Опус вивендис (гет)

«...Кэлом Экриздис был самым выдающимся магом своего поколения. Творя поистине великие деяния, он дальше всех других известных волшебников продвинулся по пути исцеления искалеченных душ, в практической магии создания волшебных существ и в мастерстве изготовления волшебных палочек».

Из официальной версии истории Магической Британии,

написанной Батильдой Бэгшот и изданной в 1884 году,

учебник «История Магии», 2 курс.

* * *

«...Согласно земельным архивам Министерства Магии 6 августа 1093 г Кэлом Экриздис, эсквайр, приобрел на острове Сорс в Северном море 26 акров земли, где его усилиями и за его счет была построена первая в истории магического общества лечебница для душевнобольных. Не желая, чтобы любопытные и далекие от медицины люди мешали выздоровлению пациентов, Кэлом Экриздис применил к острову заклинания необнаружения и ненаносимости на географические карты, никому ранее не известные и являвшиеся его собственными изобретениями.

31 октября 1094 года по специальному приглашению Экриздиса и с ведома Министерства Магии 164 пациента из лучших магических семей Британии прибыли на остров для прохождения дальнейшего лечения и повышения уровня магических способностей.

С тех пор их больше никто никогда не видел.

Лишь в 1136 году, после того как Экриздис скончался, а маскирующие чары развеялись, Министерство Магии смогло наконец отыскать остров, где, к всеобщему изумлению, обнаружилось огромное здание из черного кирпича, с высеченной на нем надписью «Азкабан». Здание оказалось необитаемым, однако на самом острове сотрудниками министерства было найдено не менее сотни совершенно «жуткого вида» существ, бесспорно являющихся плодом и средоточием зла, при этом (что еще более ужасно!) все еще понимающих человеческую речь. Опасаясь их ярко выраженной агрессии и нежелания покинуть остров, Министерство Магии вновь закрыло Сорс для посещений, а найденным на нем магическим существам определило закрытое проживание в пределах указанных территорий.

2 ноября 1136 года решением квалификационной комиссии существам, обитающим на острове Сорс, было присвоено название «дементоры», что, по мнению участников комиссии, означало «воспитанный демоном» (видимо, игра слов «демон» и «ментор» — наставник). В том же году Министерство Магии конфисковало все имущество, принадлежавшее Кэловей Экриздису, захоронив мага за государственный счет.

В 1734 году приказом Домокла Роули, действующего Министра Магии, на острове Сорс была основана тюрьма для волшебников, сохранившая свое прежнее название «Азкабан». Дементоры, все еще проживающие закрытой колонией на Сорсе, согласились стать его охраной, получив взамен право проведения казни через поцелуй...»

Выписка из частных дневников историка Лия

Эфрокуса, выданная 16 марта 1898 года из

архива Министерства Магии по запросу

Альбуса Дамблдора, том 20614, часть 2.

Ниже, на том же пергаменте, чьей-то рукой, обладавшей более мелким и округлым почерком, была сделана коротенькая приписка:

«Эфрокус всегда считал, что, совершая свой ужасающий поцелуй, дементоры всего лишь пытаются отыскать свою собственную душу. Не задавался ли ты вопросом, милый Альбус, что именно с душами этих несчастных мог сотворить такой выдающийся маг, как Кэлом Экриздис?»

Еще ниже рукой Дамблдора было написано два неразборчивых слова.

В маленьком коридорчике, ведущем в Главный Магический Архив Британии, уже много часов не было посетителей. Днем шумный и многолюдный, постоянно наполненный беспорядочно снующими туда-сюда волшебниками, к ночи он постепенно пустел, превращаясь в нечто совершенно непримечательное — всего лишь еще один безликий служебный коридор, расположенный на нижних этажах Министерства Магии. Деревянная конторка — крошечное рабочее место дежурившего здесь мага — ютилась в самом конце коридора, и сидевший за ней мистер Иткинс, невысокий, тучный волшебник, облачённый в форменную мантию служащего архива, откровенно скучал. Примостив на конторке колоду стареньких карт, он неторопливо раскладывал пасьянс, позевывая и наблюдая за тем, как трефовый валет старается незаметно спихнуть со стола задремавшую даму червей. Висевшие над дверью обычные, совершенно неволшебные часы гулко забили полночь. Мистер Иткинс поднял на них глаза и вновь сонно зевнул.

Здесь, в подземелье Министерства Магии, минуты текли в своем особенном неторопливом ритме, и если бы не равномерное движение стрелок по круглому циферблату, то можно было подумать, что время и вовсе стоит. В коридоре не было окон, и газовые лампы, подвешенные под потолком, днем и ночью цедили совершенно одинаково — тусклый неживой свет усыплял дежурных и нагонял на них тоску. Единственную картину, некогда занимавшую стену напротив стола мистера Иткинса и являвшую собой портрет великого Архивариуса Элефтериуса Фога, забрали на реставрацию еще на прошлой неделе. Какой-то шутник плеснул на портрет «Жующим раствором», и старый, но все еще крепкий холст стал похож на изгрызенную собаками резиновую грушу.

Без картины дежурная смена казалась мистеру Иткинсу еще более удручающей. Не то чтобы Фог был таким уж занимательным собеседником. Он почти ничего не понимал в квиддиче, часто чихал, жалуясь на архивную пыль, и подолгу дремал, пискляво и нескладно похрапывая во сне, и все же в особо тоскливые часы с ним можно было поболтать о технике игры в плюй-камни или обсудить молоденьких ведьм, следящих в архиве за наложением чар. Теперь же, когда портрета не стало, из всех дозволенных радостей мистеру Иткинсу остались лишь кроссворд да пасьянс. В кроссвордах мистер Иткинс так и не преуспел.

Спустя четверть часа, порядком заскучав от однообразной игры, дежурный волшебник собрал карты в колоду и, отложив их на край потемневшего от времени стола, огляделся по сторонам. В коридорчике по-прежнему было тихо. Закрытые двери архива, опечатанные на ночь охранным заклятием, светились слабым лиловым светом. Мистер Иткинс знал, что на улице идет дождь, но здесь, под землей, воздух казался сухим и немного затхлым. В дневное время суток, когда в архив пускали посетителей, волшебники из отдела климатических преобразований накладывали на этаж чары всекомфортности — тогда воздух становился легким и свежим, температура — прохладной, а запахи — приятными. Но к ночи чары развеивались.

Порывшись в складках мантии, мистер Иткинс извлек из кармана коробочку табака, а следом за ней — шуршащий коричневый пакет.

В плотной, порядком измятой бумажной обертке хранилась его отрада — медная фляжка с огденским виски, купленным в прошлый вторник в волшебной деревушке Ичвуд-Флок. Фляжка скрашивала его ночное дежурство получше всякой беседы. Мистер Иткинс осторожно открутил маленькую крышечку и с наслаждением пригубил янтарный напиток. Обжигающая жидкость, медленно растекаясь по жилам, наполнила желудок теплом.

«Не так уж и плохо», — подумал он, с наслаждением прикрывая глаза.

До окончания совершенно обычного дежурства оставалось еще четыре часа.

* * *

Десятью этажами выше, на посту начальника охраны, старший дежурный волшебник Джарвис Крокет, отвечавший за ночную смену, с неохотой оторвал взгляд от кроссворда на последней странице «Колдовского досуга» и, прищурившись, посмотрел на часы, висевшие на стене. В отличие от часов мистера Иткинса, эти часы были самые что ни на есть волшебные. На круглом циферблате двигалось двенадцать стрелок, на каждой из которых был изображен дежурный волшебник. Шесть стрелок из двенадцати стояли сейчас на отметке «совершают обход», еще четыре застыли возле деления «на посту». Стрелка, принадлежащая мистеру Уорвику, медленно двигалась, сползая с деления «совершает обход» и перемещаясь к делению «в туалете», и только самая последняя, двенадцатая, находилась не там, где положено. Старший дежурный внимательно вгляделся в циферблат и встал. Стрелка, принадлежащая Артуру Стиксу, тревожно вибрировала на делении «крепко спит». Вытащив из кармана волшебную палочку, Джарвис Крокет отлевитировал свой кроссворд в стол и направился в сторону лифта — необходимо было срочно принять меры.

* * *

Виски был и правда хорош. Мистер Иткинс сделал еще пару глотков из фляги и предался фантазиям о том, как в предстоящий уикенд отправится в Ирландию на чемпионат Великобритании по метлогонкам. На прошлой неделе он прочитал в «Ежедневном пророке», что на летнем гран-при в Зимбабве команда «Уэльские Упыри» выставила на гоночную трассу новый прототип метлы — «Вихрь 2002» с линейным ускорителем и уникальной подрезкой хвоста. С тех пор мистер Иткинс мечтал увидеть новую метлу в деле. В отличие от квиддича, в гонках на метлах маневренность метлы имела вторичное значение, а вот скорость и угол поворота решали все. Поговаривали, что конструкторы гоночных метел уже не первый год посматривали в сторону пластика и резины. Однако мысль о каучуковой метле казалась мистеру Иткинсу ужасающей.

Он так увлекся размышлениями о предстоящих соревнованиях, что не сразу расслышал, как на другом конце коридора в маленький холл, поскрипывая цепями, опустился лифт. И лишь когда двери его с резким металлическим лязгом разъехались в стороны, мистер Иткинс от неожиданности подскочил на стуле. Из обитой красным деревом кабинки в коридор медленно выползло черное облако Абсолютной Тьмы.

На мгновение ему показалось, что это пожар: тьма клубилась, подобно едкому, наполненному сажей дыму, стремительно распространяясь от пола к потолку и неумолимо надвигаясь на конторку, за которой сидел дежурный волшебник. Мистер Иткинс выронил флягу с виски и испуганно вскочил.

— Агуаменти! — закричал он, пытаясь вытащить палочку из кармана. Тонкая струя холодной воды слабым подобием фонтана брызнула ему на брюки. Страх лишил его силы и концентрации.

— Агуам... — начал он заново, но прежде чем заклинание успело слететь с его губ, черное искрящееся синими всполохами облако чего-то по-настоящему жуткого беззвучно преодолело последние метры коридора, и в следующую секунду мистер Иткинс оказался в кромешной темноте. Сердце его гулко стукнулось о грудную клетку. Вцепившись одной рукой в край конторки, а другой все еще сжимая волшебную палочку, мистер Иткинс медленно закрыл и снова открыл глаза. Ничего не изменилось. Он что, ослеп?

Темнота была полной, в воздухе пахло серой и вулканическим пеплом. И вовсе не было запаха дыма.

— Люмос, — испуганно пискнул мистер Иткинс, поднимая палочку над головой, и не узнал собственный голос.

На кончике палочки зажегся слабый голубой огонек, но исходящий от него свет не смог рассеять окружавшей его тьмы.

«Я не вижу собственных рук», — в ужасе подумал мистер Иткинс. Он судорожно зашарил ладонью по лицу, испугавшись вдруг, что дело вовсе не в свете, а в том, что не стало его самого. Но лицо было на месте: мокрое от напряжения и страха, оно оставалось таким же осязаемым, как и всегда.

— Силы небесные, что здесь творится? — прошептал волшебник одними губами и в ту же секунду почувствовал, что он не один.

Это было сродни животным инстинктам — ощущение смертельной опасности, шелест, чье-то дыхание, горьковатое, напряженное, словно дыхание самой смерти... Совсем рядом... Мерлин... Ему почудилось, что нечто едва ощутимое коснулось его головы. Он отпрянул, схватившись рукой за волосы, и в ужасе закричал, тыча наугад палочкой.

— Кто здесь? Кто здесь? Не трогайте меня! — и тут же пожалел об этом. Что если это зловещее «нечто», следящее за ним из адской тьмы, отыщет его по голосу? Гонимый страхом, он шарахнулся в сторону, наткнулся на стул, запутался в складках мантии и вместе со стулом упал на пол. Волосы на затылке встали дыбом. Палочка выпала из рук и укатилась во тьму. Он дернулся в попытке спрятаться, уползти, но уперся спиной в стену.

— Нет, пожалуйста, не надо! — завопил он, обхватив голову руками.

И вдруг все закончилось. Тьмы больше не было — мистер Иткинс сидел на полу, забившись в угол между конторкой и стеной, и смотрел, как черное облако рассеивается, открывая его взору привычный и совершенно пустой коридор. Всё так же уныло горели лампы и лиловым светом отсвечивало заклинание, наложенное на дверь архива. Рядом с ним, опрокинутый на бок, лежал стул, игральные карты рассыпались по полу, на серой мантии влажным пятном расплывался след от воды.

«Будто бы ничего и не было», — растерянно подумал мистер Иткинс, оглядываясь по сторонам.

Лишь в воздухе пахло пеплом и страхом, словно он только что побывал в аду.

* * *

Посидев немного на каменном полу, мистер Иткинс попытался собраться с мыслями. Он не был глупым или недальновидным волшебником и потому хорошо знал, прежде чем сломя голову бежать поднимать тревогу, стоило все обдумать. Достав из-под конторки упавшую палочку, он внимательно осмотрел темную полированную поверхность и, убедившись, что она цела, прошептал:

— Люмос.

Кончик палочки насытился голубым светом, и в коридоре стало в несколько раз светлей. От осознания, что с палочкой ничего не случилось и магия не покинула его, мистер Иткинс испытал огромное облегчение. Но страх вперемешку с жадным желанием осмотреться гнали его в коридор. Спустя пару минут, найдя в себе достаточно мужества, он на четвереньках подполз к краю конторки и посмотрел в сторону лифта. Коридор был пуст, кабинка красного дерева с золотыми дверями по-прежнему находилась на этаже и имела самый обыденный вид. Никаких тебе пугающих клубов дыма, чудовищ или черных магов. Медленно и все также осторожно мистер Иткинс вернулся на свое место и снова сел на пол.

В темноте он уронил флягу и расплескал виски. Сильный запах пролитого алкоголя едко щипал нос. Мистер Иткинс торопливо направил палочку на пятно на полу и дрожащим голосом произнес:

— Эванеско!

Лужа исчезла, но запах остался — то ли капли виски разлетелись по всей конторке и впитались в старое дерево, то ли напиток был уж очень ароматным, но скрыть следы алкоголя не удалось. Поразмыслив еще немного, мистер Иткинс пришел к выводу, что пары алкоголя, насытившие воздух и старое дерево, могут стать препятствием к тому, чтобы вызвать Джарвиса Крокета. Он с тоской посмотрел на черный круг, выжженный на конторке заклинанием оповещения, и прикрыл глаза. Стоит прижать кончик палочки к его середине, и коридор заполнится дежурными аврорами, страх отступит, и он окажется не один. И Джарвис Крокет, похожий на охотничьего терьера, в миг учует запах виски и будет смотреть на него с осуждением, а утром, когда смена закончится и все разойдутся, Крокет выдаст ему фиолетовый бланк с предписанием об увольнении и, глядя все с тем же осуждением, проводит до дверей телефонной будки, служащей выходом тем, кто больше не является сотрудником Министерства.

Джарвис Крокет был педантичен и нетерпим, он не любил метлогонки, не делал ставки на квиддич и никогда не нарушал правила. Он был почти идеален и требовал того же от своих подчиненных. Мистер Иткинс дорожил своим местом и не хотел сердить мистера Крокета. Он посмотрел на двери архива, по-прежнему светившиеся призрачным лиловым светом, и попытался убедить себя в том, что ничего не случилось. Защитные заклинания выглядели не тронутыми, в архив никто не входил, а адская тьма, чье-то дыхание у него в волосах и запах протянувшихся к нему рук смерти — что ж, возможно, в этом и не было ничего такого, о чем стоило знать Джарвису Крокету.

Рассуждая таким образом, мистер Иткинс поудобнее уселся в своем углу и принялся ждать. Палочку он по-прежнему держал в руке, впрочем, не слишком уверенный в её силе. Он очень надеялся, что тьма исчезла безвозвратно и её холодные, пахнущие пеплом щупальца не вернутся, чтобы отобрать у него жизнь. Совершенно неволшебные часы, висевшие над опечатанными дверями архива, показывали, что до окончания смены мистера Иткинса оставалось три с половиной часа.

* * *

Десятью этажами выше Джарвис Крокет вернулся к своему столу и уселся в потёртое кресло. Взгляд его привычно скользнул к циферблату часов — все двенадцать стрелок находились там, где им и положено быть.

Старший дежурный волшебник удовлетворенно кивнул и, достав из ящика стола журнал, вновь сосредоточился на кроссворде.

— Мисс Грейнджер, как это прикажете понимать? Второй раз за неделю?! — профессор зельеварения Северус Снейп смотрел на разгром, учиненный в классе трансфигурации, и неумолимо начинал закипать. И тот факт, что причиной данного инцидента был ученик его собственного факультета, казалось, лишь усиливал его раздражение.

— Северус, пожалуйста, успокойся! — Минерва МакГонагалл поправила тонкую дужку квадратных очков, с осуждением глядя на зельевара. — Это всего лишь неконтролируемый магический выброс, замечу, не первый, случившийся в нашей с тобой учительской практике, хотя и вынуждена признать, что… — она на мгновение замялась, пытаясь подобрать нейтральный аргумент к тому неоспоримому факту, что половина кабинета трансфигурации пребывала сейчас в руинах.

— Директор, прекратите ее защищать! Она абсолютно не в состоянии контролировать класс! Мы оба прекрасно знаем — учителю, который не может поддерживать дисциплину, не место в школе, где дети размахивают волшебными палочками!

Снейп ждал, что мисс Грейнджер начнет спорить, но она не стала. Она виновато и как-то устало потерла переносицу испачканными чернилами пальцами и тихо, но совершенно спокойно, сказала:

— Профессор Снейп прав, директор, это был неконтролируемый магический выброс, и раз он был неконтролируемый, значит, я не контролировала студента. И это... это действительно случилось второй раз за неделю, — Гермиона стёрла с лица остатки пыли и каменной штукатурки и с сожалением в голосе добавила, — простите, я как-то это исправлю.

— Уж потрудитесь, — зло прошипел Снейп, — и я настаиваю, чтобы сложившуюся ситуацию разобрали на педсовете школы!

— Северус, это уж слишком! — возмутилась МакГонагалл.

— Сколько у нас пострадавших, директор? Шестеро? И пятеро из них слизеринцы. Не ей сегодня, замечу, предстоит разбираться с родителями этих студентов.

Щеки Гермионы вспыхнули виноватым румянцем.

— Я могу сама написать им!

— Нет, не можете! Вы вообще мало, что можете. Лучше уж приведите свой класс в порядок... профессор … — встретив предостерегающий взгляд директора, Снейп неохотно замолчал, прервавшись на полуслове, но его бледное искаженное гневом лицо отразило так много презрения, что Гермиона невольно почувствовала себя только хуже. Уж лучше бы он продолжал ругаться.

Сейчас, когда пыль осела, а магический выброс перестал поддерживать предметы в воздухе, стало хорошо заметно, насколько сильным разрушениям подвергся ее класс и Гермиона понимала, что гордиться ей нечем: северная часть потолка обвалилась, колонны лишились венчавших их капителей, а пол из плотно пригнанных друг к другу тесаных плит усыпали обломки мебели и каменной штукатурки. Справа от входа на куче деревянной щепы, апофеозом пугающих разрушений, покачиваясь на округлом боку, лежала тяжелая кованая люстра, свечи, вылетевшие из своих креплений, жалкими огарками валялись неподалеку.

Осторожно ступая, профессор МакГонагалл медленно прошла вдоль рядов разломанных парт, короткими взмахами палочки убирая с дороги куски потолка и искореженные клетки, в которых еще час назад сидели ежи и цесарки, служившие пособиями для трансфигурации. Ее строгое, но по-прежнему спокойное лицо, казалось сосредоточенным и немного расстроенным. В коридоре, за чудом уцелевшими дверями класса с шумом и смехом студенты ловили разбежавшихся животных, а голос Флитвика, высокий от нервного напряжения, то и дело выкрикивал заклинания — защитные или связывающие, из класса было не разобрать. Снейп молчал. Он сверлил Гермиону обжигающим взглядом, и серые следы пыли на его угольно-чёрной мантии казались ей ещё одним обидным напоминанием о собственном бессилии — как ни старалась, а удержать потолок она так и не смогла.

Обойдя разрушенный класс по кругу, МакГонагалл остановилась возле ближней стены. Элегантный росчерк палочки нарисовал в воздухе дугу, и, преобразовав бесформенные кучи гранита в изящный парапет, она неохотно сказала:

— Хорошо, Северус, раз ты на этом настаиваешь, осмотри с Поппи пострадавших детей, и встретимся у меня в кабинете через час. Моя дорогая, — она обернулась к Гермионе и тон ее стал более мягким. — Я попрошу Филиуса помочь тебе восстановить класс. Завтра необходимо возобновить занятия.

Гермиона расстроено кивнула, и, стараясь не замечать холодного презрения в глазах профессора Снейпа, начала восстанавливать стену. Сегодня декану Гриффиндора предстоял долгий и очень тяжелый день. Зельевар смотрел на нее сверху вниз и не испытывал ни грамма сочувствия.

* * *

Едва ли хоть что-то напоминало в ней прежнюю Грейнджер…

Снейп стоял в кабинете директора, опираясь плечом на раму окна и бесцеремонно рассматривая профессора трансфигурации. Невысокая, тоненькая, она перестала выглядеть неуклюжим, дерганым подростком, и сразу стало заметно, что она красива. Не той раздражающей, глянцевой красотой, что пестрела на разворотах модных журналов, а очень мягкой, женственной, теплой. Иногда ему казалось, что она совершенно не замечает этого. Так часто бывает с женщинами, которые любимы и знают об этом. Им больше не нужно ничего доказывать, придумывать себе неестественные и глупые образы, суетливо ловить мужские взгляды и улыбаться бесконечной череде оценивающих их лиц. Глядя в такие минуты на Грейнджер, он думал, что Лили была так красива потому, что ее любил Поттер.

Не замечая, что Снейп рассматривает ее, Гермиона застыла, напряженно прислушиваясь к спору МакГонагалл и нервно прикусывая губы. Пожалуй, только эта ее привычка, да еще вечно испачканные чернилами пальцы — вот и все, что сейчас напоминало в ней девчонку, которую он учил долгих шесть лет. Правда, теперь на одном из этих пальцев было кольцо — подарок Уизли. Снейп недовольно поморщился, вспоминая повзрослевшего долговязого парня, с регулярностью почтовой совы появлявшегося в Хогвартсе весь прошлый год. Уизли играл в квиддич, где, к немалому удивлению Снейпа, делал успехи. Прошедшей весной его взяли в команду «Уимбурнские Осы», и мальчишка уже шесть месяцев был у них основным вратарем.

Помедлив, зельевар неохотно отвернулся от Грейнджер, заставляя себя прислушаться к словам директора. Одним из пострадавших в сегодняшнем обвале был мальчик из Рейвенкло, и сейчас Минерва разговаривала по каминной сети с его разгневанным отцом, сдержанно объясняя причины произошедшего на уроке трансфигурации. Никто из родителей слизеринцев не считал допустимым обращаться с претензиями к директору напрямую, не обсудив предварительно ситуацию со своим деканом. Снейп знал, что вечером ему предстоит поговорить с родителями пострадавших учеников, но случится это не раньше, чем сам он свяжется с ними. Устраивать истерику директору? Губы профессора презрительно скривились. Слизеринцы были иначе воспитаны.

— Я понимаю вашу обеспокоенность, мистер Фицпатрик, — уже не в первый раз говорила МакГонагалл, — однако вам не стоит так волноваться. С вашим сыном все в полном порядке. Мадам Помфри и профессор Снейп осмотрели его, и Алан вернулся к занятиям.

— Он ведь слизеринец, ну, тот ученик, что устроил обвал? — зелёная голова в камине надменно сдвинула брови. — Из дурной семьи?

— Едва ли его принадлежность к тому или иному факультету имеет значение. Заккари Милз всего лишь маленький мальчик! Все они — дети, впервые в своей жизни на столь долгий срок оказавшиеся оторванными от своих семей. Не всем им просто адаптироваться!

— Но, директор!

— Достаточно, Дэвид, — теряя терпение, МакГонагалл встала, — не думаю, что стоит и дальше спорить об этом. Я хорошо помню последствия, с которыми нам с профессором Флитвиком пришлось столкнуться, когда на первом курсе вы имели неосторожность потерять свою крысу. В тот раз, как мы оба знаем, все закончилось самовозгоранием в общей гостиной. — Бровь МакГонагалл многозначительно поднялась вверх. — Учитывая имеющийся у вас личный опыт, я рассчитываю, что вы будете более снисходительны...

* * *

— Несдержанный идиот, — Снейп презрительно хмыкнул, стоило зеленому пламени в камине наконец погаснуть.

— Спасибо за твою оценку, Северус, однако, давай вернемся к поднятому тобой вопросу, — МакГонагалл привычным жестом заблокировала камин и устало опустилась назад в высокое кресло. — Сейчас я не расположена к долгим беседам. Зачем тебе педсовет?

Снейп бросил взгляд на сидевшую в углу Гермиону и поджал губы.

— Я считаю, что своими действиями мисс Грейнджер наносит осознанный и значительный вред моим ученикам.

— Помилуй меня, Северус, мне кажется или мистер Милз, обрушивший потолок кабинета трансфигурации, является студентом твоего факультета?

— Именно так, директор, причем замечу, обрушивший дважды. Заккари Милз — плохо воспитанный неуправляемый мальчишка, с явно нарушенным восприятием моральных ценностей и норм поведения. Он асоциален и конфликтен. И цель преподавателей — держать подобных студентов в узде. Однако, мисс Грейнджер, по-видимому, никак не может уяснить, что ее задача состоит именно в этом!

Карие глаза Гермионы широко раскрылись, она вскочила со стула, готовая спорить.

— Он одиннадцатилетний мальчик, профессор, а не Пожиратель Смерти! Заккари очень талантлив и все, что нужно, это только правильно направить его, поддержать, помочь ему раскрыться. Его нельзя подавлять!

Снейп угрожающе подался вперед, тяжело облокотившись на стоящее перед ним кресло. Длинные пальцы легли на кожаную спинку и сжались. Он заговорил медленно, не повышая голоса, привычно растворяя в своем обманчиво мягком баритоне презрение пополам с усталостью.

— Первая часть нашей проблемы, мисс Грейнджер, состоит в том, что вы по-прежнему делите мир на белое и черное, а вторая — в том, что девяносто процентов людей, живущих в этом мире, рассуждают и поступают точно так же. Потому что они столь же узколобы и ограничены, как и вы. Вы не видите дальше собственного носа, профессор!

Его подчеркнуто презрительное "профессор" прозвучало подобно пощечине.

— Я не понимаю... — Гермиона выглядела растерянной.

— В том то и дело, мисс Грейнджер, вы не понимаете! Однако при этом упорно отказываетесь слушать советы старших коллег. Я уже не раз пытался объяснить вам, почему ваше поведение недопустимо и неуместно!

— Северус!

— Не защищайте ее, директор! Мисс Грейнджер должна раз и навсегда понять, что любые ее поступки, совершенные в стенах этой Школы, затрагивают не только ее. И все они, каждый из них, имеют свои последствия. Вы больше не школьница, мисс Грейнджер, а значит, не можете себе позволить дружить со студентами, вы должны подчинять их и управлять ими.

— Но это не верно...

— Нет, верно! Вы смотрите на Милза и видите "бедного мальчика", ставшего сиротой в восемь лет и жившего в последние годы в семье опекунов, где с ним обращались не лучшим образом. Вы испытываете к нему сострадание и жалость. Вы поступаете неправильно, мисс Грейнджер! Заккари Милз — опасный ребенок с плохим прошлым, выросший в семье Пожирателей смерти. Он не может сдерживать свою порочную сущность и постоянно наносит вред другим ученикам. Вам придется это признать, даже если вам не кажется, что он делает это намеренно. Если вы не обуздаете его, через пару месяцев до Попечительского Совета дойдут слухи, что в школе учится маг, с которым в одиннадцать лет не в состоянии справиться преподаватели…

Он выдержал паузу, давая ей возможность осознать значение только что сказанных слов.

— Среди родителей наших студентов немало людей высокого положения, многие из них имеют связи в Министерстве и влияние на Совет Попечителей Школы. Не успеем мы оглянуться, как Попечительский Совет потребует провести расследование. Поверьте мне, они не будут столь же щепетильны как и вы, они решат, что мальчишка опасен и попытаются вынудить Минерву перевести его на домашнее обучение.

— Но ведь это не справедливо!

— Мисс Грейнджер, сядьте! В этом мире никто никогда не думает о справедливости, им управляют людские страхи. И страхи прошедшей войны еще слишком сильны в памяти тех, кто сейчас стоит во главе этого мира. Том Реддл так же, как и Заккари Милз, был ребенком из неполноценной семьи, сиротой с яркими отрицательными наклонностями, проявившимися еще в раннем детстве. Но важно даже не это. Важно то, что Том Реддл был мальчиком, которого Альбус Дамблдор собственноручно привез в Хогвартс, чтобы затем в течение семи лет обучать его магии в лучшей школе Чародейства и Волшебства. Эта школа уже вырастила одного Темного Лорда, мисс Грейнджер. И едва ли Министерство позволит нам сделать это дважды!

Гермиона села. Она уже не спорила, хотя было заметно, что внутренний гнев и природная несдержанность все еще распаляют ее изнутри. Закусив губу, она внимательно слушала Снейпа, неожиданно подавленная осознанием справедливости его слов.

— В любом случае, как только Попечительский Совет выскажет нам свои претензии, мы вынуждены будем либо пойти на публичный конфликт из-за сына Пожирателя смерти, либо выполнить требование Попечителей Школы. Ни первое, ни второе решение не принесет нам пользы. Не думаю, что исключение из школы скажется положительно на дальнейшей судьбе мальчишки, но даже если мы согласимся с этим, мы лишь создадим прецедент. Попечительский Совет решит, что имеет право и в дальнейшем вмешиваться в дела Хогвартса. И не успеем мы оглянуться, как нам начнут указывать, каких детей принимать в Школу, а каким отказывать, какие предметы включать в программу обучения, а какие игнорировать, каких учителей считать благонадежными, а каких нет. И первыми пострадают студенты моего факультета. У нас больше нет Дамблдора с его репутацией, связями в Министерстве и влиянием на Визенгамот, теперь мы — просто Школа. И вашим чертовым милосердием, мисс Грейнджер, вы загоняете нас в тупик!

— Я думаю, достаточно, Северус, — МакГонагалл, терпеливо молчавшая все это время, встала. Она была почти столь же высокой как Снейп, и, несмотря на преклонный возраст, по-прежнему сохраняла королевскую прямоту осанки и твердость взгляда. Зельевар резко выпрямился, но даже так не получив привычного превосходства в росте, недовольно поджал губы.

— Если мое мнение ничего не значит для мисс Грейнджер, директор, — произнес он более сдержанно, — то я бы хотел, чтобы другие преподаватели, мнение которых мисс Грейнджер ценит, возможно, чуть выше, объяснили ей элементарные вещи. Вот почему я настоятельно требую вынесения этого вопроса на педсовет.

— Уверена, мисс Грейнджер расслышала все, что ты сказал, Северус, — МакГонагалл перевела свой строгий взгляд на Гермиону и та виновато кивнула, — я также уверена, что твое мнение мисс Грейнджер уважает и ценит ничуть не меньше, чем мнение профессора Флитвика или мое. Поэтому давай просто дадим ей время обдумать твои слова.

Снейп несколько мгновений смотрел на профессора МакГонагалл, затем коротко поклонился и, стремительно взметнув полы мантии, вышел из кабинета директора.

— Ведь все, что он сказал, правда? — не поднимаясь из своего угла, тихо спросила Гермиона.

МакГонагалл помедлила, задумчиво глядя вслед удаляющемуся Снейпу, и, наконец, произнесла:

— Лишь отчасти. Мы не столь беспомощны после смерти Альбуса, как утверждает Северус. Мы все еще можем за себя постоять.

Гермиона вздохнула, оценивающе осматривая собственный класс. Было далеко за полночь, когда она закончила восстанавливать стену и потолок, починила парты и убрала мусор. За ночь эльфы вытрут пыль и вернут книги на стеллажи. Больше всего она переживала именно за книги, но к ее облегчению, ни школьные пособия, ни старинные фолианты не пострадали. Гермиона осторожно подняла с пола деревянную подставку и положила ее на стол. Сегодняшний вечер она планировала провести с Роном, и ей было жаль, что встречу пришлось отложить. Но винить было некого. В обед она отправила сову с извинениями, написав, что в первый месяц учебного года школьных обязанностей оказалось больше, чем она ожидала. А что еще она могла написать? Что она не справляется? Что ученик разрушил ее класс? Что профессор Снейп потребовал вызвать ее на педсовет? Гермиона не любила жаловаться и ненавидела признавать поражения. Пусть уж лучше так, пусть Рон считает, что ее затянули школьные обязанности, и она тратит вечера на составление учебных планов, так же как в старые времена: придирчиво хмуря лоб, измеряя линейкой длину написанных свитков, и решая, не стоит ли добавить что-то еще.

Она обернулась, чтобы погасить свечи и неожиданно увидела профессора Снейпа. Гермиона не знала, как долго он здесь стоял — высокая фигура на фоне темно-серой стены, руки скрещены на груди, на бледном, таком же усталом, как у неё, лице застыло непонятное выражение. Она подумала, что, скорее всего, зельевар провел последние часы, успокаивая встревоженных родителей, и вновь испытала укор совести. Они стояли так несколько секунд, прежде чем Снейп нарушил молчание.

— Почему вы не назначили взыскание студенту? — его губы, сжатые в тонкую прямую линию, и напряженно сощуренные глаза, не обещали приятной беседы.

Гермиона устало вздохнула. Ну, как ему объяснить?

— Это бессмысленно, магический выброс нельзя контролировать.

— В пять лет! — Снейп подчеркнуто выдержал паузу, прежде чем с привычной саркастичностью закончить фразу. — Однако Заккари Милзу одиннадцать. Уверен, вы это заметили.

— Хорошо, — ей совершенно не хотелось с ним спорить, — если вы так считаете, я назначу.

— Не трудитесь, я уже назначил. С завтрашнего дня Милз будет чистить газон на поле для квиддича.

— На поле для квиддича? — Гермиона еще ни разу не слышала, чтобы Снейп назначал кому-то взыскания вне замка.

Заметив ее изумление, он склонил голову на бок и усмехнулся.

— Не знаю, как пользу, — прошелестел его голос, — но он определенно не принесет там вреда.

Натянутое молчание повисло в воздухе. Они стояли не шевелясь. Никто отчего-то не спешил уходить, но Гермиона знала — вот сейчас он скажет: "Спокойной ночи" и вновь растворится в темноте коридора, такой безразличный, такой надменный, такой не способный видеть в ней ровню. «Всезнайка», «гриффиндорка», «девчонка» — ни разу за два года совместной работы зельевар не назвал ее коллегой, как бы она не старалась соответствовать. Даже это его "мисс Грейнджер" всегда звучало язвительным оскорблением. С первого дня работы Гермиона делала все, чтобы завоевать его уважение, доказать, что она на своем месте, что она чего-то стоит. Но вместо признания ее заслуг, он с каждым днем, казалось, разочаровывался в ней все больше и больше. Может, стоит попытаться ему объяснить? Она собралась сделать шаг навстречу, но Снейп, опередив ее, отстранился от стены, и, словно намеренно не замечая охвативший Гермиону порыв, кивком головы дал понять, что и разговор, и день наконец закончены. Гермиона смотрела, как он уходит, несмотря на усталость двигаясь как свойственно только ему — плавно и в то же время стремительно, оборачивая темную мантию вокруг высокого и все еще поджарого тела, и испытала странное разочарование. Так было всегда — потратив достаточно его времени, она все равно не получила желаемого.

«Господи, ну почему?!» — Гермиона болезненно сжала руки, ненавидя себя за слабость к этому странному человеку. Какая ей разница, что он о ней думает, если ему на нее наплевать?

Внезапно фигура его замерла.

«Ну, может хоть сейчас... Вот сейчас обернется и скажет что-нибудь ободряющее. Что со всеми случается и что не нужно брать в голову... Или просто пообещает ей поговорить с Милзом. Это ведь так не трудно...»

Мгновение, и сердце пронзила слепая надежда. Снейп и правда, собирался отправиться спать, вышел в коридор, но неожиданно передумал и вернулся.

— Мерлин! — сказал он с пронзившей ее эмоциональностью. — Мисс Грейнджер, ну почему вы такая дура?!

Гермиона сглотнула, чувствуя, как горький вкус унижения заполняет гортань. Ну почему он с ней так! От усталости, от обиды ей захотелось расплакаться. Она потерла рукой покрасневшие скулы и попыталась взять себя в руки — нельзя было позволить ему увидеть ее слезы.

Снейп поймал ее взгляд и неожиданно сделал стремительный шаг к ней навстречу.

— И не вздумайте мне зареветь! — резкий глубокий голос, казалось, дрогнул, но через мгновение привычная твердость вернулась. — Только ваших глупых истерик мне не хватало!

Гермиона гордо вздернула подбородок, карие огромные глаза, блестящие от подступивших слез, посмотрели с вызовом и отчаянной надменностью. Ей захотелось сказать — "не дождетесь", но она сдержалась, только отступила назад, словно само присутствие зельевара давило на нее, лишая собственной воли. Но он не оставил ей даже этого, он сделал шаг следом и оказался так близко, что дышать стало нечем — запах трав, мела и затаенного напряжения. Он был слишком высоким, чтобы выстоять с ним на равных.

— Вы не понимаете ничего, — Снейп заговорил непривычно быстро и тихо, словно досада снедала его, несмотря на безуспешную попытку сдержаться. — Умненькая соплячка-всезнайка, прочитавшая тысячу книг, но так и не научившаяся думать. Вы мечете вокруг себя свою жалость, словно бисер, не задумываясь о последствиях и не отвечая за содеянное. Жалость постыдна, она беспощадно травит душу, она разрушает, она делает слабым! Неужели вы не видите, что творите?

Он говорил с таким чувством, словно копил его в себе долгие дни, терпеливо позволяя ей совершать ошибки, пребывая в неоправданной надежде, что Гермиона в конце концов повзрослеет и посмотрит на мир как должно.

— Думали ли вы хоть раз, подсказывая Лонгботтому на зельях, что своей жалостью вы все сильнее утверждаете его в мыслях о собственной никчемности? Задумывались ли, что, жалея эльфов, вы лишаете их ощущения значимости собственной работы? Внушаете им, что они всю жизнь занимались чем-то постыдным, от чего вы так стремитесь освободить их? Осознаете ли вы, что, не наказывая Милза, вы словно намеренно подчеркиваете его неполноценность? Ущербность в сравнение с другими? Зачем вы все это делаете, мисс Грейнджер? Вы так желаете дать им понять, что все они хуже вас? Я знаю только двух людей, сумевших достаточно долго жалеть безнаказанно, один из них — Альбус Дамблдор, и жалость убила его моими руками, другая… — он вдруг осекся, понимая, что и так сказал предостаточно, и сейчас уж точно было не время и не место открывать перед этой девчонкой душу.

Криво поморщившись, Снейп отстранился, недовольный тем, что позволил себе слишком многое: много слов, много эмоций, много напрасно потраченного времени. Почти неуловимо, в терпком, столь насыщенном баритоне зельевара проступила досада. Он не сдержал ее намеренно, словно стремясь подчеркнуть, насколько тяготит его необратимость состоявшегося монолога, и отступил, тем самым давая понять, что для умной женщины было сказано достаточно, а для прочих — любые слова лишь пустое сочетание букв.

— Жалость меняет судьбы людей, готовы ли вы принять на себя эту ответственность, мисс Грейнджер? Если нет, то держите ее при себе, и научитесь уже наконец думать, а не только читать книги.

Гермиона молчала, ощущая невольную горечь — он был прав и не прав, как бывает это лишь в жизни и никогда в книгах. Слизерин и Гриффиндор, Мерлин! Как все же много разделяет их, кроме цвета дома и чистоты крови. И там, где профессор Снейп, истинный слизеринец, видел только постыдную жалость, Гермиона, как прирожденная гриффиндорка, стремилась выразить сострадание и оказать поддержку. Но неужели их полюса никогда не сойдутся? Даже если оба они в глубине души стремятся принести своим ученикам только добро?

— Я никогда не бежала от ответственности, профессор, — произнесла Гермиона как можно более ровно, — просто отчего-то я смотрю на нее с отличной от вашей стороны. Безответственно не протянуть руку помощи тому, кто нуждается в ней, и позволить оказаться в одиночестве ребёнку, не готовому противостоять целому миру. Я не хочу оставлять Заккари без возможности найти у меня понимание, даже если он скрывает свою слабость за озлобленностью и гневом. Душа каждого человека стоит того, чтобы за нее бороться. Даже если я по собственной глупости не всегда делаю это правильно.

— Заккари Милз, — произнес Снейп с раздражением. — Если вы действительно хотите ему помочь, держитесь от него подальше. Он слизеринец, мисс Грейнджер, и чем больше вы ему нравитесь, тем сильнее он будет воспринимать вашу жалость как оскорбление. Не совершайте ошибку, не противопоставляйте его другим!

Она смотрела на Снейпа, ничего не говоря, и он, уже сам не понимая, зачем это делает, быстро добавил: — Эта война и так отобрала у нас слишком многое, мисс Грейнджер, и я хочу, чтобы вы четко усвоили одно: если потребуется выбирать, я предпочту пожертвовать Милзом, чтобы защитить других моих учеников.

— Что ж, — Гермиона горько усмехнулась, — в этом вы недалеко ушли от Альбуса Дамблдора. Все ради общего блага!*

____________________________________________________________

* Девиз Гриндевальда и надпись над входом в тюрьму Нурменгард, ее аналог «Für das höhere Wohl» («Для высшего блага») был выбит над воротами немецких концлагерей.

Будучи по натуре идеалисткой, Гермиона всегда с осуждением относилась к решению старого директора пожертвовать жизнями преданных ему людей — Гарри и Снейпа — ради блага и благополучия магического общества в целом.

Снейп ушёл, так и не сказав больше ни слова, а Гермиона осталась стоять, чувствуя, как стремительный порыв сменяется в душе холодным отзвуком пустоты. Хотелось опуститься на старенький колченогий табурет, наколдовать себе чая, и провести так остаток ночи в полнейшей тишине, в созерцании блуждающих мыслей, дожидаться, пока в темноте опустевшего класса ее наконец не отыщет рассвет. Пыль рассеялась, и в посвежевшем воздухе едва уловимо угадывался аромат полыни — лёгкий флёр, оставленный профессорской мантией, ненавязчивый и созвучный ее настроению — горький, с щемящим от тоски послевкусием. Заунывники и полынь. Гермиона читала, что много лет назад великий алхимик Николас Фламель придумал и сварил из них зелье от неразделенной любви, зелье, которое отчего-то никто не хотел покупать. Что варил из горькой травы не менее великий хогвартский зельевар, Гермиона не знала. Возможно, отраву для докси или успокоительную настойку для больничного крыла. Ей с трудом верилось, что в почерневшей душе Северуса Снейпа все еще осталось хоть что-то, что заставляло его творить и мечтать.

Стоило Гермионе подумать о зельеваре, как жар болезненного сожаления багряным румянцем опалил ей щеки. Она действительно никогда не была дальновидной. Прав ли был профессор Снейп, требуя следовать одному ему понятному порядку вещей, или все же ей стоит сопротивляться, сражаться, доказывать свою правоту? Гермиона зажмурилась от нежелания принимать решение сейчас. Она подумает об этом утром, когда чашка горячего кофе поможет заглушить чувство вины, превратившись в союзника, которого ей так сейчас не хватает. Она взмахнула палочкой, гася заклинанием свет, и чувство тоскливого одиночества, нередко посещавшее ее в первые дни после окончания летних каникул, нахлынуло на неё с новой силой. Ей так не хватало Рона. Предательское желание связаться с ним через каминную сеть или хотя бы отправить сову заставило Гермиону вспомнить о времени. Пора было отправляться спать. Рон наверняка уже видел десятый сон.

В коридоре было холодно, легкая летняя мантия плохо защищала озябшие плечи, а согревающее заклинание, наложенное еще в классе, действовало как-то вяло и неохотно, словно все сегодня удавалось ей лишь наполовину. Вот и лестницы — участники всеобщего заговора — стремясь окончательно лишить ее веры в собственные силы, постоянно поворачивали не туда, куда следовало, то норовя отправить Гермиону в гостиную Ревенкло, то во владения Филча, где в ворохе грязных простыней, не покладая рук трудились хогвартские эльфы. Лестница же, ведущая на третий этаж, и вовсе вдруг оказалась гладкой и ровной, превратившись в настоящий скат ледяной горки, и наотрез отказалась принимать форму ступенек, несмотря на все попытки Гермионы вернуть ей первоначальный вид. Промучившись не менее четверти часа и так и не добившись желаемого, она решилась идти в обход. Брать лестницу штурмом совершенно не хотелось. Не с её-то сегодняшним везением!

Гермиона медленно шла по пустым коридорам замка, прислушиваясь к еле различимым отголоскам эха, спешившим обогнать ее размеренные шаги, и вспоминала те далекие дни, когда, будучи ещё детьми, они с друзьями жили ожиданием невероятных приключений, что всегда дарил им этот удивительный замок. Здесь, в Хогвартсе, они были как никогда счастливы, мир казался им огромным и полным заманчивых обещаний, каждый новый день приносил потрясающие открытия, а будущее сулило так много, что не терпелось поскорее вырасти и шагнуть в него уверенным шагом, надеясь сразу окунуться в яркий водоворот взрослой жизни. Тогда они даже не представляли, что очень скоро это будущее разлетится на тысячи ранящих осколков, Хогвартс будет разрушен, а мир, который они знали и так любили, больше никогда не будет прежним.

Война закончилась, и теперь все они по-разному переживали столь трудно выстраданную ими победу. Гарри с головой окунулся в работу в Министерстве. Казалось, он был везде, во всем находил себе место, обо всём беспокоился и всего добивался. Он заседал в государственных советах и летал на международные конференции магов, встречался с простыми волшебниками и открывал чемпионаты по квиддичу. У него никогда не хватало времени на сожаления и сомнения, и, конечно, не хватало времени для самого себя. Он просто старался делать мир лучше, потому что всегда был таким — горящим ради других.

Рон отыскал в себе силы, чтобы яростно жить. Он тяжело перенёс смерть Фреда, и тоскливые тени, заполнившие их некогда солнечный дом, выгнали его из родового гнезда завоевывать мир. Он много раз говорил Гермионе, что если бы не сделал этого, то тоже бы наверное умер, но Гермионе знала, что Рон просто решил, что наконец пришло и его время.

А Гермиона… Гермиона словно потеряла себя. После войны ей стало казаться, что волшебство растеряло свою прежнюю красоту. Магия перестала быть чем-то чистым и светлым, она причинила так много страданий, что порой, творя заклинания, Гермиона задумывалась, а не впускает ли она каждый раз в этот мир нечто страшное и темное, способное причинить только боль. Она понимала, что виновато не само волшебство, а творившие его люди, но все же детская сказка растаяла… А она никак не могла отыскать хоть что-то взамен.

Лестница в очередной раз вильнула, и по одной ей ведомой причине привела Гермиону на третий этаж. В Галерее доспехов было невероятно светло. Сквозь высокие стрельчатые окна в замок заглядывала луна. Огромная, окутанная плащом из тумана, она оплела доспехи невесомой сетью серебряных нитей, и стало казаться, что вся галерея усыпана ранним ноябрьским снегом.

В полнолуние Гермиона всегда вспоминала о Люпине. И о Тонкс... Со странным опозданием, жена Римуса тоже воскресала в её памяти, становясь по левую руку от мужа, и смотрела на Гермиону с задорной искоркой в глазах, и тогда начинало казаться, что нос ее вот-вот да и превратится в смешной пятачок. Люпин был одет в старомодный костюм в тонкую полоску, изношенный и потертый, как и все его вещи. Он брал Дору за руку и они улыбались Гермионе грустной, но очень светлой улыбкой, словно говоря, что они ни о чем не жалеют, и ни в чем ее не винят. И от невероятной мягкости их взглядов Гермиону наполняла боль. Они потеряли столь многих, что иногда ей начинало казаться, что ни одна победа не стоит такой высокой цены: Римус и Тонкс, Дамблдор, Грозный Глаз Грюм, Тед Тонкс, Фред Уизли, Сириус Блэк и Эммелина Вэнс, Амелия Боунс и Руфус Скримджер. Они почти потеряли Снейпа и Джорджа Уизли. Гермиона прошла через всю галерею и, помедлив, нерешительно остановилась перед порогом комнаты, некогда бывшей Залом Славы, а теперь ставшей Залом Снов. Здесь, в тишине и блеске метала, в слабом свете свечей спали души тех, кто защищал Хогвартс. И сразу защипало в глазах: золотые поминальные таблички были везде. Аккуратные и строгие, они занимали всю западную стену от пола до потолка и перед каждой из них, медленно плавая в воздухе, горела свеча. Колин Криви с его вечным фотоаппаратом и его младший брат Деннис — Гермиона помнила, как они радовались, получив автограф Гарри на их совместном семейном фото. Лаванда Браун — в памяти всплыли её смеющиеся глаза, она так смотрела на Рона, что в них переворачивалось небо. Чарити Барбэдж, влюблённая в маглов. Здесь хранилась табличка, на которой было выбито имя свободного домовика Добби, и табличка с именем Винсента Крэбба. И хотя он не сражался на их стороне, он тоже был жертвой этой войны.

Гермиона сделала несколько нерешительных шагов в глубь зала и остановилась возле стеклянных витрин, в которых хранились кубки и особые награды. Многие настаивали, чтобы кубок и медали, принадлежавшие Тому Реддлу, уничтожили, но МакГонагалл наотрез отказалась — люди должны помнить, сказала она, что у зла много личин, и не каждая из них просвечивает насквозь. И они по-прежнему оставались здесь — значок Реддла и его награды за заслуги перед школой, начищенные и блестящие — в отдельном шкафу за ударопрочным, магоотталкивающим стеклом: еще одна память о прошедшей войне. Гермиона протянула руку к стеклу и, спустя секунду, отдернула — в яростном блеске золота ей внезапно почудился отголосок пугающей тьмы. Кто знает, быть может, капля израненной души, что жила в крестражах, оставила свой жуткий след и здесь? Ведь Том Реддл так любил Хогвартс.

Витрину, посвящённую Ордену Феникса, установили у самой дальней стены. Округлый свод, выложенный из грубо отесанных камней, красиво обрамлял прозрачный высокий шкаф, наполненный магией и светом. Его изготовили из соленого льда. Тонкий и невесомый, отлитый из миллиарда человеческих слез, он казался Гермионе хрустальным дворцом — домом для потерянных надежд и оборвавшихся судеб. Она смотрела на фотографии за холодным стеклом, и такие знакомые лица мелькали перед ее глазами. Старая и выцветшая карточка с членами Ордена Феникса стояла на самом верху — из их первого состава уцелело лишь трое. Много лет назад эту фотографию подарил Гарри Сириус. Теперь и он жил только на старых снимках, молодой и задиристый, ещё не знавший, что впереди его ждёт Азкабан. Его вечные друзья казались теперь Гермионе почти что детьми. Джеймс Поттер, постоянно подбрасывающий в руке снитч, взлохмаченный, полный жизни, и так похожий внешне на Гарри. Маленький и всегда суетливый Хвост. Кто-то кончиком волшебной палочки выжег ему на фотографии лицо, и теперь полная неказистая фигурка болезненно сучила ножками, так и норовя спрятаться за край рамки. Гермиона подняла руку и дотронулась до стекла напротив ссутулившейся фигуры Люпина. Она не знала, счастлив ли Римус в том месте, куда отправился, когда завеса смерти накрыла и его, встретил ли он друзей, Джеймса и Сириуса? Его сын, Тедди Люпин, жил с бабушкой в опустевшем магловском доме, светловолосый и радостный — совсем не похожий на своего отца. Гарри говорил, что иногда он мог часами рассматривать фотографию родителей, а потом брал, да и отращивал щетину на подбородке.

Гермиона не удержалась и заплакала. Профессор Снейп был прав, война все еще была среди них, она била, ранила, мстила, она отбирала веру и будущее, не давала упокоения мертвым, калечила и унижала живых. Гермиона подняла палочку вверх и дрожащим голосом прошептала «Нокс». Ей вдруг ужасно захотелось, чтобы все свечи в этом зале разом погасли и тьма ночи, наполнявшая Хогвартс, поглотила и её саму, словно ее и не было никогда на этом свете.

Эта глава посвящается Narsharab — в знак признательности за нашу первую рекомендацию. Спасибо, всем читателем, вы нам очень дороги.

Следующий день, не в пример всем прошедшим, словно назло оказался холодным и ветреным. Ученики заполняли диваны в общих гостиных и по привычке жались к каминам, несмотря на то, что в Хогвартсе в середине сентября еще не начинали топить. Никто не спешил на улицу, и даже внутренний двор, после уроков обычно заполненный неспособными усидеть на месте мальчишками, сейчас пустовал. Гермиона обогнула трибуны стадиона и увидела Милза. Одетый в школьный форменный свитер и заляпанные грязью брюки, он чистил граблями поле для квиддича, собирая уродливые кучи пожухлой травы и поломанные ивовые ветки. Незастегнутая мантия крыльями хлопала на ветру. Худой, неопрятный, со впалыми щеками и глазами цвета воронового крыла, он показался ей взъерошенным галчонком. Волосы у него топорщились, совсем как у Гарри. Он хмуро посмотрел на декана Гриффиндора из-под неровно отросшей челки и пробормотал неразборчивое приветствие. Гермиона целый час готовилась к этому разговору, и тут же забыла о главном, увидев его замерзшие руки.

— Здесь холодно, почему ты не применил согревающие чары? Ты же их знаешь?! — вопрос, казалось, вырвался сам собой.

— Мне запрещено применять чары, — Заккари на секунду замялся, — вне доказанной необходимости.

Голос у него был резковатый и хриплый от ветра. Он явно повторял слова собственного декана. Гермиона достала палочку, намереваясь наложить согревающие чары, и замерла, вспомнив слова Снейпа. «Он слизеринец, мисс Грейнджер. Чем больше вы ему нравитесь, тем сильнее он будет воспринимать вашу жалость как оскорбление». Не в силах решиться, она стояла и смотрела на понурую худую фигуру Милза и не знала, что ей стоит слушать — зов сердца или голос разума. Но прежде, чем она к чему-то склонилась, Милз медленно переложил грабли в левую руку и, не глядя на нее, произнес:

— Я просил у декана разрешение на отработку в вашем классе, но он отказал мне, сказав, что вы были против, — в голосе мальчика сквозила старательно скрываемая обида. — Я понимаю, я ведь разрушил ваш класс.

Он виновато втянул носом воздух. Гермиона слегка удивилась, но не подала вида.

— А что еще он сказал?

Милз задумался, видимо, вспоминая самые обидные обвинения, и оценивая, что из этого допустимо сказать.

— Что мне надо постричься, и что мои волосы похожи на паклю и растут клочьями.

— Это стиль гранж, — Гермиона чувствовала, что начинает смеяться.

— Что? — не понял мальчик.

— Гранж — это такой стиль моды, я имела в виду твою прическу. В следующий раз, когда твой декан будет говорить тебе, что ты неровно подстрижен, скажи ему, что это стиль гранж, и он ничего не понимает в модных прическах.

Милз внимательно смотрел на нее, пытаясь понять, издевается ли она над ним, или говорит серьезно. Наконец, не выдержав, Гермиона улыбнулась.

— Знаешь, Заккари, у моего друга Гарри Поттера тоже всегда были проблемы с волосами, они всегда торчали у него во все стороны, как бы он не старался их пригладить. А однажды его опекуны решили его постричь...

— Ну и?

— Ну и постригли. Он всю ночь промучился, пытаясь смириться с тем, что ему придется пойти в таком виде в школу, а наутро волосы отросли.

Милз весьма серьезно смотрел на профессора трансфигурации, не понимая, что в этой истории смешного.

"Слизеринец!"— Гермиона молча закатила глаза.

— Ну, хорошо, мои волосы тоже всегда оставляли желать лучшего. Однажды твой декан сказал, что они похожи на воронье гнездо. Я сначала очень расстроилась, а потом поняла, что куда обиднее то, что он не ценит мой ум. Волосы, знаешь ли, имеют особенность отрастать, что, к сожалению, нельзя сказать об уме.

— Не понимаю.

Гермиона улыбнулась.

— Если твой декан не сказал, что ты дурак, значит, у тебя дела обстоят значительно лучше, чем у меня в твоем возрасте.

— Значит, вы не сердитесь за ваш класс? — спросил Милз, с внезапно вспыхнувшей в голосе надеждой.

— Нет, Заккари, на самом деле я очень сержусь, — Гермиона нахмурилась, — ты не только разрушил мой класс, но и нанес вред другим ученикам. Я считаю, что такой сильный волшебник как ты, в состоянии контролировать свои эмоции и свою магию, а значит, ты осознанно позволил случиться тому, что случилось. Поэтому ты больше не получишь в моем классе той свободы, которую имел раньше. С сегодняшнего дня ты будешь сидеть один, на первой парте, и отрабатывать все заклинания самостоятельно, без партнеров, только в моем присутствии. За каждое нарушение правил ты будешь получать взыскание, место отработки которого будет определять твой декан. Уверена, он выберет что-то, что ты вряд ли сочтешь приятным. И так будет продолжаться до тех пор, пока ты вновь не заслужишь мое доверие и не докажешь, что ты достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои действия.

Милз вспыхнул, краснея до корней черных волос.

— Я не сдержался, они собирались…

И замолчал, не желая жаловаться. И как-то щемяще знакомо поджал при этом тонкие, не привычные к улыбке губы. Слишком взрослый для своих одиннадцати лет.

Что ж, в этом профессор Снейп оказался действительно прав. Заккари Милз был слизеринцем до мозга костей, способным посетовать в мелочах, но не желающим даже в свое оправдание признаваться в бессилии или собственной слабости — мысль, не показавшаяся Гермионе ни радостной, ни приятной.

Увидев, что декан Гриффиндора все еще ждет, мальчик помялся и неохотно добавил:

— Я не могу. Когда я без палочки, не я управляю магией, а она мной…

И, отвернувшись, в упрямстве не желая заканчивать фразу, с остервенением принялся собирать разлетевшиеся листья.

Гермиона не стала настаивать на продолжении, безошибочно чувствуя, что каждое следующее слово заставит мальчика лишь сильнее замкнуться.

— Уверена, вы найдете способ справиться с этой проблемой, мистер Милз, — сказала Гермиона строго, намеренно подражая профессору МакГонагалл, — и школа Чародейства и Волшебства самое подходящее для этого место.

Она сделала пару шагов в сторону замка, намереваясь уйти, и внезапно решила, что всеми своими сегодняшними поступками уже отдала достаточную дань уважения тем истинам, что пытался внушить ей слизеринский декан. И потому, удовлетворив голос разума, она может, наконец, позволить себе отдаться порывам сердца.

Гермиона решительно остановилась, вернулась и, произнеся не терпящим возражения голосом: — Дайте, пожалуйста, ваши руки, мистер Милз, — наложила согревающие чары.

* * *

Поглаживая пальцем краешек кофейной чашки, Минерва МакГонагалл внимательно наблюдала в окно своего кабинета за маленькой фигуркой профессора трансфигурации, решительно идущей через поле для квиддича. Холодный и наверняка напитанный влагой западный ветер стремительно взметнул с земли опавшие листья и в замысловатом танце закружил их по траве, путаясь в мантии Гермионы. МакГонагалл не знала, о чем мисс Грейнджер говорила с Заккари Милзом, но от ее пристального взгляда не ускользнули наполненные сомнением метания девушки, и неяркий голубоватый след, разлившийся в воздухе от сотворенного волшебства. Неясное чувство тревоги, неожиданно охватившее директора прошлым вечером в разрушенном классе трансфигурации, нахлынуло на нее с новой силой. Тонкие губы непроизвольно сжались. Глаза за прямоугольными стеклами очков смотрели сейчас совершенно по-кошачьи — пристально, не мигая,— словно она и правда силилась разглядеть через усеянное дождевыми каплями стекло зловещую черную ауру, окружавшую маленькую фигурку мальчика.

В своей учительской практике МакГонагалл видела много магических выбросов: со стен сыпались книги, ломались стулья, подпрыгивали парты, случались пожары и даже потопы, но такого выброса как вчера она не видела еще ни разу. В день, когда у Милза случился первый магический всплеск, Минерва была в Министерстве. Снейп доложил ей об этом событии только вечером, сухо и буднично, не расставляя особых акцентов, как о прочих малозначительных событиях в замке. Ну, выброс и выброс, мало ли их бывает у младших учеников в первый месяц учебного года. Но вчера она увидела последствия такого же выброса собственными глазами, и от пугающего предчувствия чего-то дурного у нее так болезненно сжалось сердце, что пришлось незаметно опереться рукой о стену. Кто бы мог подумать, что одиннадцатилетний ребенок может сотворить такое? Подобный магический потенциал, замешанный на гневе и приправленный дурной наследственностью, она встречала только однажды... У мага, имя которого даже сейчас, по прошествии стольких лет, многие волшебники предпочитали не называть.

Новый Темный Лорд?! Мерлин Всемогущий, о чем она только думает?! Плотно сжатые губы МакГонагалл расстроенно дрогнули, стоило ей осознать, как непростительно далеко оказались способны завести ее собственные мысли. Неконтролируемый выброс и вчерашние уверения Снейпа в порочности мальчика — и она уже представляет себе самое худшее. Вот уж действительно, если захочет, Северус может напугать даже банши.

Стараясь справиться с нахлынувшими эмоциями, Минерва достала из складок мантии волшебную палочку и, постучав по деревянной раме окна, произнесла приближающее заклинание.

На иссеченном ромбами стекле возникло многократно увеличенное лицо мальчишки. Нахмуренный лоб, сосредоточенный взгляд, поджатые губы. В испачканном свитере и сползшем почти до самой земли шарфе, он яростно работал метлой, не замечая, что обломки ветвей запутались в его взъерошенных волосах. Совсем еще ребенок — промокший, и наверняка продрогший до самых костей — сейчас он вовсе не походил на темного мага, способного захватить мир. И все же... МакГонагалл в сомнении покачала головой. Конечно, все ее страхи — всего лишь глупость. Вот и Гермиона утверждает, что в мальчике нет ничего темного, всего-то детское упрямство и честолюбивое желание показать всем, что он чего-то стоит. Но несмотря на убедительные доводы, озвученные молодой коллегой, неясное чувство тревоги по-прежнему не покидало ее. Слишком хорошо Минерва помнила рассказы Альбуса о юном Томе Реддле, чтобы столь легко успокоить себя подобными утверждениями. Мало кто из учителей, преподававших в школе в те годы, не был ослеплен и очарован юным магом с прекрасными манерами и обманчивым обаянием. Но в одиннадцать лет его нечистая душа была еще слишком хорошо заметна, чтобы проницательный Альбус не почувствовал силу темного начала. И все же старый директор, всю свою жизнь искавший в людях только хорошее, позволил мальчику поступить в Школу.

Она всегда боялась повторить роковую ошибку Дамблдора, решившего, что Хогвартс может исправить в юном Реддле его истинную сущность, сделать добрее в окружении друзей, равных ему по силе и происхождению. И что же теперь? Не повторяет ли она историю почти шестидесятилетней давности, не делает ли невольно того же, за что все эти годы в глубине души осуждала Альбуса? Не смотрит ли на мальчика глазами Гермионы, стремясь увидеть в юном Заккари Милзе добро, которого в нем попросту нет?

От пугающего чувства неопределенности заныло сердце. Слишком много было вопросов, на которые не находилось ответа. Слишком много сомнений...

Прижав сухую ладонь к лицу, МакГонагалл расстроенно закрыла глаза. Она никогда не хотела быть директором в этой школе. Мерлин! Она все еще была не готова остаться без Альбуса.

Взмахнув волшебной палочкой, МакГонагалл почти неслышно произнесла «фините инкантатем». Мальчишеское лицо растаяло в дымке, и оконное стекло вновь приобрело свой изначальный вид. Взгляд ее невольно скользнул к директорскому столу и задержался на ссутуленной спине слизеринского декана. Она хорошо понимала, что Северус никогда не будет откровенен с ней в той же мере, как был откровенен с Альбусом. И все же, став ее заместителем, он непостижимым образом облегчал ей жизнь. Сейчас, глядя на склонившегося над столом зельевара, МакГонагалл с почти материнским сочувствием думала о том, как мало все-таки этот человек спит и как редко бывает на свежем воздухе. Сегодня Северус выглядел хуже обычного: на осунувшемся лице проступили неровные морщины, обычно желтоватый цвет кожи казался серым, полуприкрытые глаза, в обрамлении темных ресниц, скользили по строчкам пергамента так медленно, что можно было подумать, что он не читает, а рассеянно рассматривает узор, сложившийся из замысловато переплетенных чернильных пятен. Было заметно, что он сутулится и держит голову под неестественным углом — боли в разодранной Нагайной шее мучили его каждую осень, и Минерва знала, что, несмотря на старания медиков из Святого Мунго, лекарства не слишком помогали ему. Оперевшись рукой о дубовую столешницу, он просматривал пергамент за пергаментом и с каждой прочитанной страницей хмурился все сильней.

Одинокий бокал виски — не принятый им жест гостеприимства — все еще нетронутым стоял перед ним на столе. Часы на каминной полке пробили шесть.

В последний раз взглянув на худую фигуру мальчишки, Минерва коротким взмахом волшебной палочки трансфигурировала давно остывшую чашку кофе в горшок с геранью и отвернулась от окна. В такие дни, как сегодня, она жалела, что Визенгамот так и не позволил Северусу вернуться в директорское кресло. Конечно, он был тяжелым, злопамятным, замкнутым, неуступчивым человеком, но при этом обладал выдающимся умом и поистине фантастическим умением всегда добиваться поставленной цели. Сейчас ей нестерпимо хотелось научиться его слизеринской хитрости, умению играть не по правилам, врать, изворачиваться, шантажировать и угрожать. Предстоящая встреча с Министром совершенно не радовала ее, несмотря на то, что в глубине души она понимала — Кингсли наверняка сделал все возможное, чтобы Визенгамот проголосовал за более мягкое решение. Но позиции противников кабинета министра были слишком сильны.

Дочитав, Снейп отложил свиток в сторону и, почувствовав, что МакГонагалл рассматривает его, медленно поднял голову. Они молча смотрели друг на друга несколько секунд, пока Минерва, наконец, с неохотой не произнесла:

— Пора. Не думаю, что есть смысл и дальше оттягивать эту встречу. Не будешь ли ты так любезен, Северус?

Она сделала приглашающий жест рукой, и Снейп встал. Взмахнув палочкой, он произнес отпирающее заклинание, камин послушно вспыхнул, осветив призрачным зеленым светом его худое уставшее лицо.

На другом конце каминной сети их вечерний посетитель бросил в огонь горсть дымолетного порошка и, произнеся: «Хогвартс, кабинет Директора», — вошел в камин.

Зеленые языки пламени завертелись, образуя вихрь. Министр Магии прибывал в Хогвартс.

Толкнув тяжелую дубовую дверь Замка, Гермиона вошла в Холл. В лицо ей пахнуло ароматом еды, теплом только что разожженного камина и чуть резковатым запахом сырых дров. На улице мелко накрапывал дождь и мокрые листья, налипнув на длинный подол учительской мантии, раскрасили цветными пятнами обычно опрятную и строгую одежду профессора. Улыбнувшись пробегавшему мимо первокурснику, Гермиона наклонилась и принялась руками приводить мантию в порядок — едва ли Филч обрадуется, если после очищающего заклинания листья разлетятся по каменным плитам, в беспорядке устилая их подобно ковру. Мысли девушки крутились вокруг только что состоявшегося разговора с Милзом. Что там сказал Заккари? «Я просил, чтобы мне назначили взыскание в вашем классе, но профессор Снейп отказал, сославшись на то, что вы были против». Какая странная и ненужная ложь. Она потянула с мантии тонкий ивовый лист, затем еще один, и еще, и внезапно сдавленно охнула. На мгновение Гермионе показалось, что она рухнула в ледяную прорубь. Боль железными тисками сдавила ей сердце. Воздух в легких смерзся, в глазах потемнело, злые колючие иглы безжалостно вонзились в руки, а живот скрутила неуправляемая тошнота. Еще секунда, и её непременно бы вырвало.

— Мисс Грейнджер, о Мерлин, мисс Грейнджер, простите меня, профессор, с вами все в порядке?

Холод и боль с неохотой отступали. Вначале вернулись звуки: шелест мантий, скрип ступенек, детский смех. Гермиона медленно открыла глаза и поняла, что стоит, ухватившись обеими руками за перила лестницы, а пальцы, сжимающие потемневший от времени мрамор, нервно дрожат.

— Сэр Николас, — пробормотала она одними губами и, разжав руки, без сил опустилась на каменную ступеньку.

Она сидела на лестнице, глядя на взволнованно кружащего перед ней Почти Безголового Ника и ощущала, что мир вновь становится осязаем. Как странно: она семь лет провела в Хогвартсе, но ни разу до этого дня не сталкивалась ни с одним привидением. Привычно ища ответы в книгах, она читала, что волшебники по-разному ощущают себя в те неприятные мгновения, когда привидение случайно или намеренно просачивается сквозь их тело, но Гермиона и представить себе не могла, что для нее это окажется вот так — она зажмурилась, мысленно стараясь подыскать подходящее сравнение. О господи! Это было даже хуже, чем полет на метле.

— Мисс Грейнджер! — сэр Николас де Мимси-Порпингтон, сконфуженный, со сбитым на ухо париком, стремительно подлетел к лестнице и склонился над профессором трансфигурации. — Я так удручен, я позволил себе непозволительную бестактность, этого никогда бы не случилось, если бы я не был поглощен этим письмом.

Обычно жемчужно-белое, полупрозрачное тело сэра Николаса сейчас казалось серым от смущения. Он поднял руку и показал Гермионе свиток пергамента.

— Я просто не заметил вас, моя дорогая, мне нет оправдания, — призрак Гриффиндора был неподдельно расстроен. — Среди нас, привидений Хогвартса, проходить сквозь живых людей считается в высшей степени дурным тоном. Что скажет Кровавый Барон? А Серая Леди? Я так опозорен...

Сэр Николас сокрушенно покачал головой, и из пышного воротника, напоминавшего бланманже, показался тонкий лоскут прозрачной кожи, удерживающий на плечах его полуотрубленную голову.

— Со мной все в порядке, сэр Николас, — Гермиона попыталась улыбнуться. Она и правда чувствовала себя значительно лучше, холод больше не сковывал её движения, руки перестали дрожать, а тошнота, еще минуту назад казавшаяся невыносимой, сейчас доставляла лишь легкое неудобство. Зато избавившись от последствий физического недомогания, она вдруг отчетливо осознала, что её бледный вид, переживания гриффиндорского привидения и его сокрушённые восклицания привлекают к ним куда больше внимания, чем ей бы того хотелось. Проходящие мимо ученики уже с интересом посматривали в их сторону, а два слизеринских третьекурсника, еще минуту назад спешившие к себе в подземелья, и вовсе замерли позади Безголового Ника, с беззастенчивым любопытством ловя каждое сказанное им слово. Гермиона представила себе, что скажет профессор Снейп, узнав о её минутной слабости, и ужаснулась, внезапно залившись краской — тоже мне, героиня войны, столкнулась в Холле с привидением собственного факультета и едва не грохнулась в обморок.

Гермиона торопливо нащупала рукой перила и, оперевшись на них, решительно встала.

— Вы не расскажете мне о письме?

— О письме? — настроение сэра Николаса разом улучшилось. На призрачном лице появилась торжествующая улыбка, а белые полупрозрачные щеки покрылись синеватой рябью — румянцем, догадалось Гермиона. — Приглашение, мисс Грейнджер, я получил приглашение! Это такое радостное событие! Они наконец согласились принять меня! Десять лет! Я ждал этого десять лет! А сколько я получил отказов! Но в этот раз, в этот раз они сами написали мне. — Сэр Николас развернул светящийся серебристым светом пергамент и, звенящим от переполнявших его чувств голосом, торжественно прочитал:

— Сэр Николас де Мимси-Порпингтон, граф Падингтонский! Сим письмом мы удостоверяем, что «Клуб безголовых охотников» имеет честь пригласить вас стать членом нашего Почетного общества. Торжественная церемония состоится во вторник, десятого октября, в Восточном зале Висельников. При себе полагается иметь свидетельство о смерти, голову и церемониального свидетеля. Ведущим церемонии назначен сэр Арфус Додкинс-Яйцеголовый. Членские взносы просим направлять по адресу... — не справившись с волнением, сэр Николас выронил письмо и закружил вокруг Гермионы.

— Сам сэр Патрик прибудет на этой неделе в Хогвартс, чтобы подготовить меня к церемонии вступления. Возможно, я даже получу свою лошадь!

Не разделить искреннюю радость сэра Николаса было попросту невозможно. Гермиона хорошо помнила, как во времена их учебы на втором курсе они с Гарри и Роном были приглашены на празднование пятисотлетней годовщины смерти Почти Безголового Ника. В тот год надеждам гриффиндорского привидения так и не суждено было сбыться. Маленький кусочек кожи, все еще удерживающий голову сэра Николаса на плечах, оказался непреодолимым препятствием для вступления в клуб обезглавленных привидений. Не помогло даже знакомство со знаменитым Гарри Поттером. И вот наконец мечта Ника сбылась!

— Как вы думаете, — осторожно спросил сэр Николас, скользя рядом с Гермионой, в то время как преподавательница трансфигурации поднималась по лестнице на второй этаж, — не согласится ли Гарри Поттер стать моим церемониальным свидетелем?

Гермиона подумала о своем лучшем друге и мягко улыбнулась:

— Он будет рад, сэр Николас. Если хотите, я сегодня же напишу ему.

Они шли, оживленно болтая о подготовке к празднику, об игре в поло отрубленными головами и о предстоящем матче по квиддичу между Гриффиндором и Когтевраном.

У дверей кабинета трансфигураци сэр Николас плавно замедлил скольжение и церемонно раскланялся.

— Не будете ли и вы столь любезны, мисс Грейнджер, оказать мне честь своим присутствием на моей вступительной церемонии? Ведь вы декан моего факультета, — произнес он прощаясь.

— Конечно, сэр Николас, — не желая расстраивать призрака, согласилась Гермиона и тут же почувствовала, как к горлу вновь подкатила тошнота: мысль провести целый вечер в месте, где соберется половина привидений Англии, казалась ей сейчас равносильной самоубийству.

Гость выбрался из камина, и зеленое пламя, утробно заурчав, яркой вспышкой вырвало из темноты обожженные кирпичи за его спиной. Темно-вишневая мантия, очки в роговой оправе, идеально уложенные рыжие волосы и пухлый портфель, зажатый под мышкой.

— Мистер Уизли? Что вы здесь делаете? — удивленно воскликнула МакГонагалл, растерянно глядя на входящего Перси. — Мы ждали Кингсли.

Перси Уизли небрежным жестом стряхнул с отглаженной мантии пепел и, важно поправив очки, сказал:

— Добрый вечер, директор, профессор Снейп. Господин Министр задерживается на заседании Визенгамота, — Перси так отчетливо подчеркнул в своей речи слово «министр», что усомниться в намёке на «непочтительное» обращение МакГонагалл было бы попросту невозможно. — Он поручил мне доставить в Хогвартс протоколы заседания и все готовые документы. Пока это лишь черновики, но уже утром выйдет новый министерский Декрет, затем несколько формальностей: подпись главы Попечительского совета, виза Министра, — и бумаги с совой отправят в «Ежедневный Пророк». Ещё до обеда новости будут во всех газетах.

Продолжая говорить, Уизли открыл свой огромный кожаный портфель и с каким-то странно-отчаянным неудовольствием стал выкладывать на стол плотно скрученные свитки:

— Копия Декрета. Список фамилий, получивших одобрение Визенгамота. Приказ о снятии запрета на аппарацию. И… — он помедлил, словно не уверенный в праве присутствующих уже сегодня увидеть секретные документы, но спустя секунду все же закончил: — Внутренний Регламент Министерства. Этот документ не станут озвучивать официально, но все, кто приедут в школу, обязаны будут ознакомиться с ним и принять к исполнению.

МакГонагалл подошла к столу и, развернув верхний свиток из стопки, внимательно просмотрела списки. На желтоватом, потертом пергаменте значилось шестнадцать фамилий, пять из которых были жирно перечёркнуты. Даже невооруженным глазом было заметно, что текст в свитке несколько раз исправляли с помощью магии: стирали, дописывали вновь, вычеркивали и снова стирали. «Что ж, по крайней мере, Кингсли боролся за каждого», — подумала Минерва, невольно испытывая чувство вины. Самой ей лишь раз позволили выступить на закрытом заседании Специальной комиссии по делам «неблагонадежных» и сейчас ей казалось, что, будь у неё ещё одна попытка, она смогла бы добиться большего. Одиннадцать наследников чистокровных семей этой осенью снова вернутся в Англию. Чертовски мало, крохотная, ничтожная часть из тех, кто уехал…

В первый же месяц после окончания войны многие чистокровные волшебники, чьи родственные связи или репутация не были безупречны, покинули магическую Британию. В то время достаточно было иметь фамилию Эрже или Нотт, чтобы попасть на скамью подсудимых или лишиться всего семейного состояния. Многие из тех, кто не был арестован сразу же после падения Тёмного Лорда, уезжали целыми семьями. Они отправлялись в Европу порталами или магловскими паромами, указывая в запросах на разрешение короткую фразу «погостить», и «совершенно неожиданно» находили десятки причин, чтобы не вернуться: одни желали подлечить пошатнувшееся здоровье, другим хотелось поддержать стареющих родственников, третьим — расширить горизонты магического образования. Племянники, кузены, дяди и тети — целые магические роды в одночасье оказались за пределами Магической Британии. Литы, Розье, Мальсиберы, Уортоны, Селвины… Фамилиям не было числа. Все это казалось похожим на массовое бегство, впрочем, кто мог осуждать перепуганных отцов семейств, получивших статус «неблагонадежных», или одиноких женщин, не готовых противостоять разгневанному магическому обществу? Министерство подписывало бумаги, не задавая лишних вопросов и никому не отказывая: все понимали, что сложные времена лучше переждать.

Чистокровные в Косом переулке, в своих богатых домах или в очереди в банк Гринготтс вызывали с трудом сдерживаемое раздражение, желание ввязаться в драку или устроить погром. Чистокровные, уехавшие за границу, не вызывали ничего, кроме презрения.

Страна, казалось, обескровела. За шесть месяцев уехали даже те, кто никогда не поддерживал Волдеморта. Тогда все считали это правильным — Британию покидала грязь, дурная кровь, порочные идеи и чёрная магия, а вместе с ними уезжали воспоминания о гонениях, отобранных палочках и декретах Пия Толстоватого. Общество поправлялось, отправляя за границу ощущения собственного стыда и беспомощности, испытанного теми, кто без каких-либо собственных усилий в одночасье вдруг оказался на стороне победителей. Ещё вчера они растерянно доказывали, что купили свои палочки в лавке Олливандера, а сегодня неожиданно проснулись хозяевами мира — с «подмоченной» репутацией. Забыть о собственном унижении было гораздо проще, когда его свидетели и виновники уезжали так далеко.

Изувеченная войной страна постепенно успокаивалась, раны затягивались, но процесс шёл слишком медленно и болезненно. Даже в самом Министерстве лишь немногие понимали, как важно было вернуть чашу весов к потерянному равновесию. Капиталы и состояния утекали за границу, экономика рушилась, процент молодого детородного населения сократился почти на четверть, а прогнозы по падению магического потенциала стали выглядеть просто устрашающе. Пожалуй, ещё никогда со времён введения самого Закона о Статуте Секретности вопрос о вырождении магической Британии не стоял так остро.

И всё же двери для тех, кто готов был вернуться, открывались с большой неохотой. Одиннадцать фамилий из шестнадцати — им понадобилось четыре месяца и немало связей, чтобы сделать первый шаг — вернуть собственных детей в Хогвартс.

МакГонагалл медленно свернула свиток.

— Министерство отказало всем Лестрейнджам, Розье и, разумеется, Кэрроу. Булстроудам запрет на возвращение в страну продлили ещё на целый год. Тот факт, что Герберт был банкиром Волдеморта, по-видимому, сыграл решающую роль, — она протянула пергамент Снейпу и с некоторым облегчением в голосе добавила: — однако они все же оставили в списке Руквудов, Пиритсов и…

Стоило Минерве упомянуть Руквудов, как маска чопорного недовольства мгновенно слетела с Перси.

— Не знаю, сколько они заплатили, чтобы их ублюдкам позволили вернуться в Хогвартс, — с неожиданной злостью произнес он, перебивая директора, — но достоинство и честь, видно, нынче стоят слишком мало, раз им хватило на это денег!

— Что за глупости вы говорите, Уизли? — возмутилась Минерва.

— Руквуды убили моего брата! — яростно воскликнул Перси, едва не набрасываясь на МакГонагалл. Его обычно надменное, невыразительное лицо исказил неконтролируемый гнев. — Лучше бы они сидели в своей дыре, куда так трусливо заползли, как только пришло время расплачиваться за свои поступки!

— Замолчите, Уизли! — осадил его Снейп. — Вашего брата убил Август Руквуд, а не семеро мальчишек и девчонок, никогда в жизни не видевших своего двоюродного дядю и кузена по отцовской линии. Если бы обо всех Уизли судили по вам одному, высокомернее и глупее семейки было бы не сыскать во всей Британии. Однако, по счастью, остальные Уизли пошли в своего отца! Так стоит ли осуждать их за неудачное родство с вами?!

Но Перси не собирался так просто сдаваться. Разочарование и гнев, что он с таким трудом удерживал в себе с той самой секунды, когда впервые узнал о решении Специальной комиссии о помиловании Руквудов, неуправляемым потоком хлынули наружу. Он не понимал, как эти люди, сражавшиеся с ним на одной стороне, терявшие близких и хоронившие учеников, могли радоваться тому, что их вчерашние враги получают индульгенцию.

— Вы боретесь за то, чтобы детям убийц позволили вернуться в школу, которую их же собственные отцы разрушили три года назад!

— Мы боремся за то, мистер Уизли, — совершенно спокойно ответила МакГонагалл, — чтобы детей не судили за поступки их родителей. Вам всего двадцать шесть, и вы живете лишь сегодняшним днём. Будь вам столько же лет, сколько и мне, вы понимали бы, как недальновидно мыслить нуждами одного поколения. Мы вырождаемся! Хотите вы возвращения «неблагонадежных» или нет, но из-за Статута о Секретности насыщенность волшебной крови постепенно падает, а с ней и наш магический потенциал. Как вы думаете, что будет с нашим обществом через два поколения, если сегодня мы позволим, чтобы пятнадцать процентов нашей самой чистой магической крови осталось в Европе?

Конечно, большинство из «неблагонадежных» будут скучать по своей родине, у многих здесь ветшают фамильные дома и зарастают могилы родителей, но в конце концов все они прекрасно обойдутся и без нас! Их дети получат образование в Шармбатоне, Ильверморни или в Дурмстранге, они купят себе поместья на Луаре и в низовьях Рейна и смогут основать новые магические династии, переиначив свои фамилии на французский и немецкий лад. А мы снова начнём рожать сквибов. Целые магические области опустеют и зачахнут, уступив место магловским городам, а сколько талантливых и прогрессивных волшебников не досчитается магическая Британия в следующем поколении? Мы все испытываем боль, мистер Уизли, и всё ещё не смирились с потерями, но нужно двигаться дальше! Нужно смотреть в будущее! Со временем вы поймете, что это правильно, а иначе вы никогда не станете хорошим политиком.

— Пускай я не стану хорошим политиком, зато я не предаю идеи, за которые мы сражались!

— Боюсь, вы ошибаетесь, — без всякого осуждения сказала МакГонагалл. — Мы воевали за то, чтобы людей не клеймили за их происхождение и чистоту крови. И разве не это вы делаете сейчас?

Уизли недовольно надулся, мгновенно став ярко-пунцовым, идеальная причёска растрепалась, а свитки в распухшем портфеле смялись, слишком сильно сжатые им от волнения. Его душили обида и гнев, и все попытки сдержаться терпели явную неудачу.

— Как бы там ни было, — произнес он с болезненным злорадством, — им не позволят вернуться так просто, без всяких условий. Пусть не думают, что они снова одни из нас!

Он схватил со стола один из пергаментов и протянул его МакГонагалл. Тот самый Секретный Внутренний Регламент Министерства. Минерва быстро пробежала свиток глазами и замерла, найдя наконец то, о чем говорил Перси.

«Решением Специальной комиссии по делам «неблагонадежных» для учеников, получивших в Хогвартсе временный статус, устанавливаются особые правила нахождения на территории школы. Каждый вновь прибывший в школу волшебник или волшебница, получивший статус «временный ученик школы», обязан будет пройти регистрацию, соблюдать правила по применению разрешённых заклинаний, не вступать в конфликты и ежедневно проходить проверку сотворённого в течение дня волшебства.

Для контроля могут быть использованы любые магические приспособления, средства считывания заклинаний или чары. В случае отсутствия доказавших свою эффективность средств контроля, администрация и преподавательский состав школы обязаны применить к «временным ученикам» средства ограничения магического потенциала, например, подавляющие и сдерживающие магические обручи…» — прочитала МакГонагалл вслух.

— Я не позволю одеть на детей собачьи ошейники! — с внезапной яростью зашипел Снейп.

— Тогда пусть остаются там, где им самое место! — огрызнулся Перси.

Снейп взял из рук директора свиток, с трудом удерживаясь от желания испепелить эту жалкую бумажку Адским Пламенем.

«Они тянули до последнего, словно намеренно подчеркивая своё нежелание позволить «неблагонадёжным» приехать в школу одновременно со всеми остальными учениками, — подумал он, ощущая тяжесть в груди от сдавившего её холодного разочарования, — они всё ещё ненавидели и боялись их! Публичное возвращение изгоев! Демонстрация презрения в каждом жесте! Как там сказал Уизли? «Мы разрешаем вам вернуться, но не смейте даже думать, что вы снова одни из нас»?»

Ему хотелось задушить этого тощего рыжего гаденыша с петушиной шеей, в одночасье ставшего для него олицетворением всех этих жалких крючкотворов, что так смаковали свою власть, сидя в уютненьких кабинетах. В тех же самых кабинетах, где они старательно и униженно кланялись самому Снейпу три года назад, безропотно исполняя указы Пия Толстоватого. Они не посмеют устроить ещё и это!

Он в ярости бросил пергамент на стол и неожиданно вынул из кармана палочку.

— Даже не думай, Северус! — на всякий случай сказала МакГонагалл, в глубине душе всё же понимая, что вряд ли Снейп и правда решится проклясть мальчишку.

— Магический ошейник, Уизли, хотите я вам продемонстрирую, что это такое? — он направил палочку на резко побледневшего Перси, но прежде, чем МакГонагалл успела вмешаться, камин в очередной раз вспыхнул и высокая фигура Кингсли Бруствера завертелась в зелёных языках пламени.

— Что здесь происходит? — удивлённо спросил Министр, выходя из камина. Он всё ещё был одет в темно-сливовую мантию с вензелем «В» на груди, видимо, заседание Визенгамота закончилось всего пару минут назад.

— Всё в порядке, Кингсли, — МакГонагалл взглядом велела Северусу отойти в сторону и взмахом палочки помогла Перси собрать свитки, испуганно оброненные им, когда подрагивающая от ярости палочка Снейпа уперлась ему в шею. — Мы только что узнали о Внутреннем Регламенте Министерства. И это не простая новость! Она, возможно, сведет на нет всю нашу работу. Не думаю, что родители слизеринцев согласятся отправить детей в школу на подобных условиях. Им ведь и так придется пережить не мало унижения при встрече с уже сформированным общественным мнением. Уверена, многие ученики воспримут новость об их возвращении не менее резко, чем мистер Уизли.

— Поверьте, я сделал всё, что мог, — Кингсли устало сел в кресло и расстегнул верхнюю пуговицу мантии. — Прошу вас, Северус, уберите палочку.

Он перевёл взгляд на бледного, всклокоченного Перси, с ненавистью смотрящего на Снейпа, и внезапно как-то разом постарел.

— Думаю, нам стоит обсудить всё подробно, — он достал из кармана маленький конверт и протянул его Уизли. — Перси, пожалуйста, передайте это своему отцу. Это срочно, я хочу, чтобы он прислал ответ с совой ещё до рассвета.

Перси взял из рук Министра конверт, собрал свои свитки заклинанием и, не отрывая полного презрения взгляда от Снейпа, чопорно раскланялся.

— Директор, — сказал он, сухо кивая. — Министр, — и, швырнув горсть дымолетного порошка, не прощаясь со Снейпом, шагнул в камин.

— С ним иногда бывает сложно, — произнес Кингсли, болезненно морщась и потирая виски, — я очень уважаю Артура, но его сын ещё недостаточно… повзрослел. Я буду признателен, если вы нальете мне выпить, Минерва, день сегодня выдался просто ужасный.

МакГонагалл заклинанием призвала бутылку огневиски и протянула Министру наполненный бокал.

— Я понимаю вашу реакцию, Северус, — сказал Бруствер спустя минуту, сделав довольно большой глоток, — однако мера эта действительно необходима, — он поднял руку в предостерегающем жесте, видя, что Снейп ожидаемо намерен спорить, и продолжил говорить уверенным и спокойным тоном. — Да, это так! Мера действительно необходима, и прежде всего она призвана защитить самих «неблагонадёжных». Нам не нужны ложные обвинения в чёрной магии, намеренных нападениях и применении запрещённых заклинаний. А слухи, наговоры и подлоги будут обязательно, вне зависимости от того, подготовимся мы к этому или нет. Перси Уизли — не единственный мальчишка, ослеплённый горем и уверенный в своем праве линчевать всех слизеринцев, посмевших переступить порог Хогвартса.

— Но сейчас в Хогвартсе учится достаточно слизеринцев, и никто не объединяется против них и не пытается с ними воевать, по крайней мере, не больше, чем раньше. Мелкие школьные конфликты будут случаться всегда, пока существует система распределения на факультеты.

— Конечно, Северус, однако с теми слизеринцами, что остались после войны в Англии, все в некотором смысле давно «смирились», считая, что раз они не сбежали, то значит им и нечего было стыдиться или скрывать. Для тех же, кто вернется спустя три года, всё будет иначе. Сам их отъезд в глазах общественности равносилен признанию вины, даже если это совершенно не так. Давайте будем реалистичны: возвращение первых детей не пройдет безболезненно ни для самих «неблагонадёжных», ни для Хогвартса в целом. Я преклоняюсь перед мужеством тех мальчишек и девчонок, что отважились вернуться в школу, им предстоит проторить дорожку, по которой потом гораздо легче пройдут десятки других учеников. Но эти, первые, наверняка переживут ад. И магический контроль — не самое худшее, с чем им предстоит столкнуться.

Кингсли сделал ещё один большой глоток виски и продолжил:

— Я не буду усугублять их положение. Никто не говорит о магических обручах или иных приспособлениях, сдерживающих магию. Ничего такого, что дополнительно выделяло бы этих студентов среди других ваших учеников.

— Но что же тогда?

— Каждый вечер, в определённое время подконтрольные студенты будут сдавать свои палочки для проверки всех заклинаний, произнесенных ими за день. Если среди них не будет запрещённых, — Кингсли пожал плечами, — значит, не будет вопросов.

— Но как вы собираетесь проверять заклинания? — удивленно спросила МакГонагалл, — Приори Инкантатем позволяет увидеть лишь десяток последних заклятий. Однако это просто капля в море в сравнении с тем, какое количество заклинаний студенты произносят за день: Репаро, Акцио, Алохомора! Бог мой, да здесь штаны далеко не все снимают без магии!

— В Министерстве нашли способ, — сказал Кингсли спокойно. — Мы доставим в школу Всеведущую Чашу.

— Всеведущую Чашу? — лицо зельевара изумленно дернулось. Снейп редко позволял себе демонстрировать удивление, и потому, как и прочие, непривычные для него, эмоции, эта вышла у него не вполне естественной. Словно он намеренно заставлял свое лицо двигаться, копируя выражения других людей. Его эмоциональный диапазон, даже вне общения с учениками, обычно не изобиловал разнообразием: сарказм, презрительные ухмылки, холодное безразличие, кислая скука. Минерве было странным помнить его ещё мальчиком, способным увлекаться, мечтать и с горячностью, не свойственной слизеринцами, отстаивать свои убеждения. Теперь в нём мало что напоминало о его природной живости, и она не знала, осталось ли хоть что-то у него внутри. Словно почувствовав её мысли, Снейп машинально поджал губы, и лицо его приобрело привычный оттенок непроницаемости. Живая игра теней и эмоций длились всего мгновение.

— Вы осознаёте, о чём говорите? Всеведущая Чаша? — произнес он скупо, но МакГонагалл понимала, что сейчас он поражён не меньше неё. — Проверять волшебные палочки Всеведущей Чашей — это всё равно, что стрелять из пушки по комарам.

— Но ведь это возможно! Разве не так? Чаша без труда определит все заклинания, что сотворила палочка за любой промежуток времени. А вы сварите для неё «Проявляющее зелье». И мы сможем сохранить это в тайне. Никто, кроме вас, в школе не будет знать о процедуре проверки, а в Министерстве в вопросы, связанные с контролем за «неблагонадёжными», будут посвящены не более десятка человек, и все подпишут приказ о неразглашении.

— Ты сможешь сварить это зелье? — спросила МакГонагалл, глядя на зельевара.

Снейп недовольно поджал губы.

— Мы знаем, что вы варили зелье для Думосброса, — с укором сказал Кингсли.

— Думосброс, — это жалкая копия Всеведущей Чаши, поделка ремесленников, нет смысла даже сравнивать два эти предмета, — вспыхнул Северус. — Вы, видимо, не понимаете, какой опасности подвергаете школу, привозя сюда такой древний и мощный магический артефакт. Триста лет Всеведущую Чашу прятали в подвалах невыразимцев и вдруг решили выставить на всеобщее обозрение?!

— И все же это решает все вопросы, — Кингсли залпом допил остатки виски и тяжело поднялся. — Мне пора возвращаться, — он выглядел усталым и измученным. — Все бумаги подписаны, и если вы дадите своё согласие, мы завтра запустим процесс.

Снейп и МакГонагалл молчали.

— Что ж, — Министр слегка поклонился и, глядя на двух расстроенных учителей, тихо и примирительно сказал, — надеюсь, вы оба понимаете, что это лучшее решение из тех, что в данных обстоятельствах мы в состоянии себе позволить? И как бы это не было сложно, вам просто необходимо это принять.

— Всеведущая чаша... — еле слышно повторила МакГонагалл и, дождавшись, когда Министр покинет её кабинет, возмущённо воскликнула.

— Всеведущая чаша! Магические обручи! Ежедневный контроль заклинаний! Мерлин всемогущий, да они что, там, в Министерстве, все с ума посходили? Что мы со всем этим будем делать? Это же школа, а не исправительное учреждение! Впрочем, — добавила она спустя минуту, немного успокоившись, — возможно, в чём-то Кингсли действительно прав: без ложных обвинений, склок и наговоров нам, конечно, не обойтись. Придётся постоянно разбираться с конфликтами. С другой стороны, нет худа без добра: мысль о том, что за ними приглядывают, не даст твоим слизеринцам натворить лишних бед.

Снейп напряжённо сощурился, не отрывая взгляда от камина, затем вдруг, ничего не объясняя, стремительно пересёк комнату и отточенным, немного пугающим своей резкостью движением достал из шкафа толстую тяжёлую книгу. Старый, истлевший от времени фолиант показался МакГонагалл смутно знакомым. Минерва редко просматривала книги, оставшиеся в наследство от Альбуса, и всё же эту книгу она уже определённо видела раньше: абсолютно чёрная, со странно вогнутой обложкой, книга так и манила — «положи на меня руку», «открой меня», «прочти»… Призывная магия? Чёрная магия симбиоза? Минерва немало слышала о книгах, питавшихся за счёт силы своего хозяина. В конце концов, все они выросли на легенде о Костяной книге, но в Хогвартсе такие издания не хранились даже в Запретной секции. Разве что в частных коллекциях профессоров. Там, где живет и учится столько непослушных и любознательных студентов, подобные вещи были попросту неуместны.

Снейп отодвинул в сторону оставленные министром свитки и бережно положил чёрный фолиант на стол.

— Думаю, директор, вы так же, как и Кингсли, не до конца понимаете, с артефактом какой невероятной магической мощи нам предстоит иметь дело, — сказал он, открывая книгу на одной из потемневших от времени страниц. — В древности Всеведущую Чашу называли Расхитительницей душ, её считали настолько опасной, что великий Аврелий Аквинский, один из первых и самых уважаемых исследователей магии, внёс книгу в свой знаменитый «Бестиарий ужасающих тварей», написанный ещё в пятом веке. Всеведущая Чаша была единственным неодушевленным предметом, попавшим на страницы книги, потому что Аврелий не без основания верил, что Чаша, похитившая и уничтожившая такое множество человеческих душ, обязана быть причислена к пантеону живых. Знаете, почему здесь нет её изображения? — Снейп пододвинул книгу к МакГонагалл так, чтобы ей удобно было рассмотреть страницу, исписанную аккуратным каллиграфическим почерком. — Потому что Чаша обладает чарами ненаносимости. Никто не может запечатлеть её изображение на холсте, пергаменте или магических фотопластинах. Говорят, что невыразимцы пробовали использовать даже магловские камеры, чтобы сделать снимки, но Чаша сожгла их, как только они оказались с ней в одной комнате.

Профессор постучал пальцами по раскрытой книге, невольно вкладывая в этот жест всю силу своего раздражения.

— Вы, конечно, помните, что и Кубок огня, и Омут Памяти были изготовлены основателями Хогвартса, но знаете ли вы, что, создавая их, Основатели пытались копировать Всеведущую Чашу, причём, замечу, без должного успеха. Задумайтесь, директор, величайшие артефакты, ставшие за прошедшие века предметами нашего всеобщего восхищения, на самом деле являются лишь жалкими копиями, способными повторить только малую часть тех воистину безграничных возможностей, которыми обладает Всеведущая Чаша. Эта вещь древнее нашей Школы, и никто даже отдалённо не представляет её истинного предназначения. И Министерство хочет подпустить к этой Чаше детей?

— Северус, я не вчера родилась, чтобы не понимать, как может быть опасен магический артефакт, уходящий своей историей в эпоху до Основателей. Вполне вероятно, что к его созданию приложила руку сама Моргана. Но если Чаша не окажется порталом, способным перенести всех нас в преисподнюю, то всё остальное я, пожалуй, всё же переживу.

— Едва ли я поручился бы даже за это, — зло захлопывая книгу, прошипел Снейп.

МакГонагалл обошла стол по кругу и с тяжёлым вздохом опустилась в своё кресло.

— Это вопрос доверия, — сказала она спустя пару секунд. — Уверена, Всеведущая Чаша вполне безопасна. Десятки учёных изучали её все эти годы, и ничего непоправимого не произошло.

— С чего это вы взяли? — без всякой иронии поинтересовался Северус. — Всё, что хранится в подвалах невыразимцев, покрыто завесой тайны, и даже министр не имеет об этом ни малейшего представления. Эта штука могла в неделю съедать по человеку, и мы никогда бы об этом не узнали.

За свою долгую жизнь МакГонагалл слышала немало пугающих историй, рассказанных об Отделе тайн. Поговаривали, что в подвалах невыразимцев, где на все помещения постоянно накладывали заклинания умножения и расширения, с магией творились жуткие вещи: в коридорах, похожих на кротовые норы, время ходило по кругу, начиная свой путь в понедельник и заканчивая в четверг, и все, кто попадали туда без специального амулета, постоянно забывали, что есть и другие дни. В мрачных лабораториях, освещенных слабым светом газовых ламп, маги в белых халатах лепили из глины големов, а затем вдыхали в них жизни, используя души бродячих собак. На подземных этажах в искусственных пещерах, увешанных земляными коконами, спали инферналы, а в стеклянных бассейнах, похожих на бездонные аквариумы, хранились мозги и другие органы человеческих тел, и невыразимцы, вооружившись палочками и ножами, пытались отыскать в них «то самое место», где зарождается магия.

Вероятно, в бытность её простым деканом даже половины подобных рассказов было бы достаточно, чтобы Минерва первая взялась отговаривать Альбуса от появления Всеведущей Чаши в Хогвартсе. Она нашла бы массу убедительных доводов, говоря о неспособности учеников подчиняться правилам, о величайшем самомнении, погубившем немало исследователей, об опасности заблуждений, позволяющих верить, что достаточно опыта и предусмотрительности, чтобы управлять магическими предметами, истинной сущности которых не понимаешь. И, возможно, многие из её аргументов были бы схожи с теми, что сегодня пытался отыскать для неё Северус. Так что же изменилось?

Задумавшись над словами Снейпа, над его страхами и предупреждениями, МакГонагалл невольно опустила руку на лежавшую на столе книгу, и тут же испуганно отдёрнула — на секунду ей показалась, что обложка вонзила в её ладонь сотни иголок. Хищный голодный «Бестиарий» не готов был признавать за ней право владения, но в то же время и не желал отпускать её — странное, пугающее ощущение чужой воли, едва ощутимой и… неживой. Минерва с отвращением отодвинулась, подавляя собственные кошачьи инстинкты — будь она сейчас в своей анимагической форме, шерсть на загривке непременно встала бы дыбом.

Альбус всегда обладал странным пристрастием к подобным вещам, к пугающей нездоровой магии. Его привлекали предметы и люди с испорченной сущностью, порочные в своей изобретательной недосказанности, в своём нежелании следовать правилам. С возрастом он постепенно научился не восхищаться ими, а изучать и направлять, обращать любую, даже не самую чистую магию на пользу людям. И это был его собственный способ делать мир лучше.

Дано ли и ей нечто подобное? Минерва не знала. Она всегда была ведомой, играла по чужим правилам и никогда не устанавливала своих. Но, возможно, сейчас пришло то самое, новое время: Хогвартс нуждался в стабильности, и появление в его стенах Чаши, способной хотя бы на время примирить конфликтующие стороны, не казалось Минерве такой уж высокой платой. В конце концов, даже Альбус однажды позволил впустить дементоров на территорию Хогвартса.

— Кингсли, — сказала она, тщательно обдумывая и подбирая слова, — никогда не предложил бы привезти Чашу в Школу, не будучи уверенным в полной её безопасности. Мы мало что знаем об истинных возможностях этого артефакта, но я не исключаю, что большая часть рассказанных о ней историй — это всего лишь легенды, за долгие века скопившиеся на страницах книг. В любом случае наш выбор невелик, и, если выбирать между магическими обручами и Всеведущей Чашей, я всё же предпочитаю последнюю.

Она сделала вид, что не заметила недовольного восклицания, сорвавшегося с уст Снейпа, и спокойно продолжила, чувствуя, что с каждым сказанным словом её внутренняя уверенность в собственной правоте набирает силу.

— Визенгомот принял решение, и глупо надеяться, что наше мнение хоть что-то изменит. Визит Бруствера был жестом вежливости, а не попыткой заручиться нашим согласием, а значит, единственное, на что мы можем рассчитывать — это установить правила, на которых Всеведущая Чаша прибудет в Хогвартс.

МакГонагалл налила себе немного виски, бросила короткий взгляд на нетронутый стакан Снейпа и, медленно поднявшись, подошла к окну.

Ветер за окном усилился, и фигура мальчишки, всё ещё сражавшегося с летающими по кругу обломками веток, выглядела сейчас до странности неуместно. Листья кружили над полем, стучались в окно и, следуя за яростными порывами ветра, уносились вдаль, в сторону Запретного леса.

— Мы должны позаботиться, чтобы в Школе никто не узнал о Чаше, — сказала МакГонагалл, следя взглядом за росчерками листьев, чертивших замысловатую гравюру по оконному стеклу. — Каждый вечер Сотрудник министерства будет посещать Хогвартс, просматривать заклинания и составлять отчёт для Совета. Я уверена — мне удастся настоять, чтобы все бумаги были обезличены и конфиденциальны. В конце концов, Министру самому не слишком нравятся новые правила.

— Неужели, директор, вы действительно верите, что ежедневные визиты министерского чиновника в Хогвартс останутся незамеченными? — спросил Северус с усталой иронией в голосе. — Через месяц преподаватели поймут, что в Хогвартсе происходит что-то без их ведома. Через два об этом неизбежно догадаются ученики. Шила в мешке не утаить. Когда, ради Мерлина, в этой школе хоть что-то удавалось сохранить в тайне?

МакГонагалл молчала. Нетерпимость Снейпа порой мешала ему рассуждать объективно, и тем неприятнее было признавать тот факт, что в этот раз он был абсолютно прав. Регулярные визиты чиновников или, что ещё хуже, Авроров в Школу действительно привлекут внимание. В Хогвартс нельзя аппарировать, и в маленькой деревушке Хогсмит, где в отсутствие шумной толпы учеников местные жители знают друг друга в лицо, ежедневное появление чужака, направляющегося в Школу, неизбежно вызовет вопросы. Вопросы, которые жители Хогсмида сначала обсудят между собой, обменявшись самыми невероятными предположения, а через день-другой какая-нибудь общительная и словоохотливая домохозяйка увезёт эту новость в Лондон.

«И шила в мешке не утаить!»

Минерва нашла взглядом Милза и в который раз за вечер поймала себя на мысли о том, что эта фраза приобретает особый смысл и в отношении него — сына Пожирателей смерти, неспособного удержать при себе свою пугающую магию. Неудобный мальчишка в неудобное время! Что может быть хуже, чем потомственный чёрный маг с неуправляемым магическим потенциалом, волею судьбы оказавшийся в Хогвартсе именно в тот год, когда дети «неблагонадёжных» возвращаются в школу? В Школу, где будет установлен магический контроль.

Неизбежность выбора казалась пугающе очевидной, и всё же совесть, запрятанная под покровами общественной необходимости, отчаянно шептала, что так нельзя.

Что значит жизнь и судьба одного мальчишки, когда решается вопрос выживания целого магического поколения? Ничтожная крупица в водовороте человеческих судеб!

«Необходимая жертва», «сопутствующей урон». Мерлин! Альбус знал тысячи терминов и слов, способных послужить для неё оправданием. Но уступая доводам разума, сдаваясь на милость здравого смысла, Минерва как никогда понимала, что, принимая подобное решение, она предаёт не только мальчишку, но и себя.

И всё же она почти решилась.

— Я хотела поговорить с тобой о Милзе... — сказала МакГонагалл, не глядя на Снейпа, и, не услышав возражений, продолжила: — Ты знал его родителей, Северус?

Снейп неохотно кивнул.

— Близко?

Неуместность вопроса, казалось, застала Снейпа врасплох. Он секунду молчал, пытаясь понять, намеренно ли МакГонагалл задевает его. Горечь, которую он испытывал всякий раз, когда люди намекали ему на его прошлое, желчной гримасой гнева исказила его худое, болезненного вида лицо. Он заговорил медленно, намеренно неприятно, словно вкладывая в каждое слово своё несогласие с её правом задавать подобные вопросы. Даже став директором, она всё ещё не была Альбусом.

— Они были Пожирателями Смерти, из Ближнего круга. Такими же, как и я, госпожа Директор, — язвительность, которую в этот вечер в его голосе, казалось, заменяла усталость, привычно вернулась. — На собраниях Ближнего круга мы не носили маски и знали друг друга не только по именам, но и по делам нашим... — он не сказал «совершённым во имя нашего господина», но это читалось так явно, что в окончании фразы просто не было никакой необходимости.

МакГонагалл удивлённо подняла на Снейпа глаза, не понимая причины столь резкой перемены его тона и через мгновение вспыхнула:

— Ради всего святого, Северус, я не собиралась терзать тебя! — возмутилась она. Ей с головой хватало и собственных демонов, чтобы дразнить ещё и адских тварей в душе Северуса Снейпа.

Она попыталась продолжить, но Снейп перебил её, не желая оставлять недосказанности:

— Тогда объясни, что ты на самом деле хочешь узнать, Минерва?

Он произнёс это сдержанным тоном, но в голосе его всё ещё слышались отголоски нерастраченной ярости.

МакГонагалл вздохнула и наконец, словно сдаваясь на милость собственных страхов, медленно сказала:

— Насколько мальчик... — ей сложно далось это слово, — опасен? — Она встретила мрачный взгляд Северуса и тут же, словно опомнившись, торопливо добавила: — Если только этот ребенок действительно может быть опасен.

И, видя, что Снейп продолжает неотрывно смотреть на неё, сказала то, что уже и вовсе не собиралась произносить вслух:

— Мерлин, Северус, я просто не могу поверить, что говорю это о ребёнке. Но я хочу быть уверена, что мы не повторяем ошибку Альбуса, позволяя мальчишке учиться в Школе.

Минерва не сказала ни слова о Волдеморте, но Снейп и сам прекрасно понял, куда клонит директор. Едва ли он когда-нибудь признался бы в этом МакГонагалл, но и он порой испытывал странное беспокойство, думая об этом ребёнке. Ему не раз приходилось сталкиваться с непростыми детьми, но никогда ни один из них не казался ему настолько... неясным? У него так и не получалось подобрать верное слово. Мальчишка был замкнутым, нелюдимым и странным. Будучи деканом Слизерина, Снейп хорошо усвоил, что для студентов его факультета происхождение определяло слишком многое. Достаточно было вспомнить военное поколение: Малфои, Гойлы, Крэббы, Нотты — никто из его студентов не противился воле своих отцов, и не одержи в этой войне победу Поттер — всех их ждала бы Тёмная метка и служение Тёмному Лорду.

Он хорошо помнил Магду и Арвена Милзов.

— Они не были похожи на других сторонников Волдеморта, — произнёс Северус после продолжительной паузы. — Большая часть магов, пожелавших последовать за Тёмным Лордом, преследовали вполне прозаичные цели. Обедневшие чистокровные семьи надеялись поправить своё финансовое положение. Богатые аристократы вроде Малфоев грезили о власти. Совсем ещё юные волшебники, жаждавшие величия или свершений, не желали мириться с ограничениями, наложенными Статутом о секретности. Были, конечно, и просто фанатики, сумасшедшие, которым нравилось издеваться над маглами. Милзов не интересовали ни власть, ни деньги, ни маглы — они были умными, хорошо образованными людьми и всё, что имело для них значение — это те тайные знания, которыми обладал Тёмный Лорд. Арвен занимался поиском и изучением магических артефактов, Магда практиковала древние ритуалы. У Милзов было странное извращенное представление о морали. Они никогда не принимали участие в рейдах по устрашению маглов, считая охоту на людей во всех отношениях постыдным развлечением, но при этом не чурались принесения человеческих жертв во время проведения собственных магических ритуалов. Милзы верили в смерть ради науки, не делая различия между магами и маглами, не получая от неё удовольствия, но никогда себе в ней не отказывая. Думаю, Заккари Милз мог быть зачат во время одного из подобных магических ритуалов. Сложно представить, что такая женщина, как Магда, допустила бы, чтобы её ребенок родился случайно. Однако я никогда не присутствовал ни при одном из её экспериментов, ни тем более при родах, не готовил для неё зелий, я вообще ни разу не слышал о том, что у них есть общий ребенок, пока не увидел его имя в Книге Доступа в этом июле.

— Я разговаривала с его теткой сразу после того, как Заккари получил письмо из Хогвартса, — сказала Минерва, тщательно обдумывая услышанный рассказ. — Она напомнила мне миссис Дурсль — столь же надменна и столь же нетерпима к мальчишке. Мне показалось, она так стремилась избавиться от него, что не пришли мы письмо, она сама отправилась бы за ним в Хогвартс. В тоже время сам Милз произвёл на меня впечатление очень спокойного и вежливого мальчика — глядя на него, сложно было представить, что его появление в школе способно принести подобные неприятности. И уж тем более я даже помыслить не могла о таком…

— Не думаю, что мальчишку намеренно обучали тёмной магии. Он знает заклинания. Достаточно много. Но первое, чему учат всех тёмных магов без исключения — это контролировать собственную силу, а не разбрасываться ею по пустякам. Поэтому его магические выбросы кажутся мне чем-то иррациональным. При этом с палочкой он не демонстрирует ничего особенного. Возможно, всё это лишь последствия ритуальной магии, — я не знаю. А возможно, всё дело в том, что мисс Грейнджер излишне эмоциональна и незрела и не умеет контролировать собственных учеников.

— Ты слишком суров к ней, Северус!

— Не льсти ей, Минерва, едва ли я хоть чем-то выделяю твою любимицу среди прочих, — фраза прозвучала устало. Сейчас, когда он так говорил, и правда казалось, что не было порядком набившей оскомину вражды факультетов, язвительных замечаний в адрес неразлучной троицы и нежелания Снейпа признавать за Гермионой заслуженного права учить детей.

Но оба они знали, что это не так.

МакГонагалл покрутила в руках свой стакан виски и, так и не сделав ни одного глотка, решительно поставила его на подоконник.

«Не думаю, что мальчишку обучали чёрной магии».

Надеялась ли она услышать нечто иное? Возможно. Но разве это что-то меняет? Когда-то, будучи деканом Гриффиндора, Минерва могла позволить себе жить по законам совести, но, став директором этой школы, она лишилась этого права.

— Я договорюсь с Попечительским советом об открытии дополнительной преподавательской вакансии, — сказала она, рассеяно глядя в окно, — уверена, учитывая особые обстоятельства, они одобрят это решение.

МакГонагалл ожидала, что Снейп взорвётся яростной вспышкой гнева, отчаянным неприятием, тысячью доводов против! Но он смотрел на неё молча, ничего не говоря, и внезапно она поняла, что, вероятно, он просто презирает её. И ощутила горечь!

Когда-то очень давно она точно так же не понимала Альбуса!

Могла ли она попытаться ему объяснить?! Минерва вновь взяла стакан и с отчаянной решимостью всё же сделала глоток виски.

Но горечь стала лишь ярче! Конечно, она могла попытаться... Но, что, чёрт возьми, это меняет?!

— Вы примете на работу в школу аврора? — спросил Северус после продолжительной паузы. — Вы же понимаете, директор, что для мальчишки это приговор? Если Аврор будет находиться в школе постоянно, нам не удастся спрятать его магию.

— Я не могу спрятать и мальчика, и Чашу, Северус! Ты должен это понимать. Я не могу сражаться со всем миром. И, если мы хотим, чтобы «неблагонадежные» вернулись в Школу, я должна сделать правильный выбор.

* * *

Снейп молча поднялся из-за стола. Не нужно было быть легилиментом, чтобы понять — Макгонагал не была до конца с ним откровенна. Он видел, как сомнения, словно переплетенные червоточины, пожирают Минерву изнутри. Ей слишком сложно далось это решение. Уже в дверях он на мгновение остановился, словно собираясь что-то добавить. Здесь, в этом кабинете, эмоции слишком часто боролись в нём с чувством долга, так часто, что иногда казалось, что он проигрывает сражение лишь потому, что устал от постоянного напряжения. Он мог бы сказать ей, что понимает!

Но он всё ещё злился на неё. Он так и не простил ей те заклятья, что она с такой страстью посылала в него в коридоре в тот день, накануне финальной битвы. Сколько лет прошло, а он до сих пор содрогался каждый раз, вспоминая её лицо. Обжигающие огненные кольца, разящие кинжалы, стремящиеся располосовать его плоть, — Минерва оставалась беспощадна даже тогда, когда наконец поняла, что, противостоя ей, он не использует ничего, кроме щитовых чар.

Северус никогда не напоминал ей об этом, и, наверное, уже никогда ничего и не скажет. Какой смысл ворошить прошлое? Так и не решив ничего более добавить, он вежливо поклонился и вышел.

МакГонагалл слышала, как за ним захлопнулась дверь.

Она посмотрела на одинокий, так и нетронутый стакан виски, оставшийся на столе после Снейпа, и тяжело вздохнула. Сколько бы раз она не протягивала ему ветвь мира — он никогда её не принимал.

Повернувшись к окну, Минерва вновь отыскала глазами поле для квиддича. Несмотря на то, что ветер бушевал вовсю, Заккари Милз продолжал собирать поломанные ветки, с упрямством волоча по траве длинные грабли. Сейчас тяжёлая деревянная палка казалась выше его головы почти на четверть, а излишне свободная мантия делала его ещё более худым и нескладным.

Некоторые дети, по мнению МакГонагалл, обладали странной особенностью всем своим видом вызывать жалость, но, по совершенно непонятной причине, Заккари Милз не был из их числа.

На дом под номером двенадцать на площади Гриммо незаметно опустилась ночь. В прихожей размеренно тикали часы, на стенах загустели тени, миссис Блэк в съехавшем на бок чепце мирно дремала, едва различимо жалуясь во сне. Прислушавшись, можно было легко разобрать отдельные слова, доносившиеся из-под неплотно прикрытой портьеры, что-то ставшее уже привычным об артрите, осквернителях крови и неблагодарных детях, не способных позаботиться о чести семьи.

В камине догорал огонь, дрова потрескивали, озаряя отблесками пламени еще совсем юное лицо хозяина этого дома. Гарри Поттер лежал на диване, прижавшись щекой к заботливо подложенной Кричером подушке, и крепко спал. Очки сползли ему на самый кончик носа и наверняка упали бы на пол, если бы не клеящее заклинание, которому научила его Гермиона. В гостиной, что уже несколько месяцев служила Гарри рабочим кабинетом, царил уютный полумрак, на полу и ковре в привычном беспорядке валялись журналы и книги — международный справочник по метлам венчал внушительную стопку министерских брошюр, призванных разъяснять волшебному сообществу пользу «Закона о защите магглов». Здесь же, порывшись в кипе сваленных в кучу бумаг, без труда можно было отыскать отчет о сокращении популяции валлийских драконов, реестр торговых поставок волшебному протекторату Уганды, таблицы с расписанием игр чемпионата по квиддичу, исчерканные красным маггловским фломастером, и, конечно, несколько последних номеров «Придиры». Луна Лавгуд по-прежнему регулярно присылала Гарри журналы своего отца, и он от души веселился, читая статьи о розовых люпинариях, разрушающих зубную эмаль, и книжных буквоедах, заразивших чесоткой весь министерский архив. Сквозь неплотно завешенные шторы в комнату просачивался слабый свет электрического фонаря. На улице шел дождь. Гарри Поттер заворочался во сне и перевернулся на другой бок. Ему снился сон.

Он был в чужом доме, мрачном и абсолютно незнакомом. Стоя на пороге большой неосвещенной комнаты, Гарри удивленно оглядывался по сторонам, совершенно не понимая, как здесь очутился. Все в этом странном месте — и высокие окна, завешенные тяжелыми портьерами, и огромная хрустальная люстра под потолком, и деревянный паркет — неуловимо напоминали ему Малфой-мэнор, но стоило присмотреться повнимательнее, как сразу становилось заметно, что в доме давно никто не живет — обои на стенах выцвели, люстру опутала паутина, а серые чехлы на мебели покрылись толстым слоем пыли. Дом выглядел старым и совершенно заброшенным.

Почувствовав, что за ним наблюдают, Гарри торопливо обернулся. Прямо перед ним, на обветшалой стене маленького коридора, ведущего вглубь особняка, висел портрет пожилого волшебника. Изображенный на нем мужчина — высокий, седовласый, одетый в темную, украшенную мехом мантию — с надменным видом рассматривал незваного гостя в позолоченный монокль. Губы его были неодобрительно сжаты. На темной, тронутой патиной раме портрета виднелась полустертая надпись.

«Честолюбие превыше всего», — нахмурившись, прочитал Гарри. Фраза показалась странно знакомой, он мог бы поклясться, что уже слышал эти слова раньше, вот только никак не мог вспомнить, где.

Медленно и осторожно Гарри приблизился к портрету, собираясь заговорить с ним. Десятки вопросов, один тревожнее другого, вертелись у него в голове. Как он попал в этот дом? Кому этот дом принадлежит? И что здесь вообще происходит?

Но прежде, чем он успел произнести хоть слово, в сознании его словно что-то подвинулось, и Гарри узнал это место. Конечно же, это был дом его Хозяина. Сырой и мрачный, наполненный чудесными запахами и звуками, способный каждый вечер дарить ему наслаждение от охоты и сытный ужин. Скользя вдоль прутьев решетки, Гарри всем своим телом ощущал ночную жизнь старого дома: писк полевок, снующих вдоль границ сада, шуршание термитов, нашедших себе жилье в покосившемся комоде, шелест крыльев летучей мыши, такой далекий, что человеческое ухо было не в состоянии уловить его. Он испытывал голод и жаждал выбраться из клетки, но тяжелый засов и стальные прутья мешали ему, лишая свободы. Его миска, опустевшая много часов назад, все еще пахла кровью и куриными потрохами, и этот резкий, чуть сладковатый запах подтухшего мяса дразнил его, сводя с ума и скручивая желудок в болезненный узел. Та часть мозга Гарри, что все еще хранила память о человеческой сущности, тревожно забилась, не понимая, что происходит. Он снова был змеей в чужом незнакомом доме, запертый в клетке, способный думать только о собственном голоде! Он больше не был тем Гарри, что помнил смех друзей, первый полет на метле, солнечный свет, игравший в волосах Джинни, смерть Сириуса и последние слова матери. Змеиные инстинкты, подобно невидимым щупальцам, обвив его сердце, неумолимо выдавливали из него все то, что делало его человеком. Понимая, что проигрывает, Гарри зажмурился, отчаянным усилием воли стремясь освободиться, но ничего не выходило. Эмоции змеи все усиливались, а его собственные, напротив, блекли, словно его неумолимо затягивало под толщу мутной воды. Он должен справиться! Он должен прекратить это! От злости и бессилия Гарри в отчаянии забил огромным хвостом, стараясь одержать верх. Если бы только его так не мучил голод!

Раньше Хозяин никогда не забывал о нем, по вечерам открывал дверцу клетки и выпускал его на охоту, в темноту бесконечных коридоров и прохладу ночного сада, и лишь под утро заклинанием принуждал возвращаться назад. Но не сегодня. Сегодня Хозяин был занят. Мальчишка, незваный гость, явившийся в их дом после заката, посмел помешать их привычному ритуалу.

Через приоткрытую дверь, возле которой стояла клетка, Гарри видел скользящие в полумраке тени и слышал приглушенные голоса. В комнате находились двое.

— Ты разочаровал меня, — голос говорившего был мягок и тих, но в похожих на шелест интонациях звучала такая неприкрытая угроза, что Гарри сразу понял, что Хозяин сердится. Высокий, в темной дорожной мантии, он сидел напротив камина, откинувшись на спинку дубового кресла, и, как не старался, Гарри смог разглядеть лишь его руки, переплетенные на коленях.

— Твой отец обещал мне, что ты будешь полезен, но ты только ноешь и жалуешься. — Пламя в камине дрогнуло, и руки в перчатках медленно легли на подлокотники кресла. — Я дал вам денег! Столько денег, что вы смогли восстановить права на свой дом и свои владения, и что же я получил взамен? — пальцы сжались, и дерево неожиданно хрустнуло. — Бесконечные оправдания!

— Но я же сделал все, что вы велели! — Голос мальчишки, пришедшего в их дом с плохими вестями, поднялся до болезненной высоты. — Я проник в Министерство, избавился от старикашки, я принёс вам книгу. Я...

— Ты жалок, Драко...

Молодой волшебник взвился — бледный, худой, с прилизанными белыми волосами, он стремительно подался вперед, и Гарри, к своему удивлению, узнал в нем Малфоя. Одетый в серый, идеально сшитый костюм, Малфой выглядел еще хуже, чем на шестом курсе, когда попытки убить Дамблдора, казалось, медленно иссушали его изнутри. Щеки на остром лице ввалились, некогда платиновые волосы потеряли свой блеск.

— Я рисковал, меня ведь могли поймать, — голос Драко, дрожащий от желания оправдаться, был переполнен обидой и страхом. Он облизал пересохшие губы и попытался начать все сначала.

— Я уверен, там ничего нет. Я просмотрел сотни свитков, десятки отчетов, за прошедший месяц я провёл в Министерстве так много времени, что даже этот безмозглый тупица Долиш стал задавать мне вопросы. Не заставляйте меня туда возвращаться, Мерлин, я не хочу закончить как Паркинсоны!

Затянутые в перчатки руки погладили израненную древесину и плавно вернулись на прежнее место. Хозяин дома молчал. Давящее ощущение тишины постепенно заполняло комнату. Гарри слышал, как стучит сердце Драко, — жадно, беспокойно, — не способное выдержать ровный ритм. Он никогда раньше не думал, что молчание может казаться таким угрожающим.

— Вы могли бы нанять эту писаку Скитер, у нее большие связи, сейчас, когда она пишет книжонку о Поттере, она постоянно бывает в Министерстве, — Малфой продолжал говорить, словно боясь остановиться, но с каждой сказанной фразой голос его становился все тише и тише. — Скитер может поехать в Хогвартс. Грязнокровка Грейнджер, подружка Поттера, работает там уже второй год, я много раз рассказывал вам о ней…

Хозяин дома склонил голову на бок и произнёс тихо и вкрадчиво:

— В какую игру ты играешь, Драко?

И давящая тишина неожиданно лопнула. Пламя в камине вспыхнуло и загудело. Маг подался вперёд, и Гарри увидел в его руках палочку, мертвенно белую, бледную, с мерзкими пятнами плесени на рукояти. От палочки тошнотворно пахло, словно от покрытого струпьями инфернала — болью, смертью, страхом!

— Ты что-то знаешь об этом, Драко! Ты был там, ты был рядом с ним, когда это случилось, так почему же ты не даёшь мне нужных ответов?!

Волна неконтролируемой паники ударила Гарри в лицо. Голос незнакомца, его отвратительный запах, вид его палочки — все в нем просто кричало о смертельной опасности, неужели Драко не чувствует этого? Но Малфой почувствовал, губы юноши дрогнули, лицо стало серым. Он сделал неуверенный шаг в сторону, попятился и неожиданно замер, словно невидимые путы сковали его худое тело, глаза широко раскрылись и мигом остекленели.

— Я чувствую, что ты сопротивляешься мне, Драко, — голос мага, мягкий и скользкий, заполз в сознание Гарри подобно ядовитой змее. Он совершенно не походил на голос Волдеморта — визгливый и высокий, — и от этого Гарри вдруг стало ещё больше не по себе. Ему вдруг отчаянно захотелось крикнуть Малфою: «Беги!», но было поздно, он понял, что означает этот странный остекленевший взгляд Драко. Хозяин дома использовал легилименцию.

В его проникновении не было той мягкости, что звучала в обманчиво сладких интонациях голоса, не было и элегантности опытного легилимента, он ломал барьеры грубо, с невероятной силой сметая на своём пути все лишнее и не заботясь о последствиях. Атака была молниеносной и жёсткой. Но Драко выстоял, руки его тряслись, ноги едва держали, на подбородке вязкой струйкой выступила слюна. Он пошатнулся, схватился за стену, но так и не вытащил палочку.

— Я не смог ничего найти. Я старался, — прохрипел Малфой одними губами, — вы должны мне верить!

Но просьбы не помогали, вторая атака последовала за первой. Драко схватился руками за голову, словно пытаясь выдавить из неё незваного гостя, и, отчаянно защищаясь, стал возводить барьеры — один за другим, беспорядочные и бездумные, как когда-то учила его Белла.

— Я ничего не знаю, пожалуйста, прекратите!

Чужие эмоции захлестнули Гарри: голод, ярость, желание уничтожить, все переплелось, перемешалось в нем в чудовищный клубок, и он уже не мог разобраться, где были эмоции змеи, а где безумные чувства его Хозяина. Голову словно разрывало надвое.

— Так что же ты тогда пытаешься спрятать?

Темная тень, до этой минуты сидевшая в кресле, вдруг резко взметнулась вверх, и через секунду маг уже стоял позади Драко. Палочка уперлась в бледную худую шею.

— Где они? Где Поттер спрятал их?

Кадык Малфоя испуганно дернулся.

— Я не знаю! — завопил Драко, стараясь вырваться.

— Не лги мне! Они в Хогвартсе?

— Я не знаю!

Палочка рассекла воздух, и холодный голос выплюнул:

— Алохомора!

Замок щелкнул, и Гарри почувствовал, что клетка больше не сдерживает его. Огромное тело змеи скользнуло через порог. Шершавые, давно не мытые плиты пола царапнули шкуру. Липкая волна страха накрыла Гарри с головой. Он в отчаянии забился в чужом сознании, пытаясь остановиться, но было поздно.

Зубастая пасть раскрылась, и Гарри увидел, как серые глаза Драко затопил леденящий ужас.

— Я не знаю! — завизжал Малфой.

* * *

Гарри проснулся и резко сел на диване. Грудь ходила ходуном, пот холодными струями стекал по лицу, футболка взмокла и прилипла к телу. Одно мгновение он сидел неподвижно, стараясь справиться с рвущимся из груди сердцем, но в следующую секунду жесткий спазм боли скрутил ему живот, и его вырвало прямо на зеленую обивку дивана. Желчь оставила во рту неприятный привкус. Захотелось встать и немедленно почистить зубы. Дрожащими руками Гарри медленно вытер с лица пот и нащупал на лбу неровный шрам в виде молнии. Он ждал, что сейчас голова разорвется от порядком подзабытой, но когда-то такой привычной боли, и весь сжался, приготовившись с достоинством встретить её, но ничего не произошло. Секунды шли, а голова оставалась такой же ясной и чистой, словно он глубоко и без всяких сновидений проспал несколько часов подряд, и лишь сведенные судорогой внутренности напоминали ему об обратном. «Это из-за непривычного для желудка вкуса человеческой крови», — почему-то подумал он и тут же с ужасающей ясностью вспомнил все, что снилось ему минуту назад: темный дом, незнакомца со странной палочкой и Драко. Яркие, пугающие картинки воспоминаний ворвались в его сознание, сменяя друг друга подобно цветным стёклам из детского калейдоскопа. Он был змеей, он жаждал крови, он разорвал горло Драко!

В отчаянии Гарри с силой ударил рукой по спинке дивана, и дерево хрустнуло, десятками мелких осколков впиваясь ему в запястье. Боль пульсирующим кольцом охватила руку. Он должен что-то сделать, он должен как-то это исправить.

Пошатываясь, Гарри поднялся с дивана. Его знобило, ноги плохо слушались, в каждой клеточке тела появилась противная слабость. От страха и волнения голова походила на гудящий колокол. С трудом передвигая ноги, он сделал несколько нетвердых шагов в сторону камина и едва не упал, ухватившись рукой за каминную полку.

«Надо найти летучий порох!»

Старые ключи, обломки перьев, огарки свечей, пакетики с жевательными резинками «Друбблз», розетки с последнего чемпионата мира по квиддичу, совиное печенье, карточки, предсказывающие погоду — на полке были сотни ненужных вещей, о существовании которых Гарри даже не подозревал. Наконец пальцы его нащупали старинную табакерку. Гарри торопливо открыл её и в растерянности замер, не понимая, что делать дальше: с кем связаться, кого позвать на помощь?

Аврорат, он может сообщить в Аврорат! Наверняка авроры обладают достаточными ресурсами, чтобы отыскать нужный дом. Вот только захотят ли чиновники из отдела защиты магического правопорядка хоть что-то предпринять ради сына Пожирателя смерти? Едва ли. Да и что он им скажет? Что ему приснился сон? Можно было попытаться связаться с Кингсли, авторитета министра хватило бы, чтобы заставить авроров выполнить любой, даже самый нелепый приказ. Но Кингсли тщательно охраняют, камин Министра наверняка заблокирован, а на разговоры с многочисленными секретарями и помощниками уйдет слишком много времени, которого у Гарри попросту не было. Оставался еще мистер Уизли. Но и этот вариант был не из лучших. Конечно, отец Рона сразу поверит ему и даже согласится помочь, но как он отыщет Драко?

В груди Гарри подобно снежному кому нарастала паника. Возможно, именно сейчас Малфой истекает кровью. В прошлый раз, когда змея напала на мистера Уизли, все было значительно проще, тогда он находился в Хогвартсе и рядом с ним был Дамблдор!

Ну конечно же, Хогвартс! Очевидная простота этой мысли заставила Гарри воспрянуть духом. Хогвартс — это место, где всякий нуждающийся всегда получает помощь! И почему он не подумал об этом сразу? Ему срочно нужно попасть в Замок!

Но в Хогвартс нельзя трансгрессировать, нельзя отправиться через камин, нельзя... Решение пришло неожиданно. Домовик.

— Кричер! — что есть мочи заорал Гарри.

Громкий хлопок, напоминающий оглушительный выстрел, оповестил о появлении домашнего эльфа семьи Блэк. Невысокий, совсем уже сгорбленный старостью, Кричер сонно тер кулачками бледные выпуклые глаза, невнятно бормоча себе под нос:

— Снова не спится господам, все книжонки свои читают и читают. Что на этот раз желает молодой хозяин, чаю или снова подать пергаменты?

— Кричер, мне срочно нужна твоя помощь! — сказал Гарри, и от его тона домовик тут же проснулся.

— Хозяин заболел? Хозяину плохо? Кричер немедленно доставит хозяина в больницу Святого Мунго! — домовик подскочил к Гарри, причитая и стараясь ухватить хозяина за руку. Медальон Регулуса, висевший у него на шее, больно защемил морщинистую кожу, но Кричер в волнении даже не заметил этого.

— Постой, — перебил его Гарри, — ты можешь трансгрессировать в Хогвартс?

Домовик замялся лишь на мгновение.

— Да, хозяин, но ...

— Не спорь, Кричер, у меня очень мало времени. Ты должен немедленно доставить меня в Замок. Мне нужно попасть к Гермионе Грейнджер. Ты понял меня?

Домовик кивнул, и его большие уши, заросшие пучками волос, прижались к голове, словно он ожидал наказания. Маленькая костлявая ручка вцепилась Гарри в штанину.

— Кричер сделает, как велит хозяин, — пробормотал он, обхватывая Гарри Поттера за колени, и спустя мгновение с громким хлопком трансгрессировал.