Чужой муж, чужая жена (гет)

Необыкновенная история Флоры Фосетт Уизли произвела в магическом сообществе настоящий фурор и на долгое время стала темой для обсуждения номер один, с каждым днем обрастая новыми невероятными подробностями и еще более нелепыми слухами. Так, некоторые скептики утверждали, что Флора вовсе никакая не Уизли, а всего-навсего бессовестная авантюристка и легкомысленная искательница приключений, и что ее интересует лишь немалая доля якобы положенного ей по закону наследства. Кое-кто даже заявлял, что Флора на самом деле приходится внебрачной дочерью кому-то из братьев — Рону, Джорджу, Чарли или Биллу, причем кандидатура Перси почему-то даже не рассматривалась, что выводило из себя остальных куда больше, чем сам факт предполагаемого отцовства.

Вернувшимся из путешествия Молли и Артуру новость о том, что у их давно погибшего сына есть взрослая дочь, о существовании которой никто не подозревал, близкие преподнесли с величайшей осторожностью, опасаясь, как бы чрезмерное потрясение им не навредило. Впрочем, опасения были напрасны. Едва не задушив девушку в объятиях, Молли с восторгом заявила, что Фред мог бы гордиться такой умной и красивой дочерью, “вылитой Уизли”... Где она усмотрела фамильное сходство в изящной, похожей на фарфоровую куколку белокурой девушке, лично для меня так и осталось загадкой.

При ближайшем рассмотрении Флора оказалась милой и немного застенчивой, явно не привыкшей к всеобщему пристальному вниманию. Почти всю свою жизнь она провела в крошечном городке, где ее знали буквально с пеленок, и, как она однажды призналась, перешептывания окружающих, их неуемное любопытство действуют на нее угнетающе. На что Молли, грозно нахмурившись, пообещала прекратить “это безобразие” — и таки сдержала слово. Теперь при каждом выходе из дому — будь то светское мероприятие или обыкновенный поход по магазинам — Флору сопровождал целый эскорт во главе с самой Молли Уизли, так что даже самые заядлые сплетники очень скоро вынуждены были прикусить языки.

Ничего удивительного, что на фоне всей этой суматохи наше с Роном расставание осталось практически никем не замеченным... Разговор, который должен был расставить все точки над i, оказался тяжелым и болезненным для нас обоих. Рон искренне недоумевал, как можно было в один миг разрушить то, что строилось на протяжении многих лет, а я... С трудом подбирая слова и отчаянно стыдясь своего недоверия и желания отомстить, я призналась ему во всем — в том числе и в тех невольных чувствах, что возникли у меня по отношению к Драко... Выслушав мой сбивчивый и местами нелогичный рассказ, Рон впервые в жизни не нашелся, что сказать. Мне было бы легче, если бы он накричал на меня, обозвал как-нибудь или даже ударил — одним словом, выплеснул отразившиеся в его глазах боль и разочарование... Он собрал вещи и ушел, так и не произнеся ни единого слова, а я, спрятав лицо в ладонях, в который уже раз расплакалась, без конца повторяя: “Прости меня, Рон...”

Со слов Гарри я потом узнала, что Рон поселился в какой-то захолустной гостинице, взял на работе внеочередной отпуск и коротает дни в компании бутылки огневиски, а на все попытки достучаться до него лишь пожимает плечами... Примерно через неделю, когда я уже была близка к тому, чтобы умолять его вернуться, Рон съехал из гостиницы, снял квартиру, возобновил тренировки и, кажется, пришел в норму... Необходимые бумаги он передал через поверенного, приложив к ним коротенькую записку: “Насчет будущего детей можешь не беспокоиться, я обо всем позабочусь. Рон”.

После подписания бумаг и последовавшего за этим развода моя жизнь очень скоро вошла в привычную колею... По крайней мере, так казалось на первый взгляд. Утром я просыпалась, приводила себя в порядок, готовила завтрак, скармливала его вечно голодному щенку и отправлялась в министерство, где что-то планировала, отчитывалась перед начальством, принимала посетителей, улыбалась... Один Гарри, который в первые дни старался заходить ко мне под любым предлогом, замечал, что улыбка насквозь фальшивая. Однажды он прямо спросил, в чем дело, но я лишь покачала головой и заговорила о каких-то пустяках. Да и как было признаться, что после первого откровенного разговора с детьми, когда мне пришлось сказать, что мы с их отцом больше не вместе, а затем выдержать истерику Хью и не заплакать от взрослого, понимающего взгляда Розы, я не решаюсь повидаться с ними еще раз? Как объяснить, что любимая работа, прежде приносившая мне радость, теперь вызывает лишь скуку и раздражение?

Нельзя сказать, что я не жалела о том, что произошло. Мне было жаль испорченных отношений с Роном, к которым прибавилась подчеркнуто-вежливая холодность бывшей свекрови, винившей в скоропалительном разводе меня одну. Мне было жаль детей, а незаданный пока вопрос: “Ради чего?” — пугал до дрожи в коленках. Чтобы не травить душу еще больше, о Драко я старалась не думать... и все же думала о нем каждый божий день. Воскрешала в памяти его голос, улыбку, прикосновения его рук, поцелуи и нежность, которые не могли, просто не имели права быть обыкновенным притворством... Вспоминала — а потом долго-долго плакала, потому что брошенная Блейзом фраза не шла у меня из головы.

Ты сделала так, что теперь они потеряны для нас навсегда.

Очень скоро я убедилась, что Блейз не лгал. После того как Драко вышел из больницы, он ни разу не написал, не позвонил и не связался со мной любым доступным способом — хотя бы для того, чтобы сказать: “Эй, привет, я в порядке. Надеюсь, у тебя тоже все хорошо”. Вероятно, я бы даже ответила что-то вроде: “Лучше не бывает”. Две недели я мучилась неизвестностью, а потом... Встретились мы совершенно случайно, в Косом переулке. Драко выходил из Гринготтса, рядом с ним была Астория, вцепившаяся в его руку с таким собственническим видом, что я, от волнения забыв как дышать, коротко кивнула и тут же отвернулась, опасаясь, что не выдержу, брошусь к нему, скажу... Выдержала, не бросилась и не сказала, чем, безусловно, могла бы гордиться.

А на следующее утро, разбирая корреспонденцию, накопившуюся в почтовом ящике за несколько дней, я обнаружила среди вороха рекламных проспектов и счетов письмо. Продолговатый кремовый конверт без обратного адреса, в котором лежало несколько листов, исписанных неразборчивым и одновременно странно-знакомым почерком.

Начиналось письмо словами: “Не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь...” Строчки заплясали перед глазами как живые, и я до боли сжала пальцы, сминая тонкий дорогой пергамент.

“Скорее всего, ты этого не помнишь — я имею в виду наш разговор много лет назад, накануне свадьбы моей сестры. Ты тогда еще пошутила, спросив, почему я до сих пор не замужем, ведь я старалась быть первой во всем, а я ответила, что у моего прекрасного принца отвратительный вкус, и он уже дважды выбрал не ту девушку...”

Я внезапно вспомнила и сам разговор, и свою собеседницу... Безмерно изумленная этим открытием, я пробежала взглядом еще несколько строк.

“Теперь я могу тебе признаться. Мой принц... он всегда был рядом, только руку протяни — и в то же время бесконечно далеко. Порой мне казалось, что ты знаешь о моих чувствах к нему, как знала о них Лаванда, и в такие минуты...”

Сначала я никак не могла понять, почему Парвати решила написать мне, ведь до встречи в госпитале мы практически не общались — и уж точно не были лучшими подругами... Последняя фраза объясняла если не все, то достаточно многое.

“В такие минуты я ненавидела тебя особенно сильно ”.

На меня вдруг снизошло озарение. Дрожащей рукой я перевернула страницу, ища подтверждение своей невероятной догадке, и практически в первой же строке мой взгляд зацепился за имя бывшего мужа.

“Я люблю Рона с шестого курса и ничего не могу с этим поделать, — писала Парвати. — Наивная влюбленность в парня лучшей подруги как-то незаметно переросла в нечто большее... Я и целительницей стала только потому, что мечтала, как однажды спасу Рону жизнь, ведь благодаря своей профессии он довольно часто получал травмы и оказывался на больничной койке... Глупо, правда? Мой тогдашний куратор называл меня криворукой бездарностью и не подпускал к восходящей звезде квиддича на пушечный выстрел, но я не сдавалась. Когда Рон в очередной раз попадал к нам, я заходила к нему на правах старой школьной подруги, и мы подолгу разговаривали. Как бы невзначай, я выпытывала подробности вашей семейной жизни, а Рон, не видя в моем интересе ничего необычного, рассказывал о тебе и детях — с такой гордостью, что, слушая его, я не раз ловила себя на мысли, что очень многое отдала бы, лишь бы оказаться на твоем месте. Я пыталась бороться со своим чувством, встречалась с другими мужчинами, но ни один из них не был Роном — добрым, честным, искренним... В конце концов, измученная ревностью и завистью, я решила держаться на расстоянии, полагая, что Рон счастлив, — до тех пор, пока не произошел этот случай с Малфоем”.

Неожиданно все встало на свои места — и удивившая меня тогда реакция Парвати, ее непритворный ужас, когда она услышала, что именно Рон виноват в том, что случилось с Драко, и немое осуждение во взгляде...

“Одному Мерлину известно, что я испытала, увидев, с какой нежностью ты целуешь Малфоя в губы... О, я готова была голыми руками разорвать тебя в клочья! Я злилась, потому что перед этим подкараулила Рона под кабинетом главного целителя, пытаясь выяснить, что, собственно говоря, происходит на самом деле. Он в подробности не вдавался, но я видела колдографии и могу сказать, что ни один муж — в особенности такой, как Рон! — не заслуживает подобного. Ты причинила ему боль, унизив худшим из способов, причем сделала это публично, и в тот момент я поняла, что ваш разрыв — это лишь вопрос времени”.

Господи, как она могла такое написать?! Поддавшись минутному порыву, я скомкала злополучное письмо и уже хотела сжечь, однако, стиснув зубы, все же решила дочитать до конца... Во многом справедливое обвинение Парвати ранило меня в самое сердце.

“Не спрашивай, как мне это удалось, но несколько дней спустя я разыскала Рона в какой-то гостинице. По-моему, он даже не удивился, увидев меня на пороге своего номера, и пригласил войти... впрочем, он был настолько пьян и чувствовал себя таким одиноким, что обрадовался бы и соплохвосту. Мы проговорили битых два часа, вернее, говорила я — до тех пор, пока не охрипла, а Рон пил, делая вид, что слушает. Я требовала, чтобы он прекратил себя жалеть, и убеждала, чтобы он не сдавался, боролся за тебя, если ты по-прежнему дорога ему, а потом... Мне трудно об этом писать... Рон заплакал. Его плечи содрогались от рыданий, но плакал он молча, и это было страшнее всего. Я обняла его что было силы, стараясь хоть немного облегчить его страдания, а он вцепился в меня так, как будто я была его единственной надеждой на спасение... Прошу тебя, Гермиона, не осуждай нас... — почерк Парвати стал еще более неразборчивым. — В тот день мы с Роном стали близки — потерянные, на грани отчаяния, — и эта близость... Я не могу и не хочу называть ее ошибкой, ведь, засыпая в его объятиях, я была уверена, что это никогда больше не повторится, что наутро Рон даже не вспомнит, а я притворюсь, будто ничего не было... Рон не забыл, а я не смогла”.

Последние строки этого странного признания дались мне особенно тяжело.

“Я знаю, что Рон меня не любит, а наши хрупкие, едва наметившиеся отношения — своего рода лекарство для исцеления его раненой гордости. Я не питаю на этот счет никаких иллюзий... Чтобы быть с ним, мне понадобится все мое терпение, но... Сейчас мы вместе, а это главное. И... прости меня, если сможешь”.

Гарри был единственным человеком, кому я могла рассказать о письме Парвати, поэтому я аппарировала к его дому не раздумывая. Была суббота, середина дня. В это время Джинни обычно гуляет с близнецами в парке или гостит у родителей, и шансов застать ее дома практически не было. Это вполне меня устраивало: последняя наша встреча, начавшись увещеваниями, закончилась взаимной обидой и непониманием, поэтому мне вовсе не хотелось сталкиваться с ней лицом к лицу и в сотый раз объяснять очевидное.

Переведя дух, я поднялась на крыльцо и позвонила в дверь. Практически сразу же мне открыла немолодая круглолицая женщина в сбившемся набекрень белоснежном чепчике и старомодного покроя платье. В одной руке у нее была ложка с длинной изогнутой ручкой, а в другой — поваренная книга, из которой торчала волшебная палочка, используемая в качестве закладки. Выглядела она точь-в-точь как колдунья, изображенная на гравюре старинного учебника по зельеварению.

— Здравствуйте, миссис Уизли, — поздоровалась она, хотя я не имела ни малейшего представления, кто это. Ее мягкий, напевный выговор походил на журчание ручейка, а улыбка была такой искренней, что любой поневоле захотел бы улыбнуться в ответ.

— Мисс Грейнджер, — поправила я машинально; еще недавно привычное обращение из уст этой пожилой ведьмы почему-то больно резануло слух. — А вы?..

Явно смутившись, женщина торопливо ответила:

— Ох, простите мне мою неловкость. Меня зовут Элеонора Данн, я теперь присматриваю за младшенькими детками мистера и миссис Поттер. Проходите, пожалуйста, — и она посторонилась, чтобы я могла зайти. — Миссис Поттер наверху, я сейчас ее...

— Гарри дома? — спросила я, не двигаясь с места.

— Мистера Поттера нет, его недавно вызвали в министерство по какому-то срочному делу, он даже пообедать не успел толком... Да вы заходите, не стойте на пороге, миссис Поттер вот-вот спустится, тут и кексы как раз поспели к чаю... Ко мне малыши только привыкают, так что покамест она их укладывает... Фредди не выспался, капризничал с самого утра, поэтому мы и не гуляли долго, а маленькую в парке пчела укусила. Рёву было... Но теперь уже ничего, холодный компресс и ласка сделали свое дело...

Она говорила что-то еще, однако я уже не слушала, борясь с отчаянным желанием развернуться и уйти не прощаясь.

— До свидания, миссис Данн, приятно было познакомиться, — у меня все же хватило сил на ответную любезность. — Я очень рада, что у близнецов теперь есть няня. Передавайте привет Джинни... Впрочем, это необязательно, — прибавила я, вспомнив, что Джинни вряд ли обрадуется моему приходу, и миссис Данн, будучи не в курсе последних событий, отреагировала на мою последнюю реплику удивленным молчанием.

До зоны аппарации оставалось каких-то полшага, когда Джинни взъерошенной рыжей кошкой метнулась ко мне со ступенек и крепко-крепко схватила за руку, напугав практически до полусмерти.

— Гермиона, как же так, что ты не зашла?! Случайно услышала твой голос... — Она тащила меня в дом, а я, не в силах сопротивляться ее сумасшедшему напору, покорно шла следом. — Ты так давно не была у нас, что дети стали забывать, как ты выглядишь!

“Знать тебя не хочу”, — такими были ее последние слова, перед тем как громко хлопнуть дверью перед самым моим носом.

— Милая, у меня совсем нет времени, — пробормотала я и предприняла попытку вывернуться из ее пальцев, сжимающих мое запястье не хуже тисков. — Мне нужно срочно найти Гарри...

Внезапно Джинни остановилась, словно налетев на невидимое препятствие посреди собственной гостиной, и обернулась ко мне.

— Но у тебя ведь найдется десять минут, чтобы выпить со мной чашечку чая? — спросила она с надеждой. — Миссис Данн печет великолепные кексы... Драко отзывался о них как о настоящем произведении искусства, — добавила она чуть громче, по всей видимости, обращаясь к няне, ведь я и так прекрасно слышала каждое ее слово. Миссис Данн от похвалы буквально просияла и с удивительной для ее возраста прытью бросилась на кухню, оставив нас одних.

Драко?

Я в изумлении приподняла бровь. Помнится, в прошлый раз, когда мы с Джинни ругались, “слизеринская змеюка” был одним из самых нежных ее эпитетов.

— Миссис Данн — та самая няня, которую нам пообещал найти Малфой, — произнесла Джинни вполголоса, предугадав мой следующий вопрос. — И она просто чудо, поверь. Дети полюбили ее с первого взгляда.

— Драко нашел вам няню? — переспросила я, чувствуя себя ужасно глупо.

Джинни кивнула.

— Помнишь, во время ужина я жаловалась на выходки детей?.. Так вот, Малфой недавно приходил к Гарри по какому-то вопросу. Я его сначала даже на порог не пустила, но он пообещал, что будет сидеть под дверью сколько понадобится, так что мне в конце концов пришлось уступить... Сначала они заперлись в кабинете — часа на два, не меньше, а потом Гарри пригласил его остаться на обед. Уходя, Малфой спросил о няне, а когда услышал, что агентство отказалось от дальнейшего сотрудничества с нами, сказал, что кузина его экономки как раз ищет работу, и у нее большой опыт. Конечно, Малфой — последний человек, от которого я бы приняла помощь, но я была в таком отчаянии...

— Когда это было? — перебила я нетерпеливо.

— Постой-ка... — Джинни на мгновение задумалась. — Гарри был дома, как раз после ночного дежурства, я еще будить его не хотела... Кажется, в этот вторник... Точно, во вторник, а в среду Малфой привел к нам миссис Данн, и за одно это я готова простить ему все его прегрешения.

— О чем они разговаривали? — спросила я внезапно охрипшим голосом. Гарри, человек, которому я доверяю больше чем себе, не далее как позавчера на мой осторожный вопрос, видел ли он Малфоя, ответил отрицательно... И это после того как Драко приходил к нему домой! — Джинни, о чем они разговаривали?!

— Понятия не имею, — призналась она. — Подслушивать я не стала, бесполезно было даже пытаться, поскольку кабинет защищен не хуже того, что в Аврорате, а Гарри словно воды в рот набрал. Сказал только, что скоро я обо всем узнаю... Гермиона, ты так побледнела! Что с тобой?!

Ровным счетом ничего... Вот только Парвати и Рон теперь встречаются, Драко наслаждается обществом жены и делает вид, что меня не существует, а лучший друг врет, не моргнув глазом.

— Мне пора, Джинни, правда. Спасибо за приглашение, я бы с удовольствием осталась на чай, но не могу. Я должна найти Гарри.

Не знаю, что Джинни услышала в моем голосе, но некоторое время она просто смотрела на меня — с каким-то странным, не поддающимся описанию выражением.

— Иди, конечно, я все понимаю, — ответила она со вздохом. — В другой раз.

Найти Гарри оказалось не так-то просто. В Аврорате мне сказали, что “мистер Поттер только что ушел”, а в приемной Министра сообщили, что ”мистер Поттер еще не появлялся”. Я снова вернулась в Аврорат в надежде, что застану там Гарри, но тщетно: мы разминулись буквально на несколько минут. Дежурный аврор, сочувственно улыбаясь, предложил оставить записку, добавив, что “мистер Поттер отправился в Косой переулок и неизвестно когда вернется”. Разумеется, я бросилась вслед за ним и следующие три четверти часа провела в бесплодных и беспорядочных метаниях. Каминный зал, почта, Гринготтс, аптека, Олливандер, “Дырявый Котел”... Гарри мог быть где угодно, а заклинание Поиска упорно не хотело срабатывать. Под конец я так устала и проголодалась, что даже злость и обида на Гарри отошли на задний план.

Время обеда давно прошло, поэтому заказать в местном кафе что-то более существенное, чем пирожное с кремом, было весьма проблематично, и после недолгих раздумий я направилась в пиццерию — ту самую, в которой однажды обедала с Драко и детьми. Заведение явно пользовалось популярностью: в большом, даже по магловским меркам, зале яблоку негде было упасть, но “наш” столик почему-то был свободен, и я села за него со смешанным чувством, понять которое не смогла даже я сама... Едва я успела заглянуть в меню, как передо мной, словно по волшебству, появилась официантка и стала сгружать с подноса тарелки с разнообразными яствами, включающими аппетитную пасту и несколько видов салатов. Картину довершали графин с белым вином и огромная, только что из печки, грибная пицца.

— Простите, но я пока ничего не заказывала, — обратилась я к официантке. — Это какая-то ошибка. Принесите мне, пожалуйста...

Заглянув в свой блокнот, официантка сверилась с номером столика и покачала головой.

— Никакой ошибки, — ответила она уверенно и тут же отошла, оставив меня в полной растерянности рассматривать принесенные блюда.

Обед на двоих.

Представив мучительно-неловкий момент, когда за накрытым столом меня застанет чужая — и наверняка счастливая — семейная пара, я впилась ногтями в ладони, чувствуя, как необъяснимая тоска сворачивается в груди тугим запутанным клубком. Резко отодвинув стул, я уже собиралась подняться, как вдруг...

— Привет, Грейнджер, — раздался над ухом тихий и чуть насмешливый голос, а руки, те самые, что снились мне почти каждую ночь, мягко легли на плечи, удерживая на месте. — Ты мне поверишь, если я скажу, что рад тебя видеть?

На какое-то мгновение я зажмурилась... От счастья ведь не умирают, верно? Тогда почему так трудно дышать, а сердце испуганной птичкой бьется в груди и, кажется, вот-вот вырвется из плена?..