Come Undone (гет)

Damit ihr wisst wie es ist in der Hölle zu sein

Damit ihr wisst wie es ist nach Erlösung zu schreien

Nur deshalb komm ich zurück

Mit flammendem Blick

Ich nehm das letzte Streichholz

Und verbrenne eure schöne heile Welt⁽¹⁾

Oomph! «Das Letzte Streichholz»

Интерлюдия

Рома. Совсем небольшой городок. Над ним распростёрла свои крылья тёплая летняя ночь. Стоял самый лучший, самый сонный её час, её середина. И жители спали… почти все, не считая пары-тройки улочек.

Темноту над ними прогнало красное зарево пожара и его оранжевые всполохи. Ночная тишина была разорвана громкими криками обезумевших животных. Среди их голосов внезапно прорезался женский крик, перешёл в визг, некоторое время звучащий на одной ноте. Затем и он оборвался. Вновь стал слышен треск горящего дерева, ржание лошадей, мычание коров… И над всем этим стоял лай собак.

Разбуженные люди выбегали из своих домов и возбуждённо переговаривались, поначалу почти шёпотом, потом всё громче и громче. Некоторые уходили, чтобы позвонить в полицию, и после этого снова возвращались. Но никто не решался поближе подойти к самому месту пожара, даже чтобы просто посмотреть, а зря… Они бы увидели трёх мальчишек, стоящих в обнимку над телами мужчины и женщины и молча наблюдающих за тем, как горит дом, в котором они жили.

Старший — рыжий подросток, которому на вид можно было бы дать лет шестнадцать-семнадцать, хотя на самом деле ему было меньше, чья одежда была забрызгана кровью, — прижимал к себе две тёмные головки братьев. И хоть его губы были сурово сжаты, внутри он оставался маленьким напуганным ребёнком. Он боялся не того, что сотворил. Не того, что ждало его после. А того, что всё окажется зря, что ничего не изменится. Что его жертва будет... напрасной.

Про себя он безостановочно повторял: «Всё будет хорошо… Всё будет хорошо... Всё будет хорошо…» — закольцовывая эти слова в своём сознании, стараясь убедить себя… Но это всё равно не помогало.

* * *

I’m begging for forgiveness everything I’ve done

If God is listening, He knows I’m not the only one

It’s okay to lash out from the rules that I’m enslaved

But somehow someday, I’ll have to turn the page⁽²⁾

Five Finger Death Punch «Cold»

Весь следующий день Изольда промаялась от безделья и скуки. Никто не приходил, из-за двери не доносилось ни звука. Было похоже, что про неё просто забыли. Еду — и ту не несли. Благо в воде она недостатка теперь не испытывала. Под кроватью обнаружились две пятилитровые канистры с питьевой водой, из крана тоже можно было набрать при желании. В тумбочке нашлась жестяная кружка. Из зарешёченного окна, в которое Говард тоже выглянула в попытках придумать себе занятие, почти ничего не было видно, кроме уже знакомых клеток. Прикинув примерную высоту до земли, Изольда сразу отставила мысли о побеге. По крайней мере, уж точно не этим путём. Даже если она найдёт способ перепилить решётки, что само по себе уже почти невозможно, то наверняка как минимум переломает себе все кости при падении, а может, свернёт себе шею и сразу помрёт, что куда вероятнее. Кровать была привинчена к полу, тумбочка тоже. Стол оказался слишком тяжёлым, чтобы Изольда смогла его хотя бы сдвинуть с места. Стул — наоборот, слишком лёгким. Говард сомневалась, что таким она сможет вырубить даже саму себя в этом полуголодном, ослабленном состоянии, а коренастых, пышущих здоровьем сектантов и, уж конечно, Джейкоба тем более не выйдет. Можно и не мечтать. Заглянула на всякий случай в душевую кабину. Та была самой простой, очень узкой, и — кто бы сомневался — никакого шланга там не было и в помине. Ни удавиться, ни задушить кого-нибудь. Лейка душа находилась сверху, ровно напротив сливного отверстия в полу.

В общем, всё было продумано так, чтобы она не смогла ни сбежать, ни навредить кому бы то ни было, включая и её саму. Даже если б очень захотела.

Со скуки она попыталась почитать книгу, оставленную для неё на тумбе, но бросила на середине первой главы. История, что рассказывалась там, слишком часто, по её мнению, прерывалась религиозными рассуждениями, а Изольда терпеть такое не могла.

Потому ей ничего не оставалось, как спать, размышлять о причине перевода сюда, пить воду или петь.

Думать о том, с какой стати её вдруг выдернули из клетки и привели сюда, ей не особо хотелось. Даже с тем условием, что это сделал лично Джейкоб Сид. Говард рассудила, что она слишком мало осведомлена и о нём, и об обстановке в целом, потому любой вывод, который она могла бы сделать, скорее всего, оказался бы заведомо неверным. Потому, вспомнив любимую фразу Скарлетт О’Хара — «Об этом я подумаю завтра» — не стала даже и пытаться разобраться в этой ситуации.

«Не сейчас», — решила Изольда для себя.

Петь тоже не было ни настроения, ни желания. Поэтому она предпочла в основном предаваться сну, стараясь хоть немного отоспаться, пока ей предоставили эту возможность. Возможность лежать на ровной, чистой, относительно удобной кровати, а не на твёрдой, грязной земле, скрючившись как побитая собака. Изольда даже не подозревала до этого, как сильно накопилась усталость и насколько её тело изголодалось по отдыху. Ей даже не приходилось прикладывать никаких усилий, чтобы заснуть. Стоило опустить голову на подушку и закрыть глаза, как она тут же проваливалась в сон.

День проходил для неё как в тумане. Изольда вставала с постели лишь затем, чтобы попить, а затем снова возвращалась в кровать и засыпала.

Наконец, когда уже совсем стемнело, послышались шаги.

Только-только проснувшаяся Говард села и прислушалась. Очень-очень знакомые шаги.

После недолгого скрежета ключа в замке в комнату вошёл Джейкоб. В одной руке он держал миску, из которой торчала ложка, другой запирал дверь.

— Ешь, — коротко бросил он, поставив тарелку на стол и щёлкнув выключателем лампы, освещая комнату.

Изольда, потянувшись, встала, подошла к столу и пригляделась к тому, что было в миске. Это оказалась довольно-таки жидкая похлёбка, в которой плавали какие-то ошмётки мяса и овощей да пара картофелин. Но пахла она вполне съедобно, да и по сравнению с сырым фаршем это можно было считать чуть ли не деликатесом.

— Ешь, — настойчиво повторил Сид, скрещивая руки на груди. Весь его вид говорил о том, что не важно, хочет она того или нет, но при попытке отказа эту самую похлёбку в неё просто вольют. Силой.

Потому Говард молча принялась за еду. Как оказалось, она действительно очень проголодалась и это простое кушанье казалось ей сейчас чуть ли не самым вкусным на свете. Солдат молча наблюдал за ней с непроницаемым выражением лица, не меняя своей позы.

Почти одновременно с тем, как она доела последнюю ложку похлёбки, он слегка кашлянул, привлекая её внимание. Изольда вздрогнула от неожиданности. Она настолько увлеклась едой, что забыла о присутствии кого-то другого.

— Пересядь, — приказал Джейкоб.

Изольда послушно пересела на кровать, подумав, что кому-то иногда говорить слово «пожалуйста» всё же не было бы лишним. Но вслух не сказала ничего.

Сид взял стул, с которого встала Говард, и поставил его напротив кровати, спинкой к ней. Затем сел, перекинув ногу и облокотившись руками на спинку.

— Ты спрашивала себя, почему я забрал тебя из клетки и привёл сюда? — начал Джейкоб.

Изольда утвердительно кивнула.

— Я сделал это потому, что ты ведёшь себя… — он помолчал, подбирая слово. — Необычно. Не думай, что это возвышает тебя над остальным стадом. Ты ходишь по острию ножа. Но... я должен знать, куда тебя определить. Сильна ты или слаба. Достойна ли войти во «Врата Эдема» или нет. Потому я должен узнать о тебе больше, дабы принять верное решение.

Изольда вновь кивнула и спросила:

— Условия?

Джейкоб одобрительно покачал головой.

— Сразу к делу? Мне это нравится. Не так уж много. Всего лишь рассказать о себе. Без лжи. Без утайки. Без приукрашивания. Если задам вопрос — ответить.

— А взамен? — чуть прищурив глаза, спокойно, будто её это и не интересовало, медленно проговорила Говард.

— Взаме-ен… — протянул Джейкоб, усмехаясь. — Я мог бы сказать, что взамен тебе останется твоя жизнь, но… не могу этого обещать. Пожалуй, дам тебе то же, что и ты мне. Рассказ о себе. Так будет честно. Вот только решение, отвечать на твои вопросы или нет, я оставлю за собой, — Сид шутливо развёл руками. — Уж извини.

Изольда кивнула. Весь его вид говорил о том, что это было не извинением. Он устанавливает правила — она подчиняется. И даже то, что он согласился рассказывать ей о себе, было, скорее, подачкой, широким жестом привыкшего повелевать человека, чем уступкой лично ей, Изольде. Впрочем, не в её положении выбирать и надо быть благодарной хотя бы за это. Возможно, если она лучше узнает его, то сможет найти, как выбраться отсюда, как и на что надавить для этого.

Некоторое время они молчали, думая каждый о своём. Затем солдат потёр ладони друг о друга и, прочистив горло, заговорил:

— Начну я. Как ты наверняка уже знаешь, моё имя Джейкоб Сид. Мой братец, Джозеф — Отец-основатель всего этого грёбаного балагана под названием «Врата Эдема». Младший, Джон — креститель и инквизитор в одном лице, и поверь, ему прекрасно удаётся сочетать в себе эти две роли. Мой же долг — проредить стадо. Отобрать самых сильных, костяк армии, что поможет войти в райские врата. Впрочем, ты наверняка уже прочла об этом в той книжонке, что лежит у тебя на тумбочке возле кровати.

Изольда отрицательно покачала головой и тихо произнесла:

— Я не прочла её. Даже половину первой главы.

— Не прочла? И почему же, позволь спросить? — заинтересованно протянул Сид.

— Ну…— замялась Изольда. — Мне показалось, там слишком много религии.

— Слишком много религии, а? Хе-Хе. Да, маленькая овечка, именно так. Тоже не любишь всю эту муру, да? — рассмеялся Джейкоб, но тут же серьёзно продолжил: — Но, скажу я тебе, зря не прочла. Несмотря на все эти фанатичные рассуждения, брат прав. Все думают, что он псих, но если нет? Не знаю, действительно ли Бог говорит с ним… Это неважно. Все его предсказания сбываются, так какая разница, в какую форму он это облекает? Коллапс близится. Достаточно взглянуть на заголовки. На историю. Мир катится к чертям, ты и сама это чувствуешь. И неважно, веришь ты в это или нет. От этого ничего не изменится, — Джейкоб помолчал, затем снова продолжил: — Итак, родились мы в штате Джорджия. В дыре под гордым названием Рома. Название — единственное, что было стоящим в этом убогом захолустье. Наш отец был чёртовым выродком, помешанным на религии и выпивке. Ещё он находил извращённое удовольствие в том, чтобы избивать нас каждый божий день. Старый Безумец Сид... Надеюсь, этот ублюдок горит теперь в аду, если тот всё же существует. Мать… Её будто и не было. Вечно безучастно лежащая на своём диване, ни разу за нас не вступившаяся… Я пытался заботиться о братьях, брать на себя их мнимые и не очень прегрешения, но… Я был слишком мал тогда, а старому выродку было плевать, кого бить. Эх. Однажды нам… повезло. Если это можно назвать везением, ха. Учителя Джона наконец заметили синяки у него на спине, и нас решили забрать у наших так называемых родителей. Сожалели ли мы об этом? Нет. Мы радовались как дети. Хотя мы и были детьми. Сначала нас определили в приют для сирот. Все эти чёртовы психологи, грёбаные доктора… «Что ты видишь на этой картинке? А на этой? А что ещё делал ваш отец, кроме того, что избивал вас каждый день? — изобразил Сид врачей и презрительно сплюнул, — Будто этого, блять, было им мало! Мурыжили нас несколько месяцев, пока не определили в новую семью. Хреново они её подобрали. Бездетная пара. Грузный сорокалетний мужик с тяжелым взглядом и большой залысиной, на которую он зачёсывал свои редкие тёмные волосёнки и его жена, маленькая пергидрольная блондинка с отросшими черными корнями на висящих сосульками жидких волосах, худая как скелет, с длинным крючковатым носом, рыбьими глазами и очень тонкими, сжатыми в щель губами… Внешне они не подходили друг другу, но по характеру — идеально. Она была мозгами, он — её мускулами.

Новое начало, новая жизнь… Ха-ха. Первое, что сделали наши новоявленные «папа с мамой», а именно так нам посоветовали их называть, заставили нас приготовить им обед. Затем, не дав даже передышки — отправили накормить животных. Затем сад. Затем уборка дома. Они заполучили себе чёртовых рабов в нашем лице. Вечером нам давали поесть и запирали в сарае. Там мы и спали.

Неделя, месяц, год… мы долго терпели. Мы уже знали, что никто нам не поможет. Взрослым всегда было на нас насрать. Джозеф и Джон были слишком малы, чтобы суметь что-то сделать. Но я, как старший брат, должен был что-то сделать. Обязан был их защитить.

Я думал долго. Взвешивал все за и против. И принял настолько же идиотское, насколько гениальное решение. Тогда оно мне казалось единственно верным. Я был уверен, что так будет лучше. Я был сильнее, я и должен был нести ответственность. Я оберегал их, как мог. Я воровал для них конфеты, брал на себя их вину, когда это было возможно...

Они были достойны лучшей доли. Лучшей семьи. Их точно бы взяли ещё. Не то, что меня. Всё лучше, чем жить так.

Эта пара не учла одного, сделав нас своими рабами. Что мы можем восстать, хоть мы всего лишь дети. Заставляя нас так много работать, они укрепляли наши мышцы. А ещё — что двоим за тремя сложно уследить.

Выполняя их поручения, я искал что-то, что может мне пригодиться избавиться от них. Улучая редкие моменты, когда они считали, что данная мне ими задача не требует их грёбаного присмотра, когда я оказывался на некоторое время предоставлен сам себе, я собирал нужные предметы и сносил их ближе к сараю.

Топор. Потерянная шпилька для волос. Зажигалка и забытые на столе спички…

А однажды я наткнулся на канистры с бензином. Это было именно то, чего мне не хватало. Тот самый маленький штрих для того, чтобы чёртов паззл сложился в голове.

Снова был июль. По радио, которое постоянно стояло у открытого окна на кухне этих ублюдков и никогда не выключалось, передали, что следующий день будет очень жарким, а осадков не предвидится. Всё складывалось, как надо.

Я дождался ночи и, вскрыв шпилькой замок, выбрался наружу.

Сначала нужно было убедиться, что эти уроды спят. Я сомневался, что смогу справиться с этим жирным козлом, если он будет начеку. Но они спали. Всё шло как по маслу.

Тогда я вернулся к Джону и Джозефу, разбудил их и вывел из сарая. Братья сонно смотрели, как я беру канистры и начинаю поливать бензином всё вокруг. Для верности я ещё прихватил с кухни бутылку со спиртом, чтоб точно суметь разжечь огонь. Животных я освободил, но выйти им сразу не дал, поджёг всё, что там было. Они жалобно мычали и ржали, сначала от испуга при виде разгоравшегося пламени, а потом, когда я уже вышёл оттуда, и от боли, когда огонь подобрался к ним. Только тогда они стали выбегать через оставленную мной распахнутой дверь сарая.

Никто из нас не проронил ни слова. Я отбросил пустую канистру, взял топор, покрепче зажав его в руке, и принялся ждать.

Пламя разрасталось всё выше, и яркий свет, треск и крики животных наконец разбудили наших приёмных родителей. В панике они выбежали наружу прямо в одних пижамах. Я был готов к их появлению.

Толстого ублюдка я встретил ударом топора прямо в его сонную физиономию. Ещё удар, ещё, ещё… Крик его жены, переходящий в визг, будто подстегивал меня продолжать. Наконец я повернулся к ней и следующим ударом наконец заткнул пасть этой твари. Она свалилась замертво рядом со своим драгоценным муженьком. Пламя освещало их тела, отбрасывая красно-оранжевые отблески на их кровь, в темноте казавшуюся чёрной. Это было… красиво.

Братья стояли, будто заворожённые этим зрелищем. В их глазах не было ни страха, ни жалости. Они просто наблюдали. Я же не чувствовал ничего, кроме облегчения.

Я взял ещё бензина и облил всё, что оставалось. Дом. Машины этих выродков. Гараж. Затем поджёг. Если кто-то не заметил, как горит сарай, то это пожарище уж точно увидели. Тем более в ночи. И наверняка уже не один звонок раздавался тогда в полицейском управлении. На то и был расчет.

Затем мы сели на землю и смотрели, как огонь пожирает это место.

Это был не просто огонь, нет. Я сжигал всю нашу прошлую жизнь, полную боли и страданий. Это была моя жертва ради будущего братьев.

Вскоре приехали две полицейские машины, добавляя к красным всполохам, освещавшим всё вокруг, синий цвет своих мигалок. Заслышав их сирены, я сказал братьям, что мы снова будем вместе и уж тогда-то не покинем друг друга. Я пообещал им, что всё будет хорошо. Это было ложью. Я был уверен, что мы больше не увидимся и что они смогут меня забыть. Что их наконец возьмут в действительно хорошую семью.

Я сразу сказал приехавшим к нам полицейским, что это всё сделал я. Хотя, думаю, это было очевидно. Я был весь в чертовых кровавых брызгах. Мне скрутили руки и увели под конвоем. Но до этого я успел заметить, что Джозефа и Джона аккуратно сажали в другую машину, обращаясь с ними по-доброму. Это меня хоть немного, да успокоило. Дало надежду.

Джейкоб умолк. Он смотрел прямо перед собой, но глаза его были пусты, будто бы он находился где-то в другом месте или времени. Тишина висела минуту, две, три, пять… Изольда тоже молчала, опасаясь реакции Сида. А ещё боролась со сном. Она была так вымотана за предыдущие дни… и голос солдата почему-то действовал на неё успокаивающе.

Наконец его взгляд вновь приобрел осмысленное выражение, и спустя несколько секунд Джейкоб перевёл его на Изольду. А потом, неожиданно для неё, рассмеялся.

— Что, овечка, да ты никак, совсем засыпаешь?

Изольда, старательно пытаясь разлепить слипающиеся глаза, кивнула.

— Хм… ну окей. Сегодня я добрый. Спи. Но завтра… — тут глаза его утратили весёлые искорки, вновь становясь холодными и уставшими.

— Завтра я жду от тебя того же. Помни наш уговор.

Он тяжело встал со стула и отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Затем подошёл к столу, сгрёб оттуда миску и выключил свет.

Изольда из последних сил следила за его действиями, и лишь когда он вышел из комнаты и запер за собой дверь, она позволила себе выдохнуть и расслабиться. Она чувствовала, что солдату не очень понравилось то, что, несмотря на то, что весь его рассказ, похоже, был правдой и, возможно, давался ему довольно тяжело, она не смогла в этот раз отплатить ему тем же. Честным рассказом о себе. И то, что она чуть не заснула, тоже не делало ей чести, даже учитывая всю её накопившуюся усталость.

Она пообещала себе, что точно так же поведает о своем детстве Джейкобу, хотя и не понимала, зачем это ему, да и считала, что уж в её-то жизни не было ничего примечательного.

Она закрыла глаза, чтобы наконец заснуть и… и не видеть грёбаного стула, который остался стоять посреди комнаты, как напоминание о завтрашнем дне и об их уговоре.

1) Чтобы вы знали, каково это — быть в аду,

Чтобы вы знали, каково это — кричать о спасении.

Только поэтому я вернусь

С горящим взором.

Я возьму последнюю спичку

И сожгу ваш прекрасный светлый мирок.

2) Молю о прощении за всё, что я сделал,

Если Бог слышит, то он знает, что я не один такой.

Вполне нормально взбунтоваться против правил, которые меня порабощают,

Но так или иначе, однажды мне придётся перевернуть страницу.