрофобию.

— Тогда пойдем, — его мысль была простой и ясной.

— Вместе? — в ее вопросе была тень старой привычки, старой боли от их вынужденной близости.

— У нас нет выбора, — ответил он без горечи. Лишь констатация факта. — И я думаю, я знаю, где искать ту, что тоже не спит.

Они двигались по своей гостиной с максимальной осторожностью. Огонь в камине почти погас, отбрасывая на стены пляшущие, уродливые тени. Алекстраза, к их удивлению, не спала. Она сидела в кресле, свернувшись калачиком, и ее величественная фигура сейчас казалась на удивление хрупкой и потерянной. Ее золотые глаза были открыты и смотрели в никуда. Она держала вахту.

Кресло Сильваны у окна было пустым.

Это не удивило ни Гарри, ни Джайну. Они оба инстинктивно чувствовали, что такое существо, как она, не будет сидеть в четырех стенах. Она будет искать самую высокую и холодную точку, чтобы побыть наедине со своими призраками.

Гарри достал из-под кровати две вещи, ставшие его ночными спутниками: мантию-невидимку и сложенный кусок пергамента. Он раскрыл Карту Мародеров, коснулся ее палочкой.

— Торжественно клянусь, что замышляю шалость, и только шалость.

Чернильные линии проявились. Он быстро нашел то, что искал. Точка с подписью «Альбус Дамблдор» вышагивала взад-вперед по директорскому кабинету. Точка «Алекстраза» неподвижно застыла в кресле в их гостиной. А на самой вершине Астрономической башни, у самого края, стояла одинокая точка с подписью «Сильвана Ветрокрылая».

— Так и думал, — прошептал Гарри.

Джайна кивнула. Перед тем, как накинуть мантию, она на мгновение задержалась у небольшого шкафчика, где домовики оставляли для них напитки и закуски. Ее рука без колебаний вытащила плоскую, пыльную флягу с янтарной жидкостью, которую она приметила еще днем. Сливочное пиво.

Она посмотрела на Гарри, и во взгляде ее был немой вопрос. Он понял его без слов. Это был не алкоголь. Это была оливковая ветвь. Предложение перемирия, которое можно было понять без слов, на языке, общем для всех солдат всех миров.

Гарри кивнул.

Он накинул на них обоих мантию-невидимку. Стараясь не шуметь, два невидимых подростка, связанные неразрывным проклятием, выскользнули из своей почетной тюрьмы в спящие коридоры Хогвартса, направляясь на встречу с мертвой королевой под чужими звездами.

* * *

Подъем по винтовой лестнице Астрономической башни был безмолвным. Под мантией-невидимкой они были единым целым, их шаги звучали в унисон на холодных каменных ступенях. Гарри чувствовал тепло ее плеча рядом со своим, а она — мерное биение его сердца. В их вынужденной близости больше не было паники, лишь смирение и общая цель.

Вершина башни встретила их порывом ледяного ветра, который, казалось, дул прямо из черной пустоты между незнакомыми звездами. Отсюда, с самой высокой точки Хогвартса, мир внизу казался хрупкой, замерзшей игрушкой. Озеро было зеркалом, отражавшим беззвездную бездну.

Она стояла там, у самых перил, спиной к ним. Сильвана Ветрокрылая.

Она была похожа на изваяние, высеченное из лунного камня и замерзшей скорби. Ветер трепал ее темный плащ, но она оставалась неподвижной, подставив свое мертвое, нечувствительное к холоду лицо безжалостному небу. Она не смотрела на звезды. Казалось, она вглядывалась в ту пустоту, что лежала за ними.

Гарри и Джайна шагнули из-под мантии.

Сильвана не вздрогнула. Она даже не повернула головы.

— Я слышала ваши два бьющихся сердца с самого подножия башни, — ее голос был тихим, едва слышным на ветру, но он резал слух, как осколок льда. — В этом мире все слишком громко.

Джайна сделала шаг вперед. Гарри остался позади, понимая, что это не его разговор. Это был диалог призраков, и он был лишь молчаливым свидетелем.

Джайна молча встала рядом с Сильваной у перил. Они долго смотрели вниз, на спящий замок. Две женщины из другого мира, разделенные смертью и ненавистью, но объединенные одной общей, незаживающей раной.

Наконец Джайна нарушила молчание.

— Здесь холодно, — просто сказала она.

Это было не о погоде. Это было обо всем.

Она достала из складок мантии ту самую флягу. Сливочное пиво. Теплое. Домовики всегда держали его теплым для студентов в холодные вечера. Она протянула флягу Сильване.

Королева Банши медленно повернула голову. Ее горящие синим глаза всмотрелись в лицо Джайны, затем опустились на флягу. В уголке ее губ дрогнула тень усмешки — горькой, полной вселенской иронии. Сладкий, детский напиток. Для такого момента.

— Как… мило, — прошептала она, но взяла флягу.

Ее пальцы были холодными, как камень. Она отвинтила крышку и поднесла флягу к губам. Она не пила. Она лишь коснулась губами теплого металла, совершая ритуал, смысл которого был давно утерян для ее мертвого тела. Это был жест. Чистый, бессмысленный и оттого бесконечно важный.

Она протянула флягу обратно Джайне.

— За принца, — произнес ее холодный голос, — который научил нас, что даже самые благородные сердца могут сгнить.

Джайна взяла флягу. Ее пальцы дрожали. Она посмотрела в глаза Сильване и увидела в них не ненависть, а лишь выжженную дотла пустыню. Пустыню, которая была так похожа на ее собственную.

Она поднесла флягу к губам и сделала глоток. Сладкая, пряная жидкость обожгла горло. Тепло напитка на мгновение коснулось ее внутренностей, но не смогло согреть тот вечный лед, что сковал ее душу много лет назад. Эта мимолетная, детская сладость на фоне их общей трагедии была почти кощунственной. Идеальной.

— За принца, — тихо ответила она.

Они не сказали его имени. Оно было не нужно.

Две сломленные души, одна живая, другая мертвая, стояли на крыше чужого замка под чужими звездами и пили сладкое пиво в память о мальчике с золотыми волосами и молотом, который пообещал спасти свой народ и вместо этого всех их проклял.

Это был не мир. И не прощение.

Это был первый камень в фундаменте их странного, трагического и абсолютно невозможного союза.