Беленое серебро (гет)

Света лениво наблюдает за откатывающим старую программу Виктором, смотрит на него сквозь полуопущенные ресницы и теребит в пальцах край свитера. Она снова не смогла уехать, потому что взгляд намертво прикипел к пепельным волосам и голубым глазам, а еще потому что сердце всполошено билось на каждый звук его голоса. Света все еще любила Виктора, любила больше всего на свете, но сжирающие изнутри обида и злость (даже не на него — на саму себя) не позволяли признать этого вслух.

Это та самая программа, сначала короткая, затем произвольная, Виктор не останавливается, раз за разом приземляется все хуже, покачивается, едва удерживая равновесие, откатывает снова и снова, словно бередит старые, незаживающие раны. Света глубоко вдыхает ледяной воздух, жмурится и тут же распахивает глаза.

Ей не больно. Ни капельки, только каждый неосторожный шаг эхом отдается в груди, а скрежет лезвий по льду кажется звуком разрывающихся снарядов. Света морщится, когда Виктор останавливается, оглядывается на выход из раздевалки и качает головой. Юри и Юра должно быть уже пришли, потому что отдаленно слышатся голоса и сменяющийся ругательствами грохот.

— Отвратительно, — усмехается Света, когда Виктор присаживается рядом.

— Все настолько плохо? — он на мгновение натягивает маску беззаботности и тут же ее сбрасывает, оставаясь перед Светой точно обнаженным.

— Худшее твое выступление, — отрезает Света, поджимая губы, — хотя мне понравилось.

Виктор издает удивленное «О?», но не продолжает, потому что в зал врываются мальчишки. Юрий выглядит раздраженным, а Юри в противовес ему — стесненным и подавленным. Виктор тут же преображается, на лице его не остается ни капли растерянности, губы растягиваются в широкой улыбке, а глаза начинают почти лихорадочно сверкать. Света машет ребятам рукой, ловит ехидный взгляд Плисецкого и вскидывает брови. Юри неловко кивает, отвечая на приветствие, и переводит взгляд на чересчур сияющего Виктора. Света пихает Никифорова в бок, закатывает глаза и криво усмехается, когда он перехватывает ее ладонь и осторожно касается запястья губами.

— Позер, — фыркает Света, чувствуя, как румянец наползает на щеки, и проваливается в бездну дыхание.

— Таков уж я, — усмехается Виктор, поднимаясь и приглашающе взмахивая ладонью.

Света так и не уезжает. Просматривает рейсы из Хасецу или откуда угодно каждый день, выстраивает планы и плюет на все раз за разом, стоит только услышать приглушенный тонкими стенами голос Виктора. Света закатывает глаза каждый раз, когда Плисецкий молчаливо смеется над ней, и соглашается, что стоило сделать это раньше.

Понимание на самом деле — страшная вещь. Света ловит короткие взгляды голубых глаз, вслушивается в голос и вздыхает, запираясь в собственном номере. Да, она собственными руками разрушила все, что у нее было, она понимала это тогда, понимает это и сейчас. Однако тянущее чувство в животе не позволяет ей раскрыть рот и просто-напросто вернуть все на свои места.

Потому что вернуть ничего уже невозможно. Так, как два года назад, уже никогда не будет, и Света понимает это лучше, чем кто-либо еще. Сейчас ей остается лишь соглашаться со всеми нападками и думать о том, какая она идиотка.

Света не может рисовать. Руки, чертовы предатели, по-прежнему беспощадно трясутся, вырисовывая ломанные линии и разрывая листы чересчур резкими рывками. Света закусывает губы, берет новый лист взамен разорванного и продолжает, и ей даже кажется, что получается чуточку лучше.

Виктор вытаскивает неудавшиеся рисунки из мусорки, перебирает их и разглаживает, прячет куда-то, словно главное свое сокровище, и Света захлебывается в собственной беспомощности. Она хочет нарисовать хоть что-то, пытается вообразить сюжет и видит лишь отпечатавшееся на веках изломанное тельце, крохотный комочек, даже отдаленно не похожий на человека.

Виктор отбирает у нее таблетки, без конца советуется с японскими врачами и звонит куда-то. Виктор контролирует каждый ее шаг, едва ли не заглядывает в рот и отрывается только тогда, когда разрезает лед лезвиями коньков. И теперь уже Света не отрывает от него взгляд, следит за каждым движением и вздрагивает, ловя искрящийся голубой взгляд. В глазах Виктора серебром отражается лед, вспыхивают софиты, и разливается торжество, скрытое, спрятанное так глубоко, что никто не может увидеть. Света видит, потому что она все еще чертова Никифорова, пусть больше и не его жена.

Она ловит себя на том, что не выпускает из рук карандаш, таскает с собой бумагу и даже откапывает откуда-то из недр чемодана графический планшет. Что тянет ее рыться в вещах Виктора, Света не знает, но неожиданная находка заставляет оцепенеть на долгое мгновение, растерять остаток мыслей и потеряться в поблескивающем чернотой экране.

Виктор тянет ее на каток и, отправляясь на лед, ставит рядом со скамейкой пару коньков Светиного размера. Света фыркает, каждый раз подсаживаясь все ближе, и в конце концов касается шершавой шнуровки кончиками пальцев.

Виктор поднимается ни свет ни заря, врывается в ее комнату точно к себе домой, отмахивается от скептических взглядов и тянет туда, куда сама Света ни за что бы не явилась. Он откатывает одно и тоже, раз за разом оступается, почти теряет равновесие и выправляется, переходит из недокрученного прыжка в дорожку шагов и жадно ловит скрытые ресницами взгляды сидящей на трибунах Светы.

Света громко фыркает, напоминая себе, что как раньше уже не будет, поспешно натягивает коньки и выскакивает на лед под восторженный взгляд замершего на мгновение Виктора.