О дворцовом заговоре (джен)

В Театральном зале при свете тысяч свечей, в шелесте платьев и гуле голосов стоял менестрель, не видя лиц и сжимая флейту в опущенной руке. Он знал, что в первом ряду сидит Хаурун, слева от него — нарядная Лия, справа — Люциус со своей неизменной ледяной полуусмешкой. Чувствовал направленные на него взгляды. И зачем Амикатис сделал его солистом? Только в первом отделении, но всё же — если бы выучил больше партий, если бы были готовы новые варианты исполнения, то Изольда бы погибла. О, что будет, если он ошибётся одной нотой! Что будет, если он ошибётся одним шагом!

После торжественной речи, произносить которую выпало королевскому секретарю, что он с честью для себя и выполнил, грянула увертюра, и, играя, Толя вдруг понял, что это именно он ведёт мелодию за собой. Впрочем, это было не так уж и важно. Главное — незамеченным выскользнуть из дворца. На короля он не смотрел, чувствуя только, как замерли все в зале. Увертюра закончилась и несколько секунд стояла полнейшая тишина, а потом раздались оглушительные аплодисменты. Толя перевёл дух: впереди ещё три произведения.

…Быстро и осторожно падали мелкие нотки, отдавались у менестреля в голове, когда он проходил по опустевшим коридорам и ритм его шагов совпадал с ритмом музыки и биения сердца, создавая новое произведение, остро отпечатывающееся в каждом нерве. «Великолепно!» — чувствовалось на плече похлопывание Амикатиса. «Всё в твоих руках», — обжигал взгляд короля. Толя зажмурился, стиснул руками виски, ритм сбился, кровь гулко запульсировала в ушах. У двери спальни он выровнял дыхание.

Налегке он спустился вниз, в сад, оглянулся на освещённые окна дворца. Заранее осёдланный Гарольд ждал на конюшне, и стражник у ворот, завидев всадника, бросился открывать. «Всё повторяется… Всё возвращается…», — подумал Толя, приникнув к шее коня. И от мысли этой ему стало совсем муторно.

Зная дорогу, Гарольд быстро добрался до монастыря окраинами города, а глухая зимняя полночь скрадывала поступь коня и очертания всадника.

Ничто не шевельнулось у ворот монастыря. Спрыгнув с коня, Толя приложил ухо к воротам с внешней стороны и ничего не услышал. Наставал назначенный час; менестрель, замерзая, попрыгал на снегу. Переодеваться в привычные шкуры было некогда, он отправился в том, в чём выступал. Ног своих в чулках и башмаках он уже почти не чувствовал. Оставалось проклясть того, кто придумал такую моду в королевстве, что он и сделал, отчего почему-то замёрз ещё пуще. Гарольд стоял тихо, изредка поводя мордой. Из-за облаков выглянула плывущая высоко в небе луна, резко очертила тени на снегу, залила всё скупым серебром, и менестрель инстинктивно отступил в тень под арку, сжал в кулаке амулет: «Пожалуйста, луна, уйди, не мешай…», — морозный пар клубом вырвался изо рта, луну закрыло облако, и Толя перевёл дух. Время отщёлкивало бесшумные секунды у него в мозгу; тревога начинала доходить до гнетущей, обессиливающей тоски.

— Пожалуйста, прошу вас, — молил Толя своих богов. — Помогите Изольде выбраться. Пожалуйста. Я узнаю ваши имена, я отдам вам всё, что вы захотите…

Он мёрз, наверное, уже час, судорожно дышал на окоченевшие пальцы, да и Гарольд начинал беспокоиться. Решившись на последнее средство, Толя снял с пояса моток верёвки, встал Гарольду на спину; размахнувшись, забросил верёвочную петлю на зубец монастырской стены, благо было невысоко. Вскарабкался кое-как, от холода потеряв привычную ловкость, напрягся, подтянулся. Гарольд печально смотрел наверх, а Толя уже зорко вглядывался в темноту двора: не мелькнёт ли где чёрное одеяние на фоне снега? Скорчившись верхом на стене, он сидел подобно тем воронам, что видел в разрушенном замке Таркмунда.

Наконец хрустнул снег под чьей-то ногой, Толя вскинул голову, непроизвольно вцепился в ворот плаща. По двору быстро шла монахиня. Толя потянул за верёвку, чтобы перекинуть её внутрь и в случае чего прийти на помощь. Во рту появился сухой металлический привкус, и менестрель подумал, способен ли он на убийство ради своего господина. Если нет? А если да — что страшнее?.. Но времени размышлять над этим не было: монахиня скрылась в арке внизу.

— Ага, попалась, греховодница! — гулко грохнул там мужской голос, и у Толи, сидящего верхом на стене, потемнело в глазах. Из арки за монахиней бросились двое; менестрель дёрнул верёвку, с ней в руках прыгнул вниз. Во дворе Изольда отчаянно боролась с двоими, схватившими её, но менестрель больно приземлился в сугроб под стеной и охнул, чуть не подвернув ногу, а когда поднял глаза, было уже поздно. Девушка лежала на снегу, и музыка у Толи в голове превратилась в страшную тишину.

— Ты что наделал, её не велели убивать!

Вновь появилась луна, осветив двоих над телом монахини.

— Ты её так в висок хватил, что… Ой, кровищи-то, прости господи!

— Меня тошнит… — И из двоих один резво бросился прочь.

— Эй, куда? — заорал ему товарищ. — Тьфу, пойду матушке Евфросвинье скажу…

…Толя метнулся вперёд единым броском. Изольда лежала на боку, с приоткрывшимся ртом, а лицо и снег вокруг головы были черны от крови. Менестрель сунул ледяные пальцы ей под воротник — ни одна жилка не дрожала на тонкой шее. И у Толи тоже сердце на секунду замерло. «Выбирайся», — подсказал кто-то. Луна скрылась вновь. Издалека послышались голоса, и Толя не помнил, как забрался на стену снова. Он сидел там, до крови кусая онемевшие пальцы, дрожа и не в силах уйти, надеясь, что другие-то увидят его ошибку, увидят, что Изольда на самом деле…

Такого ужаса он, пожалуй, никогда ещё не испытывал, даже когда смерть подбиралась к нему совсем близко. Никогда ещё не видел, как убивают человека, никогда не думал, как легко отнять жизнь.

Второй вернулся не один, с женщиной.

— Преступница, продажная, — донеслось до Толи. — Где садовник?

— Да ему плохо стало…

— Он правильно поступил, что избавил наш монастырь от дьявола. Во имя господа бога. А на исповедь пусть придёт в воскресенье. Посмотри-ка, она точно мертва? Может, святой водой окропить?

— Мертвее мёртвого, матушка Евфросвинья. Что мы госпоже аббатисе-то скажем?

— Ох, не знаю, Жак, как бог… Пойди-ка за ворота посмотри, не ждёт ли её там кто!

Сторож направился к арке. Толя смотрел бессмысленно, и только когда луна вышла из-за облаков снова, готовая предать и его, нашёл в себе силы задвигаться, соскользнул вниз по верёвке.

— Быстрее, Гарольд, скачи отсюда! — исступлённо повторял Толя, слыша свой шёпот как будто издалека, а конь в неистовой скачке нёс его окраинами города. Наконец остановился в каком-то проулке; Толя сполз с седла к его ногам, не разбирая, шепчет или кричит:

— Гарольд, что же я… что же сделал — я, это же я! О боги! Боги, услышьте меня!