Опус вивендис (гет)

Гермиона вздохнула, оценивающе осматривая собственный класс. Было далеко за полночь, когда она закончила восстанавливать стену и потолок, починила парты и убрала мусор. За ночь эльфы вытрут пыль и вернут книги на стеллажи. Больше всего она переживала именно за книги, но к ее облегчению, ни школьные пособия, ни старинные фолианты не пострадали. Гермиона осторожно подняла с пола деревянную подставку и положила ее на стол. Сегодняшний вечер она планировала провести с Роном, и ей было жаль, что встречу пришлось отложить. Но винить было некого. В обед она отправила сову с извинениями, написав, что в первый месяц учебного года школьных обязанностей оказалось больше, чем она ожидала. А что еще она могла написать? Что она не справляется? Что ученик разрушил ее класс? Что профессор Снейп потребовал вызвать ее на педсовет? Гермиона не любила жаловаться и ненавидела признавать поражения. Пусть уж лучше так, пусть Рон считает, что ее затянули школьные обязанности, и она тратит вечера на составление учебных планов, так же как в старые времена: придирчиво хмуря лоб, измеряя линейкой длину написанных свитков, и решая, не стоит ли добавить что-то еще.

Она обернулась, чтобы погасить свечи и неожиданно увидела профессора Снейпа. Гермиона не знала, как долго он здесь стоял — высокая фигура на фоне темно-серой стены, руки скрещены на груди, на бледном, таком же усталом, как у неё, лице застыло непонятное выражение. Она подумала, что, скорее всего, зельевар провел последние часы, успокаивая встревоженных родителей, и вновь испытала укор совести. Они стояли так несколько секунд, прежде чем Снейп нарушил молчание.

— Почему вы не назначили взыскание студенту? — его губы, сжатые в тонкую прямую линию, и напряженно сощуренные глаза, не обещали приятной беседы.

Гермиона устало вздохнула. Ну, как ему объяснить?

— Это бессмысленно, магический выброс нельзя контролировать.

— В пять лет! — Снейп подчеркнуто выдержал паузу, прежде чем с привычной саркастичностью закончить фразу. — Однако Заккари Милзу одиннадцать. Уверен, вы это заметили.

— Хорошо, — ей совершенно не хотелось с ним спорить, — если вы так считаете, я назначу.

— Не трудитесь, я уже назначил. С завтрашнего дня Милз будет чистить газон на поле для квиддича.

— На поле для квиддича? — Гермиона еще ни разу не слышала, чтобы Снейп назначал кому-то взыскания вне замка.

Заметив ее изумление, он склонил голову на бок и усмехнулся.

— Не знаю, как пользу, — прошелестел его голос, — но он определенно не принесет там вреда.

Натянутое молчание повисло в воздухе. Они стояли не шевелясь. Никто отчего-то не спешил уходить, но Гермиона знала — вот сейчас он скажет: "Спокойной ночи" и вновь растворится в темноте коридора, такой безразличный, такой надменный, такой не способный видеть в ней ровню. «Всезнайка», «гриффиндорка», «девчонка» — ни разу за два года совместной работы зельевар не назвал ее коллегой, как бы она не старалась соответствовать. Даже это его "мисс Грейнджер" всегда звучало язвительным оскорблением. С первого дня работы Гермиона делала все, чтобы завоевать его уважение, доказать, что она на своем месте, что она чего-то стоит. Но вместо признания ее заслуг, он с каждым днем, казалось, разочаровывался в ней все больше и больше. Может, стоит попытаться ему объяснить? Она собралась сделать шаг навстречу, но Снейп, опередив ее, отстранился от стены, и, словно намеренно не замечая охвативший Гермиону порыв, кивком головы дал понять, что и разговор, и день наконец закончены. Гермиона смотрела, как он уходит, несмотря на усталость двигаясь как свойственно только ему — плавно и в то же время стремительно, оборачивая темную мантию вокруг высокого и все еще поджарого тела, и испытала странное разочарование. Так было всегда — потратив достаточно его времени, она все равно не получила желаемого.

«Господи, ну почему?!» — Гермиона болезненно сжала руки, ненавидя себя за слабость к этому странному человеку. Какая ей разница, что он о ней думает, если ему на нее наплевать?

Внезапно фигура его замерла.

«Ну, может хоть сейчас... Вот сейчас обернется и скажет что-нибудь ободряющее. Что со всеми случается и что не нужно брать в голову... Или просто пообещает ей поговорить с Милзом. Это ведь так не трудно...»

Мгновение, и сердце пронзила слепая надежда. Снейп и правда, собирался отправиться спать, вышел в коридор, но неожиданно передумал и вернулся.

— Мерлин! — сказал он с пронзившей ее эмоциональностью. — Мисс Грейнджер, ну почему вы такая дура?!

Гермиона сглотнула, чувствуя, как горький вкус унижения заполняет гортань. Ну почему он с ней так! От усталости, от обиды ей захотелось расплакаться. Она потерла рукой покрасневшие скулы и попыталась взять себя в руки — нельзя было позволить ему увидеть ее слезы.

Снейп поймал ее взгляд и неожиданно сделал стремительный шаг к ней навстречу.

— И не вздумайте мне зареветь! — резкий глубокий голос, казалось, дрогнул, но через мгновение привычная твердость вернулась. — Только ваших глупых истерик мне не хватало!

Гермиона гордо вздернула подбородок, карие огромные глаза, блестящие от подступивших слез, посмотрели с вызовом и отчаянной надменностью. Ей захотелось сказать — "не дождетесь", но она сдержалась, только отступила назад, словно само присутствие зельевара давило на нее, лишая собственной воли. Но он не оставил ей даже этого, он сделал шаг следом и оказался так близко, что дышать стало нечем — запах трав, мела и затаенного напряжения. Он был слишком высоким, чтобы выстоять с ним на равных.

— Вы не понимаете ничего, — Снейп заговорил непривычно быстро и тихо, словно досада снедала его, несмотря на безуспешную попытку сдержаться. — Умненькая соплячка-всезнайка, прочитавшая тысячу книг, но так и не научившаяся думать. Вы мечете вокруг себя свою жалость, словно бисер, не задумываясь о последствиях и не отвечая за содеянное. Жалость постыдна, она беспощадно травит душу, она разрушает, она делает слабым! Неужели вы не видите, что творите?

Он говорил с таким чувством, словно копил его в себе долгие дни, терпеливо позволяя ей совершать ошибки, пребывая в неоправданной надежде, что Гермиона в конце концов повзрослеет и посмотрит на мир как должно.

— Думали ли вы хоть раз, подсказывая Лонгботтому на зельях, что своей жалостью вы все сильнее утверждаете его в мыслях о собственной никчемности? Задумывались ли, что, жалея эльфов, вы лишаете их ощущения значимости собственной работы? Внушаете им, что они всю жизнь занимались чем-то постыдным, от чего вы так стремитесь освободить их? Осознаете ли вы, что, не наказывая Милза, вы словно намеренно подчеркиваете его неполноценность? Ущербность в сравнение с другими? Зачем вы все это делаете, мисс Грейнджер? Вы так желаете дать им понять, что все они хуже вас? Я знаю только двух людей, сумевших достаточно долго жалеть безнаказанно, один из них — Альбус Дамблдор, и жалость убила его моими руками, другая… — он вдруг осекся, понимая, что и так сказал предостаточно, и сейчас уж точно было не время и не место открывать перед этой девчонкой душу.

Криво поморщившись, Снейп отстранился, недовольный тем, что позволил себе слишком многое: много слов, много эмоций, много напрасно потраченного времени. Почти неуловимо, в терпком, столь насыщенном баритоне зельевара проступила досада. Он не сдержал ее намеренно, словно стремясь подчеркнуть, насколько тяготит его необратимость состоявшегося монолога, и отступил, тем самым давая понять, что для умной женщины было сказано достаточно, а для прочих — любые слова лишь пустое сочетание букв.

— Жалость меняет судьбы людей, готовы ли вы принять на себя эту ответственность, мисс Грейнджер? Если нет, то держите ее при себе, и научитесь уже наконец думать, а не только читать книги.

Гермиона молчала, ощущая невольную горечь — он был прав и не прав, как бывает это лишь в жизни и никогда в книгах. Слизерин и Гриффиндор, Мерлин! Как все же много разделяет их, кроме цвета дома и чистоты крови. И там, где профессор Снейп, истинный слизеринец, видел только постыдную жалость, Гермиона, как прирожденная гриффиндорка, стремилась выразить сострадание и оказать поддержку. Но неужели их полюса никогда не сойдутся? Даже если оба они в глубине души стремятся принести своим ученикам только добро?

— Я никогда не бежала от ответственности, профессор, — произнесла Гермиона как можно более ровно, — просто отчего-то я смотрю на нее с отличной от вашей стороны. Безответственно не протянуть руку помощи тому, кто нуждается в ней, и позволить оказаться в одиночестве ребёнку, не готовому противостоять целому миру. Я не хочу оставлять Заккари без возможности найти у меня понимание, даже если он скрывает свою слабость за озлобленностью и гневом. Душа каждого человека стоит того, чтобы за нее бороться. Даже если я по собственной глупости не всегда делаю это правильно.

— Заккари Милз, — произнес Снейп с раздражением. — Если вы действительно хотите ему помочь, держитесь от него подальше. Он слизеринец, мисс Грейнджер, и чем больше вы ему нравитесь, тем сильнее он будет воспринимать вашу жалость как оскорбление. Не совершайте ошибку, не противопоставляйте его другим!

Она смотрела на Снейпа, ничего не говоря, и он, уже сам не понимая, зачем это делает, быстро добавил: — Эта война и так отобрала у нас слишком многое, мисс Грейнджер, и я хочу, чтобы вы четко усвоили одно: если потребуется выбирать, я предпочту пожертвовать Милзом, чтобы защитить других моих учеников.

— Что ж, — Гермиона горько усмехнулась, — в этом вы недалеко ушли от Альбуса Дамблдора. Все ради общего блага!*

____________________________________________________________

* Девиз Гриндевальда и надпись над входом в тюрьму Нурменгард, ее аналог «Für das höhere Wohl» («Для высшего блага») был выбит над воротами немецких концлагерей.

Будучи по натуре идеалисткой, Гермиона всегда с осуждением относилась к решению старого директора пожертвовать жизнями преданных ему людей — Гарри и Снейпа — ради блага и благополучия магического общества в целом.