Альфи (гет)

Первое утро нового учебного года встретило Альфи не криками сов и запахом жареного бекона, а ледяным узлом тревоги, сжавшимся где-то под рёбрами. Он лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в привычный утренний гомон гриффиндорской башни — храп Рона, довольное кваканье Тревора, возню Дина и Симуса, — и пытался убедить себя, что вчерашний разговор с Пэнси был просто кошмаром. Но холодная тяжесть в кармане мантии, где лежал спрятанный амулет-змея, напоминала: всё было наихудшей правдой.

«Отец Пэнси. Страж. Здесь. Сейчас».

Он мысленно перебрал своё расписание. Защита от тёмных искусств была только в пятницу. Один день передышки. Один день, чтобы собраться с мыслями, выработать стратегию, притвориться… кем? Обычным третьекурсником? Таким он уже не был. Учеником, жаждущим знаний? Как бы это не усилило подозрения. Он был загнанным зверьком, который знал, что в его клетку подсадили дрессировщика с острым взглядом и хлыстом.

С этим мрачным настроением он спустился на завтрак. Большой Зал гудел, как гигантский улей. Первокурсники с широко раскрытыми глазами разглядывали потолок, старшекурсники обменивались летними впечатлениями, а преподавательский стол сиял полным составом. Альфи машинально сел рядом с Невиллом, который с энтузиазмом рассказывал о новом гибриде мандрагоры, и уставился в свою тарелку с овсянкой.

— Ты в порядке? — Невилл прервал свой рассказ, наклонившись к нему. — Ты какой-то бледный. Не заболел?

— Не выспался, — буркнул Альфи, делая вид, что интересуется содержимым своей миски. — Приснилась… глупость.

— А, понимаю, — кивнул Невилл с внезапной взрослой серьёзностью. — У меня тоже иногда сны бывают. Про… ту ночь.

Альфи сглотнул. Он почти забыл, что у Невилла свои кошмары, не менее реальные, чем его собственные паранойя.

— Да нет, не то, — поспешно сказал он. — Просто… народу много. Привыкаю.

Его взгляд сам собой скользнул к преподавательскому столу. Дедуля что-то оживлённо обсуждал с профессором Флитвиком, его борода колыхалась в такт словам. Снейп с привычной брезгливостью отодвигал от себя тарелку с фруктами. И там, рядом с МакГонагалл, сидел он.

Корвус Паркинсон. Он не смотрел на зал, а внимательно слушал что-то, что говорила ему профессор Спраут, время от времени кивая с вежливой, но отстранённой улыбкой. Он выглядел… нормально. Нет, больше чем нормально — безупречно. Его тёмные мантии сидели на нём так, словно их только что сняли с манекена в самом дорогом магазине в Косом переулке. Волосы, такие же чёрные и прямые, как у Пэнси, были идеально уложены. В его осанке, в каждом жесте сквозила лёгкая, невысказанная надменность, но не та грубая, что была у Малфоя, а утончённая, аристократическая. Он не пытался казаться грозным или важным. Он просто был. И в этом была его сила.

Альфи почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Этот человек знал. Казалось, он знал о нём всё. Или почти всё. И теперь он сидел здесь, в самом сердце Хогвартса, и слушал болтовню об удобрениях для кабачков.

Внезапно Паркинсон поднял глаза. Его взгляд, холодный и пронзительный, скользнул по залу, будто сканируя его. Он остановился на Альфи. Всего на долю секунды. Никакого намёка на узнавание, на интерес. Просто бесстрастная констатация факта: «А, Дамблдор. Внук. Гриффиндорец». И взгляд двинулся дальше, к группе слизеринских старшекурсников.

Альфи выдохнул, не осознавая, что задерживал дыхание. Его ладони стали влажными. Это было хуже, чем если бы Паркинсон смотрел на него с ненавистью. Это полное, абсолютное безразличие было куда страшнее. Оно означало, что для Паркинсона он пока что — всего лишь ещё один студент, статистика, один из многих. Но это могло измениться в любую секунду.

— Эй, смотри! — Невилл тронул его за локоть.

Альфи вздрогнул. К их столу направлялась Пэнси. Она шла с идеально бесстрастным лицом, глядя прямо перед собой, но Альфи заметил, как напряжены её плечи. Она остановилась напротив Элинор Пьюси, сидевшей через несколько мест от них.

— Пьюси, — голос Пэнси был ровным, без эмоций. — Отец просил передать. Он хочет видеть тебя после уроков. Кабинет защиты от тёмных искусств.

Элинор вспыхнула от восторга.

— Профессор Паркинсон? Лично? О, конечно! Я приду! Передайте ему, что я готова на всё! Записки носить, книги подавать, пол подметать!

Пэнси скривила губы в лёгкой, почти незаметной гримасе отвращения.

— Он не нуждается в служанке. У него есть вопрос о твоём… фанатском клубе. О структуре и членстве.

Сердце Альфи упало. Он уже начинал вербовать. И первым кандидатом стала самая впечатлительная и преданная ему ученица.

— О! — Элинор, казалось, вот-вот взлетит к потолку от счастья. — Конечно! Я всё расскажу! У нас есть списки, графики дежурств, даже своя символика! Я принесу всё!

— Не надо списков, — холодно остановила её Пэнси. — Он просто хочет поговорить. В четыре. Не опоздай.

Она развернулась и ушла, не взглянув на Альфи. Но он поймал едва заметное движение её глаз в его сторону — быстрый, предупреждающий взгляд.

«Видишь? Это начинается.»

Альфи потерял аппетит.

* * *

Первый день учёбы пролетел в напряжённом ожидании. Альфи старался изо всех сил быть «нормальным». Он отвечал на уроках ровно настолько, чтобы не выделяться, смеялся шуткам Фреда и Джорджа, помогал Невиллу с гербарием и даже позволил Лаванде заплести ему одну тонкую косичку с блестящей бусиной («Для удачи в любви, Альфи! Твои волосы такие шелковистые!»). Внутри всё замирало каждый раз, когда в поле зрения попадала тёмно-лазурная мантия профессора Паркинсона. Но тот, казалось, вообще не замечал его существования. Он вёл себя безупречно: вежливо общался с коллегами, на обеде вносил разумные, осторожные предложения по улучшению учебного плана, а на переменах иногда можно было видеть, как он непринуждённо беседует со старшекурсниками-слизеринцами, внимательно их выслушивая.

Наконец настала пятница. Пара защиты от тёмных искусств была последней, после обеда. Атмосфера в классе была напряжённой — все с нетерпением ждали, каким будет новый преподаватель.

Паркинсон вошёл ровно к началу урока. Его шаги были бесшумными, плавными. Он не нёс с собой никаких книг или приборов.

— Садитесь, — его голос был тихим, но он прозвучал так чётко, что все немедленно повиновались.

Он обвёл класс своим холодным, оценивающим взглядом.

— Меня зовут Корвус Паркинсон. В этом году я буду обучать вас тому, что, на мой взгляд, является самой важной дисциплиной в нашем мире. Защите. Не нападению. Не агрессии. Именно защите.

Он медленно прошёлся перед рядами парт.

— Мир за стенами Хогвартса не так безопасен, как хотелось бы. Вы все слышали о недавних… печальных событиях. О побеге. О смерти. Это напоминание. Напоминание о том, что зло существует. Оно реально. Оно не спит. И оно не всегда приходит с громом и молниями. Чаще всего оно подкрадывается тихо. На цыпочках. Шепча на ухо сладкие лживые слова.

Он остановился и посмотрел прямо на Альфи. Тот замер, чувствуя, как кровь стынет в жилах.

— Оно маскируется под добро. Под помощь. Под дружбу. Оно предлагает силу, знания, могущество. Всё, чего так жаждет неопытное сердце. И самое страшное оружие зла — это не самые ужасные заклятия. Его самое страшное оружие — равнодушие. Равнодушие тех, кто видит зло, но предпочитает отвести взгляд. Кто оправдывает его. Кто говорит: «Он же не сделал ничего плохого лично мне».

Паркинсон отвёл взгляд, и Альфи смог снова дышать.

— Поэтому наша задача в этом году — развить не только мышечную память для заклинаний. Но и бдительность. Внутренний компас, который всегда укажет на тьму, как бы она ни маскировалась. Мы будем учиться слушать не только ушами, но и сердцем. Видеть не только глазами, но и душой.

Он повернулся к доске. Взмах палочки — и на ней возникли изящные, чёткие буквы.

«Первый принцип защиты: Познай врага».

— Многие из вас, — продолжил он, — вероятно, ожидают, что мы сразу начнём отрабатывать щиты и контратаки. Это придёт. Но сначала — теория. Чтобы победить врага, его нужно понять. Не оправдать. Понять. Знать его мотивы, его методы, его слабости.

Он снова обошёл класс, и теперь его голос приобрёл лёгкий, почти заговорщицкий оттенок.

— Возьмём, к примеру, классическое Проклятие Опустошения. Кто-нибудь может назвать его отличительные визуальные признаки при кастовании?

Рука Гермионы Грейнджер взметнулась в воздух. Паркинсон кивнул.

—Мисс… Грейнджер, да?

— Тёмно-багровая спираль, профессор! И характерный звук, похожий на… на рвущуюся ткань пространства!

— Идеально. Десять очков Гриффиндору, — Паркинсон позволил себе лёгкую улыбку. — Теперь следующий вопрос. Почему это проклятие так эффективно против начинающих волшебников?

Гермиона замялась.

— Э-э… потому что оно мощное?

— Мощных заклятий много, мисс Грейнджер. Но это — особое. Оно играет на страхе. На врождённом страхе перед неконтролируемой, всепоглощающей пустотой. Оно не просто атакует тело. Оно атакует разум. И самое главное — его очень трудно блокировать стандартными Протего. Почему?

Он посмотрел на класс, и теперь его глаза горели странным, почти одержимым огнём.

— Потому что оно требует не силы. Оно требует чистоты намерения. Уверенности в своей правоте. Чтобы отразить его, вы должны не просто хотеть защититься. Вы должны верить, что тьма не имеет над вами власти. Что вы чище её. Сильнее духом. Вот что значит познать врага. Понимать не только как он бьёт, но и почему это работает.

Альфи слушал, заворожённый и напуганный одновременно. Паркинсон был блестящим оратором. Он не читал лекцию — он вёл их за собой. Он говорил о тьме не с истеричной ненавистью фанатика, а с холодной, аналитической точностью хирурга, вскрывающего опухоль. И это было страшнее любой проповеди.

— Но профессор, — робко подняла руку одна из слизеринок. — А если… а если человек использовал тёмную магию, чтобы сделать что-то хорошее? Спас жизнь? Это ведь… не делает его плохим?

Паркинсон остановился и посмотрел на неё с мягкой, почти отеческой улыбкой. Но его глаза оставались холодными.

— Прекрасный вопрос, мисс…?

— Дэвис, профессор.

— Мисс Дэвис. Очень тонкое замечание. Действительно, в истории есть примеры, когда отчаянные ситуации толкали великих волшебников на использование… сомнительных средств. Но давайте зададим себе другой вопрос. А что было потом? Стал ли спасённый человек светлее? Счастливее? Или груз этого поступка, знание о той цене, что была заплачена, отравили его душу? Сила, добытая из тьмы, всегда требует расплаты. Всегда. Она как наркотик. Первая доза кажется спасением. Вторая — уже необходимостью. А потом… потом ты уже не можешь без неё. И ты ищешь оправдания. Говоришь себе, что это ради благой цели. Что концы оправдывают средства. И так, шаг за шагом, ты сам становишься тем, с кем боролся.

Он помолчал, давая словам проникнуть в сознание.

— Нет, мисс Дэвис. Благими намерениями вымощена дорога в Бездну. Настоящая сила — это сила воли. Сила отказаться от лёгкого пути, даже когда он манит. Сила найти светлое решение, даже если оно сложнее. Вот что отличает героя от… того, кто просто выжил любой ценой.

Альфи почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Эти слова звучали так разумно, так благородно. Они находили отклик в самой глубине его души, в той его части, что ненавидела себя за Квиррелла, за Лестрейнджей. А что, если Паркинсон прав? Что если его сила — это не дар, а проклятие? Что если каждая её использование, даже для защиты, приближает его к той пропасти, в которую сорвался его отец?

Он посмотрел на Невилла. Тот сидел, заворожённо глядя на Паркинсона, и в его глазах читалось полное согласие. Для Невилла, пережившего ужас, который принесли тёмные искусства в его семью, эти слова были не теорией, а болезненной, горькой правдой.

Паркинсон, казалось, уловил его настроение.

— Мистер Лонгботтом, — мягко произнёс он. — Вы, я полагаю, понимаете это лучше многих.

Невилл кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Ваша семья заплатила высокую цену за то, чтобы мы все помнили об опасности. Ваша стойкость, ваше мужество — это и есть настоящая сила. Сила, которая не требует жертвоприношений души.

Он повернулся к доске.

— А теперь откроем учебники на странице семь. Глава первая: «Распознавание манипулятивных техник в вербальной и невербальной коммуникации». Давайте учиться слышать не только слова, но и тишину между ними. Видеть не только действия, но и намерения позади них.

Оставшееся время пары пролетело в обсуждении того, как тёмные волшебники используют лесть, угрозы, полуправду и играют на страхах и слабостях своих жертв. Паркинсон был блестящим преподавателем. Он приводил яркие примеры, задавал наводящие вопросы, заставлял думать. Он не требовал слепого повиновения — он поощрял дискуссию, но всегда мягко и уверенно направлял её в нужное русло.

Когда прозвенел звонок, класс зааплодировал. Искренне. Даже гриффиндорцы, прежде скептический относившиеся к столь ярко выраженному слизеринцу на посту преподавателя.

— Блестящая лекция, профессор! — воскликнул Дин Томас.

— Просто потрясающе, — вздохнула Лаванда. — Я теперь буду анализировать все свои разговоры!

Паркинсон скромно улыбнулся.

— Я рад, что тема нашла отклик. Помните: бдительность — это не паранойя. Это ответственность. Перед собой и перед обществом. Задание на следующую неделю: напишите эссе на тему «Как отличить искреннюю дружбу от манипулятивного сближения?» Объём — шесть дюймов. Можно больше.

Студенты стали собирать вещи, оживлённо обсуждая услышанное. Альфи молча сунул учебник в сумку. Он чувствовал себя так, будто его окунули в ледяную воду. Паркинсон был гением. Он не нападал. Он не угрожал. Он не читал мораль. Он просто… сеял. Сеял зёрна сомнения, страха, бдительности. И эти зёрна падали на благодатную почву.

— Ну что, Альфи? — Невилл тронул его за плечо. Его глаза сияли. — Правда же здорово? Наконец-то нам будут преподавать что-то действительно важное! Не просто как отразить заклятье, а как… как не дать себя обмануть!

— Да, — с трудом выдавил Альфи. — Здорово.

— Он такой мудрый, — продолжал Невилл по дороге в гостиную. — И он понимает! Понимает, что такое потерять семью из-за этой… этой дряни. Ты слышал, что он сказал? «Настоящая сила — это сила воли». Как думаешь, профессор согласиться дать мне пару дополнительных уроков?

Альфи остановился и посмотрел на друга. Искреннее, полное восхищения лицо Невилла было для него хуже любого обвинения.

— Невилл… — он попытался найти слова. Любые слова. — А ты не думаешь, что… что иногда бывают ситуации, когда нет правильного выбора? Когда любое решение… плохое?

Невилл нахмурился.

— О чём ты? Конечно, нет! Всегда есть выбор! Свет или тьма. Профессор Паркинсон прав. Идти на компромисс со злом — это уже поражение.

— Но если речь идёт о спасении... например, родителей? — настойчиво спросил Альфи, в отчаянии цепляясь за последнюю соломинку. — Если только тёмное заклятье может остановить угрозу?

Лицо Невилла стало серьёзным.

— Тогда надо искать другой способ. Всегда. Иначе… иначе ты становишься таким же, как тот, кого остановил. И твои родители будут спасены, но цена… — он покачал головой. — Нет, Альфи. Лучше умереть, чем запятнать душу. Мои родители… они бы никогда не захотели, чтобы их спасли ценою чьей-то души. Они бы предпочли, чтобы я остался чистым.

Альфи замолчал. Он проиграл. Он не мог спорить с этой детской, наивной, святой верой. С этой болью, превращённой в принцип. Паркинсон уже выиграл этот раунд, даже не вступая в открытый бой.

Вечером, лёжа в кровати, он снова и снова прокручивал в голове лекцию. Каждое слово, каждую интонацию. Он искал подвох, намёк, скрытую угрозу. Но не находил. Всё, что говорил Паркинсон, было логично, разумно и морально безупречно. Это была идеальная система защиты — не только от тёмных заклинаний, но и от самой мысли о том, что тёмная магия может быть хоть чем-то оправдана.

И самое ужасное было то, что Альфи почти соглашался с ним.

Почти.

Глубоко внутри, в той самой сиреневой пустоте, что была его проклятием и наследием, шевелилось тихое, упрямое несогласие. Оно не имело слов. Оно было просто чувством. Чувством, что мир не чёрно-белый. Что иногда тьма — это просто тень, отбрасываемая светом. И что тот, кто слишком яростно воюет с тенями, рискует ослепнуть от своего собственного света.

Но как доказать это Невиллу? Как доказать это самому себе?

Он повернулся на бок и уставился в стену. Во вторник будет следующая пара. И он должен быть готов. Не к бою. К войне. Войне за умы. И первое, что ему нужно было сделать, — это защитить свой собственный разум от яда, который так искусно капал в уши всем вокруг новый профессор.

Он закрыл глаза и попытался представить себе лицо Винтерхальтена. Его суровую улыбку. Его слова: «Любую магию можно обратить во благо».

Но голос «верного профессора» тонул в бархатной, убедительной речи профессора Паркинсона.

И впервые в жизни Альфи почувствовал себя по-настоящему, до дрожи в коленях, одиноким.