mendax (гет)

Злость бурлила в нем, растекаясь по венам, стуча по вискам. Разве ей не понятно, что она — это всего лишь его собственность, взятая для временного пользования?

На время…

Грязнокровка целовалась с золотым мальчиком.

Что ж, если ей до сих пор не понятно, что к чему — он ей разъяснит, но не в Хогсмиде, а позже. Лишние сплетни ему не нужны.

Миг — и он стоит перед ней, бросая «Поговорим в башне», наводя на неё липкий страх. Он это чувствует кожей, всеми нервами, в подсознании: внутри она встрепенулась, хотя и не подала виду.

* * *

Через пару минут после короткого «разговора» с Драко, Гермиона шла обратно из Хогсмида вместе с Гарри.

Как ни странно, неловкости или скованности между ними она не чувствовала. Наоборот, все вокруг все стало казаться в разы приятнее и красивее.

На улице уже стемнело, и повсюду зажглись сотни окон-огоньков, которые делали маленькую деревушку уютнее и будто волшебнее, создавая впечатление нереальности.

Она очень волновалась — Гарри признался, что уже этой ночью он должен будет отправиться с Дамблдором на поиск крестража. Теплый вечер портило только это назойливое беспокойство.

Вскоре они дошли до Хогвартса. Гермиона, все так же сжимая пакеты со сладостями, крепко обняла Гарри и нежно поцеловала его в щеку. Пожелав ему удачи, она быстро побежала в направлении башни старост, надеясь только, что Малфой не успел еще вернуться.

Она… боялась его? Нет, конечно, нет.

Просто она была уверена: случится то, что и каждый раз — после встреч с Малфоем её настроение падало ниже слизеринских подвалов.

На полпути к подземелью её кто-то цепко схватил за локоть, и, раздражённо обернувшись, она увидела Рона.

— Гермиона…

Она остановилась, повернулась к нему и, раздражаясь все больше, ответила:

— Рон?

— Я хотел с тобой поговорить.

— Я спешу, говори быстрее.

— Почему ты не уделяешь мне время? — выпалил на одном дыхании Уизли.

Гермиона еле удержалась, чтобы не закатить глаза.

Сейчас уж ей не миновать разговора, которого в данную минуту она хотела меньше всего. Она взглянула на него.

«Рон, милый Рон, мы полные противоположности, нам не суждено быть вместе. Слишком разные, непохожие...»

Грейнджер всегда чувствовала к нему любовь, но она была не более чем сестринской. И сейчас, прекрасно осознав это, ей стало его очень жаль. Он всегда стремился быть с ней, а она оказалась не готова к их отношениям, и вряд ли когда-нибудь будет готова. Ей не хотелось об этом говорить, не хотелось расстраивать Рона и видеть в его глазах боль и огорчение, от чего у неё тоже непременно сжалось бы сердце.

— Уизли, прости, но мне нужна Грейнджер. О своих любовных делах вы поговорите позже.

О, Мерлин! Не в таком виде она хотела увидеть спасение, точно не в таком.

— Малфой, что тебе от неё надо? Отвали.

— Какого хера ты так со мной говоришь, рыжий?

Драко небрежно коснулся холодными пальцами её локтя. «Пора», — будто хотел сказать он.

— Поговорим позже, Гермиона, — Рон в последний раз бросил на неё нежный и, одновременно, недовольный взгляд и ушёл.

Она вдохнула и выдохнула, чтобы хотя бы немного успокоиться, но это не помогло.

— Малфой, отвали, — повторила она слова Рона и встряхнула мантию, будто пытаясь убрать с неё дыхание Драко, его небрежные прикосновения и взгляды. Про себя она усмехнулась: как бы она не старалась, но эти невидимые следы его рук, теплые выдохи и запах древесного парфюма навсегда останутся на ее одежде. Незаметные для других.

С гордо поднятой головой она пошла в противоположную от подземелий сторону.

— Грязнокровка, это смешно. Ты все равно не избежишь разговора, — прошипел он ей вслед.

* * *

Гермиона поняла, что вечно в библиотеке она прятаться не может, и ей все же придется рано или поздно встретиться с Малфоем, как бы она не хотела обратного. Был поздний вечер, и мадам Пинс уже силком выгоняла ее из помещения, такого приятного и родного, пахнущего пергаментом и старыми книгами.

И снова по закономерности: войдя в гостиную она встретила Асторию и Панси, решила быстро прошмыгнуть мимо них и, быстро произнеся пароль, вошла в башню старост.

На диване совсем не по-аристократически сидел Малфой. Увидев вошедшую Гермиону, он ухмыльнулся.

— Грейндже-е-ер, — протянул он. — А уж думал, что ты настолько тупая, что не вернёшься до утра, дрожа от страха.

— Хорёк, ты с ума сошел? Я не боюсь тебя!

Он вдруг резко встал и стремительно подошел к ней, она же боязливо попятилась назад и… О чёрт! Там очень не вовремя оказалась стена. Опять она, словно загнанный зверь, стоит, смотря на него снизу вверх своими огромными испуганными глазами.

— Да, а что же тогда это? Как назвать твою реакцию?

И опять он слишком близко.

Слишком.

— Я тебя не боюсь, — она пыталась сохранять ровный и уверенный тон, но голос все же предательски дрожал.

— Ты боишься меня, грязнокровка. Я же вижу, как ты дрожишь, когда я приближаюсь. В такие моменты ты становишься совсем не похожа на гордую гриффиндорку, — последнее слово он будто выплюнул ей в лицо. — Ты становишься похожа на смирного и запуганного зверька. Ты трясешься каждый раз, когда чувствуешь моё дыхание и видишь, что я близко. Я могу делать с тобой все, что захочу, и ты будешь повиноваться. Потому что ты боишься меня, Грейнджер. Как же ты хочешь назвать эту реакцию, кроме как страхом? — спросил он, брезгливо коснувшись ее предплечья.

Гермионе было невероятно холодно, даже несмотря на то, что камин вовсю горел, а окна были плотно закрыты. Она смотрела в его глаза, такие ледяные и пронзительные, выворачивающие душу наизнанку, заставляющие сердце раз за разом замедлять такт, замёрзнуть и разбиться на тысячи осколков.

Он чувствовал свою власть. Именно так. Его превосходство, его триумф. Он чувствовал ненависть к грязнокровке, такую склизкую и нескончаемую.

— Не смей приближаться больше ни к этому рыжему идиоту, ни к золотому мальчику-который-выжил, Грейнджер.

Он убрал руки от стены. Гермиона только успела окинуть взглядом его тонкие запястья с длинными бледными пальцами. Развернуться и уйти — это должны были быть последующие действия, но её неожиданно вырвавшиеся слова заставили его замереть и обернуться.

— А что, если я буду к ним приближаться, Малфой? Буду с ними обниматься, а возможно и делать что-то куда серьезнее глупых объятий? Ты ничего мне не сделаешь. Я не твоя, и ты просто не имеешь права приказывать мне.

— О, Грейнджер, даже не думай.

— А если подумаю? — она с вызовом посмотрела на него.

Ох ужа эта гриффиндорская смелость. Ты позволяешь себе лишнего, грязнокровка!

Он снова приблизился почти вплотную, взял её за подбородок, сжав чуть ли не со всей рвущейся наружу силой, подняв её голову вверх, чтобы она смотрела прямо ему в глаза. В них сейчас плескалась ненависть и злость. Драко поморщился — трогать грязь было ужасно.

— Ох, Грейнджер. Ты глупа. Разве ты не понимаешь, что нельзя ослушиваться Драко Малфоя? Я тебе сказал. Не. Смей. Приближаться. К. Этим. Двум, — он отчеканивал каждое слово, разжевывая чуть ли не по буквам.

Он упивался. Упивался её страхом. Её ненавистью. Он словно хищник раз за разом загонял ее в клетку. Словно дементор, питался её эмоциями. Он чувствовал власть над ней. Это было его личной зависимостью, наркотиком, наслаждением — питаться её страхом.

Малфой отпустил её, надеясь, что на её теле останется хоть маленькая отметина его пальцев.

Она же рвано вздохнула и поспешила удалиться — он не должен видеть её слез. Не должен.

Она пыталась идти гордо, но ее походка в тот момент походила скорее на срывающийся бег. Грейнджер забежала к себе в комнату и обессиленно села на пол. Она слишком маленькая, слишком много проблем на её хрупкие плечи.

Гермиона, разве не обещала себе еще вчера, что не будешь даже чуть-чуть расстраиваться из-за него? Так почему ты сейчас плачешь? Надрываясь, то и дело всхлипывая и нервно вздыхая.

Она плакала не только из-за него. Все эмоции, накопившиеся за семь долгих курсов, которые она умело держала в себе, сейчас рвались наружу в виде нескончаемого потока слёз. Всё, что она пережила, — было её личное, её личное наказание и личная горечь.

Первый курс был просто восхитительно счастливым — интересные, хоть и опасные, приключения, победа над Волдемортом и, конечно же, создание «Золотого трио». Но дальше все пошло наперекосяк: смерти, смерти, возрождение Волдеморта, война и снова сплошные смерти.

Цепочка. Замкнутый круг, из которого нет выхода.

Война меняет людей безнадёжно, почти не давая времени на счастье. Постоянный страх, кошмары, неспокойный сон, чье-то беспрестанное давление и, под конец, Пожиратели. Повсюду были Пожиратели — безжалостные люди, но самое страшное было осознавать — они рядом. Вот тут, под боком. Почти все слизеринцы уже приняли метку и сейчас стояли на тёмной стороне.

Малфой опять портит ей все, весь день… да почти всю жизнь! Он ей управляет, словно бездушной марионеткой, их с ним сближает только одинокая ненависть… или же не только ненависть? Что, если дело не только в ненависти? Что, если есть ещё и другие чувства?..

Он уже не тот маленький мальчик, которому она когда-то дала пощёчину. Он уже не тот. Он взрослый, возможно, Пожиратель Смерти, который может убить, разрушить жизнь и сломать душу. Сломать её. Стойкую гриффиндорку, которую, казалось, невозможно ничем сломить. За что ей все это? В восемнадцать лет познать всю горечь существования…

Ответ один — судьба-злодейка и жизнь, чертова жизнь. Её не опишешь всякими эпитетами и даже самыми красочными метафорами, которые она так любила применять. Судьба будет тебя ломать, до конца и полностью. Она будет ломать до тех пор, пока твое сердце не разобьется.

* * *

Уже перевалило за двенадцать ночи, а Малфой все так же сидел в кресле и упивался своим триумфом. Но тут, тихо произнеся пароль и так нагло нарушая его уединение, в гостиную старост влетела Дафна.

— Малфой, где Грейнджер?

— У себя в комнате, — он зло ухмыльнулся.

Гринграсс тут же почуяла неладное.

— Малфой, — прошипела она.

— Что? Она сама напросилась. Гринграсс, это не твоё дело.

— Заткнись. Если ты, конечно, не хочешь, чтобы некоторые узнали про то, как ты насильно целовал Гермиону.

— Ты что-то знаешь, Дафна? — он посмотрел на неё взглядом, не предвещающим ничего хорошее.

— Поверь, я многое знаю, — она смело приближалась к нему. — Тебе, может, удастся сломать многих, влюбить в себя многих, но не её. Она не поддастся ни твоим чарам, ни твоей власти.

— Поверь, — Драко лениво вертел в руках первый попавшийся предмет — перо. — Я буду с ней делать все, что захочу. Заткнись и проваливай.

— О нет, в следующий раз тебе не поздоровится, идиот. Запомни. Я не буду играть по твоим правилам, а тем более подчиняться тебе, как половина идиотов и шавок этого факультета, — практически выплюнув слова, Дафна развернулась и ушла, не дав ему ответить. А внутри него вдруг снова начинала бурлить злость, закипая словно масло на сковороде.

Через несколько часов будет убит Дамблдор. Руками его, Малфоя. Хотя он и понимал, что план был составлен идеально, но все равно предательски нервничал, успокаивая себя только тем, что ему необходимо через это пройти. Через первое убийство. Да и в качестве первого убитого ему достался сам величайший директор ненавистного Хогвартса. Это была настоящая честь.

* * *

Дафна поднималась в комнату Грейнджер, очень волнуясь за подругу. Благо, дверь она не заперла. Увидев Гермиону в ужасном виде и коротко охнув, Дафна бросилась к ней.

— Гермиона! — она потрясла её за плечи.

Грейнджер подняла красные глаза, которые из-за слез вдруг приобрели странный яркий оттенок. Дафна вздрогнула, но села рядом с ней прямо на холодный пол и прижала ее к себе, пытаясь хотя бы немного согреть. Она то молчала, то горячо шептала о каких-то бесполезных вещах на ухо Гермионе, про себя поклявшись, что в следующий раз оторвёт Малфою все, что можно.

— Только не говори, что ты плачешь из-за этого ублюдка.

— Именно, — Гермиона усмехнулась. С Дафной она была искренней, да и что-то скрывать от неё было невозможно.

Остаток ночи младшая Гринграсс провела с Гермионой, выслушивая накопившиеся в ее душе переживания и проблемы и успокаивая ее.

* * *

Пэнси до сих пор не спалось. Дафна давно пожелала ей спокойной ночи и ушла спать. Только вот как ночь может быть спокойной, когда в голове тревожные мысли?

Недолго думая, она надела все, что попалось под руку, и отправилась освежиться на Астрономическую башню, откуда открывался потрясающий вид на ночное звёздное небо. Ей было абсолютно наплевать на то, что её увидит этот противный сквиб. Он все равно ничего не сможет сделать — Снейп её защитит.

Как слизеринка, входящая в число «особенных», она давно знала планы Волдеморта об убийстве Дамблдора этой ночью, но не спешила ему на помощь. Ей было все равно.

Почему-то в голове всё заново и заново прокручивался тот момент из Хогсмида, когда Драко закипал от ревности к грязнокровке. Паркинсон прекрасно знала про задание Малфоя, но ему нужно было лишь влюбить в себя Грейнджер, а не влюбляться самому и уж тем более не ревновать. Пэнси задумалась: Драко никогда не ревновал ее ни к кому…

Для всех её подруг Малфой был запретной темой, кроме одного исключения — об этом парне было можно говорить только тогда, когда Пэнси сама начинала разговор о нем.

Для всех Паркинсон была хладнокровной и попросту бездушной слизеринкой. Конечно, она и старалась быть такой на самом деле, но когда дело касалось слизеринского принца, все в корне менялось. Она не была просто «прилипчивой» девушкой или «очередной девкой на одну ночь», хотя, возможно, со стороны Малфоя она таковой и являлась, но к нему Панси испытывала влечение, а возможно, и любовь.

Но для него… Пэнси усмехнулась. Она была просто вещью — попользовался и выкинуть.

Так просто сейчас спрыгнуть с Астрономической башни и провалиться в бездну, где не нужно ни о чем думать и ни о чем жалеть. Сейчас, в эту самую секунду… Она несмело подогнула ноги и села на самый край, опасно свесив ноги вниз, от чего по крови ощутимо хлынул горячий адреналин. Однако чтобы все-таки не упасть, Пэнси до побеления костяшек вцепилась в бортик крыши. Так просто… отпустить руки и всё — тебя уже нет. Заставить всех жалеть, и главное увидеть, что он по ней скучает…

…Мерзкая грязнокровка.

Она буквально постоянно чувствовала к ней жгучую ненависть, и всякий раз, когда в разговоре мимоходом упоминали Грейнджер, кровь Пэнси начинала стучать в висках, а зубы сжимались до скрежета. Ей было неприятно произносить ее фамилию, ее имя, которое она никогда не скажет без особой необходимости. Для нее она навсегда останется просто грязнокровкой.

И как только грязнокровка исчезнет, Драко придётся целовать Пэнси, проявлять к ней нежность, а Грейнджер пусть, использованная и ненужная, останется для них обоих в прошлом. Она любила его, хотя, возможно, это было попросту влечение, но сильное и непреодолимое, мучившее ее уже около трех лет.

…Вот так просто — разжать руки и спрыгнуть. Но в глубине души она все же понимала, что не сделает это никогда, потому что слишком слабая. Такая простая смерть не под стать гордой слизеринке, да и сама она не хочет умереть такой трусливой смертью, как бы ей не было больно.

Определенно она была стервой и эгоисткой, а ещё очень любила мстить. Если что-то пойдет не так, она просто убьёт грязнокровку за Драко. Такие мысли чуть-чуть приободрили Пэнси.

Это был её личный идеал, увлечение которым ее убивало — медленно, заражая каждую клеточку тела.

Пэнси любила его и ненавидела одновременно — за то, что был прекрасен, и за то, что причинял ей боль.

Противный скрип ступенек, так нагло прервавший ее мысли, заставил ее разозлиться.

Обернувшись, девушка увидела Уизли, который, похоже, даже ее не заметил. В темноте его волосы ярко выделялись на фоне общей черноты и серости, а из-за падающего света луны его и без того голубые глаза становились цвета… неба? Да, именно так. Ясного дневного неба.

В каких-то своих раздумьях он сел рядом с ней и уставился в одну точку.

Она кашлянула, показывая, что он тут не один и в настоящий момент сидит рядом с ней. Он вздрогнул, видимо, все же выходя из раздумий.

— Паркинсон? Что ты тут делаешь? — на его лице отразилось удивление, как и в голосе.

— Не виновата, — дерзко ответила она, давая понять, что разговор окончен.

Он тихо ругнулся, что не ушло от чуткого слуха Пэнси.

— Тоже хуево? — спросил он, снова уставившись в одну точку.

— Отвали, рыжий, — сказала она. Он даже не ответил и ушел.

Через несколько минут Пэнси пожалела, что попросила его отвалить.

Паркинсон не отрицала — ей было больно. Невыносимо больно. До пронзительного крика, до разрыва голосовых связок, до ноющей боли в груди. Только… какой смысл кричать? В ответ будет лишь тишина.

* * *

Утром Северус уже был директором.

Ему не было больно или горько, он просто был полностью опустошен. Постукивания кончиком пера по столу было единственным звуком в просторном кабинете, но в ушах стоял непонятный шум, а в голове крутился ехидный голос, который повторял и повторял самые отвратительные слова на свете: «Ты убил Дамблдора».

Он знал все ужасные вещи, замышляемые Дамблдором по отношению к Поттеру, но все же когда-то Альбус спас ему жизнь, и от этой мысли становилось тошно…

Вдруг камин ярко полыхнул зелёным, и из него вышла Беллатриса, отряхивая своё чёрное платье от серого пороха.

— Северус, нам надо поговорить. Боюсь, у меня плохие новости про девчонку по имени Гермиона.

Увидев его вопросительный взгляд, она ответила, явно нервничая:

— Это не связано с заданием Темного Лорда. Все гораздо хуже, чем мы думали.