На сумрачных тропах Зелёного Леса (гет)

Праздник весны⁽¹⁾

Тёплая, ясная, чистая ночь плыла над лесом, сплетая серебро света Итиль, звёздные лучи, шёпот ветра и мелодии менестрелей в единое таинство наступающей весны. Мягкая трава на пригорках и опушках стелилась по ветру шелковистым ковром, влажно поблёскивая росяными брызгами, воздух полнился ароматами юной зелени. Лес купался в ярком сиянии дивной ночи, дышал предчувствием новой жизни, пел и жил. Звал…

Я сбросила туфли и ступила в молодую траву, не чувствуя холода ночной росы — слишком сильно пылал в груди жар, разбуженный песнями менестрелей, и горячим потоком бурлила кровь. Не от хмеля, нет — недопитая чаша вина осталась там же, где и туфли, у корней старого дерева, — а от странного, уже позабытого ощущения предвкушения чуда, с которым пришлось расстаться, кажется, ещё в те давние времена, когда наши леса не затрагивали бури и невзгоды внешнего мира, когда не являлась война…

В те давние времена я безмерно любила такие ночи — когда после зимней стужи просыпалась земля, укрывающиеся ковром новой зелени и цветов склоны Эмин Дуир серебрились в свете Итиль, меж деревьев пылали огни, отгоняя ночную сырость и туман, а тени танцующих на полянах эдиль поглощал лесной полумрак. В такие ночи не смолкали песни менестрелей, а мне же казалось, что таинственный, неуловимый, доступный только Мудрым голос Леса явственно вторит их голосам.

В те далёкие светлые ночи я любила танцевать. Уплывать за мелодией в сладких мечтаниях, мыслями и сердцем возноситься к звёздным небесам... Это было легко — в те далёкие времена... Я закрывала глаза — и кружилась. Хмелела от счастья и смеялась, слыша рядом такой же счастливый смех...

С той минуты, как покой ночного Имладриса растревожил сигнальный рог, ставший предвестником надвигающихся бед, ощущение безграничного счастья исчезло без следа. Даже когда миновали чёрные годы, когда первые после долгого времени свадьбы принесли новую жизнь, когда свет и радость стали возвращаться в наши леса, я так и не сумела вновь испытать такого безграничного упоения танцем, как в годы юности.

С той поры я танцевала не раз — и в родных лесах, и в Лотлориэне. А после ухода за море Гвейнэль я всё больше празднований встречала в Имладрисе, где неунывающий Агларион, супруг Исильмарэ, никак не оставлял полушутливых попыток склонить меня навсегда поселиться с ними по соседству — на бывшем каменистом пустыре, где супруг их дочери, словно подслушав мои давние желания, успел вырастить прекрасный сад. Благословенный владыками Эльрондом и Келебриан, Имладрис процветал; цвели и дивные мэллирн Лотлориэна, каждую весну под своей сенью смешивая сияние золота и серебра; с каждым годом всё краше становился родной Эрин Гален, но ни буйство красок, ни возвращение весны больше не дарили моему сердцу былых радостей. Словно где-то в душе угнездился неуловимо-прозрачный, но острый осколок льда, и не было больше в мире огня, способного растопить его. И, деля с друзьями минуты празднований, наслаждаясь великолепием водопадов Имладриса, разводя огни на берегах Келебрант или любуясь отражениями маяков в водах Гаваней, я всегда понимала, что ни счастье, ни восторг, ни покой не способны уже захватить меня целиком, без остатка, как в былые времена. Я смеялась, кружилась в танцах, отмечала течение лет, бродила по прекрасным землям и жила — но всё чаще и чаще ловила себя на том, что тянусь к серебру и алым камням на запястье, а во снах ухожу в бесконечный пустой коридор...

«Холодная и бесчувственная», — бросила мне когда-то в лицо Сэльтуиль. Как знать... С течением лет мне всё чаще верилось, что хоть в этом она оказалась права. Вот только нынешней ночью что-то явно сместилось в привычном мире — словно под напором дурманящих запахов пробудившегося от зимы леса и потоков льющегося с небес серебра шевельнулся застывший в сердце осколок. И фэа встрепенулась, потянулась к голосам менестрелей, заставляя дышать полной грудью, хмелеть без вина и чего-то желать...

Подхватив подол расшитого серебром платья — очередной подарок матери и отца, столько времени терпеливо ожидавших моего возвращения домой, — я сделала первый шаг по холодной, чуть скользкой от росы траве. Запрокинула голову — и бархатисто-синий купол неба тут же приблизился, спустился на землю, завладел лесными тенями, расцветив черноту древесного сумрака переливами искристых звёзд. Казалось, каждая нота звенящей в ночи мелодии менестреля отражается над головой яркой вспышкой чистого серебра, а притихшие деревья в ажуре молодой листвы тихонько вторят ему, добавляя к голосу дивной ночи и свой. Восторг, волнение, трепет радостных предчувствий и необъяснимое счастье бурным потоком всколыхнули мою кровь, и я глубоко вздохнула, раскинула руки и закружилась, совсем как в детстве, тотчас же позабыв и о былых раздумьях, и о тревогах, и о метущем по росяной траве подоле. Музыка звенела и летела над манящим лесом, а с ней вместе взлетала к звёздам и я…

Лёгкое, почти неуловимое движение рядом с тем местом, где остались туфли и вино, удалось подметить только краем глаза. Я резко остановилась и оглянулась. У корней старого дерева стоял Леголас: тихо, недвижимо, но его молчаливое присутствие в моём — до недавнего времени только моём — мире тотчас же погасило безудержный восторг. Я снова приподняла подол платья, ощущая как промокшая ткань холодит и липнет к ногам, и направилась к юному эллону, досадуя на его внезапное появление, но, в то же время, в глубине души понимая необходимость такой встречи — моё согласие, высказанное отцу и владыке, нужно было как-то начинать исполнять, а за все дни до нынешнего праздника мне ещё не выпадал случай снова поговорить с мальчиком. Да я и не искала пока что нарочных встреч, с тайной радостью отложив грядущие нелёгкие обязанности на то время, как вернётся из своей затянувшейся поездки мать. Но ни она, ни Антара так и не появились в посёлке до начала празднований, и где-то в глубине моего разума бродили тревожащие мысли. Однако отец не выказывал волнений, хранил спокойствие и супруг Антары, Алордин. Так почему должна была тревожиться я?

При моём приближении Леголас учтиво поклонился, а я повторила его поклон:

— Приветствую, эрниль Леголас.

— Простите, что помешал, бренниль, — произнёс он, не обращая внимания на явную насмешку в обращённых к нему словах. Всё-таки первое мнение от наших с ним бесед было верным — он был чутким к чужим эмоциям и умел читать сердца. — Я не хотел помешать и прервать танец.

В его тихом голосе отчётливо прозвучала… вина? А в синих глазах блеснуло неподдельное сожаление.

— Не стоит так сокрушаться, эрниль, — отозвалась я, ощущая смущение и какую-то неловкость от его искренности. И от глубокой грусти, которую почему-то вызывали его слова. В такую ночь, как сейчас, все сердца должны переполняться счастьем, и не время юному эллону в одиночестве бродить по… — Постой-ка, Леголас, а что ты делаешь здесь в одиночестве в такой час? — переспросила я, не успев даже додумать мысль до конца.

Теперь уже смутился он.

— Гуляю, бренниль…

— А где Хаэтиль? И… хир Трандуиль?

— Отец ушёл в лес сразу же после того, как принял корону весны. А Хаэтиль осталась на поляне у огня…

Я прислушалась — из-за завесы молчаливого леса от тех увешанных фонариками полян, где веселились сейчас почти все жители главного поселения, доносились звуки музыки, смех, звонкие голоса.

— Она не слишком любит лесной сумрак… — с пониманием кивнула я, вспоминая те времена, когда Антара рассказывала моей матери, что оставшаяся без родни девочка из восточного поселения плохо спит по ночам.

— И сырые заросли, — тут же подхватил Леголас, — и ночные туманы… И я никогда не видел, чтобы она так танцевала — как сейчас вы, бренниль Элириэль, или как моя нанэт. Когда нана танцевала, мне всегда казалось, что по следам её шагов расцветает земля, — мечтательно произнёс он, и его взгляд затуманила влажная пелена.

— Ну-у-у… — неожиданное упоминание о Сэльтуиль на мгновение заставило меня замолчать. Как многого ты не знаешь, юный эрниль, о привычках и занятиях, которым посвящала себя твоя мать! Я даже открыла было рот, чтобы развеять его уверенность в её непогрешимости, но вовремя сдержалась, вспомнив предостережения Трандуиля. Ну уж нет! Пусть лучше твою осведомлённость восполняет кто-то другой, а не я. Не в этот раз. И я, запинаясь, договорила совсем не то, что поначалу хотела сказать: — Что ж тут поделать, эрниль… у каждого есть свои тайные желания… или любимые занятия… и дорогие сердцу места… Не стоит корить Хаэтиль за слабости. А некоторые детские страхи остаются с нами очень надолго. Если не навсегда…

Он бросил на меня внимательный взгляд, живо напомнив своего отца, и мне оставалось лишь пожать плечами, как можно увереннее улыбнуться и попытаться сменить тему беседы:

— А почему ты не ушёл в лес за отцом, Леголас?

— Отец никогда не берёт меня с собою. Говорит, что не пришёл ещё нужный час.

В его голосе было неприкрытое разочарование, и я поспешила утешить:

— Что ж, бывает и так. Твой отец — один из Мудрых, ему виднее…

— Что виднее?..

— Виднее, пришёл или нет твой час говорить с лесом, и готов ли лес слышать твои повеления, вести́, оберегать… — Весь вид юного эрниля всколыхнул во мне немало давних воспоминаний о собственных детских обидах, и немалых усилий сейчас стоило спокойно рассуждать о приказах владыки по отношению к сыну. Но уже давно миновали те времена, когда я по незнанию стала бы вмешиваться в дела Мудрых или в дела, неподвластные моим знаниям и навыкам до конца. — Лес не терпит неумелого вмешательства и не станет исполнять неразумные приказы. Пока твой отец не сочтёт, что ты справишься, просто доверяй — отцу, лесу, всем тем, кто окружает тебя…

— Ах, бренниль, — нетерпеливо воскликнул мальчик и, словно в неимоверной усталости, закатил глаза. Я прыснула со смеха, угадав влияние Хаэтиль, — но такие манеры совсем не к лицу юному эллону, будь он хоть трижды капризным сыном правителя. А Леголас спохватился: — Что смешного я сказал?

— Ничего. Но прошу, не делай больше так!

Он несколько мгновений смотрел непонимающе, потом отвернулся:

— Хорошо, бренниль, я больше не стану.

— И прошу, не веди себя столь серьёзно! Тебя задевает любое замечание. Нельзя же быть настолько чувствительным к случайно сорвавшимся словам!

— Отец говорит, что я должен взвешивать и обдумывать свои мысли, прежде чем что-то сказать.

— Не могу оспорить мудрость слов твоего отца, Леголас! Только не лучше ли свои мысли обдумывать на досуге, а не в разговорах со мною? И прошу, когда мы беседуем, не нужно церемоний и титулов, зови меня просто по имени — Элириэль, или же Эль — так зовут меня родные, близкие и друзья.

— Хорошо, брен… Элириэль… — неуверенно выговорил он и смущённо замолчал.

А я не стала ни на чём настаивать, рассудив, что время и более близкое знакомство расставят всё по местам.

— Значит, не берёт с собою… — вполголоса пробормотала я, наклоняясь за своими туфлями и подбирая с земли почти полную чашу вина.

— Да, не берёт, — тут же откликнулся Леголас, словно тоже только и ждал возможности переменить разговор. — И никогда не брал.

Я усмехнулась своим мыслям — твой отец, дорогой эрниль, никогда не стремился разделить с кем-либо свою безоговорочную власть. Но скоро ты повзрослеешь и узнаешь какова за это расплата и цена... Принять корону — это не украсить наряд подходящим венком, особенно если её преподносит народ… Мой взгляд зацепился за светло-золотистые волосы мальчика, свободно рассыпавшиеся по плечам.

— А где твой венок, Леголас?

— У меня его нет, — пожал он плечами.

— Как же так?

— Зачем он мне нужен?

— Затем, что сегодня особая ночь…

— Пусть эллет украшают себя цветами, — пренебрежительно фыркнул он.

— Но ведь даже твой отец сегодня…

— То он, а то — я! Его цветы — это не украшение, а корона. И я не хочу бродить по лесу по его следам!

— Как пожелаешь, — я попыталась улыбнуться, но улыбка вышла не слишком искренней — в голосе мальчика явственно слышалось эхо давних обид.

И тут же новая волна жалости накрыла меня. Одинокий и потерянный, тянущийся за отцом, но получающий за отказом отказ. Хаэтиль могла хотя бы попытаться развлечь его нынешней ночью, как бы ни страшили её саму призраки детских страхов, но вместо этого я опять встречаю сына владыки в одиночестве на окраинных пригорках, вдали и от сверстников, и от веселящихся эльдар.

— Брен… Элириэль, — окликнул меня юный эллон, — что-то не так?

— Нет! Не так! — Он явно удивился решительности в моём голосе, а я продолжила: — Так нельзя! Ты таварвайт?

— Д… да, — неуверенно произнёс он.

— Так «да» или есть сомнения в этом?

— Да, бренниль.

— Сомневаешься?

— Нет, не сомневаюсь! Я таварвайт! — Он попытался было снова изобразить усталость моей непонятливостью и даже поднял к небу глаза, но вовремя спохватился, вспомнив о недавних обещаниях, и упрямо закусил губу. — Я, как и вы, как отец и как мать, — таварвайт.

— Тогда пойдём, — позвала я его, в глубине души обрадованная его ответом. Владыка Орофер, услышь такое решительное заявление от внука, тоже был бы рад…

— Куда? — он удивился, но его любопытство уже взыграло. — Куда, брен… Элириэль?

— Сегодня особая ночь. Мы будем танцевать, как и все таварвайт! Но для этого тебе нужен венок.

Он недовольно насупился, но всё же сделал шаг и собрался было церемонно поклониться, приглашая танцевать — уж этому Хаэтиль его точно успела научить. Я приподняла руки, показывая прихваченные у дерева туфли и вино:

— Думаешь, у нас получится так? Лучше держи это, — я тряхнула головой, скидывая в его подставленные ладони свой венок, и, обуваясь, попутно отпила вина, — его нужно всего лишь чуть-чуть переделать. Ну же, давай, наверняка Хаэтиль учила тебя этому.

— Нанэт учила, — негромко обронил он, ловко переплетая заново стебельки ещё не успевших завянуть первоцветов под себя.

А я сделала глубокий глоток вина, стремясь заглушить острую вспышку горькой неприязни при новом упоминании Сэльтуиль и заодно согреться — промокшее платье и влажные туфли ничуть не добавляли сейчас тепла.

Внезапно занятый цветами Леголас запел:

Я взойду тропой цветущей на весенний склон,

Загляну за ярко-синий чистый небосвод,

Где земля уходит в небо, там горит звезда…

За туманными морями встречу я тебя…

Я едва не поперхнулась от неожиданности и тут же снова глотнула вина, пытаясь укрыться за чашей от пытливого взгляда ярко-голубых, чистых глаз.

— Это мама так пела…

— Несложно догадаться… Помнится, твоя мать ещё и великолепно играла на лютне, — выдавила я из себя.

— А… вы хорошо знали друг друга?

Разговор принимал не слишком приятный оборот, но иногда остановиться вовремя я попросту не могла.

— Да… Да, Леголас, я хорошо знала твою мать.

— Я бы с радостью послушал об этом рассказ, — учтиво и вежливо попросил он.

— Я не мастер рассказывать о прошлом, Леголас, — попытка отказаться от нежелательных разговоров вышла не слишком убедительной. К тому же в его глазах была такая мольба — а ещё ожидание, жадное любопытство и едва ли не укор, — что слова невольно полились сами по себе: — В детские годы мы дружили с твоей матерью, вместе росли и взрослели. Дом её деда стоял на полпути к северным пастбищам, и иногда нас отпускали сопроводить её туда — в те времена нам не дозволено было так свободно бродить по окрестностям, как вам сейчас. Мы многое делили — игры и забавы, шалости, праздники и секреты. Делили друзей и привязанности, а потом…

— Что потом?

— Так бывает, эрниль, что наступает «потом», когда всё былое, даже самое светлое и доброе, становится далёким и…

— Бренниль Элириэль! — раздался громкий оклик за моей спиной, не ставший, впрочем, неожиданностью: присутствие у края леса молчаливого наблюдателя в длинных светло-зелёных парадных одеждах я заметила ещё в тот момент, когда надевала туфли.

Обернувшись на голос, мне оставалось только присесть в церемонном полупоклоне:

— Добрая встреча, хир Трандуиль.

Он быстрым шагом спустился вниз и остановился, обжигая холодным сердитым взглядом.

— Ада! — воскликнул обрадованный и удивлённый внезапным появлением отца Леголас.

Но Трандуиль взмахом руки приказал ему молчать и обратил всё внимание на меня.

— Мне кажется, я достаточно ясно и доходчиво объяснил, бренниль, что…

— Да, владыка, я прекрасно усвоила и вполне поняла и ваши ожидания, и предназначенные мне слова, — перебила я его.

Он на несколько мгновений ошеломлённо замолчал, невольно давая возможность вставить ещё несколько поспешных фраз:

— Истинная весна пришла в Эрин Гален. Дивная ночь, разве нет? Леголас как раз закончил свой венок, и мы собирались танцевать, хир Трандуиль. Не желаете присоединиться и остаться с нами? У меня есть ещё немного вина. — Я взмахнула рукой, указывая на посеребрённый звёздами склон под полосой чернеющего в ночи леса, а затем протянула ему ополовиненную чашу.

Он, глубоко вдохнув и резко выдохнув, перевёл недоверчиво-удивлённый взгляд с меня на сына, медленно, словно сомневаясь, принял вино, но так ничего и не сказал на мою дерзость. А потом, явно уступая молящему взгляду Леголаса, протянул ему руку.

— Я хотел показать тебе кое-что, что можно увидеть только сегодняшней ночью в лесу, мой мальчик, — глухо выговорил Трандуиль, на глазах превращаясь из обременённого заботами владыки в заботливого и внимательного отца — так до боли знакомо! Так же, как в свои детские годы не единожды видела от своего отца я… — Надеюсь, бренниль Элириэль простит твой отказ от танца, я сам попрошу за тебя.

Леголас бросил на меня беглый взгляд, и его растерянный вид вызвал у меня невольную улыбку.

— Конечно же, хир Трандуиль, вашим просьбам я не смею отказать.

Владыка чуть приподнял бровь и с нескрываемой иронией усмехнулся, однако продолжать не стал.

— Эль, тебя искал отец, просил передать, что будет ждать на главной поляне, — просто и буднично сказал он, но тут же вернулся к прежней иронии. — И к тому же, бренниль, там найдётся немало более искусных танцоров, с радостью пожелающих скрасить нынешний отказ Леголаса.

Искусные танцоры и весёлые юноши, празднующие на полянах приход весны, мало интересовали меня, но вот слова об отце внезапно взволновали и разбудили притихшие было тревоги, — может быть, пришли какие-то важные вести или наконец-таки возвратились Антара и мать?

Поклонившись владыке и улыбнувшись на прощание Леголасу, я поспешила вверх по пригорку на звуки отдалённой музыки, к слабым отблескам мерцающих среди деревьев фонарей — к украшенной цветами и зеленью главной праздничной поляне, где должен был ждать отец. Владыка Трандуиль с сыном неспешно направились по вьющейся вдоль опушки леса тропке и вскоре завернули за растущие у склона кусты жимолости, уже опушенные густой листвой. «Ада, — донёсся до меня звонкий голосок эрниля, — бренниль Элириэль сказала, что именем Эль её зовут родные, близкие и друзья…» «Смею надеяться, мой мальчик, что если она не поправила меня только что в разговоре, то я всё ещё могу считаться ей другом», — ответил Трандуиль. В моём сердце всколыхнулась волна раскаяния и сожаления за показавшиеся вдруг потерянными в чужих землях годы — конечно можешь, хир Трандуиль… И сейчас, возвратившись наконец в родные леса, я сделаю всё, чтобы это доказать…

Отец перехватил меня на полдороге до кипящих радостью и купающихся в ярких огнях полян.

— О, моя дорогая девочка, я вижу, что чары владыки и леса достигли-таки твоего сердца, — с нескрываемой насмешкой произнёс отец, разглядывая моё платье, рассыпавшиеся без удерживающего их венка волосы и румянец на щеках, который я и сама ощущала с того мгновения, как осмелилась возразить Трандуилю.

Его слова тотчас же отрезвили меня — конечно же, как можно было забыть?! Восторг, упоение, счастье, трепетные ожидания — все те чувства, что рождаются в сердце с приходом весны и что удивляли меня совсем недавно, — вдруг явились сегодня не просто так. Чары владык, благословление подчинённой им земли, — слишком давно я не ощущала этого в родном лесу. Те же чары, что знала последнее время в иных землях, были другими — тёплыми, радостными, светлыми, — но не родными, не такими как дома, в любимых лесах…

— Прости, дорогая, я должен вернуться в посёлок, — только и сказал отец с лёгким сожалением в голосе.

— Что-то случилось, адар?

— Надеюсь, что ничего. — Он пожал плечами и прибавил, видя моё настороженное внимание: — Дежурные стражи заметили что-то необычное на западных рубежах.

В то мгновение моё сердце никак не отозвалось на слова о «западных рубежах», и я взяла его под руку, ощутив с детства привычную шелковистую гладкость серебристых одежд:

— Я пойду с тобой, ада.

— К чему, Эль? Веселье в самом разгаре, ступай лучше потанцуй — и заметь, дорогая, сколько вокруг прекрасных юношей. Попроси Индора и Наурэль представить тебя… — Он взмахом свободной руки указал на расцвеченный огнями лес, с лёгкой полуулыбкой наблюдая за мной.

— Адар! — воскликнула я и, по недавнему примеру Леголаса, сама едва сдержалась, чтобы не закатить глаза.

Отец звонко засмеялся.

— Успокойся, дорогая, я шучу! Никому из этих мальчиков я не пожелал бы стать твоим супругом — слишком хорошо я знаю и твои привычки, и тебя. Но моё сердце не желает лишить тебя радости первого праздника весны. Не отказывайся, Эль, твоя любимая ночь, огни, музыка, — всё для тебя!

— Лучше я пойду с тобой, ада.

— Сама непреклонность! — снова засмеялся отец и похлопал меня по руке, покоящейся на сгибе его локтя. — Хорошо, дорогая, пойдём и узнаем, что же такого необычного обнаружили стражи…

Обмениваясь шутками и разговорами — пустыми, но сейчас доставляющими нам обоим огромное удовольствие — мы дошли до центральной площади поселения, и отец внезапно остановился, запнувшись на полуслове. Я шла, глядя под ноги, и неожиданно оказалась на шаг впереди. Тоже остановилась и с удивлением оглянулась — отец изменился в лице.

Он что-то прошептал побелевшими губами и высвободил руку.

Я проследила его взгляд и тоже обомлела, стоило только заметить на освещённой фонарями площади две женские фигуры, едва держащиеся на ногах.

— Нана! — воскликнула я.

А отец уже бежал к площади.

— Антара! — раздался громкий крик с другой стороны, и из-за террасы дома целителей появился Алордин, подхватывая на руки покачнувшуюся жену, которую с трудом поддерживала моя мать.

Едва освободившись от своей ноши, мама тяжело оперлась о чашу источника, а потом осела на бортик, черпая пригоршнями воду и плеская то себе в лицо, то на Антару. Подбежавший отец упал перед ней на колени…

А над площадью, руша очарование весенней ночи, тревожно ревел сигнальный рог…

1) Mereth-en-Ethuil — (синд.) Праздник весны

Вернуться к тексту