Сто ступеней в вечность (джен)

С младенчества меня мучили страшные сны. Это часто бывает с детьми, и все же странно, что в детстве, когда тебя лелеют и оберегают, может открыться окошечко в ад.

Клайв С. Льюис

На Эллериан надето что-то невыносимо белое, воздушное и легкое, будто настоящее облако. Она ярко улыбается ему, золотые смешинки-звездочки задорно пляшут в голубых глазаъ.

«Она прекрасна», — рассеянно думает Трандуил, открыто улыбаясь ей в ответ, не замедлив повторить это вслух, заслужив тем самым румянец на светлой коже и довольную усмешку.

Он осторожно сжимает тонкие пальцы и склоняется в полупоклоне, преподнося их к своим губам. И хмурится, когда Эллериан мягко, но решительно высвобождает ладонь из его руки, легко касается щеки, заставляя подняться.

Она молчит пару мгновений, внимательно вглядываясь в глаза супруга, будто силясь увидеть, найти там что-то одной ей ведомое, но вскоре, разочарованно качая головой, отворачивается.

— Не стоит, — отстраненно произносит она, не удосужившись даже взглянуть на него.

— Прости? Я не совсем понимаю…

— Трандуил, — она резко разворачивается, золотые волосы взлетают в воздух, сверкают, на миг огнем вспыхивая в лучах полуденного солнца. — Не стоит.

Эллериан вновь смотрит на него. Смотрит своими невозможно синими глазами-аквамаринами чуть печально, немного отрешенно, оценивающе, с горькой усмешкой на полных губах.

— Эллериан, что?.. — начинает было он, взволнованный столь странными и быстрыми переменами в настроении жены.

— Почему ты не отпускаешь меня? — спрашивает она, одним резким взмахом руки обрывая его на полуслове и поднимаясь на носочки в попытке заглянуть ему в глаза.

— Я не понимаю… — ее синие омуты лихорадочно блестят, заставляя его замолчать.

— Я умерла, Трандуил, умерла, понимаешь? Из-за тебя умерла, по твоей вине. Потому что ты не дал мне выбрать, не позволил решить собственную судьбу из-за своей проклятой эгоистичности.

— Значит, я эгоист? — мгновенно вспыхивает он, раздражённо сужая потемневшие от гнева глаза.

— Да, Трандуил, ты эгоист. Разве я просила тебя сохранять мне жизнь такой ценой? Ты ведь знал, что я жить не смогу с таким грузом на сердце. Ты из-за своей эгоистичности пошел на это в попытке не дать мне умереть, а знаешь, почему ты это сделал? Не потому, что боялся, что больно будет мне, нет.

Он крепко сжимает кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в кожу, раздирая ее. Кровь теплой струйкой сочится сквозь пальцы, капли с грохотом разбиваются о тот самый паркет с алыми прожилками.

Трандуил знает, что она сейчас скажет.

Подсознательно понимает где-то в темных глубинах души. И это пугает.

Не меньше, чем осознание, что Эллериан-то права.

— Ты боялся, что тебе будет больно. Боялся потерять комфорт, удобство, мое тепло. Потому что для тебя на первом месте всегда будет стоять твое благополучие, и только после — чужих.

Она не кричит, нет, она лишь устало шепчет, глядя на него своими глазами-сапфирами, заполненными жгучим разочарованием.

И Трандуил отчего-то очень сильно хочет, чтобы она кричала, обвиняя его в том, в чем он действительно виноват, проклинала, а не… смотрела так, будто ей уже все равно.

— Я умерла из-за тебя, Трандуил, но даже после смерти ты не даешь мне уйти, найти наконец долгожданный покой. Не даешь, упиваясь жалостью к самому себе.

Слова, холодные, расчётливые слова, попадают точно в цель, раня намного больнее любого клинка, и он отшатывается от нее, с ужасом глядя на ту, что когда-то и до сих пор так дорога.

— Нет…

— Ты ведь сам знаешь, что я права, так зачем лгать?

Эллериан смотрит равнодушно, сложив руки на груди и наклонив голову набок, так, что золотые волосы волной лежат на плече. Она смотрит так, будто он — никто. Будто они никто для друг друга.

— Потому, что я люблю тебя! — громом звучат в тишине странные, диковинные слова. Трандуил замирает на миг, пробуя их на вкус… — Я люблю тебя. Всегда любил.

— А я ненавижу тебя, Трандуил, сын Орофера. Ненавижу до глубины души.

А в следующее мгновение он просыпается в свой постели с руками, израненными в кровь, и странным ощущением пустоты внутри. Там, где должно было быть сердце.

* * *

Тенью крадется он по дворцу; тихо поскрипывает лестница под легкими шагами, еле слышным стуком отзываются каменные ступени.

Одна, вторая, третья…

Он замирает на мгновение, настороженно прислушиваясь к ночной тишине замка, прежде чем продолжить идти.

Десятая, одиннадцатая, двенадцатая.

«В вечность ведет сто ступней», — кажется, так говорил ему отец когда-то очень-очень давно, уже и не вспомнить.

Знакомые слова отзываются привычной глухой болью в груди, а отцовский голос в голове тихо продолжает: «Но цена за каждую слишком высока. Не ступай на этот путь, сын мой, не ищи про́клятых ступней, не пытайся найти дороги в вечность. Не тебе суждено это сделать, и, прошу, не пытайся.»

— Прости, отец, — шепчет он хрипло, сжимая в руке медный подсвечник. — Прости, что ослушался. Я вступил на этот путь, но успел пройти лишь три ступени, как пришло время платить. Ты был прав, цена оказалась непомерна. Может быть, когда-нибудь кто-то из нашей семьи и ступит на проклятую дорогу и сможет пройти до конца, но это буду не я.

Пятнадцатая, шестнадцатая, семнадцатая…

Еще немного, совсем чуть-чуть…

Пальцы покрепче сжимают деревянную рамку, и он замедляет шаг, глубоко вздыхая. Это — его личное проклятие. Начав раз, остановится уже невозможно.

А ведь началось все много тысячелетий назад — с первого гроба в родовой усыпальнице, пальцах, запачканных краской, и сотен одинаковых портретов в заброшенной башне поместья. 

Восемнадцатая, девятнадцатая, двадцатая.

Вот и все.

В подземельях по-прежнему темно, сыро и пахнет гнилью. Пламя свечи дрожит и на миг ярко вспыхивает, взвиваясь ввысь, прежде чем погаснуть. Он не обращает внимания на это, доверившись памяти, что услужливо указывает дорогу.

Глухим стуком отдаются в тишине шаги, а где-то вдалеке вновь мерно капает вода.

Все повторяется; вновь и вновь, раз за разом, а он все никак не может привыкнуть. Смириться и перестать наконец оказывать бесполезное сопротивление, которое, он знает, ни к чему не приведет; лишь тратя силы впустую.

Шероховатая поверхность мрамора вновь скользит под пальцами, очередной портрет становится рядом с предыдущим, и вот уже другие, ярко-синие глаза пронзительно глядят на него с холста, а черная восковая свеча вновь зажжена промокшими спичками, найденными в кармане.

Секунду он зачарованно смотрит на два портрета, свечу, капли застывшего воска, темные мраморные плиты и витиеватую гравировку на них; прежде чем резко развернуться, взмахнув полами черного плаща, и уйти прочь, громко печатая шаг, чтобы больше не оглянуться.

— Через год, — резко выдыхает король Лихолесья в ответ на щелчок замка двери, за которой остались темные подземелья, странные картины, свеча и все ошибки его прошлого. — Я вернусь через год. Прощайте.

* * *

Огромные синие глаза, ее глаза, с удивлением глядят на него с детского лица; маленькие ручки тянутся к светлым волосам, ниспадающим по плечам.

Малыш по-прежнему молчит, лишь хлопает пушистыми ресницами, переводит взгляд на блестящую пряжку плаща и наклоняет головку набок.

Трандуил машинально протягивает руку, позволяя маленьким пальчикам обхватить его собственные. В груди тоскливо щемит, стоит ему только увидеть это знакомый жест; смотреть же в глаза сыну у него просто нет сил.

Слишком уж он был похож на нее.

— Ваше Величество, вы так редко навещаете принца, — незнакомая ему эльфийка, нянька ли иль кормилица — он не знает — смотрит с укором. — Может быть, хотите?..

— Нет, — холодно отрезает король, отворачиваясь — продолжать смотреть на живое напоминание обо всем, что он так хотел забыть, нет больше сил. — Больше и слышать не желаю подобного ни от вас, ни от кого другого. Меня также не интересует и сам принц; делайте все, что считаете нужным, я доверяю вам. Прошу лишь больше не беспокоить меня подобным. Мы друг друга поняли?

Эллет приседает в реверансе, но Трандуил успеет заметить тень недоумения и недовольно поджатые губы.

— Милорд?

Ее голос настигает его у самой двери, когда Трандуил уже заносит ногу над порогом, и заставляет его раздраженно закатить глаза, прежде чем обернуться с нарочито вежливой улыбкой на губах.

— Что еще случилось?

— Да, — отрывисто кивает она, пряча глаза и нервно разглаживая несуществующие складки на переднике. — Да, по правде говоря. Видите ли…

— Побыстрее, пожалуйста. У меня полно дел и кроме этого.

— Леголас… — она начинает было говорить, но тут же осекается, испуганно прикрывая рот ладонью. — Простите, я хотела сказать — принц.

— Я вас понял, — ледяным голосом произносит король, рассерженно выдыхая.

— Принц отказывается пить молоко кормилицы, и мы не знаем, что делать.

— О. Вы действительно думаете, что я знаю, как решать подобные проблемы? — спрашивает он бесцветным голосом, выгибая бровь.

Ей почти удаётся удивить его. Сказать, что Трандуил был впечатлен, значит не сказать ничего. За всю свою жизнь, это — однозначно было самое странное, что он только слышал.

— Простите, мой король, просто мы… — испуганно начинает было девушка, но Трандуил взмахивает рукой, приказывая ей замолчать.

— Не нужно. Я вам полностью доверяю, поступайте так, как считаете необходимым.

— Спасибо, мой король, я ценю ваше доверие, — он с усмешкой наблюдает, как эльфийка буквально начинает светиться от облегчения, и, покачав головой, наконец выходит вон из комнаты.

Чтобы тут же замереть на месте, настороженно прислушиваясь к собственным чувствам, так и кричащим о фальши, и, что важнее — об угрозе. Не ему, Леголасу.

— Ну что за чушь? — Трандуил рассеянно взъерошивает волосы, скользя взглядом по длинному коридору. — Бред, чистой воды бред. Неужто и вправду с ума сходить начал?

* * *

Подтверждение того, что он все же не сошел с ума, появляется спустя неделю.

Заседание совета длится уже несколько часов — поздний вечер давно уже сменился ранней ночью, и на темном небе появился бледный полумесяц, робко светивший из-за грозовых туч.

Трандуил устало хмурится, то и дело переводя взгляд с пожелтевшего и, очевидно, промокшего пергамента, написанного прямым, грубым почерком, на роханского посла, робко мнущегося под тяжелыми взорами советников и ледяным, его собственным.

Трандуил открывает было рот, собираясь задать очередной вежливо-саркастичный вопрос, но в следующую секунду закрывает его, с удивлением воззрившись на запыхавшегося и отчего-то перепачканного в гари и саже слугу, что ещё мгновение назад с грохотом распахнул двери, и, каким-то чудом избежав рук стражи, вбежал в залу.

— Милорд, там… — хрипло выдавливает он, не успев отдышаться, и заходится в приступе надрывного кашля. — Там… Восточная башня горит. Принц все еще там.

— Что? — Трандуил мертвенно бледнеет, вскакивая с кресла. — Что?!

Лорды один за другим поднимаются со своих мест; кажется, кто-то кричит что-то ему, но Трандуил этого не слышит.

«Ты обещал», — с укором шепчет тихий голос в голове, и мир вокруг него гаснет. Его сын, ее сын, сейчас там, в горящей башне умирает. И, разумеется, он сделает все, чтобы спасти этого ребенка.

Как бы больно ему самому ни было после.

* * *

Он бежит, не разбирая дороги, а в голове лишь сияют огромные, испуганные глаза малыша. Его сына.

Не спас, не уберег.

«‎И в этом виноват только ты и никто другой», — шепчет насмешливый голосок.

Леголас. Его дитя, его сын, его наследник, умрет из-за него.

Опять.

Потому что вновь он оказался слишком жестоким, вновь думал лишь о себе, не заботясь о благе других, вновь повел себя как эгоистичный идиот.

Вновь оттолкнул дорогое себе существо по собственной глупости и теперь вновь потеряет последнего родного эльфа в этом мире.

А потерять еще и сына Трандуил не мог.

Потому что Леголас внезапно оказался слишком дорог.

Потому что впервые за эти месяцы Трандуил понял наконец, что он — не только ее сын, ее кровь и плоть, ее продолжение, ее погибель,, но и его дитя тоже.

Единственное, драгоценное, любимое дитя.

Ради спасения которого и умереть не страшно.

Темная дверь слетает с петель, стоит ему только легко потянуть, и тут же его обдает волной яркого горящего пламени, на мгновение ослепляя.

Огонь опаляет кожу, обжигает пальцы, дым рвется в нос, и он задыхается, вновь давясь в приступе кашля.

Одежда на нем наверняка горит или, во всяком случае, безнадежно испорчена, но Трандуилу плевать.

Закрывая нос и рот рукавом, он с трудом продирается сквозь пламя, туда, где тихо, еле слышно бьется маленькое детское сердце.

Объятая огнем балка обрушивается прямо перед ним, задевая краем ногу и заставляя издать приглушенный стон.

Глаза слезятся от дыма, руки давно уже ободраны в кровь, а внутри все горит не хуже того огня, что сжирает мир снаружи, от ужасной боли.

Внезапно рядом раздается хриплый крик, и сердце Трандуила сжимается от облегчения — Леголас жив.

«‎Пока еще да», — ехидно отзывается голос в голове, заставляя его ринуться в глубь комнаты, забыв о нестерпимой боли.

Малыш рыдает навзрыд, захлебываясь в слезах, и Трандуил ловит себя на мысли, что это первый раз, когда он слышит голос сына.

Лицо ребенка перепачкано в саже, угол шерстяного одеяла, в которое тот укутан, чуть тлеет, но сам Леголас, хвала Эру, цел и невредим.

Трандуил тут же подхватывает сына на руки, прижимая к груди и пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце, что, кажется, способно вырваться прочь из грудной клетки.

Мальчик заливается слезами, изо всех сил цепляясь своими маленькими ручками за изорванный в клочья сюртук отца, и тот вдруг понимает, что назад дороги нет — они стоят в маленьком кольце, окруженные огненной стеной.

— Тихо, дорогой, не плачь, — отрешенно шепчет король, обожженными пальцами вытирая мокрые дорожки слез и оставляя алые разводы крови на детском лице. — Ada рядом, все будет хорошо, вот увидишь, мы со всем справимся…

Тш-ш-ш, не плачь, милый, не нужно… Дай мне пару минут, и аda найдет решение, обязательно, придумает что-нибудь…

Валар, сможет ли он?.. Трандуил загнанным зверем глядит на пламя, ярко вспыхнувшее перед ним с новой силой, лишь крепче прижимая к себе драгоценную ношу.

Да, сможет. Иного выбора нет, а значит, он сделает все, но совершит это.

Раз, он сипло вдыхает воздух, прикрывая глаза на миг, и делает шаг вперед. Туда, где огонь уже чуть начал утихать, стелясь у самой земли. И Трандуил решительно не хочет знать, не для того ли, чтобы разгореться после еще пуще.

Два, огонь обжигает его, и королю на миг кажется, что он сгорит сейчас живьём, как и стоял, но в голове набатом бьется мысль, что Леголас должен выжить. А значит, и он обязан жить.

Три, он вываливается из полыхающей башни и бежит со всех ног, пока кровь застилает глаза, а руки предательски дрожат.

Четыре, и внезапно приходит осознание, что все кончилось; оно наваливается на него, придавливая к земле и заставляя наконец опуститься прямо там, на до блеска начищенный паркет, пачкая его копотью и кровью.

Они живы.

Леголас жив.

А остальное не так-то важно.

* * *

Малыш на руках доверчиво сопит — он заснул уже спустя несколько минут после того, как они выбрались из рухнувшей башни, и Трандуил чуть насмешливо улыбается — дорого бы он сам отдал за подобную беспечность.

Краем глаза он видит, как слуга, стоящий рядом, испуганно вздрагивает, и тут же возвращает лицу привычное равнодушно-холодное выражение.

— Вон, — шипит Трандуил, не осмеливаясь повышать голоса, дабы ненароком не разбудить сына. — Я разберусь с этим позже. И не дай Эру, узнаю, что поджог был преднамеренный и виновники до сих пор не пойманы…

Заканчивать предложение ему не требуется — слуга, мертвенно побледнев, с поклоном медленно идет прочь, с трудом удерживаясь от того, чтобы не броситься бегом.

Трандуил качает головой и устало вздыхает. Валар, как же он вымотан…

Дверь тихо скрипит, открываясь, и он наконец оказывается в спокойной полутьме своих покоев.

В камине потрескивает пламя, и Трандуилу становится тошно, стоит ему только взглянуть на него. Но сил потушить огонь нет, и он, лишь досадливо поморщившись, опускается на постель.

По-хорошему стоило бы переодеться, скинуть эту пропахшую гарью и дымом одежду и смыть сажу с кожи, но расставаться с Леголасом даже на мгновение не хочется.

Перина прогибается под его весом, и Трандуил наконец ложится, щурясь теплым волнам наслаждения, растекающимся по телу.

О Эльберет, давно ему не было так хорошо…

Леголас рядом ворочается и открывает глаза, сонно моргая. Увидев лицо отца, он удивленно замирает, чтобы после пролепетать робкое «ata» и протянуть руки в попытке схватить того за волосы.

— Ata? — насмешливо переспрашивает он, приподнимая брови и аккуратно высвобождая прядь из цепких ладошек. — Аda, Леголас, аda, не аta.

— Ata, — настойчиво повторяет малыш, в этот раз обращая внимание на блестящее кольцо на пальце родителя.

— Аda, Леголас, — упорно поправляет Трандуил, снимая перстень и убирая его подальше.

— Ata! — губы у сына дрожат, и король вдруг понимает, что тот собирается заплакать. И Эру свидетель, он понятия не имеет, что нужно делать с плачущими детьми.

— Ох… Я… Послушай, не нужно плакать, я…

Малыш всхлипывает, глядя на отца как на настоящего предателя, и Трандуил обреченно вздыхает, не зная, куда деть руки.

— Я ужасный отец…

И, конечно, ему ничего не остается, кроме как осторожно обнять ребенка, пряча его в кольце рук.

Пару минут Леголас тихо всхлипывает у него на груди, прежде чем наконец затихнуть, вновь засыпая.

— Эру, дети такие пугающие, — выдыхает Трандуил, неловко проводя рукой по маленькой головке и вслушиваясь в ровное биение сердечка. — Это оказалось гораздо сложнее, чем я думал…

Он устало прикрывает глаза, отрешенно слыша, как огонь задорно трещит в камине, а в настежь распахнутое окно вместе с ветром прилетают отзвуки тихого пения птиц и журчания рва, окружающего замок.

— Ata, — шепчет во сне Леголас, и Трандуил с удивлением чувствует, как в груди странно теплеет, а сердце начинает биться все чаще.

— Спи спокойно, meleth nin, — еле слышно произносит он, легко касаясь губами лба сына. — Ada рядом. Спи спокойно.

* * *

Детские пальчики крепко сжимают его собственные; Леголас с трудом поспевает за широкими шагами отца, то и дело переходя на бег, и Трандуил нарочно замедляет шаг, иногда останавливаясь на несколько секунд.

Леголас не спрашивает, куда вдруг они идут посреди ночи, без слуг, освещая дорогу лишь свечой, что держит в руке отец, а Трандуил и не говорит, терпеливо ожидая, когда сын наконец оторвется от созерцания паутины на старинных латах, и они смогут продолжить путь.

Когда они подходят к каменной лестнице, ведущей в подземелья, и Трандуил настойчиво тянет сына за руку, заставляя спуститься, тот все же останавливаться, поднимая на того полные удивления глаза.

— Аda? — непонимающе спрашивает он, быстро моргая.

— Все в порядке, Леголас, — успокаивающе произносит король, ласково ероша короткие золотистые локоны сына. — Доверься мне. Ты ведь знаешь, я никогда не причиню тебе вреда.

— Да, — неуверенно соглашается тот, испуганно вглядываясь в холодную тьму подземелий. — Знаю.

— Тогда идем, не стоит тянуть время.

Леголас перепрыгивает со ступеньки на ступень, опять не поспевая за быстрыми шагами отца. Их шаги отзываются глухим эхом от каменных стен, и Трандуил рассеянно отмечает уже привычный звук падающих капель.

Когда они наконец спускаются по лестнице вниз, Леголас опасливо жмется к нему, крепко хватаясь за край неизменного черного плаща и не желая отпускать, будто думая, что в этом случае отец непременно исчезнет, бросая его здесь одного.

Трандуил же на это лишь насмешливо усмехается и закатывает глаза, но никак не комментирует.

— Идем, осталось совсем немного, — говорит он, но Леголас не двигается с места, лишь сильнее стискивая в руках ткань.

— Леголас, — король устало выдыхает, отцепляя руки сына от накидки и сжимая его ладошку в своей. — Не нужно бояться. Я рядом.

— Ты не бросишь меня?

Синие глаза смотрят настороженно и боязливо, и Трандуилу не остается ничего, кроме как опуститься на колени, оказавшись чуть выше трехлетнего сына, и, накрыв его ладошки своими, решительно произнести:

— Клянусь троном, что я никогда не брошу тебя, Лаэголас.

— О, — на лице того появляется недоуменно-растерянное выражение, и он робко улыбается. — Тогда у нас все в порядке?

— Да дорогой, у нас все в порядке, — кивает Трандуил, поднимаясь с колен. — А теперь идем.

В этот раз он идет чуть медленнее, позволяя Леголасу семенить рядом.

Наконец они останавливаются, и Трандуил оборачивается, внимательно глядя на лицо сына. Тот недоуменно хмурится, прежде чем, прикусив губу, спрашивает:

— Это nana и… daerada?

— Да.

С тихим вздохом он опускает подсвечник на каменный выступ, позволяя пламени перекинуться на погасшую черную свечу, зажигая ее.

— Она красивая, — прикусив губу, говорит мальчик, и Трандуил с удивлением смотрит на него.

— Да, — соглашается он и опускается, чтобы поднять сына на руки. — Ты похож на нее.

Леголас обнимает его за шею и поворачивает голову, глядя то на два портрета, освещенных тусклым светом свечей, то на хмурое лицо отца.

— Расскажи мне о ней, — просит внезапно просит он, умоляюще заглядывая в лицо отцу.

Трандуил эта просьба застает врасплох, и пару мгновений он быстро моргает, не зная, что сказать, прежде чем, откашлявшись, заговорить:

— Она была красива. Очень красива… У нее был прекрасный смех: слушаешь, бывало, и не можешь не улыбнуться, а внутри все так и трепещет, а мир кажется светлым-светлым, полным лишь одного добра.

Знаешь, иногда я смотрю на тебя и вижу ее — она в твоих чертах лица, в волосах, в глазах, в движениях; порой мне кажется, что у тебя ее душа. Ты не представляешь, как вы похожи…

— Прости… — шепчет Леголас, пряча лицо на его груди.

— Простить? Помилуй, мне не в чем тебя винить, а значит, и не за что прощать.

Они молчат несколько минут — Леголас словно зачарованный смотрит на картины, а Трандуил стоит, опустив взор, машинально поглаживая сына по голове.

— Она любила тебя, Леголас, — говорит он внезапно хриплым голосом, поднимая глаза к потолку. — Любила больше всего на свете. Даже больше жизни.

— А ты любил ее? — родные синие глаза-сапфиры серьезно смотрят на него с лица сына, и он, облизав, пересохшие губы, тихо выдыхает:

— Да, любил. Вот только понял это, когда было слишком поздно.

* * *

На Эллериан надето что-то невыносимо белое, воздушное и легкое, будто настоящее облако. Она ярко улыбается ему, золотые смешинки-звездочки задорно пляшут в голубых глаза.

«‎Она прекрасна», — вновь думает Трандуил, открыто улыбаясь ей в ответ, не замедлив повторить это вслух, заслужив тем самым румянец на светлой коже и довольную усмешку.

Он осторожно сжимает тонкие пальцы и склоняется в полупоклоне, преподнося их к своим губам. И опасливо хмурится, когда Эллериан мягко, но решительно высвобождает ладонь из его руки, легко касается щеки, заставляя подняться. Опять.

Она молчит пару мгновений, внимательно вглядываясь в глаза супруга, будто силясь увидеть, найти там что-то одной ей ведомое, и вскоре ярко улыбается, одними губами шепча:

— Спасибо.