Узы крови (джен)

Утро не принесло облегчения. Оно принесло «Ежедневный пророк».

Газета появилась за завтраком с беззвучным хлопком совиной почты и легла на стол перед Гарри, словно надгробная плита. Заголовок на первой полосе был набран буквами высотой в дюйм, кричащими с каждой страницы в Большом Зале:

ДРАКОНЫ, БАНШИ И КРАХ ТУРНИРА! ХОГВАРТС БОЛЬШЕ НЕ БЕЗОПАСЕН?

Под ним красовалась движущаяся фотография, сделанная, очевидно, с помощью телеобъектива. На ней из вод Черного озера поднималась колоссальная рубиновая драконица, а на берегу в панике метались крошечные фигурки людей. Статья, написанная Ритой Скитер, была шедевром ядовитой паники и спекуляций. В ней смешались в кучу «необъяснимое появление гигантского ящера», «таинственная рогатая женщина-сектантка», «вторая, еще более жуткая спутница Поттера с нездоровым цветом лица» и, конечно же, «Мальчик-Который-Притягивает-Неприятности». Дамблдора обвиняли в халатности, Министерство — в некомпетентности, а сам Турнир был назван «смертельной ловушкой для наших детей».

Статья идеально отражала атмосферу в замке. Хогвартс гудел. Но это был не гул любопытства. Это был гул страха.

Когда Гарри и Джайна вошли в Большой Зал в сопровождении Алекстразы (Сильвана отказалась покидать их покои, назвав завтрак «отвратительной привычкой живых»), разговоры не просто стихли. Они умерли. Сотни пар глаз проводили их до стола Гриффиндора. Ученики жались друг к другу, отодвигаясь, когда они проходили мимо.

Они больше не были просто «проклятой парочкой». Они были свитой. Свитой рогатой богини, которая вчера была драконом.

Алекстраза, казалось, не замечала страха, который сеяла одним своим присутствием. Ее материнская тревога была целиком и полностью сосредоточена на ее «детях».

— Ты не должен сутулиться, Гарри, — прошептала она, когда они сели, ее голос был полон искреннего беспокойства. — Это нарушает потоки жизненной энергии в позвоночнике. А каша… — она с подозрением посмотрела на овсянку в его тарелке. — В ней не хватает солнечного света. Подожди.

Она накрыла его тарелку ладонью, и на мгновение каша под ней вспыхнула мягким золотистым сиянием. Когда она убрала руку, от овсянки шел не только пар, но и едва уловимый аромат летнего луга. Гарри попробовал ложку. На вкус это было… как чистое, концентрированное здоровье. И это было отвратительно.

— Вот, так лучше, — удовлетворенно кивнула Алекстраза, не замечая перекошенного лица Гарри.

Рон и Гермиона, сидевшие напротив, выглядели так, словно пережили кораблекрушение. Их спасли из глубин озера вчера вечером, и они все еще не отошли от шока.

— Так… — начал Рон, с опаской глядя на сияющую кашу Гарри. — Эта леди… она теперь все время будет с нами?

Прежде чем Гарри успел ответить, Алекстраза одарила Рона теплой, лучезарной улыбкой, от которой тот густо покраснел.

— Я буду рядом, пока мои дети не окажутся в полной безопасности, — пропел ее голос. — Кстати, тебе стоит есть побольше корнеплодов. Твоя аура немного тусклая в районе селезенки.

Рон поперхнулся тыквенным соком.

Новая реальность наступила. Она была странной, неловкой и пахла озоном и летними лугами. И все понимали, что это лишь затишье перед новой, еще более страшной бурей.

* * *

Попытка вернуться к расписанию уроков провалилась с оглушительным треском. Первым бастионом, павшим под натиском новой реальности, стало подземелье Северуса Снейпа.

Урок Зельеварения шел своим чередом. В воздухе висела привычная смесь из запаха тухлых яиц, горьких трав и концентрированного страха учеников. Снейп, как черный ястреб, кружил между котлами, отпуская едкие комментарии. Гарри и Джайна, работая над Умиротворяющим бальзамом, двигались с отработанной, молчаливой синхронностью.

Дверь в класс распахнулась без стука.

В проеме, залитом светом коридора, который казался неуместно ярким в этом царстве мрака, стояла Алекстраза. Она не вошла. Она, казалось, вплыла, и с ее появлением затхлый воздух подземелья наполнился ароматом озона и цветущего вереска. Ее золотые глаза с ужасом обводили помещение: банки с заспиртованными существами, пучки сушеных трав, котлы, в которых кипели измельченные части растений и животных.

— Что… что это за место? — ее голос, полный неподдельного ужаса, заставил всех замереть. — Это… пыточная? Я чувствую их боль… Тихие, безмолвные крики этих несчастных кореньев… агонию каждой капли крови…

Снейп медленно выпрямился. Его лицо было бледнее обычного, а черные глаза сузились в две щелочки, полные смертоносного яда.

— Я прошу прощения, леди, — процедил он, и каждое слово было острее скальпеля. — Но это — классная комната. И вы прерываете мой урок.

Алекстраза проигнорировала его. Ее взгляд, полный материнской скорби, остановился на столе с ингредиентами.

— Это кощунство, — прошептала она. — Вы берете дар Жизни, расчленяете его, кипятите, чтобы получить… что? Временное облегчение от прыщей? Мимолетное чувство эйфории? Вы — мясники, а не целители!

Она подошла к одному из столов, взяла в руки корень мандрагоры, который Невилл только что с трудом нарезал, и погладила его с нежностью, с какой мать гладит больного ребенка.

— Им нужно петь, — сказала она, глядя на Снейпа с безграничной жалостью, как на заблудшего, жестокого ребенка. — Растения отзываются на гармонию. Мандрагорам нужно петь колыбельные перед сном, а не резать их во сне. Тогда они сами поделятся своей силой.

В классе повисла такая тишина, что было слышно, как скрипит перо Риты Скитер где-то за пределами замка. Снейп, Мастер Зелий, Пожиратель Смерти, самый грозный профессор Хогвартса, только что получил совет по садоводству от рогатой женщины, утверждающей, что мандрагорам нужно петь колыбельные. Его лицо приобрело цвет скисшего молока.

— Вон, — прошипел он.

Урок был безнадежно испорчен.

* * *

Они покинули подземелья под аккомпанемент гробового молчания всего класса и тихого, скрежещущего звука, с которым Снейп, очевидно, ломал свое перо. Путь обратно в башню Гриффиндора был похож на проход сквозь строй. Ученики, высыпавшие в коридоры на перемену, замолкали при их приближении. Их провожали испуганные, любопытные взгляды. Гарри чувствовал себя экспонатом в музее аномалий.

Они буквально ввалились в гостиную Гриффиндора и рухнули в кресла у камина, который казался единственным нормальным и предсказуемым явлением в их новой жизни. Алекстраза, не заметив произведенного фурора, тут же принялась с беспокойством осматривать Гарри, словно пребывание в подземелье могло заразить его плесенью.

Рон, который все это время молчал, потрясенный до глубины души, наконец обрел дар речи.

— Петь. Мандрагорам. Колыбельные, — произнес он, медленно и отчетливо, словно пробуя на вкус каждое слово. — Гарри, я не шучу, твой крестный — сбежавший узник, твоего бывшего профессора обороны съел Волдеморт, ты участвуешь в смертельном турнире… но это, — он ткнул большим пальцем в сторону Алекстразы, которая как раз пыталась расправить Гарри воротник, — самое странное, что я видел в своей жизни.

Гермиона, нервно теребившая ремешок своей сумки, не была склонна к юмору.

— Это не просто странно, Рон, это… невозможно! — ее голос дрожал от интеллектуального возмущения. — Вся наука о зельеварении построена на точных свойствах ингредиентов, на химических реакциях! Это противоречит всем известным законам магии! Но при этом… — она бросила быстрый, почти испуганный взгляд на Алекстразу, — …ее сила… она настоящая. Я ее чувствую. Это не заклинания из учебников.

Джайна, до этого молча сидевшая и глядевшая в огонь, тихо вздохнула.

— Вы пытаетесь применить законы своей физики к явлению из другого измерения, — сказала она устало. — Для нее мир — не набор мертвых ингредиентов. Он живой. Весь. Корень, который вы режете, для нее — живое существо, которое чувствует боль. Зелье — это не химическая реакция. Это результат договора. Или пытки. Она просто предложила профессору Снейпу перейти от пыток к дипломатии.

Рон уставился на нее с открытым ртом.

— Так… то есть она не сумасшедшая?

— Нет, — ответила Джайна. — Она просто другая. Настолько, что ваш мир может этого не выдержать.

Гарри потер шрам. Ему было не до смеха. Он чувствовал себя ответственным за весь этот хаос. За страх в глазах однокурсников. За унижение Снейпа. За сияющую кашу в своей тарелке. Он был эпицентром этого землетрясения.

Неловкое молчание повисло в воздухе. Веселье от абсурдности ситуации улетучилось, оставив после себя тяжелый осадок их реальных проблем. Именно в этот момент Гермиона, не в силах больше сидеть без дела, решительно подошла к своему столу, заваленному книгами.

— Все это неважно, — пробормотала она, открывая толстый том о темнейших искусствах. — Пока мы не решим главную проблему…

Она снова погрузилась в поиски ответов о крестражах, перелистывая страницы с отчаянием человека, который ищет лекарство от неизлечимой болезни.

Второй, куда более важный разговор состоялся позже, в тишине их гостиной. Сильвана, наконец, покинула свой угол и подошла к столу, где Гермиона в очередной раз раскладывала книги, пытаясь найти хоть что-то о крестражах.

— Вы все еще возитесь с этой детской задачкой? — спросила она. В ее голосе не было любопытства, лишь скука.

— Это не детская задачка! — вспыхнула Гермиона. — Речь идет о расколотой душе! О бессмертии! Волдеморт создал семь крестражей!

Сильвана издала тихий, презрительный смешок.

— Всего семь? — переспросила она, и в этих двух словах было больше пренебрежения, чем во всех тирадах Снейпа. — Жалкий любитель.

Она оперлась о край стола, и ее горящие синим глаза посмотрели на Гарри.

— Наш Король-лич, мальчик, держал в узде миллионы душ. Его воля была законом для целой армии мертвецов, и каждый из них был осколком его мощи. Его душа не была расколота на жалкие семь частей. Она была подобна леднику, от которого откалывались айсберги, и каждый айсберг мог заморозить целый континент. Этот ваш Волдеморт, — она произнесла это имя с таким пренебрежением, словно говорила о надоедливом насекомом, — просто мелкий некромант с манией величия, который боится умереть.

Гарри, Рон и Гермиона смотрели на нее, ошеломленные. Весь их страх, весь тот ужас, что внушало им имя Темного Лорда, вся его мифология — все это только что было обесценено, сведено к уровню провинциального тирана.

— Он не бог, которого нужно бояться, — закончила Сильвана, ее взгляд стал жестким, как сталь. — Он — механизм, который нужно изучить. Вы ищете способ уничтожить эти осколки души. Прекратите искать в книгах заклинания. Ищите его уязвимости. Узнайте, как он их создал. Узнайте, из чего они сделаны. Разберите его на части, как часовщик разбирает часы. А потом просто… сломайте пружину.

Она отвернулась и вернулась в свой темный угол.

В комнате повисла тишина. Алекстраза дала им новый, абсурдный взгляд на жизнь. Но Сильвана только что дала им нечто куда более ценное.

Новый, безжалостный и абсолютно прагматичный взгляд на смерть. И на их врага.

После ледяной лекции Сильваны о «мелких некромантах» в гостиной надолго повисла тишина. Но для Гермионы Грейнджер тишина, наполненная нерешенными вопросами, была сродни физической пытке. Ее разум, привыкший каталогизировать, анализировать и понимать, столкнулся с двумя аномалиями, которые не укладывались ни в одну известную классификацию.

Она бросила взгляд на Рона. Он все еще выглядел слегка ошарашенным, но в его глазах читалась та же тревога. Кто эти женщины? Друзья? Враги? Новые, еще более могущественные фигуры в игре, правил которой они не знали?

— Мы должны узнать больше, — прошептала Гермиона, и это прозвучало как клятва.

Рон с сомнением посмотрел сначала на Алекстразу, которая как раз пыталась убедить горшок с геранью «раскрыть свой внутренний потенциал», а затем на темный угол, где Сильвана вновь превратилась в неподвижную тень.

— И с кем из них ты предлагаешь начать? С той, что разговаривает с цветами, или с той, что выглядит так, будто хочет съесть наши души на десерт?

— Начнем с той, что разговаривает с цветами, — решительно сказала Гермиона, поднимаясь.

Они подошли к Алекстразе. Та обернулась, и ее лицо озарила такая теплая и искренняя улыбка, что Рон невольно сделал шаг назад.

— Дети! — пропел ее голос. — Вам что-то нужно? Может быть, ваши ауры снова поблекли?

— Э-э, нет, спасибо, с аурами все в порядке, — пробормотала Гермиона, чувствуя себя глупо. — Леди Алекстраза… мы бы хотели спросить… Вы назвали себя Хранительницей Жизни. И… Королевой Драконов. Что это значит?

Алекстраза посмотрела на них с мягким, всепрощающим терпением, с каким учитель смотрит на очень маленьких, но очень любознательных учеников.

— Это не титулы, дитя мое. Это… суть. Моя суть, — она приложила руку к груди. — Я не правлю драконами в том смысле, как ваш министр правит волшебниками. Я есть та жизнь, что течет в них. Я — их начало и их продолжение. Их радость — моя радость. Их боль — моя боль.

Гермиона нахмурилась, пытаясь уложить это в логическую схему.

— То есть вы… божество?

Алекстраза тихо рассмеялась.

— Боги — это слишком громкое слово. Скажем так: у вашего мира есть свои законы. Гравитация, время, магия. А у нашего мира есть… садовники. Те, кому было поручено присматривать за садом жизни, чтобы он рос и цвел. Я — один из таких садовников.

Рон, до этого молчавший, решился задать свой, более приземленный вопрос.

— А… откуда вы? Ну… прибыли? Из другого… э-э… министерства?

Взгляд Алекстразы стал далеким, и в нем отразилась тоска по чему-то необъятному.

— Я прибыла из мира, который ваши мудрецы назвали бы Азеротом. Мира, где сама планета — это спящее дитя, а звезды поют песни созидания. Мира, который… — ее голос на мгновение дрогнул, — …который очень болен.

Она снова улыбнулась им, но теперь в ее улыбке была тень глубокой, древней печали.

— Не тревожьтесь. Главное, что вы должны знать — я здесь, чтобы защитить жизнь. В любом ее проявлении. Особенно жизнь двух очень храбрых, но очень раненых детей.

Разговор зашел в тупик. Гермиона поняла, что получила не ответы, а лишь новые, еще более масштабные метафоры. Алекстраза была как океан: теплая, живая, могущественная, но совершенно непостижимая. Говорить с ней было все равно что брать интервью у солнца.

Они вежливо поблагодарили ее и отступили обратно к камину, чувствуя себя еще более потерянными, чем раньше.

Собравшись с духом, Гермиона посмотрела на другой конец комнаты. На Сильвану. Это была последняя переменная в уравнении. Самая темная и самая пугающая.

— Может, не надо? — прошептал Рон. — Она мне не нравится. От нее веет… ну, как из склепа.

— Мы должны хотя бы попытаться, — упрямо ответила Гермиона.

Они подошли к креслу Сильваны. Холод, исходивший от нее, был почти осязаем. Она не повернула головы, но они знали, что она их заметила.

— Леди Сильвана? — начала Гермиона так вежливо, как только могла.

Тишина.

— Мы бы хотели узнать… — продолжила она, чувствуя, как слова застревают в горле. — Вы тоже из Азерота?

— Какая проницательность, — донесся до них ее ледяной, саркастический голос. Она все еще смотрела в окно.

— Вы… эльфийка? — не сдавалась Гермиона.

В этот момент Сильвана медленно повернула голову. Ее горящие синим глаза впились в Гермиону, и та почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— Я была эльфийкой, — отчеканила она. — Теперь я то, что остается, когда у эльфа отнимают все. Жизнь. Надежду. Будущее.

Рон, решив, что хуже уже не будет, задал свой вопрос:

— А… что такое банши? Вы… ну… вас так назвали…

Взгляд Сильваны метнулся к нему. В нем не было злости. Лишь бездна холодной, мертвой пустоты.

— Банши, мальчик, — прошептала она так тихо, что им пришлось напрячь слух, чтобы расслышать, — это звук, который издает душа, когда ломается.

Она отвернулась, давая понять, что аудиенция окончена.

Гермиона и Рон поспешно отступили. Если разговор с Алекстразой был похож на попытку измерить океан чайной ложкой, то диалог с Сильваной — на попытку взять интервью у лезвия гильотины.

Они не узнали почти ничего. И одновременно узнали все, что нужно. Одна была жизнью во плоти, другая — ходячей смертью. И обе они теперь жили в их гостиной.

Оставался лишь один человек, который мог хоть как-то это объяснить.

Они оба повернулись к Джайне, которая все это время молча наблюдала за их попытками.

Когда Рон и Гермиона подошли к ней, Джайна даже не подняла головы. Она продолжала смотреть на языки пламени в камине, но ее отрешенный вид был обманчив. Через Узы Гарри чувствовал, как напряженно она следила за каждым словом, каждым жестом своих друзей.

— Джайна? — тихо начала Гермиона, садясь в кресло напротив. Рон неловко примостился на подлокотнике. — Мы… мы не понимаем.

Джайна медленно перевела на них взгляд. В ее глазах, казалось, отражался огонь камина, но за ним была лишь бесконечная, ледяная усталость.

— А что тут понимать? — спросила она. Ее голос был ровным, лишенным эмоций. — Одна — живое воплощение созидания. Другая — живое воплощение последствий. Добро пожаловать в Азерот.

— Но… кто они друг другу? — спросил Рон. — Они… как будто из разных миров.

— Так и есть, — кивнула Джайна. — Хотя они и родились в одном. Алекстраза — Аспект. Одна из пяти великих драконов, которым титаны, создатели нашего мира, поручили его защищать. Она — Хранительница Жизни. Ее долг — оберегать все живое. Она смотрит на мир и видит сад, который нужно лелеять.

Она сделала паузу, и ее взгляд скользнул в темный угол, где сидела Сильвана.

— А Сильвана… она была предводителем следопытов Кель’Таласа. Генералом. Защитницей своего народа. Она была… — Джайна на мгновение запнулась, подбирая слово, — …жизнью. Яркой, упрямой, полной ярости и страсти. Она была лучшей из нас.

Гермиона нахмурилась, пытаясь сопоставить этот образ с той ледяной, мертвой фигурой у окна.

— Что же с ней случилось?

Джайна глубоко вздохнула. Казалось, каждое слово давалось ей с трудом, словно она вытаскивала из себя осколки стекла.

— Случился Артас, — тихо сказала она.

При этом имени Гарри почувствовал, как по их связи прошла волна такой острой, концентрированной боли, что он невольно сжал кулаки.

— Он был принцем Лордерона. Моим… другом. И он хотел спасти свой народ от чумы нежити. Но чтобы победить чудовище, он сам стал чудовищем. Он повел свою армию в поход на север, на ледяной континент Нордскол, чтобы уничтожить Короля-лича, повелителя нежити. А вместо этого… — ее голос дрогнул, — …вместо этого он сам занял его трон.

Она подняла на них глаза, и в них стояла такая скорбь, что Гермиона невольно отшатнулась.

— На своем пути на север армия Артаса вторглась в земли высших эльфов, в Кель’Талас. Сильвана защищала свою родину до последнего. Она сражалась с ним, но проиграла. За ее непокорность он не просто убил ее. Это было бы слишком милосердным поступком для него после той мясорубки, которая организовала на его пути. Он вырвал ее душу из тела, превратив ее в первую банши — призрака, чье оружие — крик отчаяния. Он заставил ее, рабыню в своей армии, участвовать в уничтожении ее собственного народа.

Рон побледнел. Гермиона прижала руку ко рту. История Волдеморта, со всей ее жестокостью, казалась простой сказкой о злодее на фоне этой греческой трагедии.

— Она смогла вырваться из-под его контроля, — закончила Джайна, ее голос был почти шепотом. — Она вернула себе свое тело. Но она уже не была живой. Она стала тем, что вы видите. Королевой Отрекшихся. Лидером тех, кого, как и ее, проклял Король-лич. Она ненавидит его больше всего на свете. И она ненавидит Алекстразу.

— Но почему?! — воскликнул Рон. — Алекстраза же… она хорошая!

— Потому что Алекстраза — это напоминание, — ответила Джайна, снова глядя в огонь. — Напоминание о той жизни, которую у Сильваны отняли. Напоминание о том мире, который должен был быть, но который сгорел дотла. Для Сильваны Жизнь — это ложь. Красивая сказка, которая закончилась кровью и предательством. Единственная правда, которая у нее осталась — это Смерть.

Она замолчала. В гостиной повисла тяжелая, гнетущая тишина. Рон и Гермиона наконец-то получили свои ответы. Но эти ответы не принесли ясности. Они принесли лишь понимание того, в какую бездну боли и трагедии они только что заглянули.

И они поняли, что Джайна — не просто их подруга, скованная проклятием с Гарри.

Она была осколком того же самого сгоревшего мира, что и две бессмертные сущности, поселившиеся в их гостиной. Она была переводчицей не с другого языка.

Она была переводчицей с языка трагедий.

* * *

Два пути. Две философии. Все советы Сильваны и Алекстразы, которые они им давали, были мудрыми, стратегически верными, но для Гарри и Джайны они звучали как теория, оторванная от их реальности. Реальностью была боль. Постоянная, фоновая боль от их проклятой связи, которая после вчерашнего катаклизма и попытки «исцеления» стала только глубже, только острее. Они могли строить сколько угодно планов, но они были ранеными солдатами, истекающими кровью еще до начала битвы.

И Алекстраза видела это.

Она видела, как Гарри незаметно морщится, когда очередной спазм боли проходит по шраму. Она видела, как под глазами Джайны залегли тени, как ее юное лицо на мгновение теряло фокус, обнажая призрак измученной, угасающей женщины. Ее материнское сердце, сердце Хранительницы Жизни, не могло этого вынести. Стратегия подождет. Ее дети страдали сейчас.

Вечером, когда Рон и Гермиона ушли, оставив их в напряженной тишине гостиной, она подошла к ним. Сильвана, как всегда, была безмолвной тенью у окна.

— Этого недостаточно, — тихо сказала Алекстраза. Ее голос был полон нежности и решимости. — Все планы мира бесполезны, если корень болезни продолжает отравлять вас изнутри.

Она опустилась на колени перед креслом Гарри, взяв его за руки. Ее прикосновение было теплым, как летний полдень.

— Я была неправа, — признала она, и в ее золотых глазах стояла боль от собственной ошибки. — Я пыталась вырвать сорняк с силой, не понимая, как глубоко он врос в твою душу, дитя. Я не буду больше пытаться исцелить. Я… я хочу просто увидеть. Понять природу этой мертвой занозы.

— Не трогай то, чего не понимаешь, Жизнь, — донесся из угла ледяной голос Сильваны. — Иногда труп лучше не ворошить. Он может укусить.

Алекстраза проигнорировала ее.

— Я не буду использовать силу, Гарри. Лишь тончайшую нить моей сути. Я просто… послушаю его. Послушаю эту тьму, чтобы понять, как с ней бороться. Прошу тебя. Позволь мне.

Гарри посмотрел на Джайну. В ее глазах он увидел то же самое отчаяние и ту же отчаянную надежду. Они были в тупике. Любой путь, любая попытка была лучше, чем это медленное, мучительное угасание. Он кивнул.

Джайна подошла и села на подлокотник его кресла, положив свою руку ему на плечо. Она должна была быть рядом. Она была частью этого.

Алекстраза мягко убрала челку со лба Гарри и положила свою ладонь ему на шрам. Вторая ее рука легла поверх руки Джайны. Она закрыла глаза.

— Будь спокоен. Просто дыши.

Комнату наполнило мягкое, изумрудное сияние. Не поток, не вспышка. Лишь едва заметное свечение, исходившее от ее ладоней. Это была не магия. Это была сама Жизнь, концентрированная, чистая, в своей самой тонкой и деликатной форме. Она не атаковала крестраж. Она осторожно, как хирург, касалась его своей энергией, пытаясь «прочитать» его структуру, его суть.

И в этот момент случилось нечто ужасное.

Осколок души Волдеморта, эта частица абсолютной, противоестественной не-жизни, столкнулся с эссенцией чистейшей, первозданной Жизни.

Для него это был не просто яд. Это был экзистенциальный антагонист. Контакт вызвал не взрыв, а чудовищную реакцию аннигиляции на духовном уровне.

Крестраж закричал.

Это не был звук. Это была волна чистой агонии, пронесшаяся по сознанию Гарри, усиленная Узами и впечатавшаяся в разум Джайны. Мир для них обоих взорвался белым шумом и ощущением битого стекла.

Но крик не остался в комнате.

Связь между осколками души, пусть и растянутая через мили, была абсолютной. Этот ментальный вопль раненого, атакованного фрагмента души пронесся по этой невидимой сети, как сигнал тревоги.

И его услышал тот, кому он предназначался.

* * *

Далеко отсюда, в темном, запущенном особняке, в комнате, пахнущей пылью и разложением, слабое, уродливое существо, больше похожее на гомункула, чем на человека, дернулось в своем кресле.

Его красные, щелевидные глаза резко распахнулись.

Оно издало яростный, шипящий вопль, полный не столько боли, сколько панической ярости. Вопль существа, которое только что почувствовало, как часть его самого, его драгоценный залог бессмертия, подверглась нападению. Нападению со стороны силы, которую оно не знало. Силы, которой не должно было существовать.

Волдеморт вскинул свою уродливую голову.

Он почувствовал атаку на свою душу. Он понял, что в Хогвартсе, в его ловушке, появилась новая, неведомая и невероятно опасная переменная.

Игра изменилась. План был отброшен.

Теперь это была не охота. Это была война на уничтожение.