Теремок на перекрестке (джен)

Поздним вечером того же дня ворона и лиса секретничали на крыльце — прочие жители теремка уже спали. Кроме Акелы — тот лежал в кустах, погруженный в тяжелую думу о своих соплеменниках. Сон к нему не шел. С крыльца доносились оживленные голоса двух кумушек — они как раз оживленно обсуждали иронию судьбы: вот сидят они тут, понимаешь, как живая иллюстрация к басне Крылова — только куска сыру не хватает…

Но даже треск бабской болтовни не мог отвлечь Акелу от мыслей о стае — как не смог он помешать матерому волку услышать новый звук, идущий из леса. В мгновение ока Акела оказался у крыльца, заслонив собою двух болтушек. Все трое напряженно уставились на темные кусты, над которыми торчали треугольники елей и сиял тонкий серп луны.

Через пару секунд кусты медленно раздвинулись, и оттуда угрожающе медленно вышла крепкая пятнистая фигура на мощных лапах. Это был довольно крупный бультерьер.

— Ты кто? — спросил Акела.

— Артемон, — ответил пес.

Настороженный Акела и ухом не повел — ему это имя было незнакомо. Зато лиса и ворона встрепенулись.

— Прикалываешься, что ли? — небрежно спросила лиса. — Что, тот самый Артемон? Который с Мальвиной? То есть, у Мальвины?

— Тот самый, — ответил гость, все ближе подходя к теремку.

Патрикеевна не выдержала и прыснула.

— Смешно? — промолвил бультерьер. — Ну-ну, много вас таких смеялось…

— Эй-эй, постой, — с тревогой вмешалась Клара. — Но ведь Артемон — пудель! Я это читала в книжке из библиотеки принцессы! И картинки в той книжке были. На них был пудель нарисован. А ты вроде не похож…

Бультерьер подошел к крыльцу и неожиданно разлегся прямо перед ним. Было видно, что он страшно устал. И с дороги, и вообще — по жизни…

— Я уже привык, что все удивляются, — глухо проворчал он. — Не буду же всем объяснять, что Толстой вообще-то задумал меня именно бультерьером. Грозным защитником хрупкой красавицы. Но цензура намекнула, что негоже «красному графу» пропагандировать зарубежную породу собак. И тогда он со злости решил сделать меня дворнягой и вдобавок переписать сюжет: будто бы я храбро погиб, защищая Мальвину от овчарок-полицейских, подкупленных Карабасом. Написал он, значит, такое, а потом — как сейчас помню! — задумчиво так сказал сам себе: «Нет, друг мой, печальная жизнь и трагическая смерть дворняжки — всё это уже было. Тургенева и Чехова все равно не переплюнешь… Так что не надо ему умирать — ведь в нашей советской стране все должны жить долго и счастливо!» И выругался длинно — я и не знал, что графы умеют так ругаться… А потом посидел еще немного, грустный такой, вздохнул и сказал: «Да, точно. Лучше, если он будет пуделем. Типичный образ аристократа, трагически застрявшего среди быдла… А вот не хрен было возвращаться из-за границы, идиот!» И ударил кулаком по столу. Потом он пил всю ночь — я уж надеялся, он и не вспомнит, что надо из меня пуделя делать… Но — нет. Наутро вспомнил. Сидит, перепечатывает текст, везде ставит «пудель» вместо «бультерьер», и приговаривает как заклинание: «Помни, Артемон: на самом деле ты — бультерьер!» Ну, а слово создателя — закон. Вот я и есть теперь тот, кто есть. И пусть меня на всех картинках пуделем рисуют — я от этого не изменюсь.

Закончив свой рассказ, бультерьер как-то по домашнему свернулся калачиком и почти моментально уснул. Клара вздохнула. Патрикеевна хмыкнула. А Акела сказал:

— В ваших джунглях никогда не знаешь, кого встретишь… Интересно, кто вылезет из этих кустов завтра?

Акела не мог знать, что на следующее утро, чтобы не пропустить самое интересное, надо будет смотреть не в кусты, а вверх, на деревья…

…С утра было прохладно, и все обитатели теремка сидели на крыльце и возле него. Они уже успели позавтракать и теперь расспрашивали у Артемона, как он ухитрился потерять Мальвину, Буратино и других и попасть сюда. Он ответил, что Мальвина бросила театр и уехала из города, а его, Артемона, с собой не взяла, потому что Карабас-Барабас его терпеть не мог.

— А при чем тут Карабас? — не поняла Клара. — Ты ж говорил, что он во всех смыслах сошел со сцены…

— Да, — мрачно ответил пес. — Сошел. И занялся бизнесом. Так разбогател — куда там Буратино с его жалким театриком! Вот Мальвина к нему и ушла, как только он позвал. А я ей там был уже не нужен. Да и мы все — тоже... Пьеро с горя решил утопиться. И знаете, в первый раз в жизни он не показался мне сентиментальным идиотом. Я тоже решил наложить на себя лапы — с ним за компанию. Ведь за компанию не так страшно… Короче, пошли мы на болото, к тетке Тортилле. Прыгнули с берега, Пьеро — первым. Правда, он так и остался лежать на поверхности воды — легонький ведь. Наверное, его потом Тортилла спасла… Вот ведь бестолочь — и утопиться-то толком не смог! Ну а я всё делаю на совесть: разбежался как следует — и головой вниз! Тону и думаю: а ведь Мальвина об этом не узнает… Потом чувствую: меня словно выталкивают наверх. Ах ты черт, думаю, ну как Тортилла не понимает, что иногда ее заботливость ни к чему? Я же умереть хочу, по-настоящему! А она всё толкает да толкает вверх… Хотя, может, это вовсе и не она была? В общем, выполз я на берег — а там все незнакомое. Ни болота, ни Тортиллы… Речка какая-то. И лес, странный такой. Пошел я по нему — и пришел вот сюда.

— А чем тебе лес-то наш не понравился, а? — спросил медведь.

— Почему — не понравился? Я сказал, что он странный, — проворчал бультерьер.

— И что именно в нем такого странного? — допытывался медведь.

— Здесь все выглядит непривычно, — нехотя пояснил Артемон. — Взять хоть пинии… У нас они на зонтики похожи, как полагается, а тут — какие-то треугольные.

— Что еще за пинии? — нахмурился медведь.

— А вот такие деревья, — Артемон махнул головой в сторону невысокой сосны, которая росла недалеко от крыльца.

— Так это ж сосны! — удивился медведь.

— Это пинии. Только у вас они какие-то необычные… — заупрямился пес.

Вялая со сна Кенга, слушая их диалог, задумчиво уставилась на колючие зеленые ветки. «Надо же, как разнообразен мир! — думала она, — Нет, зря я все-таки не слушала Кристофера Робина, когда он про географию рассказывал! А эти двое… Чего они никак не успокоятся? Какая на фиг разница, какой формы дерево? Главное, чтобы красивое было».

Глаза у Кенги закрывались сами собой. Выглядеть такой соней среди бодрых товарищей было просто стыдно. Распахнув глаза пошире, Кенга пристально поглядела на сосну.

А сосна, в свою очередь, пристально поглядела на Кенгу…

Сонливость как рукой сняло — Кенга взвизгнула и, ни в силах произнести ни звука больше, указала лапой на сосну. Все уставились на зеленую крону, не видя там ничего особенного. Но Кенга была готова поклясться, что там, среди длинных игл, только что сияли два блестящих глаза…

Артемон бросил внимательный взгляд на Кенгу, встал и подошел к сосне.

— А ну покажись! — грозно сказал он, подняв голову. — Живо! Ты кто вообще такой?

— Ой, испугал! — раздался сверху насмешливый тонкий голосок. — Хочешь увидеть меня — залезь сюда!

— Я сказал, покажись! — рявкнул пес. Медведь, Акела, Бобр и кот подошли и встали рядом с ним.

— Ага, спешу и падаю! — ехидничал голосок. — Хотя ладно… Если вы все вышли меня встречать, как тут не показаться? И вообще, мне тут одной скучно…

По веткам сосны словно прокатилась легкая рябь — от верха к низу, и через пару секунд перед компанией обитателей теремка предстала, спрыгнув с дерева, изящная рыжая белка в кокетливо повязанном фиолетовом платочке. Через плечо у нее был перекинут небольшой, тоже фиолетовый мешочек из парчовой ткани с богатой вышивкой.

— Привет! Я к вам хочу! Можно? А то я тут уже час сижу и смотрю, как бы половчей выйти и представиться.

— Привет, дорогуша! Ты кто? — промурлыкал кот, кокетливо поправив широкополую шляпу.

— Я — белка! — горделиво заявила в ответ новенькая.

Среди зверей раздались смешки.

— Это мы видим, что белка… А зовут как? — спросил медведь.

— Я — белка! — еще громче повторила рыжая малявка. — Та самая белка…

— Какая — та самая? — недоуменно спросила Кенга. Ей все казалось, что она никак не проснется.

Белка состроила гримасу и рванула завязки своего хорошенького мешочка.

— Вот какая! — сказала она, торжествующе показывая всем то, что лежало в мешке — там было полно зеленых блестящих камешков. — Ядра — чистый изумруд!

Белка явно ожидала ахов и охов, но никто из зверей не произнес ни звука.

— Я не поняла: вы что, меня не знаете? — удивилась она. — Я та самая белка, которая у князя Гвидона служила…

— Мы тут все друг друга не очень-то знаем. Но потихоньку узнаём… — миролюбиво произнесла миссис Бобриха.

— Ладно, тогда и меня давайте узнавайте! — с веселой готовностью отозвалась белка. — А то я думала, помру от тоски. Три дня ни души вокруг не видела! Только, чур, не заставляйте петь, танцевать и орехи щелкать — надоело мне это по гроб жизни! Я просто пообщаться хочу…