Летит мотылёк на адский огонь... (гет)

Ночь. Концентрационный лагерь SIII спал. Лишь солдаты у ворот и на смотровых башнях следили за тишиной и спокойствием этого жуткого места. Лазарет тоже был погружён в сон. Ночную тишину нарушал лишь свист холодного зимнего ветра за окном и похрапывание обергруппенфюрера.

Придя в себя, Клаус открыл глаза. Больно. Потолок кружился. Во рту стоял ком — страшно хотелось пить. Восстанавливая в памяти последние произошедшие с ним события, он лишь сдавленно вздохнул.

«Почему ты меня не убила?» — на истеричный смешок, рвавшийся из груди наружу, у него не хватало сил.

Почувствовав жар на левом запястье, Ягер медленно опустил взгляд вниз, пытаясь справиться с рвотными позывами, вызванными безумным головокружением. Картина представилась из ряда вон странная: подобрав по себя ноги, на полу рядом с его кроватью сидела заключённая S1030385, облокотившись на него головой и вцепившись в его запястье мёртвой хваткой, не расслабив пальцы даже во сне. Конечно же, он догадался, что она следила таким образом за тем, чтобы его пульс не прекратился. Сколько она так просидела, он не знал.

Всё тело затекло от долгого пребывания в одном положении. Клаус попытался пошевелить плечами, но вместо облегчения почувствовал ноющую боль. Зашипев от неприятных ощущений, он случайно дёрнул рукой, разбудив тем самым своего ночного сторожа. Подняв сонные, но взволнованные глаза, Оливия потратила пару секунд на осознание ситуации, а после облегчённо вздохнула и улыбнулась.

Несомненно, она была безумно счастлива, что штандартенфюрер пришёл в себя. Те пятнадцать часов, что он провёл без сознания, были для неё настоящей пыткой. Наверное, даже более ужасной чем те, что она пережила, только оказавшись в концлагере. Даже при тусклом жёлтом свете, исходящем от настольной лампы, стоящей в дальнем конце палаты, было видно, как её серо-голубые глаза поблёскивали от подступивших слёз облегчения и радости.

Чувствуя, как неловкость скапливалась вокруг него грозовой тучей, Клаус отдёрнул руку, освободившись от тонкой ладони Оливии, и попытался сесть. Место её прикосновения тут же словно сковало льдом. Превозмогая ноющую боль и слабость во всём теле, он таки принял вертикальное положение, но тут же едва не рухнул с койки. Голова кружилась так, словно он выпил весь алкоголь Германии в одиночку. Вовремя подскочив и придержав его, Мартынова помогла удержаться на месте и присела рядом с ним на край его кровати.

Пока Ягер приходил в себя от летающей в его глазах палаты, Оливия осторожно положила свою ладонь на его неповреждённую щёку и, чуть притянув к себе, заглянула в глаза, проверяя его состояние. Затем, приподнявшись, она нежно прикоснулась губами к его лбу, проверяя температуру, и села в прежнее положение. Не в силах сопротивляться, Ягер лишь предпринимал жалкие попытки сглотнуть ком, застрявший в горле, и облизывал высохшие губы.

— Пить… — едва слышно прохрипел он, молясь, чтоб его просьба была услышана.

Мартынова вновь попыталась посмотреть ему в глаза, но штандартенфюрер упорно избегал её взгляда. Он не хотел, чтобы хоть одна живая душа видела его в таком состоянии: слабый, подстреленный как дворовый пёс, молящий о стакане воды — но сильнее всего не хотел, чтобы его таким видел враг. От одной мысли о своём нынешнем положении ему хотелось закончить начатое заключённым и таки отправиться на тот свет, но Клаус списывал подобный бред, посетивший его голову, на действие той дряни, что сейчас текла по его венам, отравляя кровь.

«Что же ты мне вколола?» — думал Ягер, пытаясь удержаться в вертикальном положении.

Она же, гадая, что штандартенфюрер мог сказать, обеспокоенно наблюдала за любым мимическим изменением на его лице. Заметив, как он всё время сжимал губы в тонкую полоску и как часто дёргался его кадык в попытке сглотнуть слюну, она предположила, что его мучила жажда. Поднявшись с кровати, Мартынова направилась кошачьей поступью в сторону закутка, предназначенного для медперсонала, остающегося на дежурство. Оливия налила воду из графина в стакан и поспешила вернуться к своему пациенту.

Едва заметно улыбнувшись уголками губ вернувшейся девушке, Ягер принял из её рук спасительную жидкость и жадно припал к краю. У него уже не было мыслей о том, что заключённая S1030385 могла его отравить, ведь он точно знал, что она так не поступит. Существовало одно негласное правило: если враг нацелил на тебя оружие и не нажал на курок через пару секунд, то этого уже не произойдёт. С приходом войны это правило дополнилось пониманием, что он не сделает этого по той причине, что сам будет уже мёртв.

Опустошив стакан, Клаус вернул его Оливии и вытер губы тыльной стороной ладони, убирая оставшуюся на них влагу. Ему стало легче, но рвотные позывы и вращающаяся палата остались. Когда русская вновь присела к нему на кровать, Ягер попытался сфокусировать на ней свой взгляд, чтобы хоть немного отвлечься от тошноты. Спустя полминуты, когда Мартынова почти перестала двоиться, он заметил, что у неё разбита нижняя губа. В воспоминаниях всплыла картинка, когда она пыталась сообщить санитару о ранении ещё одного человека, а тот лишь замахнулся на неё своей огромной ручищей. Где-то внутри Клауса заскреблось странное чувство, напоминающее злость, когда твою любимую вещь трогают без разрешения — эту мысль он тоже списал на действие препарата.

Он бы так и продолжил бездумно сидеть и смотреть на оставленный санитаром подарок, если бы не выбившая из под косынки светлая прядь волос, которую русская аккуратно заправила за ухо. Даже при тусклом освещении штандартенфюрер смог заметить синюшный след на её запястье, оставленный им лично. Злость медленно перетекала в нечто странное, незнакомое… Ягер бы назвал это чувство виной, но он никогда не испытывал подобного к врагу. Голову вновь посетили сменяющие друг друга картинки, которые он видел до того, как провалился во тьму. Штандартенфюрер вспомнил эти серо-голубые глаза, что так спокойно и безмятежно смотрели на него. Вспомнил и приближающийся к его коже шприц с чем-то неизвестным, что казался ему тогда опаснее пули. Клаус тогда из последних сил перехватил её запястье, пытаясь остановить, теперь же созерцал последствия.

Его внимание и реакция всё ещё были слегка заторможены, поэтому Ягер не сразу отобразил, что пострадавшая рука приближалась к его груди. Заключённая S1030385 мягко коснулась его подушечками пальцев чуть выше солнечного сплетения, а штандартенфюрер только сейчас осознал, что был обнажён по пояс. По телу тут же пробежала дрожь. То ли от того, что в помещении было прохладно, то ли от прикосновений русской. Приложив чуть больше силы, она дала понять, что ему стоило лечь обратно.

Клаус не хотел повиноваться, но сейчас среди них двоих она занимала властвующее положение, что ему несомненно было не по душе. Он вновь лёг на спину, а её рука осталась лежать на его груди, чуть задевая повязку, скрывающую место, где вскоре будет красоваться очередной шрам. Её ладонь была настолько горячей, что, казалось, обязательно должна оставить после себя ожог. За последние сутки прикосновений её к нему было слишком много, и сколько бы Ягер не стремился их избегать, сейчас, прижатому рукой Оливии к кровати, ему было некуда деться.

Та же внимательно его рассматривала. Он наконец предстал перед ней обычным человеком со своими недостатками и слабостями. Серая форма хладнокровного командира отсутствовала, оставляя его тело один на один с изучающим взглядом и вездесущими руками русской. Она медленно начала двигать ладонь вниз к солнечному сплетению, переходя затем на рёбра, и так же аккуратно вернулась обратно, поднимаясь к здоровому плечу. Возможно, будь у него сейчас хотя бы немного больше сил, штандартенфюрер откинул бы её руку, давая понять, что его личное пространство не терпело таких наглых вторжений, но было уже поздно. Мартынова нежно водила подушечками пальцев по его коже, призывая его тем самым расслабиться и отдыхать, восстанавливая силы, но эффект выходил противоположным.

Поняв, что даже после спасения его жизни Клаус продолжал относиться к ней с недоверием, напрягаясь каждой клеточкой от любого её касания, она чуть расстроенно поджала губы. Отстранив руку, она укрыла его одеялом, показывая, что больше без его разрешения к нему не прикоснется. По крайней мере, сейчас.

Почувствовав, что заключённая S1030385 наконец наигралась, Ягер не без труда, но повернулся на здоровый бок, стремясь натянуть на себя одеяло так, чтобы укрыться с головой. Его так и подмывало произнести уже выученное ей: «Пошла вон!» — что всё это время вертелось на языке. Он бы был точно уверен, что та его поняла, но так и не позволил фразе слететь с губ.

Закутавшись, он лишь надеялся, что она оставит его в покое. На душе было тошно. Сознание медленно, но начало проясняться. Штандартенфюрер внезапно ощутил дикий страх, щемящий в груди. Костлявая была совсем рядом. Так близко, что смогла заставить его осознать всю хрупкость его жизни. Ягер понял, что боялся умереть настолько глупой смертью.

Его столько раз калечили и вытаскивали с того света, что он уже сбился со счёта. Старуха Смерть не раз касалась его кожи, оставляя на память свои уродливые отпечатки, и увлекала вслед за собой, но врачи каждый раз выдёргивали его из этих цепких объятий. Тогда он не задумывался и лишь благодарил судьбу за дополнительное время. Клаус всегда был готов умереть как солдат, но каждый раз возвращался подобно фениксу. В этот раз всё было по-другому.

Штандартенфюрер был готов отдать жизнь на поле боя, завещая свою душу Великому германскому Рейху, а не получать подачки от врага. Когда Ягера штопали родные немецкие врачи и медсёстры, они боролись за его жизнь с чертовкой судьбой. Русская же, по его мнению, давала понять, продлив его существование на этой земле, что это исключительно её прихоть. Так же себя чувствовали, очевидно, и заключённые концлагерей. Клаус словно примерил на себя шкуру одного из них. Это и было ответом, почему все они не хотели работать, предпочитая умереть — никто не хотел быть должным врагу. Только заключённая S1030385 была другой.

«Что с тобой не так?» — недоумевал Ягер, всё ещё ощущая спиной ее присутствие.

В этот момент его койка жалобно скрипнула. Поднявшись с кровати, Мартынова направилась в закуток медперсонала, со спокойной душой оставляя своего пациента наедине со своими демонами. Пусть штандартенфюрер и не распинался в благодарностях перед ней, но Оливия знала, что сделала всё правильно, руководствуясь велением сердца.

* * *

Наутро Ягер уже рвался вернуться к работе. Горизонтальное положение ему сейчас было просто непозволительно. К тому же под испепеляющим взглядом обергруппенфюрера, располагающемся на противоположной койке, было невозможно ни читать, ни отдыхать. Клаус знал, что тот ничего не говорил лишь потому, что рядом с ними лежали раненые солдаты и бегал медперсонал. Заключённой S1030385, к его счастью, видно не было. Возможно, она занималась другими делами либо отсыпалась после ночного дежурства.

Всё же получив после обеда разрешение медсестры сбежать из лазарета под его ответственность, штандартенфюрер прихватил с собой пузырёк с обезболивавшим и с детским восторгом вернулся в своё кресло за рабочим столом, утонув в бумажной писанине. Конечно, помимо этого у него ещё была толпа курсантов, которые без его пинков бы совсем распустились, но вернуться к ним Ягер был пока не готов. Пару дней под присмотром Тилике и других офицеров им не навредят.

Когда же Клаус наконец начал наслаждаться тишиной и рабочей атмосферой, в кабинет без стука зашёл прихрамывающий Бернхард. Тут же подскочив с места, штандартенфюрер вскинул руку в приветственном жесте и, забыв о недавнем ранении, поморщился от ноющей боли. Ему ещё повезло, что пострадало не правое плечо, иначе с приветствием было бы тяжко.

— Угомонись, Клаус, — отмахнулся обергруппенфюрер, ковыляя к его столу. — Я сейчас такая же подстреленная псина, так что можешь выдохнуть, — он рухнул на стул, рассматривая кабинет. — А ты быстро тут обжился.

Немного помявшись, Ягер присел в своё кресло, ожидая дальнейшего развития разговора, и ждал вынесенный ему приговор. Штандартенфюрер знал, что за случившееся его как минимум должны понизить в звании и лишить командования, да и то только из-за прошлых заслуг. По-хорошему, его бы отдали на растерзание гестапо, чего Клаус несомненно боялся больше смерти.

Кинув мимолётный взгляд на располагавшуюся в руках Бернхарда папку, Ягер поспешил отвести глаза, но тут же столкнулся с его внимательным взором. Тот расслабленно усмехнулся и небрежно кинул бумаги на стол, позволяя узнать штандартенфюреру его дальнейшую судьбу. Большего Клаусу и не требовалось. Он спешно открыл отчёт, пробежавшись по нему взглядом и перепрыгивая через строчку, пока не нашёл нужный ему абзац. Прочитав, Ягер тряхнул головой и протёр глаза, не веря написанному. Ему пришлось перебрать каждый слог и каждую букву трижды, чтобы мозг всё же принял информацию.

— Герр Хайн, — потеряно начал он, подняв на него взгляд. — Тут же нет ни слова про вчерашнее.

— Ты не меняешься, Ягер, — рассмеялся Бернхард. — До сих пор помню, как я у тебя экзамен по танковому делу принимал, когда ты хотел «отлично» пересдать, — он махнул рукой в сторону серванта, где стоял графин с коньяком, безмолвно веля направить беседу в более приятное русло. — Скажи спасибо, что мы не первый день знакомы и что Гиммлер возлагает на тебя большие надежды. Так бы я тебя ещё вчера добил.

Разлив коньяк по бокалам, Клаус тут же сделал два больших глотка, чтобы успокоить дрожь в руках, надеясь, что обергруппенфюрер её не заметил. Он и подумать не мог, что Бернхард вспомнит его прокол на экзамене, ведь с тех пор прошло уже лет восемь.

Конечно же, Ягер тоже не забыл тот день. Тогда ещё оберфюрер Бернхард Хайн был одним из тех, кто принимал экзамен у выпускников академии. Многие именно из-за него с треском провалились. Находящийся по списку в самом конце Клаус безумно переживал, что его настигнет та же участь, но, собравшись с силами, он выполнил задание идеально. Молодому командиру от волнения показалось, что он всё запорол, из-за чего его первыми словами, когда он показался из танка, стали: «Можно пересдать?» Бернхард с остальными членами приёмной комиссии тогда от души повеселились, а над лучшим выпускником ещё долго подшучивали товарищи. Штандартенфюрер очень давно не вспоминал этот случай.

Хайн же всегда старался отслеживать успехи своего племянника Вольфа, личное дело которого неизменно лежало рядом с делом Клауса. Ещё когда эти двое были мальчишками, а Бернхард в свой отпуск приезжал в семейную усадьбу, то часто рассказывал им истории со службы. Уже тогда они оба решили, что станут танкистами, и если младшему Хайну место в военной академии было положено от рождения, то его другу повезло меньше.

У старшего Ягера не было влиятельных связей и заслуг перед страной — он был обычным служащим на железнодорожной станции — поэтому его сыну пришлось самому прорываться через тернии к звёздам. В то время, когда Вольф заваливался в кабак перед предстоящим на следующий день экзаменом, зная, что его вытянут преподаватели, Клаус зарывался с головой в учебники, тетради и военные пособия.

Когда же младшего Хайна не стало, а убитый горем и чувством вины Ягер сбежал в очередное пекло, Бернхард начал отслеживать теперь уже только его судьбу. Часто интересовался у других командиров. После случившегося в 1941-м Клаус стал вдвое быстрее карабкаться по служебной лестнице, нередко шагая по головам. С Бернхардом он старался не пересекаться, на родину тоже не ездил, отказываясь от отпусков, и надеялся, что больше с ним не встретится. Штандартенфюрер боялся посмотреть тому в глаза после того, как не смог уберечь его племянника от лап костлявой. Какого же было его удивление увидеть в письме о предстоящей проверке такую знакомую фамилию.

— Но давай кое-что проясним, — обергруппенфюрер нарушил тишину, повисшую в кабинете, и серьёзно посмотрел на Ягера. — Если в мой следующий визит подобное повторится, я лично тебя пристрелю, а Гиммлеру скажу, что ты сам бросился под пули.

Поправив душивший его воротник, штандартенфюрер нервно сглотнул. Ему всё ещё было неловко пить в компании Бернхарда, который разговаривал с ним практически как с равным. Эти два года Ягер был уверен, что дом Хайнов его ненавидит и презирает. В сущности, всё было в корне наоборот.

— А знаешь, Клаус, если честно, то я тебе даже завидую, — вновь заговорил Бернхард, немного смягчившись. — Штандартенфюрером на два года раньше меня стал, расположения рейхсфюрера добился, ещё и такую красавицу урвал, — тяжело вздохнув, он отпил из бокала. — А я свою жизнь только Рейху посвятил.

— Но у меня никого нет, герр Хайн, — отозвался наконец штандартенфюрер, непонимающе глядя на собеседника. — И я предан Рейху не меньше вас.

— Ой, Ягер, не прикидывайся святошей! Коньяка лучше долей, — скомандовал Бернхард, протягивая бокал. — Думаешь, я слепой? Не видел, как за тебя белокурая нимфа из лазарета переживала?

— Вы не так всё поняли… — начал было оправдываться Клаус, доливая обергруппенфюреру янтарной жидкости. — Она же…

— Ну, немая и что? — изумился Бернхард, всплеснув руками, от чего коньяк едва ли не покинул пределы бокала. — Где ты в наше время найдёшь немку, которая будет одновременно и красивой, и умной, и заботливой? А что молчит, так это даже лучше! Ссориться меньше будете!

— У нас с ней ничего не было и быть не могло, герр Хайн, — холодно бросил штандартенфюрер, стремясь намекнуть собеседнику, что данная тема ему не по душе.

— Преданность своей стране — это, конечно, хорошо. Ты мне нравишься, Клаус, но не будь идиотом, — с прищуром глянув на Ягера, произнёс тот. — Страна тебе в старости стакан воды не поднесёт, поэтому не повторяй моих ошибок и начни думать о чём-то, кроме работы! — отпив немного коньяка, Бернхард тяжело вздохнул. — Я хоть с племянниками мог понянчиться, раз своими так и не обзавёлся, а ты, насколько я помню, в семье один. Так что не пренебрегай такой роскошью, как семья.

Залпом осушив бокал, штандартенфюрер уже на десятый круг материл себя, что не сказал правду, и чем больше он молчал, тем больше понимал, что язык уже не повернётся. Он лишь не мог понять, почему Бернхард так уверен в принадлежности заключённой S1030385 к немецкой крови. Возможно, из-за того, что её нашивки «OST» на платье не было видно из-за белого халата. С другой стороны, Клаус и сам замечал, что черты её лица несколько отличаются от лиц привычных русских «Мань». Могла ли она быть немкой? Конечно же, нет. Иначе она бы знала родной язык и, даже не имея возможности на нём говорить, хотя бы воспринимала его на слух.

У него не раз были предположения о том, что она родом из Франции, Швейцарии или Англии и постоянно сомневался в том, что по венам заключённой S1030285 текла кровь этих дикарей, живущих в вечной мерзлоте. Что-что, а нравы их суровой погоды Ягер знал не понаслышке. Но вот незадача, Мартынова общалась исключительно на русском. Прикидываться одной из них было крайне неосмотрительно, ведь к их нации было особенно жестокое отношение в концлагерях, а она была далеко не глупа.

Штандартенфюрер едва заметно ухмыльнулся своим бредовым рассуждениям, списав всё на выпитый алкоголь.

— Пойду собираться, а то загостился я у вас, а ты подумай хорошенько над моими словами, Ягер, — допив коньяк, произнёс обергруппенфюрер и поднялся со стула, отвлекая Клауса от размышлений. — Как её хоть зовут? А то, пока она вокруг тебя носилась, я даже имени не спросил.

— Оливия, — ответил тот, задумчиво глядя в стену.

— Оли-ивия, — протянул Бернхард, будто пробуя произнесённое на вкус. — У неё даже имя чудесное, — как-то мечтательно заметил он. — Будь я лет хотя бы на пятнадцать помоложе, забрал бы её себе.

У Ягера округлились глаза, а весь выпитый алкоголь как будто за секунду выветрился. Его бросило в жар от одной только мысли, что немец мог якшаться с русской по собственной воле, а суть сказанных обергруппенфюрером слов, кажется, и вовсе отказывалась доходить до Клауса. Немец и русская… Немыслимо!

— Да шучу я, Клаус, шучу! — хохотнул тот, хлопнув штандартенфюрера по плечу. — А ты смотри не прозевай её! У вас тут много одиноких офицеров, быстро к рукам приберут.

Дав последние наставления по обустройству концлагеря, обергруппенфюрер направился в сторону двери, но, уже стоя на пороге, вновь обернулся.

— Ты хоть письмо моему брату и его жене напиши, они же к тебе всегда, как к родному сыну, относились, — конечно, Бернхард понимал метания Ягера и знал, почему тот решил отдалиться, но и молчать не мог. — Они зла на тебя не держат.

После этих слов он оставил Клауса наедине со своими мыслями. Тому и вправду было над чем подумать. Дождавшись, когда Бернхард отойдёт на достаточное расстояние от кабинета, Ягер с размаху кинул бокал в стену, от чего комнату осыпало дождём из осколков, а в воздухе начал витать аромат спиртного.

— Ну и вляпался же ты, Ягер, — сказал он самому себе, достав из ящика письменного стола карточку заключённой S1030385, и как-то задумчиво принялся вглядываться в маленькую чёрно-белую фотографию.