Кольчуга (гет)

Ты безрассудно мчишься ввысь,

С тобой мы оба безрассудны;

Хотя, кто ищет жребий чудный,

Тот говорит тебе: стремись!⁽¹⁾

— Элрик, ты где пропал? Надо обед отцу отнести!

— Иду, мам! — и уже через минуту Элрик, рыжий, малорослый и страшно вертлявый — он, казалось, даже стоя на месте умудрялся двигаться, — юркнул в дом, ожидая приказаний. Эолан сунула ему маленький горшок капустного супа и кусок хлеба в корзинке:

— Вот. И проследи, чтобы съел, а не как позавчера! — когда Неларос про обед попросту забыл, отставив суп куда-то в угол, а тот за день выкипел весь, одни вялые листья по стенкам остались.

— Сделаю! — на миг Элрик даже вытянулся по стойке "смирно", но тут же развернулся и припустил прочь — только его и видели.

Эолан, выдохнув, опустилась на скамью и прикрыла глаза. В доме было тихо — отец, Сорис и Неларос еще до зари разошлись каждый к своей работе, Шианни сегодня приглядывала за детьми в приюте, Даэлин ушел стирать, дочки мирно возились в углу с тряпичной куклой... она любила эти редкие часы тишины, ведь когда еще отдохнуть и привести мысли в порядок?

Казалось, только вчера она, совсем юная, выходила замуж, гадая, кого же ей выбрал отец, а прошло уже десять лет, у них с Неларосом своих детей трое; все, слава Создателю, родились и росли здоровыми, будто в этот раз он не отвлекался и отмерил всем здоровья поровну. Старший сын провожал девятое лето, а младшие, пережив младенчество, не только научились занимать себя сами, но и ей помогать начали. Понемногу, конечно — составить башмаки в угол, пока она подметет пол, и другое по мелочи, — но Эолан радовалась и этому, с содроганием вспоминая первый год Мирты и Ардалин, когда их с рук было не спустить. Кажется, именно в тот год она особенно остро стала замечать пустую похлебку, прохудившиеся башмаки и протертые до дыр заплатки на локтях — все то, с чем прежде спокойно мирилась. Именно в тот год ей то и дело вспоминались слова Нелароса: "Я могу перековаться, если ты попросишь. Бросить свою блажь, стать просто хорошим кузнецом, который зарабатывает деньги, все до медяка несет в дом и возвращается домой засветло", — и Эолан, одуревшая от бессонных ночей, детских криков и вдруг бросившейся в глаза бедности, еле сдерживалась, чтобы не выплюнуть мужу в лицо: "Бросай. С меня хватит, мне нужен муж дома или хотя бы деньги в семью".

Но ни разу не сорвалась. Стискивала зубы, умывалась холодной водой и уговаривала себя: "за меня говорит моя усталость... а это пройдет". Оглядывалась на Даэлина, который на удивление быстро приспособился ходить с одним костылем и даже умудрялся стоять без опоры⁽²⁾, когда нужно было прибить отвалившийся крюк или заткнуть поплотнее щели, и напоминала себе: оно того стоит. Все вечера, когда она ложилась спать, так и не дождавшись мужа, все деньги, потраченные на лишнюю унцию железа, а не отложенные на черный день, стоят того.

В самом деле, не так уж плохо они жили, особенно если на соседей посмотреть. Да, ели не досыта, зато каждый день, и домовладельцу платили в срок; отец и муж работали, сын и брат помогали по дому, Сорис неплохо пристроился — младшим писарем в контору стряпчего, тоже деньги... Шианни бегала по всему эльфинажу поденщицей — денег за это ей, как правило, не перепадало, но хоть кормили, — а по вечерам порой утаскивала общий карандаш, чтобы записать что-то свое; какие-то у нее появились мысли о благоустройстве эльфинажа, но с уставшей до тумана перед глазами сестрой она ими не делилась, мол, потом, все потом. Эолан не спорила: она бы тогда все равно ничего не поняла. Главное — все живы, здоровы, при деле... все в порядке, напоминала она себе, когда становилось тошно — и вместо того, чтобы высказать Неларосу в лицо всю накопившуюся усталость и тоску, заставить его больше заниматься делом и меньше своими опытами, расправляла плечи, повязывала потуже косынку и шла искать, что бы изобразить на ужин. "Блаженная, — шептались у нее за спиной. — Другая бы давно непутевого муженька поучила уму-разуму, а этой все нипочем! Еще, поди, и гордится! Вот уж два сапога пара..."

Эолан пропускала досужие разговоры мимо ушей, будто не о ней шла речь. Неларос мог многое сделать не только для своей семьи, но и для всего эльфинажа, особенно если ему не мешать... потерпеть ради этого временные неудобства определенно стоило, кто бы там что ни думал.

Тем более что все плохое рано или поздно кончается — кончился и тот ужасный сонный год, сменившись вторым, а теперь вот третьим. Эолан встряхнула головой, отгоняя неприятные воспоминания, и только сейчас вспомнила, что забыла раскрутить утром лоскутки, которыми перевязала волосы — мода на локоны нынче дошла и до эльфинажа, и хотя женщины постарше ворчали, мол, недостойно эльфов во всем следовать за шемленами, кому было дело до их ворчания? Уж точно не Эолан. "Люди и так забрали у нас слишком много, мы тоже возьмем все, что нам понравится, — рассуждала она. — Вот моду, например". Ей нравилось видеть свое лицо в обрамлении крупных кудрей, пусть к вечеру от них ничего не оставалось... Рука, потянувшаяся было к узелку надо лбом, замерла в воздухе. Сейчас-то зачем? Распустит волосы перед ужином, как раз все домашние соберутся и будет перед кем покрасоваться! Неларос, кажется, и вовсе ее с локонами не видел, а сегодня как раз посмотрит, если придет пораньше!

Пришел Неларос и впрямь раньше обычного — семья еще сидела за столом, — но сидел хмуро, ни на кого не глядя.

— Что у тебя? С Фенарелем опять поругались? — хоть старый кузнец и смирился с соседством, ссоры до сих пор иногда вспыхивали...

Неларос только отмахнулся:

— Да нет. Сапоги не идут — про колодку все понял, а вот с голенищем... — он тяжело вздохнул.

Над этими сапогами Неларос бился уже третий месяц, с тех пор, как Анориата, их хорошего знакомого, постигло несчастье. Бедняга работал в доках, подряжался на самую тяжелую и грязную работу, чтобы хоть как прокормить семью, и вот несколько месяцев назад его зажало между двумя кораблями, раздробив ноги. "Ниже колен живой косточки не осталось, — делился Неларос после того, как напросился-таки в гости и осмотрел больного. — Даже с костылями не на что опереться будет..." Он говорил, а сам, задумавшись, выводил что-то пальцем на гладких досках стола; возможно, эти невидимые линии соединялись в рисунок ног, какими они должны быть. Сейчас же Неларос невидяще смотрел в свою миску, рисуя ложкой бессмысленные круги, и в неверном свете очага шрамы, покрывающие его левую руку от пальцев до запястья и чуть выше, казались грубее обычного. Почти как переплетенные корни дерева.

— А что с голенищем?

— Ничего, в том-то и дело. Никак не могу придумать, как сделать, чтобы тяжесть тела приходилась на сапог, а не покалеченные кости, и ходить при этом было не тяжело...

— Может, скобы сделать вроде моих?

— Не выйдет, Даэлин, — еще один безнадежный вздох. — У тебя кости-то целы, кривые просто; достаточно было сместить точку опоры, чтобы они росли правильно, а здесь... смещать нечего, понимаешь? Одна-две скобы не потянут, а заковывать всю ногу — как ею шагать потом? Тяжело, да и боль будет страшная... даже если сильверит взять, не настолько он легче...

— Неларос, хватит! — отец даже прикрикнул, чтобы не дать беседе в очередной раз за эти месяцы свернуть к чуть более легкому, чем железо, и бессовестно дорогому сильвериту. — И вы двое, прекращайте его подначивать, пока он нас по миру не пустил! Видит Создатель, я уже почти жалею, что ты мой зять...

— А я нет, — никогда, даже в минуты самой черной злости, Эолан и подумать не могла повысить на отца голос. И сейчас, хотя от его несправедливых слов зазвенело в ушах, она сдержалась. Только головой тряхнула, как норовистая лошадь, чтобы сбросить негодование.

И тут вдруг стало очень тихо... Неларос смотрел на нее во все глаза, приоткрыв рот, будто впервые видел. Осторожно протянул руку, коснулся ее крупно завитых волос, но не погладил привычно по голове, а взвесил локоны на ладони и тут же отпустил; потянул за одну прядь и разжал пальцы, глядя, как она отскакивает обратно. И резко выдохнул:

— И правда, что это я... Не надо сильверита, чугуном обойдусь, — но от глухого безнадежного незнания не осталось и следа; сейчас Неларос улыбался, как голодный кот, которому вдруг сунули под нос миску сметаны.

— Только сейчас в кузницу не беги, — нервно хихикнула молчавшая до сих пор Шианни и переглянулась с Сорисом. — Остыло же все, наверное.

— Побежал бы, — не стал отпираться Неларос, — но не стану.

И добавил, склонившись к уху Эолан, чтобы никто другой не слышал:

— Не для того у меня жена — подарок Создателя, чтоб я спал на наковальне.

Вид сапоги имели самый что ни на есть причудливый — к широкой уродливой деревянной колодке крепилась вместо голенища огромная пружина, оканчиваясь толстым чугунным кольцом гораздо выше колена, если к ноге приложить, еще и с винтами по бокам. "Ты уверен, что не ошибся с высотой?" — "Совершенно уверен! Пружина будет стремиться в изначальное положение, а кольцо, закрепленное под коленом, не даст ей распрямиться до конца; она же будет тянуть тело вверх и снимать часть тяжести с костей, а еще часть перейдет на колодку. Винты можно подкручивать, чтобы менять силу, с которой кольцо давит на кость... И эта штука гораздо легче сплошного сапога, а пружина, видишь, почти не касается кожи".

— Я понимаю, вы пытаетесь помочь, — тихо проговорил искалеченный эльф, приподнимаясь на постели и оглядывая странные штуковины. — Вы славные ребята, храни вас Создатель, но... я не хочу.

— Не хочешь даже примерить? Но почему?!

— Боюсь обрадоваться, чтобы потом оказалось, что и в этих железках я не смогу ходить... Вам не понять, вы еще молоды. Но не иметь надежды гораздо лучше, чем обрести и сразу потерять, — он весь съежился, обнимая себя руками, будто пытаясь защититься от непрошеной надежды.

— Ну почему сразу потерять? Ты же знаешь нашего Даэлина? Он раньше без опоры даже стоять не мог, а теперь ничего, получается...

Анориат покачал головой:

— Даэлин молод, и у него есть семья, которая его поддерживала, пока ему стало лучше. А у меня сыновья, которых никто, кроме меня, не накормит... Я не могу, как он, потратить годы на лечение, которое ни к чему не приведет.

— Да почему не приведет-то? — Неларос начал закипать. — Чудес не обещаю, прежних ног у тебя уже не будет — но что, твои сыновья много проиграют от того, что отцу хотя бы будет на чем стоять? Или тебе ползать всю жизнь хочется?

— А какая разница? Хоть стой, хоть ползай — я все равно уже не смогу работать, как раньше.

— Зато детям легче будет за тобой ухаживать! Хотя бы вон солому заменить, пока ты стоишь. И горшок из-под тебя выносить не придется...

— А вот это, уж прости, не твое собачье дело, кто и как из-под меня горшок выносить будет, — огрызнулся Анориат. И отвернулся к стене, показывая, что больше разговаривать не хочет.

Эолан скорчила рожу, мол, зря ты про горшок ляпнул. Неларос раздраженно вздохнул и закатил глаза: "Знаю. Как теперь его уламывать?". Она слегка улыбнулась, сжав его руку: "Предоставь это мне".

— Послушай, — осторожно начала она, — тебе ведь деньги нужны, верно?

— Кому ж не нужны...

— А здесь унций сто⁽³⁾ не самого паршивого чугуна, — она кивнула на сапоги. — Давай сделаем так: ты все-таки примерь, попытайся встать, и если не получится — всю выручку с того, на что переплавятся эти сто унций, мы отдадим тебе. Годится?

Анориат задумался — все-таки сто унций чугуна... Их, а точнее, полученный за них серебряк, можно было потрогать, на серебряк можно было купить еды и, может, начать отдавать долги... Но кто же в эльфинаже отдаст такие деньги просто так, за здорово живешь? Он снова повернулся к Сойерам, смерил их подозрительным взглядом:

— А подвох-то в чем?

— Ни в чем. Либо ты получаешь чугунные ноги, либо деньги.

— Тогда давайте сразу деньгами.

— Нет уж. Во-первых, сейчас у нас денег нет — вот же они, на полу стоят. А во-вторых, думаешь, мне не любопытно, на что мой блаженный муженек тратил наши деньги? — она подмигнула Неларосу и получила улыбку в ответ. — Сколько он за десять лет на свои штуки промотал — представить страшно! Вот я и думаю, кормить его сегодня ужином или сковородкой проучить как следует? Будь другом, помоги решить — у меня самой рука не поднимется, родной муж все-таки...

Она несла всякую чушь, просто чтобы не висело тяжелое молчание, и это сработало: эльф, не желавший и слышать о том, чтобы примерить железки, сам подвинул их к себе и попытался надеть. Одну. Вторую...

— Давай помогу, — Неларос склонился над сапогами, очень аккуратно выкручивая винты, чтобы пружины распрямлялись медленно и ровно настолько, насколько нужно.

А затем произошло чудо — держась за плечо Нелароса, Анориат оторвал себя от кровати и встал, тяжело опираясь коленями на железные кольца. И простоял так, покачиваясь и морщась от боли, целых десять счетов, прежде чем рухнул на постель и разрыдался.

Неларос, окрыленный успехом, уже несся дальше, рассуждая, что позже стоит приделать к кольцам полоски стали, чтобы не разъедали кожу, а за винтами необходимо следить и смазывать, чтобы не ржавели, и да, повязки под кольцами надо будет менять и стирать каждый день, а ноги обрабатывать настойкой корня... Но именно сейчас, когда несчастный, уже отбросивший всякую надежду, дрожащими руками гладил свои будущие ноги и улыбался сквозь слезы, все эти детали — безусловно, очень важные — не имели значения.

1) Из пьесы "Собака на сене".

Вернуться к тексту

2) У обоих детей Цириона и Адайи патологии выдуманы: в конце концов, эльфы не обязаны болеть точно так же, как люди. Болезнь Даэлина по симптомам похожа на несовершенный остеогенез, при котором кости часто ломаются и в некоторых случаях показана коррекция штифтом, так что здесь я не слишком грешу против истины. Ноги у него как были кривыми, так и остались, но благодаря внешним штифтам разогнулись градусов так на 10 в правильную сторону.

Вернуться к тексту

3) Примерно по 1,5 кг на сапог.

Вернуться к тексту