Маленькая история про волшебную любовь Дадли (джен)

Ещё через пять дней Поттер смог сам ходить в туалет, и мать, наконец, избавилась от тяжкой роли санитарки.

Ну а кому понравится выносить утки и каждый день перебинтовывать ещё слегка воспалённый шрам?

Хотя Поттер, к его чести, и сам был не особенно рад, что ему приходится напрягать мою мать ради таких дел. Он всегда ужасно краснел и извинялся.

Я смотрел на него и не понимал — ну как это парень умудрялся терроризировать нашу семью почти шестнадцать лет?

Он же сама беззлобность.

Я такого застенчивого и милого чудака в своей жизни ещё не встречал. А ведь прекрасно помнил, с какой ненавистью он на нас смотрел. Как взрывались от его взгляда стаканы. Как горели вещи.

Ну а потом решил, что плевать. Что было, то прошло.

Отец, правда, его по-прежнему не замечал, но уже как-то привычно и спокойно. А мама так вообще стала для него специально готовить. Ему нельзя было обычную еду — желудок не справлялся. Вот мама и готовила на пару или запекала такие тонкие полосочки мяса, что они буквально таяли во рту. Овощи перетирала. Тут даже самый больной желудок справится.

Я заходил к нему каждый день и иногда проводил его целиком с ним. Мы говорили или читали одновременно. Или он спал, а я корпел над физикой. Она шла тяжело, но я же упорный. Решил, что стану инженером. Значит, стану.

Пару раз собирал у него в комнате простенькие модели роботов или ковырялся в схемах, но они все быстро горели. Поттер сказал, что это из-за магии.

Даже извинялся, если у меня чего не получалось. Ну не чудак ли?

А потом мы говорили про Ханну, и он рассказывал, как они вместе занимались. Как он учил её сражаться. Я не мог поверить, что этот дохляк может с кем-то сражаться.

Он так горячо со мной спорил, доказывал.

И однажды я заметил, что он может говорить про тот случай в их министерстве почти без боли.

А Ханна оказалась чумовой девчонкой. Поттер обещал обязательно устроить нам встречу.

Он написал этой своей подружке, Гермионе. Та написала Ханне — потому что ему было неприлично ей писать. И всё равно письма Ханны оказывались у нас.

Я читал ровные строчки, написанные её твердым почерком, и залипал.

Она писала про свою семью. Про школу. Вспоминала какие-то общие случаи. Жаловалась на бабку со стороны матери. Та драконила её в магию. Мол, достойная волшебница и прочая муть.

Ну… то есть, не муть, конечно. Для неё это было очень важно. Просто я не мог этого полностью понять. Для меня магия оставалась филькиной грамотой.

Мы с Поттером писали письма вместе, а потом Гермиона их пересылала Ханне.

Когда Поттер достаточно окреп, чтобы гулять по округе, он устроил общую встречу. Приехали его Гермиона и Ханна. Он хотел ещё позвать своего рыжего, но я сказал, что не хочу его видеть. И если он покажется, то я ему накостыляю за те конфетки, которые его братья мне однажды подсунули. У меня тоже хорошая память. Особенно на подонков.

В общем, они приехали вместе. Их привезла мать Гермионы, и я мысленно её похвалил. Время было неспокойное, чтоб двум девчонкам одним по стране разъезжать.

Когда Гермиона увидела перевязанного Поттера, тут же повисла на нем. Поттер покраснел, как девица. Я чуть не заржал.

Ханна рядом закатила глаза. А я, когда решился на неё посмотреть, вообще не смог отвернуться. Так и пялился, как придурок. Если бы мог, надрал бы себе задницу за такое поведение.

— Привет, — она улыбнулась, и, клянусь, всё вокруг буквально засветилось. Она была такой красавицей!

— Привет, — выдавил я после того, как Поттер двинул мне локтем в бок.

* * *

Мы посидели в местной кафешке. И чем дольше я сидел рядом с ней, тем больше понимал: я попал, ребята.

Это и так было ясно, но тут прям прошибло. Прям как апперкот получил.

Мама Гермионы забрала их в семь.

Поттер сиял.

— Вроде, отлично посидели, — сказал он. Лыба прочно сидела на лице.

— Мда… — я почесал затылок.

— Даже Гермиона поняла, что ты в Ханну влюбился, а она ведь совсем не сильна в девчачьих штуках, — я попытался ткнуть его, но он увернулся, громко хохоча.

Ну дитя, чисто дитя.

— А Ханна… она… как?

— У неё отец из простых людей, так что ты ей понравился.

Надежда — такая подлая штука. И я, если честно, испугался. Мало ли, что я придумаю — а в жизни всё не так окажется.

Но через пару дней Ханна позвонила.

Позвонила! Волшебница!

И мы очень мило поболтали. Оказалось, что, если её не видеть, не весь мозг усыхает. Хотя голос у неё потрясный.

Не помню уж, о чем мы там говорили, но я потом летал.

А Поттер всё ржал.

Неожиданно они с мамой спелись. На общей ненависти к какому-то Снейпу. Или Снеггу. В общем-то, они его называли просто козлом, я и имя его слышал всего разок.

Вместе чай готовили.

Мама даже опасаться его перестала. Ну попробуй выносить из-под человека утки, а потом его бояться — смех один.

Только отец держался по-прежнему. И я не мог его винить в этом. Если человек всю жизнь ведёт себя как скотина, сложно поверить, что он не скотина.

А Поттер изменился.

Медленно и незаметно. Стал спокойнее, добродушнее, хотя иногда такая горечь стояла в глазах... Но больше не было этого гнетущего ожидания грозы.

Не знаю.

Я красиво говорить не мастак.

Как описать, что раньше рядом с ним было страшно находиться, а теперь хотелось вечно рядом быть?

Мама тоже что-то такое чувствовала.

Одним утром — это уже было после того, как мы отлепили от его лба пластырь, а от шрама осталась тонкая полосочка со следами швов — он сам встал ни свет ни заря и приготовил всем завтрак: мне овсянку, маме тосты, а отцу гигантскую глазунью с беконом. Стоял у раковины, тянул чай с хлебом и довольно лыбился, глядя, как мы едим.

Сам посуду помыл и предложил маме покопаться в розах.

Отец хмыкнул, но ничего не сказал.

А вечером, когда садились ужинать, кивнул на его тарелку:

— А этому чего так мало мяса? Такому дохляку нужно больше всех нас накладывать.

Поттер зарделся.

Каким-то левым раком в нашей семье наконец-то поселились спокойствие и тихий уют. Я даже забыл, что за порогом жизнь так и остаётся дерьмовой.