Я помню море (джен)

Иногда ночи в Эдеме по-настоящему тёмные.

Не из-за отсутствия света, а потому что всё внутри будто закрыто, завинчено, загнано под кожу. Такая была и эта ночь — после всего, что произошло, после атаки и разрушений, после умершей девочки без имени, после убийства брата Натаниэля, о котором мы все знали, но молчали.

А ещё в ту ночь впервые не включили генераторы тумана. И младшие дети, которые всё ещё не были «распределены», стояли у забора и спрашивали:

— А что там?

И никто им не отвечал.

Сэм воспользовался хаосом той страшной ночи и отжал у Братьев и Сестёр чуть больше власти. Неофициально, конечно. Они теперь даже не пытались прятать страх. А он ходил по территории как ураган в режиме ожидания. Не взрывался. Но все знали, что он может. Даже поставки еды улучшились. Он выбил из монашеского бюджета продукты лучшего качества, чем мы ели за всю нашу жизнь.

Он давал нам долго играть и гулять у полуразрушенных коттеджей и не ругал нас. Там теперь жили тени и мусор, сорняки, но нам было всё равно. Лучше тени, чем камеры.

Джулия всё больше молчала. Когда мы остались вдвоем, она сказала:

— В подземных лабораториях хотят запустить новый этап пректа. Троих девочек. Их... выдадут замуж, а кто не подойдёт — их просто оплодотворят, запрут там и будут ждать...

Я почувствовала, как у меня в позвоночник втыкаются иголки. Одна за другой, одна за другой.

— Тебя?...

Она покачала головой.

— Нет. Я ведь почти Сестра. Невеста Господа. Меня они не тронут. А Дженнифер... ей уже тринадцать. У неё нет статуса. И она — яркая. Видимая. Сильная. Им нужны именно такие. Они верят, что у таких как она рождаются сильные, жизнеспособные плоды. О тебе в протоколах похожая информация, но тебе всего одиннадцать и они опасаются возможных... дефектов... Но и это их не остановит если через два или три года не найдётся лучших вариантов. Мы — все для них лишь инструменты. Девушки — двуногие утробы. Юноши — доноры хромосом и роботы на поле боя. Их генетический материал продолжает служить даже после смерти.

Потом она подошла к Сэму и сказала, очень по-взрослому:

— Я не солдат. Я не смогу сражаться, как вы, но это не значит, что я слабая или глупая. Поэтому я останусь здесь. Я стану глазами и ушами. Ядом для Святой Системы и противоядием от неё. Даже в их подвалах. Истинное служение Господу не в порабощении, а в помощи тем, кто на самом деле нуждается. Ничего Святого в Системе — нет, и я не буду её частью. Никогда.

Эта дурочка всё ещё верила в бога... Наивная. Вместе с тем... Она стала сильной, точнее, настоящей. И такой взрослой по сравнению со всеми нами, хотя она и была ровесницей Эллиота.

Сэм кивнул. Не спорил. Только убрал ей за ухо прядь волос. А потом стоял лицом к закату очень долго и молчал.

Поздно ночью я проснулась от тихого всхлипа.

Дженнифер.

Она сидела в комнате Сэма у его койки

и шептала:

— Мне страшно. Я не хочу исчезнуть. Мне кажется, я никому не нужна.

Он не сказал ей ничего ласкового и умиротворяющего. Только обнял.

— Мы скоро уйдём отсюда. И ты будешь нужной. Всем нам. И всегда была.

— Но если я исчезну для них, то найдут другую вместо меня, да?

— Может, и найдут, но мы сюда всё равно никогда не вернёмся. Помни — теперь тут не остаётся одна Ребекка. Джулия — тоже наша.

Я снова закрыла глаза, делая вид, что ничего не слышала. Хотя слышала.

Каждое слово.

Утром я подошла к нему. У меня были вопросы. И только у него были ответы.

— Почему нельзя спасти всех?

Он вздохнул, будто это был самый трудный вопрос на свете. Так и было.

— Иногда нельзя. Точнее, чаще всего — нельзя. Но если ты спас одного — ты спас весь мир.

Я кивнула. Не потому, что поняла до конца смысл этой фразы. Просто потому, что хотела ему поверить.

— Когда?, — спросила я уже шёпотом.

— Уже скоро. Времени у нас не так много.

А потом... случился Эллиот. Гениальный идиот.

Он три ночи тайком рыскал по территории, искал бреши в заборе, составлял карты и угрожал напороться на мину или попасть в лапы комиссии.

"Вносил свой посильный вклад в благородное дело восстания!", — говорил этот придурок.

Дженнифер закатывала глаза.

Я язвила.

Марк к этому относился философски.

Естественно, когда Эллиот принёс Сэму карту с заголовком "план эвакуации" и подписью "Генерал Эллиот", случилось неизбежное.

— Ты... сам проверял маршруты? — спросил Сэм тихо, почти ласково.

—Так точно! То есть, нет! Эммммм... Ну... В теории. Ну, почти. Ничего же не случилось, а у нас теперь есть важные данные! Вот! — выдохнул он.

Сэм уже тащил его за шиворот в кабинет.

Дверь осталась распахнутой. Мы ничего не видели, но слышали предостаточно.

Сэм приказал сухо и негромко.

— Снимай штаны.

— Что? Уже? Мы даже не обсудили! За что?!

Сэм, ещё спокойнее:

— Обсуждение было в коридоре. Ты ночами ползал по периметру в одиночку, с самодельными картами, на которых "запад" обозначен стрелкой вверх.

Эллиот, жалобно:

— Ну она же действительно вверх! Стрелка! Географически!

— Так вот сейчас я тебе всё очень подробно объясню. За что, зачем... Именно географически. Надеюсь, ты наконец-то усвоишь, когда ты должен сидеть на своей заднице ровно, а не рыпаться, рискуя нарваться на снаряд или попасть под ракету. Разумеется, когда сможешь снова сесть.

Эллиот бурчит недовольно:

— Это не ракетный обстрел, это была разведка. Я вообще-то нашёл брешь в заборе!

— И если бы через неё зашёл вражеский отряд, ты бы его по-милому проводил на экскурсию?

Эллиот, уже отчаянно:

— Ну… я был… партизаном! Я замаскировался! Даже ветку в волосы вставил!

Сэм, вздыхает и в этом вздохе вся усталость мира.

— Тебе четырнадцать. У тебя мозги где застряли?

— Я вообще-то будущий офицер!

— Это очень заметно.

— Ай! Это нападение на штаб!

— Штаб — это там, где присутствует мозг. А не вот тут.

— Ой, оууууууу! . Я только хотел помочь! Я... я гений! Ай!

— Гений не лезет на минное поле.

— Гений не рисует карту на салфетке из столовой.

— Гений не называет себя генералом в рапорте, написанном фломастером!

Эллиот, задыхаясь от возмущения:

— Это был стратегический прототип! И я подписался: и.о.

Сэм, останавливаясь:

— Идиот. Ответственный.

Эллиот, тихо, дыхание сбитое:

— Ааааай... ну хоть не безответственный...

— Аааауооо!!!!!!! Это не порка, это политическая репрессия!

Голос Сэма так и не меняется.

— Это акт гуманизма.

Эллиот, сквозь невольные слёзы:

— Я всё равно буду генералом. Через каких-то десять лет.…

Сэм, усмехаясь:

— Я сохраню этот ремень до того грандиозного дня и сделаю дарственную надпись. Чтобы ты помнил, на чём держится каждая великая армия — на разуме и крепкой дисциплине. И вот на этом. И вот этом. И вот этом.

— Ааах! Но я же хотел как лучше! Ай, ну, Командир, я уже всё понял! Я, правда, хотел как лучше!

— я больше так не будууууууу!

— Не по-генеральски он звучит, — прошептала Дженнифер и мы засмеялись.

Не из злорадства. Это на самом деле было очень смешно.

И иногда, когда кому-то достаётся (а это не ты) — становится легче. Потому что это значит: кто-то всё ещё здесь, кто-то следит чтобы ты не погиб и ел фрукты каждый день.

Кто-то держит мир на месте.

Ночью мне не спалось. Остальные спали очень крепко, а вот я решила уйти.

Просто так. Погулять. Без плана. Я натянула старую толстовку на ночную рубашку и пошла к косогору, откуда было лучше всего видно звёзды. Мне просто захотелось.... побыть одной и вдохнуть запах звёздной ночи.

И вдруг — писк.

Едва слышный. Кто-то другой ни за что бы не расслышал.

Я присела на корточки. Огляделась.

На обочине.

За забором. За пределами "безопасной зоны".

Коробка.

Я тихо вышла через порванную колючую проволоку и пошла к ней.

Там оказалось пятеро щенков. Глаза едва открылись, уши прижаты, крошечные. Один скулит. Другой дрожит. Третий пытается меня цапнуть.

Я... не могла их бросить. Просто не могла.

Я подняла коробку и внесла ее на территорию лагеря.

Туда, где никого нет. Даже работающих камер.

Сбегала в коттедж, принесла им полотенце, выложила стенки коробки, чтобы они не расползлись. Теперь надо было сходить за молоком и печеньем.

И... я нарвалась.

Сэм вышел из-за угла. Руки в карманах, лицо в тени. Но глаза блестят. Он возвращался с совещания. Я собиралась вернутся с абсолютно другой стороны.

По всем законам физики, тактики и не святой благодати, мы н е должны были столкнуться.

— Мэри.

Я замерла со стаканом и печеньем в руках.

— Что ты прячешь?

— Ничего.

— Врёшь.

— Ну... почти ничего. Это даже не люди. Это... Вообще не проблема.

Он прошёл мимо меня. Без угроз. Без крика. Открыл коробку. Посмотрел.

— Щенки? Щенки, твою мать?

— Да.

Он сел рядом. Один из щенков потянулся к нему и лизнул палец.

— Ты знаешь, что их могут уничтожить?

— Да. Но ты ведь— нет. Верно?

Он посмотрел на меня. Потом кивнул.

— Верно.

Мы сидели рядом и слушали, как тепло они дышат.

Это было самое лучшее, услышанное мной за всю жизнь в Эдэме.