Сквозь кости (гет)

Дом Какаши уцелел. Тензо — с расшибленной напополам маской на запыленном лице — сообщает об этом как об обычном, междусловном факте, незначительная радостность которого тонет в ужасе всего остального.

Сакура стоит с Какаши рядом и не говорит ни единого слова всё то время, что Тензо вколачивает в них одну весть за другой. Даже не шевелится. Глядит только мутно-потерянно на разрушенные обуглившиеся дома.

Ветер вокруг застывший, он словно не двигается под увесистой массой. Запах сгоревших потрохов не рассеивается: въедается в сухожилия и медленно несётся к лопаткам.

Ещё выше, минуя стянутую судорогой шею, впитывается палящая изморозью мысль: Узумаки Кушина мертва.

— Где Четвёртый? — без эмоций спрашивает Какаши. И запоздало понимает, что у него онемели под маской пересохшие губы.

— Я не знаю. Но это он остановил Кьюби.

Небо над головой багряно-кровавого оттенка. Тучи на нём не шевелятся — замерли сплошь закопчённым маревом. Маска Тензо бликует этими красноватыми оттенками и измаранностью не до конца спёкшейся крови.

— Удалось поймать того, кто управлял Кьюби?

От морозной сдержанности Какаши Тензо опешивает — это видно по неестественному движению головы в сторону и отразившейся на лице минутной потерянности.

— Я… я не знаю. Хокаге-сама велел мне охранять ворота. Не знаю, что происходит там…

— Сколько прошло часов? — обрывисто спрашивает Какаши и тут же видит ещё большую озадаченность в чужих глазах.

— С момента чего?..

— С того момента, как исчез Кьюби.

— Я… Думаю, около шести часов. Последние пять я стою здесь. Новых указаний пока не получал.

Тензо смотрит с нескрываемым сочувствием и хочет как будто бы что-то ещё спросить, но Сакура глушит все намерения отвлечённым вопросом:

— Где сейчас основное средоточие раненных? — Её голос тихий, его почти не слышно в давке сторонних звуков: в треске затухающего вдалеке огня, в полугиблом, как через брешь, мычании сотен и сотен голосов.

— Хокаге-сама велел отводить всех в госпиталь. Когда я был там последний раз, места ещё оставались.

Сакура только благодарно кивает — не знает, как именно обратиться к члену АНБУ — и проходит мимо Тензо. На ней всё тот же увесистый рюкзак, как и тем утром, когда она и Какаши покидали Коноху. Теперь шаги не чавкают по влажной последождевой земле — сейчас они бьются наотлёт об обломки искромсанных домов.

— Хорошо постарался, Тензо. Оставайся пока здесь.

— Какаши-сан, вы…

Но Какаши не готов слышать то, что обязательно будет сказано — поэтому идёт за молчаливой Сакурой, оставив сочувствие позади. Тензо известно, что Кушина-сан заменила Какаши родную мать. Однако Тензо неизвестно, что он ненавидит бередить раны; лучше всего — дать им стать бескровной нишей до того, как они разодрались гнойно на иссохшей коже.

— Пойдёшь искать Обито-сенсея? — Сакура заговаривает, когда Какаши, поравнявшись, чуть колышет бедром ткань её белого дорожного плаща. Его ответ словно бы мало её волнует: она натягивает на кисти рук тёмно-коричневые перчатки и смотрит рассредоточенным взглядом вниз.

— Да.

— Сообщи ему, что я в госпитале. И… если увидишь Наруто, то… — поднимает невидящий взгляд прямо на Какаши, или куда-то сквозь, — просто убедись, что он в порядке, хорошо?

Она всё смотрит и выжидает, пока между ними оседает «убедись, что он в порядке» вместо нормально-товарищеского «поддержи его» или же «пускай придёт ко мне, я буду с ним рядом», и Какаши понимает: Сакура так же, как и он сам, не верит в успокоительную силу раскрытия увечий нараспашку.

И вместо желаемого «тебе не стоит тратить чакру на медицинские техники» он говорит:

— Хорошо, — потому что оказывается вдруг неспособен заставить её гасить в себе ещё и боль от невозможности исполнить долг.

Они бредут меж разрушений и густого дыма из пыли и грязи. Время от времени мимо проходят сгорбленные, обнимающие собственное дрожащее тело раненые. Одетые в белые балахоны ирьёнины несут тех, кто в более плачевном состоянии, на раскачивающихся на весу носилках.

Последних Сакура провожает взглядом. Хватается за ремешки рюкзака.

Кажется, она говорила, что планировала начать работу в госпитале. Обито рассказывал как-то, что ирьёниндзюцу Сакуры почти на том же уровне, что был у Рин при жизни.

— Мы были рядом достаточно долгое время. Твоего запаса чакры должно хватить хотя бы на десять часов.

Тонкие даже через перчатки пальцы застревают на самой середине ремешков. Сакура ниже его на целую голову. Какаши видит перекаты ясного блеска у корней ярких волос.

— Знаю. Спасибо.

Пока идут до госпиталя, они молчат. Впрочем, Сакура молчит, сжимая губы, даже когда направляется ко входу, к источнику грудного мычания и надрывных всхлипов, а Какаши движется дальше — в сторону рощи за Скалой Хокаге, где, по сообщению Тензо, Четвёртый остановил Кьюби.

Чем ближе к этой части деревни, тем очевиднее, что основной удар пришёлся на другие районы: госпиталь, академия и резиденция остались нетронутыми. Скорее всего, Кьюби не успел сюда добраться — Минато-сенсей сумел своевременно переместить его при помощи Дзюцушики на безопасное от населения расстояние.

Трава в роще оказывается выжженной. Деревья надломаны, всё ещё настойчиво тлеют следами мощнейшего Катона.

— Какаши!

Какаши оборачивается на оклик и видит Обито, присевшего напротив трупа одного из джонинов. Он прикрывает ему веки. Сжимает пальцы в кулаки и встаёт.

— Где Минато-сенсей? — Земля под ногами давится, хотя и без того деформирована, как после удара тяжеленной лапой. Рядом с Обито обрушено деревьев пять, не меньше. Под их весом — ещё три трупа. Прелые оранжевые листья примяты к черноте вспоротой брюшной полости.

— Когда ты вернулся?

Обито спрашивает, но не хочет услышать ответ на самом деле. Мысленно он где-то за гранью происходящего. На его лице растерянность, потрясение, Шаринган активирован без нужды. И под ним — струи густой крови.

Но в остальном — Обито цел.

— Почему ты не перенёс Кьюби в измерение Камуи? — Какаши останавливается и старается не всматриваться в лица умерших. Их имена он обязательно узнает позже. Не сейчас.

— Я перенёс туда всех гражданских, детей и стариков. Минато-сенсей настоял, что справится с Кьюби сам.

— И где сенсей сейчас? — повторяет Какаши свой вопрос.

Вокруг ни одной живой души. Обито с окровавленным глазом — искал их вопреки другим обязанностям Хокаге. И, судя по всему, не нашёл.

— В госпитале. Вместе с Наруто.

— Сакура тоже там. Она просила тебе передать. Мы не нашли Цунаде Сенджу.

Обито задумчиво кивает. Мысленно он всё ещё где-то слишком далеко.

— Помощь Цунаде-сама сейчас бы не помешала. Госпиталь переполнен. Раненных слишком много. Я не смог переместить всех. Мне не хватило сил.

Конечно. Ведь вторая половина сил — в левом глазу Какаши, которого снова не оказалось рядом в решающий момент.

— Тензо сказал, что Кьюби просто испарился. Сенсей его запечатал?

— Да.

— Вы нашли того, кто им управлял?

— Нет. Какаши, давай не сейчас…

— Если не сейчас, то мы его упустим.

— Мы уже упустили, — безжизненно обрубает Обито. — Прошло много времени. Никаких следов. Сейчас нужно думать только о проблемах деревни.

— Поэтому ты тут мёртвых считаешь? Для этого есть медики. А ты — Хокаге.

— Именно поэтому я знаю, что медики сейчас более необходимы в госпитале, чем здесь. Тех, кто может легко опознавать умерших, не так много. А выжившие, которые не обнаружили своих близких, ждут только одного — списка умерших.

Повисает молчание. Звуки разрушенной и сломленной Конохи здесь, наверху, звучат не так ярко.

У Какаши свербят кончики пальцев — он видит за спиной Обито эти странные, застывшие, багряные облака, и ему кажется, что время остановилось и что все вокруг — неестественно встали на месте и отчего-то не могут никак понять, что нужно мчаться дальше, что-то делать. Обязательно предпринимать хотя бы что-нибудь, чтобы в голове не осталось никаких мыслей, кроме тех, что принесут ощутимый — успокоительный — результат.

— Кто новый джинчурики?

Ветер наконец зашевелился: высокий ворот тёмно-фиолетово кимоно Обито чуть колышется от его порывов.

— Наруто.

Какаши хочет сказать: «Прости, что снова опоздал». Хочет сказать: «Как и в тот раз, когда Рин умирала на твоих тринадцатилетних руках, я был с Сакурой». Сказать: «Прости».

Обито смотрит на него их общим взглядом, их необщей ясностью и открытостью. Узор Мангекьё Шарингана вращается и испаряется, но даже чернота глаза считывает мысли Какаши дополна:

— Пойдёшь и займёшься бесполезными поисками или поможешь мне? — И безмолвно договаривает: «Всё в порядке, ты не виноват», — то, что Какаши не хочет слышать, как не хотел и четырнадцать лет назад.

Вместо ответа он молча отходит, присаживается рядом с разодранным напополам трупом и всматривается в его окровавленное лицо и помутневший белок распахнутых в ужасе глаз.

Какаши не нужно записывать имя. Он знает каждого из них и ни за что не сумеет забыть ни одного, даже если захочет этого сильнее всего на свете.

* * *

Во время похорон погода выдаётся пасмурной. Мглистая серость раннего утра застилает чёрные одеяния выживших. Периферийным зрением Какаши видит яркие пятна голов Наруто и Сакуры — она стоит по правую сторону от товарища и успокоительно-подбадривающе держит того за предплечье цепкими пальцами.

Минута молчания оглушительная и кажется невероятно долгой. От нетерпения напрягаются мышцы на ногах. Снова зудит чакра в руках, как будто пытается найти выход и никак не обнаруживает, а перед лицом — потрет улыбающейся Кушины Узумаки с протектором Конохи на лбу, портреты улыбающихся сотен мертвецов, которые станут теперь безликими именами на монументах.

Больше всего плачущих среди недавно выпустившихся генинов — они всхлипывают тихонько в кулачки и олицетворяют маленькими дрожащими спинами неверие. Должно быть, в лица им улыбаются их мёртвые сенсеи.

Меньше всего плачущих — среди членов клана Учиха. Они пришли едва ли не все. Саске, изредка поглядывающий в сторону Наруто и Сакуры, и окаменевший Итачи стоят впереди, рядом с матерью и отцом.

Когда ритуальное прощание с погибшими завершается, Фугаку Учиха подходит к Минато, кланяется, что-то говорит с аристократической учтивостью на каменном лице. Микото же продолжает вглядываться в портрет Кушины. Смахивает короткие слёзы и отворачивается к сыновьям — к Саске, который так и не подходит к своим сокомандникам и перестаёт даже глядеть в их сторону, и к Итачи, по лицу которого невозможно считать ни одной истинной эмоции.

Какаши уходит домой, не дожидаясь Сакуру и так и не подойдя к Минато-сенсею. В особняке, в глухой кухне, на одиноком столе, его встречает сложенный в конверт красный фуросики и вымытый контейнер для бенто.

Он ничего не ест и уходит в гостиную. Читает книгу, которую вскоре заучит наизусть. Думает: надо что-то сделать, не может всё закончиться так; и, когда вечером слышится измождённое «тадаима», Какаши отвечает «окаэри» — как будто это единственное, что он сейчас в состоянии предпринять.

— Опять читаешь? — Сакура застывает у порога, в непривычном для себя чёрном облачении. Под её глазами залегли глубокие тени. Он чувствует, что её чакра на исходе — наверняка опять была в госпитале и лечила бесчисленное количество раненных. Похороны не отменяют дальнейшего спасения тех, кто всё ещё борется за жизнь.

— Как Наруто?

— Нормально. — Делает короткий шаг вперёд и устало трёт шею под хвостом собранных волос. — А ты?

— Нормально.

Дальнейшую тишину нарушает разве что размеренный ход старых настенных часов. Сакура никак не комментирует тот факт, что Какаши читал в темноте.

— Ты голоден?

— Нет.

— Минато-сан сказал…

— Со мной всё хорошо. Твоя чакра на исходе. Лучше иди спать.

Спустя десять минут никто из них не спит. Они на кухне, Сакура уже убрала контейнер Кушины куда-то в шкаф и поставила чайник с водой на зажжённый огонь, а Какаши — сидит за столом и отстранённо наблюдает за её неторопливыми, размеренными движениями.

В ней ничто не вздрагивает, когда она выдаёт тихое, но уверенное:

— Как будто кто-то специально спланировал нападение на тот день, когда тебя не будет в Конохе.

Какаши не хочет удивляться её проницательности. Не хочет, чтобы кто-то ещё, кроме него самого, задумывался о том, что Сакура только что высказала вслух.

Он показательно громко усмехается и говорит:

— Ты преувеличиваешь мою значимость.

Сакура хлопает дверцей шкафчика. Тонкая кожа её рук — бледнее обычного. Она выдаёт бесцветное:

— Полная сила вашего с Обито-сенсеем Шарингана могла сильно изменить ситуацию, — словно обозначает, что не поддаётся на уловки Какаши.

Таким же голосом она звала его безапелляционным «Какаши-сан», когда ей было шестнадцать, когда она признавалась ему в вечной любви с подростковой недолговечной пылкостью, когда с трепетом говорила, что стала куноичи только из-за него, Какаши, ведь он спас её — защитил и вытер с неё чужую — родительскую — кровь.

Какаши всегда леденеет от воспоминаний о Сакуре трёхлетней давности, признающейся ему в странной, болезненной любви; и от воспоминаний о Сакуре четырнадцать лет назад, когда он защищал её, оставался с ней, успокаивал и вытирал слёзы, пока Обито — в одиночестве — вытирал кровь с подбородка умирающей Рин.

— Это мог сделать только кто-то из Учих, — говорит наконец Какаши. Потому что знает: Сакуру не переубедить.

Она медленно поворачивается и смотрит на него потухшим от усталости взглядом.

— Может, есть и другой способ управлять Кьюби, помимо Шарингана. Обито-сенсей так сказал.

Обито наверняка именно так и сказал. Но вовсе не потому, что в это верит. Истинная причина только в одном: желание не обострять зреющую вражду между кланом Учиха и остальным населением Конохи.

Какаши не отвечает, и Сакура, нахмурившись, поворачивается к пищащему чайнику, выключает огонь и разливает горячий чай. К церемониалу ни один из них не расположен — она стукает огромной кружкой напротив Какаши, и дым ударяет ему в маску.

Он не притрагивается к ручке и спокойно говорит:

— С Саске тоже всё в порядке?

Злобно скрипит стул. Сакура садится напротив, обхватывает свою кружку десятью пальцами и изламывает тонкие брови в странном, неестественном жесте.

— Даже не думай подозревать в чём-либо Саске и его семью.

Интересно, всегда ли у неё был такой характер? Он помнит её совсем другой: натужно краснеющей, с влажным блеском глаз, с искусанными от волнения губами.

Какаши никогда никому не признавался, что присутствие Сакуры тогда, три года назад, его… нет, не смущало, скорее вызывало внутреннее напряжение: он не мог выбросить из головы скользкие ухмылки Обито, когда она притаскивала ему свёртки с самодельными боевыми пилюлями, встречала у ворот после затяжных миссий, точно оказалась там случайно в это самое время.

Не мог выбросить — мягкую улыбку Кушины-сан, когда та узнала, что Сакура с подозрительной частотой отправляется с Какаши в качестве ниндзя-медика на обычные задания, не связанные со службой в АНБУ.

— Я никого не подозреваю.

— Вот и хорошо, — едко проговаривает Сакура, после чего склоняется над кружкой и делает осторожный, маленький глоток.

На следующий день Какаши дышит запахом бесчисленных бумаг в кабинете Обито. Окна, как у того часто бывает, открыты нараспашку: клетки Первого Хокаге подарили не только аномальную регенерацию, но и повышенную температуру тела. Но даже несмотря на это, Обито предпочитает всегда носить длинное кимоно, закрывающее до подбородка каждый дюйм кожи и протяжных шрамов.

— Что говорят старейшины?

Обито ходит взад и вперёд по периметру между столом и Какаши. Руки по привычке сложены за спиной. Настежь раскрытые окна вносят в комнату звуки возводимых при помощи древесной техники домов и стучащих бесперебойно молотков.

— Они думают, что Учихи готовят переворот.

— Ты же знаешь, что это похоже на правду.

Обито останавливается, тяжело вздыхает и устало прикрывает веки.

— Сейчас клан последнее, что меня заботит. Нам не хватает ирьёнинов. — Он взглядывает на Какаши и сухо прибавляет: — И, может, хватит избегать сенсея?

Внутри что-то обрывается и не то разливает по венам свинец, не то высасывает из них досуха всю кровь.

— Я хочу прийти к нему с результатом.

— Каким Бакаши был, таким и остался. — Обито не улыбается. Истерзанное лицо маячит воспоминанием, что ему порой бывает неудобно давить ухмылки. Какаши не говорит ему, что любит с ним выпивать потому, что под градусом Обито растягивает губы и обнажает зубы без раздумий.

— Есть ещё один человек, который мог взять Кьюби под контроль.

Перевести тему, затолкать её куда-то в незримый, затухший участок — это Какаши умеет лучше всего на свете. И Обито всё, как и всегда, понимает — продолжает за ним, всё ещё говоря взглядом «Бакаши»:

— Мы четырнадцать лет не находим его следов. Поиски вряд ли дадут результат. Нам нужно сосредоточиться на восстановлении деревни. Потом будем думать об исполнителе.

— В восстановлении деревни я тебе не помощник, Хокаге-сама.

Какаши хорош только в тех вещах, которые восстановлению противоположны.

— Зато Сакура помощник, — говорит Обито. — Сенсей написал Джирайе-сану, и он поможет разыскать Цунаде-сама. Мы надеемся, что она прибудет в Коноху, чтобы помочь. Пока что Сакура один из самых умелых медиков среди тех, что есть у нас в запасе. Но её сил явно недостаточно.

— Что ты мне предлагаешь? — недоверчиво переспрашивает Какаши. Мысль о том, что Цунаде Сенджу может самолично явиться в Коноху, невероятно бодрит. Но он этого не показывает.

— Проводи с Сакурой как можно больше времени. Захаживай к ней в госпиталь. Потому что до прихода Цунаде от запасов чакры Сакуры зависит слишком многое.

По дороге из резиденции Какаши поглощён мыслями о сенсее и Наруто. О Кушине думать он себе не позволяет.

Но та самая её улыбка так и прокрадывается в неконтролируемые потоки воспоминаний — и вот Какаши уже заходит в госпиталь, вдыхает вонь спирта, крови и разлагающей плоти, впитывает в себя вид стонущих шиноби, беспорядочно лежащих на грязных футонах.

На ресепшене молодая медсестра хмуро и с недовольством — извещающем о том, что Какаши явился явно не вовремя — сообщает в ответ на заданный им вопрос, что Харуно Сакура в лабораторном кабинете и где этот самый лабораторный кабинет находится.

Через минуту и тридцать раненых, лежащих в коридорах и не видящих никого и ничего вокруг, Какаши стоит там, куда его направили, хватается за металлическую ручку — но дверь открывается без его участия.

Он отступает назад.

Перед ним — молодой незнакомый джонин. Тёмные волосы и чёрные глаза.

И запах, который Сакура приносит с собой, когда задерживается на работе допоздна.

— Какаши-сан?

— Здравствуй, — отзывается Какаши. — Сакура там, внутри?

— Сакура?.. Да. Она разбирает состав…

— Что ж, тогда до скорого.

Он проходит мимо, за джонином захлопывается дверь, а перед Какаши — освещённая солнцем комната и Сакура, смотрящая на него во все глаза — с пробиркой в руках и в белом халате.

— Какаши?

— Обито сказал, что тебе силы нужны.

— Силы? — Она всё ещё не может взять в толк, что происходит.

— Скоро прибудет Цунаде Сенджу. До её прихода ты вроде как ценный кадр.

Колба цокает о металлический стол.

— И что? Будешь за мной по следам ходить?

Какаши понятия не имеет, что на это ответить. И понятия не имеет, зачем спрашивает, отдала ли она Минато-сенсею красный фуросики и отмытый дочиста контейнер для бенто.

Сакура замирает. Сглатывает так, что он снова вынужден наблюдать за перекатами тонкой шеи. Говорит:

— Можешь посидеть здесь, на диване, пока я не закончу.

И он садится, как какой-то жалкий ручной зверёк, и наблюдает вновь за размеренностью её движений: взгляды в микроскоп, разбалтывание колбы, сосредоточенное записывание чего-то в тетрадь.

Когда солнце за окном уже садится, Какаши монотонно проговаривает:

— Когда твой друг хочет тебя проводить до дома, что ты ему говоришь?

Сакура настраивает микроскоп, щурится одним глазом в окуляр и с безразличной сдержанностью проговаривает:

— Звучишь так, как будто расстраиваешься, что я не ждала тебя до самой смерти, как обещала.

А она — звучит так, как будто пытается что-то доказать.

Но вместо того, что подумал:

— Просто напоминаю тебе о необходимости быть осторожной.

Домой они возвращаются вместе, когда на улице уже — кромешная тьма.

Какаши убеждает себя, что проведает сенсея завтра и что скорое прибытие Цунаде Сенджу обязательно разрешит все проблемы.