Беседы в полумраке (джен)

Скажите, когда я увижу маму и папу?

— Скоро.

— Почему они меня не ищут?

— Им некогда.

— Я очень скучаю по ним.

— Потерпи.

— Но они заберут меня домой?

— Да.

— И я снова буду жить в своей комнате?

— Конечно. А пока беги, поиграй!

— До свиданья!

— Зря вы его обманываете. Всё равно он узнает правду.

— Но чем позже, тем лучше. Кстати, какова правда?

— На той самой трассе он попал под колёса и несколько дней пролежал в коме, но не помнит об этом. Родители приходили в больницу по нескольку раз в день, и в тот вечер тоже собирались к нему. Они ещё ничего не знали.

— У всех это бывает по-разному. Я, например, запомнила больше.

— Расскажите.

— Ну, если с самого начала... Я подошла к окну и посмотрела с высоты второго этажа на гуляющих во дворе. Стоял тихий летний вечер, и комната была удивительно чистой и уютной, мне даже не хотелось уезжать. «А зачем тебе сегодня ехать? — спросила тётя. — Оставайся, примешь душ, отдохнёшь и завтра вернёшься».

Перспектива наконец-то выспаться, а также настоящий шампунь вместо хозяйственного мыла — всё это выглядело так заманчиво, что я согласилась отложить возвращение домой. Чистые половики, мягкий свет торшера и сложенный диван у стены создавали неповторимый уют, а густая листва за окном, пронизанная жёлтыми лучами заходящего солнца, и болтовня играющих детей усиливали это впечатление, так что, сидя в кресле с журналом, я чувствовала себя почти счастливой.

Единственное, что мне не нравилось — я совсем не помнила, как оказалась у тёти. Я не была у неё лет пять, и такой визит должен был сопровождаться долгими сборами, предварительными звонками и обязательными подарками, но я ничегошеньки не привезла ей, просто заехала на часок и даже не собиралась оставаться на ночь. Это было странно. Полистала журнал, но не смогла сосредоточиться на тексте, фотографии тоже расплывались перед глазами, и я списала это на усталость. Тогда встала у открытого окна, чтобы подышать вечерним воздухом. Тётя хлопотала на кухне, но я не пошла туда, чтобы расспросить её о причинах моего приезда, так как чувствовала себя утомлённой, да и выглядело бы это глупо: «Тётя, зачем я к тебе приехала?» — и я просто смотрела вниз.

Усталость охватила не только тело, но и ум: я словно лишилась части воспоминаний и не могла вспомнить даже номер собственного телефона. Со мной так уже бывало раньше при сильном утомлении, и я боролась с желанием улечься прямо сейчас на диване, поскольку в этом случае я бы заснула мёртвым сном, а мне ещё предстояло идти в душ. При мысли о воде меня кольнула необъяснимая тревога. Раньше я никогда не боялась воды, и это мне ещё сильнее не понравилось, но анализировать ситуацию сил не было. Я стояла, вдыхала запах липовой листвы и смотрела на детскую площадку. Более умиротворённого вечера не помню в своей жизни, и тем нелепее было внезапно возникшее желание встать на подоконник и шагнуть в пустоту. Или просто наклониться и упасть вниз.

Я не соображала, что делаю. Мной овладело чувство парения, и я встала на подоконник. Дети играли достаточно далеко, внизу пробегала собачка, и всё. Я никого не убью весом своего тела. На минуту замерла на карнизе, держась за раму, а потом меня начало затягивать вперёд, как бывает в реке, когда заходишь глубоко. Захватило дух, но страха не было — ни когда я выпала из окна, ни когда ударилась об асфальт.

Страх пришёл секунду спустя, когда я не почувствовала боли. Мелькнула абсурдная мысль: второй этаж — это не так уж и высоко, я могла не пораниться, и страх усилился. Даже при падении со стула человек неминуемо ощущает силу удара, а я не только ничего не почувствовала, но ещё и плавно отскочила от асфальта, как воздушный шарик, медленно проплыла несколько метров вдоль дороги, снова чуть заметно стукнулась об асфальт и проплыла ещё немного, прежде чем упасть окончательно.

Лететь над землёй было здорово, но оценить всю прелесть полёта мешала нарастающая тревога: как же это, что со мной случилось, ведь я не сплю! Уж в этом-то я была уверена — несмотря на ущербность восприятия, я знала, что это не сон. Оттолкнувшись, опять приподнялась на полметра в воздух. И вдруг меня обожгла ужасная догадка: я ничего не чувствую, потому что я... умерла! Упала и разбилась насмерть! Сейчас тётя выглянет из окна и увидит моё окровавленное тело. Она вызовет милицию, скорую, потом позвонит маме. Каково будет моим родителям узнать такое?

Я наконец прекратила своё сюрреалистическое парение над землёй и с содроганием обернулась, ожидая увидеть жуткое зрелище, но тела своего не увидела. Что, что толкнуло меня на столь безрассудный шаг? Ведь всё было хорошо, я отдыхала в маленькой комнате, а завтра собиралась домой. Как можно так глупо перечеркнуть свою жизнь?

Мимо прошёл человек, и я его видела отчетливей некуда, а он меня не замечал. Посмотрела вверх, на то окно, из которого выбросилась, и с удивлением обнаружила, что оно закрыто, а на том самом месте, где минуту назад стояла я, находится цветок. И уж совсем ни в какие рамки не лезло то, что я увидела в следующий миг: по улице шла моя тётя. Я машинально бросилась к ней, но она не отреагировала, молча вошла в подъезд, и дверь с лязгом захлопнулась. Решительно никто не видел окровавленного тела, и я в том числе. Потому что его не было.

Между делом я отметила, что на тёте чёрная кружевная косынка, совершенно не подходящая к её цветастому платью. Я испытала резкое чувство обиды. Оно уже докучало мне сегодня, когда тётя ушла на кухню и оставила меня одну, но сейчас было острее. И одновременно с этим меня настигла новая волна страха: так где же на самом деле находится тётя? И почему меня никто не видит? Неужели я и вправду мертва?

Ситуация походила на сон, но, в отличие от сна, сейчас я не могла проснуться, чтобы вырваться из этого кошмара. Мир будто завис вокруг, и нечто держало меня как клещами, не давая уйти. Бросив прощальный взгляд на окна, которые когда-то были родными, я пересилила свою тоску и вышла за угол дома. Улица была как улица, шли люди, ехали машины, но мне уже не было места в этом мире.

Идти не могла, тяжело было даже стоять, и я повалилась на дорогу, мучительно пытаясь вспомнить, что же произошло такого, из-за чего я теперь лежу, наполовину погружённая в асфальт, а сквозь меня идут люди. Я всё ещё боялась назвать себя мёртвой — это порвало бы последнюю нить, связывающую меня с жизнью, хотя все сомнения уже отпали и я не строила иллюзий.

Нелепая мелочь открыла мне глаза. Дети, играя, брызгали друг друга водой из бутылки, и я, невзирая на слабость, с криком — никому не слышным криком! — шарахнулась прочь от водяных брызг и всё вспомнила. Это произошло не только что, а позавчера. Сегодня третий день, как я утонула. Вот и объяснение того, что я, не помня себя, оказалась здесь, а не дома или на кладбище.

Возможно, мой выбор связан с тем, что тётя взяла на память мою фотографию, и я каким-то образом проделала вместе с тётей обратный путь к её дому. Я поняла, что отныне всегда буду бояться воды — хотя какое теперь для меня может быть всегда? Сознание уже распадалось — отсюда слабость и провалы в памяти, и хорошим в этом процессе было только одно: вместе с другими чувствами уходил и страх, уступая место безразличию.

Безразличие — это последнее, что мы испытываем в жизни (и после неё). Обида на тётю пропала без следа, и когда тётя снова прошла мимо — уже без чёрного платка — и направилась в магазин, чтобы купить продукты, в которых у меня больше нет нужды, я просто отметила это как факт: вот моя тётя. Я вижу её в последний раз. Сочувствие к родным, злость на того парня, что столкнул меня в водоворот — всё растаяло, как дым. Эмоций не было, потому что мне нечем было их испытывать.

Потом я ослепла. Ещё через некоторое время ушла усталость. Мне казалось, что я стала маленькой-маленькой, меньше горошины, и единственной крупицей восприятия оставался слух, хотя различить какой-либо смысл в потоке звуков я уже не могла. Мне не было плохо, мне было «никак». «Меня больше нет» — вот последний всплеск сознания, последняя вспышка мысли в том, что от меня осталось. Потом исчез слух, и с ним исчезло всё.