Кольчуга (гет)

Я весел, быстр, умен и лжив.

Ну словом — я таков, каким быть нужно,

Чтоб жить со всеми ласково и дружно.⁽¹⁾

У каждого своя правда, каждый прав по-своему — эту истину Эолан Табрис усвоила лучше, чем Песнь Света. Прав был отец, когда учил ее быть скромной, вежливой и приветливой ко всем, держаться с достоинством, но не вызывающе. "Нам не нужны неприятности, дочка", — повторял он, зашивая прохудившуюся рубаху, чтобы наутро явиться в поместье банна Родольфуса опрятным. Эолан знала, что отец у банна на хорошем счету, что другие слуги его уважают, и думала, что он знает, о чем говорит, и у него есть чему поучиться. А потому, как бы ни было порой скучно, она прилежно училась зашивать прорехи и ставить заплатки, а еще склонять голову, держа спину прямо.

Права была мама, когда учила ее владеть оружием. "Ты должна уметь постоять за себя", — говорила она после каждой тренировки, протягивая дочери руку, чтобы помочь встать. Эолан не знала и не хотела знать, куда мама уходила ночами и чью кровь порой счищала с кинжалов, но тренировалась со всем усердием. Она понимала, что пьяному работяге, вздумай он зажать ее в темном переулке, бесполезно заговаривать зубы — и училась точно бить и быстро бегать. Мамы не стало прошлой зимой — соседям сказали, что от тяжелой болезни, умолчав, что лихорадка развилась от полученных ран, — но ее уроки Эолан помнила и повторяла тайком до сих пор.

Эолан было восемнадцать, она жадно училась жить, заучивая чужие правила и выводя собственные — и, пожалуй, главное правило, которое она вывела для себя, гласило: "Вежливость, нож за поясом и быстрые ноги — это хорошо, но правильные друзья — еще лучше". Правильные друзья отплатят добром за добро, помогут выпутаться из беды, да и просто дадут лишний медяк за помощь по хозяйству — все сгодится, когда живешь в эльфинаже и хочешь, чтобы младшие братья и сестра не ложились спать без ужина.

А правильных друзей Создатель никогда не преподносил на золотом блюде — их предстояло воспитывать самой с терпением, достойным вышколенной служанки. Искать везде, где получится, для пущей уверенности сжимая рукоять ножа. И в случае ошибки вовремя давать деру...

Совсем скоро ей выходить замуж; тут дать деру не выйдет, сваха уже написала, что все улажено и жених прибудет с первым же караваном. А там Валендриан договорится с преподобной матерью и обвенчает ее перед всем эльфинажем... с кем? "Из хорошей хайеверской семьи, старший сын. Говорят, искусный кузнец... Да, и, конечно, писаный красавец!" — так описывал отец ее жениха; это значило немало и одновременно не значило ничего. Эолан была рада наконец-то начать взрослую жизнь, стать в доме полноправной хозяйкой, но вот с кем придется ее начать — пока не очень понимала. Полюбит ли она своего мужа, как мама когда-то полюбила отца? Станет ли этот Неларос ей другом, или они будут жить как чужие, которые спят в одной кровати и в ней же зачинают детей, но даже взглядами лишний раз не сталкиваются? Каков он из себя — умен или глуп, хорошо ли умеет читать, принимается за дело без раздумий или больше размышляет, чем хоть что-то делает? Нет ли у него тайных пороков или опасных страстей? И почему, к слову, Сойеры согласились отпустить в другой эльфинаж старшего сына, если обычно первенец остается в своей общине? Конечно, если они попали в беду и срочно нуждались в деньгах, все было понятно: получат выкуп — поправят свои дела, а в ремесло введут второго по старшинству, — но отец уверял, что ничего подобного о будущей родне не слышал. А еще просил не забивать голову глупостями и ради Создателя не писать в Хайевер самой — это попросту невежливо, в конце-то концов! Эолан отступила с расспросами, решив, что отец не выбрал бы ей совсем дурного мужа, а с неплохим она так или иначе поладит...

И все-таки, чем ближе подбирался тот самый день, тем сильнее она волновалась.

— Не бойся, сестренка, — улыбалась Шианни, кладя ей на колени игрушечного волкодава. — Если муж будет драться, Фаль тебя защитит! Как укусит драчуна — и все, и нет полноги!

— Спасибо, — Эолан почесала игрушку за ушами, усадила рядом с собой и вернулась к шитью — нужно было поскорее довести до ума свадебное платье... но она была рада, что хоть кто-то в доме ни о чем не беспокоится.

Шианни было уже восемь лет. Два года — с тех пор, как умерла от лихорадки ее мать, — она жила в эльфинаже и уже освоилась, но тряпичного мабари, которого когда-то сделал отец, чтобы ей было не так тоскливо, все еще таскала с собой. Кем только Фаль не был за эти два года! И охотничьим псом, который когда-нибудь пойдет с Шианни в лес и приведет ее к долийцам, и охранником, который пойдет вместе с Сорисом воровать у людей яблоки, а потом посторожит добычу, и поводырем для Даэлина...

— Эй, не выдумывай! Поводыри бывают только у слепых, а я не слепой! — возмутился он, впервые услышав о планах Шианни.

— Я говорю — по-хо-дырь! Ну такая собака, которая ходит вместо тебя, а ты сидишь у нее на спине и лупишь костылем мальчишек!

Даэлин немного подумал, шевеля ушами, а потом нахмурился:

— А зачем мне костыли, если я еду?

— Тоже верно... — задумалась Шианни, но тут же просияла: — О, знаю! У тебя будет собака-носильщик! Ты будешь идти, а он за тобой все таскать!

И Даэлин не нашелся, что возразить, да и не особо искал. Он вообще не любил подолгу спорить, предпочитая потратить время на что-нибудь полезное — возможно, потому что времени даже на что-то полезное у него часто уходило слишком много.

Младший брат Эолан родился калекой. Как-то несправедливо получилось, будто Создатель взял двойную меру здоровья — обоим сразу — но ей отмерил больше, чем нужно эльфу, а на Даэлина высыпал уже что осталось... Вот и вышли у одного кривые тонкие ноги, на которых без костылей и стоять-то нельзя, а у другой — тело, каким не всякая циркачка похвастается. Весной на девичнике Ионы Эолан на спор написала свое имя ногой из-за левого уха — пришлось изогнуться, неприлично высоко подвязав подол, но никто не говорил, что так нельзя! — а наутро даже не охнула, и еще на свадьбе танцевала до упаду! Ей повезло получить от рождения то, что иным достается трудом до кровавых мозолей, и Эолан принимала дар Создателя с благодарностью... но отказалась бы от него, не задумываясь, если бы взамен у Даэлина появились здоровые ноги.

Как вообще Создатель определяет, кому, чего и сколько дать? Может, он и вправду знает, сколько у кого родится детей, и берет сразу на всех, а раздает потом, ну, как получится? Сестра Боанн, что учила детей из эльфинажа Песни Света, наверняка сказала бы, что Эолан глупости какие-то думает и вообще Создатель — не меняла на рынке, но ведь это важно! Разве можно рожать много детей, если не знаешь наверняка, что все будут здоровы? Эолан, может, и родила бы много — ей и на десятерых здоровья хватило бы, — но... вон Шианни и Сорис — каждый был один у своих родителей, и все с ними в порядке! Так, может быть...

— Эй, это у тебя завтра свадьба?

Эолан вздрогнула и подняла голову на худенькую рыжую девчонку, по виду ровесницу Шианни:

— Ага. Ты чего-то хотела?

— Да мне бы пожрать чего, а у тебя от двери пирогом пахнет, аж брюхо крутит. Может, тебе помочь с чем надо, а? Давай я тебе цветов на венок нарву, а ты мне пирога дашь? — с надеждой выпалила девчонка.

Пирог, что остывал сейчас в доме на столе, испекли к завтрашнему празднику, а нарвать цветов вызвалась Шианни — и, видит Создатель, она бы смертельно обиделась, вздумай сестра перепоручить такое важное дело чужой девчонке! А та переминалась с ноги на ногу и ждала... Эолан могла бы дать кусок хлеба и пару яблок, которые отложила себе на ужин — все равно завтра наестся до отвала, — но жизнь в эльфинаже приучила не делать ничего даром. "Ты мне — я тебе", гласил неписаный закон; иначе не выжить, ведь никогда не знаешь, что будет завтра и чья помощь тебе понадобится.

— Венок плести не дам, я сестре пообещала, — призналась Эолан. — Давай ты поможешь посуду вымыть? Там еще много осталось... а я тебе хлеб дам и яблоко, годится?

Посуды после готовки и впрямь много осталось, а Даэлин с Сорисом — помощнички те еще... оставь их без присмотра, так они чем угодно будут заняты, но не делом. А самой Эолан еще половину шва переделывать, не отойти, и ткань такая светлая — как схватишь грязными руками, ни за что потом не отстирается.

— Годится, — важно кивнула девчонка, а затем протянула руку: — Эйдари Сурана.

Приемная дочка Алима и Нерии с соседней улицы, вспомнила Эолан. У них своих семеро по лавкам, но пройти мимо умирающей сироты они не смогли... "Зачем я вообще это помню?" — разве что из-за волос Эйдари, темно-рыжих, каких ни у кого из Суран отродясь не было. — "И почему это меня касается?"

— Эолан Табрис, — кивнула она, пожав протянутую руку, и подумала, что скоро надо будет переучиваться. Или нет? Когда жена приезжает к мужу — там все понятно, а когда муж к жене? — Иди за угол к канаве, там мои братцы и посуда тебя ждут.

— Ой, спасибо! — радостно взвизгнула Эйдари. — Я мухой! Я кабанчиком!

— Почему кабанчиком?

— Одна нога здесь, другая там! — голос ее еще звенел в горячем от солнца и печного жара воздухе, а ее самой уже и след простыл.

Дети и в самом деле управились быстро, даже не разбили ничего, хотя Эолан мысленно дала себе слово не удивляться и не ругаться, если завтра придется есть прямо со стола. Когда она уходила на девичник, абсолютно счастливая Эйдари сидела у крыльца вместе с Сорисом, Шианни и Даэлином — расселись кругом, и если смотреть, чуть сведя глаза к носу, четыре растрепанные головы сливались в одно медное кольцо, — и что-то оживленно рассказывала, умудряясь говорить, размахивать руками и есть одновременно. Что ж, младшим тоже нужны правильные друзья, а такие, как Эйдари, обычно неплохо устраиваются в жизни...

Наверное, стоило пригласить ее в гости после свадьбы. Не просто так, конечно, а попросить помочь по хозяйству, накормить ужином... надо будет готовить на всех и еще одну гостью. А, нет, больше, ведь с завтрашнего дня рядом с ней сядет муж... он ведь не будет против гостьи?

Она попыталась представить, как это будет. Вот они рассаживаются вокруг стола, и отблески огня очага пляшут на рыжих волосах всей семьи, образуя сияющее кольцо; а каким будет ее муж? Темным, светлым, русым или тоже рыжим? И если рыжим, то каким — медно-красным, как она сама и Даэлин, как отец когда-то; темным в бронзу, как Сорис или вот Эйдари; светлым, почти золотистым, как мама, или слепяще-огненным, как Шианни?..

— Ты идешь или спишь? — поторопила ее Иона.

— Иду! — она подхватила подругу под руку и уже сама потянула ее вперед. В самом деле, у нее начиналась новая жизнь, а значит, нужно было как следует проводить старую! А об остальном она подумает завтра.

1) Из пьесы "Слуга двух господ".

Вернуться к тексту

Ах, как мы друг на друга похожи!

Кроткий нрав наш повсюду известен;

Если мы столковаться не сможем,

То сгореть от стыда нам на месте!⁽¹⁾

— А Эйдари забрали храмовники, — выпалила Шианни, пока Эолан жадно пила теплую воду из ковша. Хотелось выйти на улицу и нырнуть прямо в бочку — отец вчера ее доверху наполнил, она сама видела... Окунуться бы по самые плечи, расплескав воду, и булькать оттуда, пока воздух не кончится! Вот было бы здорово!.. она так замечталась, что не сразу поняла, о чем говорит сестра.

— Что, прости?

— Эйдари, говорю, забрали храмовники, — терпеливо повторила Шианни. — Мы под вечер пошли ее провожать, а нам навстречу выбежали мальчишки из приюта, а мы же ей еще яблок дали и ей карманов не хватило, она одно яблоко в руках несла. Ну и один мальчишка выхватил у нее яблоко и начал лопать; мы уж подумали, сейчас будем драться, а у нее из рук молния как вылетит! Мальчишки как побегут! А мы так и стоим, как дураки, только у Эйдари волосы дыбом, аж затрещали... Я думала, у нее и там молнии бьются, но потрогала — ничего, волосы как волосы. Ну и все, а она вдруг разревелась, и пока мы ее утешали и разбирались, что это такое было, те мальчишки привели храмовников, и ее забрали в какой-то круг, она только и успела, что нам яблоки отдать, чтобы мы их ее старшим отнесли.

— Дела, — Эолан отпила последний глоток и вылила остаток воды себе на голову. Весело денек начался, ничего не скажешь...

Храмовников в эльфинаже видели редко, в отличие от стражи — те захаживали, якобы за порядком приглядеть, на деле когда как. Без мелких чинов, ищущих, где бы чего урвать за так, ни один большой праздник в эльфинаже не обходился... Не сказать, чтобы им очень радовались, но от них, по крайней мере, знали, чего ждать, а с некоторыми по случаю и договориться можно было. Но сейчас Эолан столкнулась с тем, чего на ее памяти никогда не случалось, и просто не знала, как к этому относиться. Радоваться за Эйдари или переживать? Может, этот неведомый Круг все-таки лучше каталажки? Хотелось бы верить... тем более что ничего другого сделать для Эйдари она не могла.

Жизнь не всегда подчинялась правилам, придуманным эльфийкой, и ей ничего не оставалось, кроме как смириться, принять новые условия и снова действовать. Она выдохнула, быстро расчесала влажные волосы и натянула платье, стараясь не измять раньше времени — все-таки у нее сегодня свадьба, и ей хотелось побыть красивой.

Судя по восхищению в глазах Шианни, в непривычно нарядном платье, с тяжелыми стеклянными бусами на шее и в кои-то веки распущенными, а не собранными в небрежный хвост волосами она и впрямь была чудо как хороша.

— Ну ты... Ты... Прямо как сестра Боанн! — выдохнул приковылявший с улицы Даэлин. Эолан улыбнулась — в устах брата это был высший комплимент. Он ведь не выходил за пределы эльфинажа и не видел человеческих женщин, кроме сестры Боанн, милой молодой священницы в красивом церковном облачении, прямо-таки сияющем среди простых одежд эльфиек.

— Как думаете, жениху понравлюсь?

— Или понравишься, или он дурак, — уверенно заявила Шианни, надевая ей венок на голову. — Вот!

И именно в этот момент в дом вошел отец, а с ним незнакомый молодой эльф.

— Я предупреждал, семья у нас большая, — невозмутимо говорил отец, будто продолжая прерванный ранее разговор. — Познакомьтесь, дети, это Неларос. С Шианни ты уже знаком, Сорис скоро вернется из лавки, а это Даэлин...

— Привет, — Даэлин покрепче уперся костылями в пол, чтобы не упасть, потеряв опору, и протянул руку; Неларос, чуть помедлив, ее пожал.

— ...и Эолан, твоя невеста.

— Рад знакомству, — теперь Неларос протянул руку уже ей, неловко, будто сперва задумался, стоит ли. Если бы не эта неуверенность — то ли от стеснения, то ли потому что семья будущей жены ему не понравилась, — Эолан решила бы, что он ничего.

Широкие плечи, загрубевшие от работы руки, красивое лицо — даже несколько заживших мелких ожогов его не портили; Эолан походя отметила, что такими иногда рисуют рыцарей в книжках — светловолосыми, с точеными серьезными лицами и светлыми глазами. Но неловкие движения и странный взгляд, которым он смерил Даэлина — цепкий, внимательный, так не кузнецу, а лекарю смотреть бы впору... Эолан не знала, как их понимать, но протянутую руку пожала:

— Я тоже, — нужно же было хоть что-то сказать. — Прогуляемся немного? Если можно, конечно.

Она знала, что в доме их до свадьбы никто одних не оставит, а вот жених и невеста, вместе гуляющие в свой праздник по эльфинажу — это прилично, это можно; кто угодно может их увидеть, а о чем нареченные говорят, никто прислушиваться не станет. Но спросить было необходимо, чтобы отец понял, как важно ей поговорить с Неларосом наедине, и занял чем-нибудь младших. Он понял:

— Идите, конечно, только про свадьбу не забудьте — Валендриан будет ждать у венадаля в полдень. А нам надо кое-что тут доделать...

— Спасибо! — Эолан поцеловала отца в щеку и выскользнула за дверь, мягко, но настойчиво увлекая за собой жениха.

— Ты хотела о чем-то поговорить? — спросил Неларос, когда они, немного побродив по улицам, свернули на ближайший огород. Громко сказано, конечно — пара грядок с тыквами да эльфийским корнем, на большее места не хватило, — но и эти крошечные делянки помогали эльфинажу выживать; а кроме того, именно сейчас здесь было тихо.

— Мне показалось, ты слишком волнуешься.

Он не стал отпираться:

— Пожалуй. Я думал, что буду хладнокровен — все-таки у меня было время свыкнуться с мыслью о женитьбе, — но теперь мы встретились… Скажем так: мне неспокойно.

— Тогда давай поговорим, пока есть время, — "а я послушаю, что ты скажешь и как". — Расскажи, как прошло путешествие из Хайевера?

— Спасибо, без происшествий. Торговый караван, с которым мы ехали, ничего ценного не вез. Наверное, поэтому разбойники на него так и не напали, — в голосе жениха ей послышалась легкая досада, и вот это было уже интересно. Если он хотел, чтобы на караван напали, что жило в нем — обида на людей, жажда приключений... или что-то еще?

— А тебе бы хотелось, чтобы напали?

— Может быть, немного, — он вздохнул, глядя куда-то поверх головы Эолан. — Не думай, я не кровожадный и сильной обиды на людей не имею, просто...

Снова тяжело вздохнул и умолк — пять счетов, десять, двенадцать...

— Просто что?

— Просто... знаешь, неважно. Глупости разные в голову лезут, наверное, от волнения.

Но Эолан понимала: не говорят о глупостях вот так, не глядя в глаза и пряча руки за спину, точно провинившийся подмастерье. Возможно, именно сейчас, если она найдет правильные слова, Неларос станет ей другом и больше того, а иначе проживет всю жизнь как сосед...

— Слушай, — она развернулась, тут же оказавшись так близко, что уже целоваться было приличнее, чем разговаривать, — а может, не глупости? Расскажи, а мы потом вместе решим. Мы же почти муж и жена и решать все должны вместе, верно? Если, конечно, ты не думал, как сбежать по дороге — тут я тебе не помощница.

Неларос посмотрел ей в глаза и впервые улыбнулся по-настоящему:

— Нет, сбежал я сюда — и, похоже, правильно сделал. Хочешь долгую историю?

— Хочу, рассказывай, — она отстранилась, расправила платье и уселась на невысокую изгородь, похлопав по деревяшке рядом с собой. Мол, садись, в ногах правды нет.

Неларос усмехнулся, но сел:

— Что ж, ладно... Когда я был маленьким, у нас в эльфинаже жил гном-калека — молот раздробил ему правую руку, да так, что пальцы едва шевелились. В молодости, только перебравшись в Хайевер из Орзаммара, он еще подряжался на несложные работы, пытался что-то делать левой, но получалось плохо. А потом он состарился и все жаловался на сквозняки поверхности, мол, это из-за них у него все время текло из носа и пухли колени, а разбитая рука ныла перед каждым дождем. Словом, работать он уже не мог, поэтому и жил с нами — подаянием да тем, что за детьми присматривал. Он рассказывал сказки о своей жизни в Орзаммаре, и моей любимой была сказка о големах, воинах из камня и стали, но живых; я только одного не понимал — почему, если гномы такие искусные кузнецы, что могут выковать целого живого воина, они не выковали одну-единственную руку нашему деду Калдору? Кость, она же вот, вот и вот, — забывшись, он подхватил первый попавшийся прутик и начал чертить на земле, а Эолан диву давалась, как легко и твердо двигалась его рука, не сравнить с давешним приветствием. Тогда Неларос думал над каждым движением, сейчас же раза три задел ее ноги локтем и в пылу рассуждения даже не заметил! — Не такая уж и мудреная форма, верно? Отчего не сделать, ведь такая штука здорово поможет больным и увечным! Так я и говорил, а дед Калдор только смеялся, трепал меня по голове и отвечал, что я пойму, когда вырасту.

— И как, понял?

— Пожалуй. Когда не помогал отцу в кузне, бегал на заработки то к мяснику, то к аптекарю — знаешь, записку отнести или еще что — смотрел по сторонам и понял, насколько был глуп, думая, что кости все одинаковые и что я запросто смогу заменить живую кость железной. Понял, что все сложнее, надо изучить каждую кость отдельно и понять, какую работу она выполняет в теле, зачем она такая, какая есть... и при этом хорошо понимать железо, его характер, если угодно — что можно из него сделать, а что нет, и почему. С железом проще, а вот кости... У родителей не было денег, чтобы отправить меня учиться к лекарю. Вот и приходится надеяться на случай, искать, где бы что посмотреть лишний раз, а если подвернулась возможность, не упустить ее, — Создатель, насколько же похожи были мысли Нелароса на ее собственные!

И как же здорово он их излагал, будто уже видел во всех подробностях чьи-то будущие кости, которые обязательно сделает. Кости, которые одного спасут от голодной смерти, другого удержат от пьянства, третьему подарят надежду, и все это здесь, в эльфинаже! Насколько лучше станет жизнь эльфов, если калеки и увечные от рождения смогут работать! Тень и все ее демоны, Эолан много бы дала, чтобы это увидеть!

— И возвращаясь к твоему вопросу, — говорил между тем Неларос, — я не хотел караванщикам смерти, но вот если бы разбойники кого-то ранили, плечо вправить или сломанную кость к деревяшке примотать я был бы первый. Тоже нехорошо, знаю, но это сильнее меня.

Наверное, стоило утешить его, сказать, что раз для хорошего дела, то не считается, но слова не шли. Как будто подобающие случаю, но неправильные слова могли сейчас все испортить. А еще Эолан почему-то вспомнила Эйдари, обычную девчонку из эльфинажа, которая просто любила свою семью, хотела угостить домашних, раз было чем, и даже не догадывалась, какой силой владеет... или какая сила владеет ей? Вряд ли она хотела причинить вред мальчишкам, которых ударила молнией, но молния ее не спрашивала.

— Наверное, у каждого есть что-то, что сильнее его, и лучше это что-то знать в лицо. Как думаешь?

— Не знаю. Может, ты и права.

Сейчас, еще не отошедший от своих мыслей, он казался Эолан невероятно красивым. И не было ничего правильнее, чем положить ему голову на плечо — аккуратно, чтобы не помять венок, — позволить себя обнять и ни о чем больше не спрашивать...

— Вот вы где, а мы вас потеряли! Ну-ка бегом к венадалю, пока я вас за уши туда не оттащил! — гаркнули вдруг над ухом, не то чтобы зло, но внушительно.

Так, что жених с невестой вздрогнули, отшатнувшись друг от друга, и тут же вскочили с чужого забора:

— Идем мы, идем!

А отец с Валендрианом, кажется, и вовсе не рассердились, увидев их, раскрасневшихся и запыхавшихся от бега — у невесты венок сбился набок, у жениха на левой щеке осталось желтое пятно цветочной пыльцы, — только понимающе улыбнулись, пропуская их на почетный помост.

— Согласен ли ты быть этой женщине надежным и заботливым мужем? Клянешься ли защищать ее честь и слушаться ее советов?

— Клянусь, — твердо ответил Неларос, надевая ей на палец тяжелое золотое кольцо. Снова он будто раздумывал, вымеряя каждое движение, но сейчас, глядя на пятно на его щеке, похожее на неровное колечко, Эолан начала подозревать, что не в стеснении тут дело... вернее, что стеснялся теперь уже муж не ее, а себя.

— Согласна ли ты стать этому мужчине доброй и верной женой? Клянешься ли заботиться о нем, помогать ему словом и делом?

— Клянусь, — ответила она, не задумываясь.

И когда пришла пора резать свадебный пирог, она тихонько взяла Нелароса за руку — левую, на которой блестело теперь кольцо, — и обхватила пальцами запястье, как бы направляя его руку, чтобы резать вместе; кожа его под ее пальцами оказалась грубой и какой-то бугристой, будто покрытой старыми шрамами. Кто-то в толпе захлопал, кто-то засвистел, вспомнив людской обычай⁽²⁾, но какое это имело значение? Главное, что Неларосу не пришлось медлить и мучиться с ножом...

— Как ты догадалась? — тихонько спросил он, наконец отложив нож.

— По пыльце, — она провела пальцем по его щеке. — У тебя на щеке была пыльца от венка, и я вспомнила, что ты, когда рисовал свои кости, задевал меня локтем...

"И это было довольно странно, ведь я сидела слева от тебя".

Неларос рассмеялся и обнял ее:

— Мне очень повезло с тобой.

— Мне с тобой тоже, — она не кривила душой. Неларос понял, что она умна, и не смутился, более того — ему это понравилось!

Сейчас Эолан была твердо уверена, что все у них сложится как надо.

1) Из фильма "Труффальдино из Бергамо".

Вернуться к тексту

2) В этой АУ у людей есть примета — кто, разрезая свадебный пирог, первый за нож возьмется, тот будет главой семьи.

Вернуться к тексту

За эти деньги смело можно

Стерпеть еще хоть шесть затрещин!⁽¹⁾

Спустя год после свадьбы родился их сын Элрик. Эолан оказалась везучей матерью: легко носила, родила живого и здорового мальчишку, быстро оправилась... даже мужа к себе подпустить рискнула всего через месяц после родов, хоть повитуха и советовала не спешить. Эолан же, привыкшей к тому, что тело ее способно на все, ну или почти на все, казалось, что уже можно... И тем неожиданней и болезненней стало понимание: нет, можно теперь далеко не все.

— Все-таки дрянная идея была, — расстроенно заметил Неларос, прижимая ее к себе после неудачного соития.

— Да уж, — она чуть повернулась, морщась от боли. — Я-то думала, я все могу, а оно вон как... странно даже. Как будто тело не мое...

— В смысле?

За весь год она ни разу не показывала мужу всех возможностей своего тела. Сперва у них и поговорить-то времени почти не было: кузнец эльфинажа Фенарель вроде как не был против подмастерья, по крайней мере, так он говорил на собраниях, но когда этот самый подмастерье появился — причем не сын и не зять, а вовсе приезжий, — просто не желал допускать Нелароса до серьезной работы, и тот шел из кузни не домой, а на рынок или в доки. Несколько месяцев прошло прежде, чем Фенарель немного смягчился, допустив подмастерье к мехам — пошли хоть какие-то деньги, и Неларос раньше приходил домой, но уже Эолан не могла ничего этакого показать из опасения повредить ребенку, да и к слову не приходилось... А тут что-то потянуло похвастаться:

— Возьми меня за запястье, только не сжимай крепко, — Неларос послушался, и она медленно, так, чтобы он все прочувствовал, начала сгибать руку, пока не прижала большой палец к предплечью — сперва кончик обломанного ногтя, затем сам ноготь, сустав и наконец весь палец до основания⁽²⁾. — Вот, понимаешь? Я уже привыкла, что многое могу, а теперь как деревянная...

— Ты необыкновенная, — шепот мужа согрел ее искренним восхищением. — Слушай, а может, поможешь мне?

— Попробую, а в чем именно?

Иона, не так давно получившая повышение из младших горничных аж во фрейлины и успевшая сунуть нос в хозяйскую библиотеку, рассказывала кое-что о любовных играх, и слушать это было... интересно, но странно и немного стыдно, как раньше — подглядывать за парнями в банный день. То, чем Эолан теперь занималась свободными вечерами со своим мужем — иногда в темноте занавешенной кровати, но чаще все же в банном закутке и при скудном свете — было порой даже более откровенным, чем самые смелые описания в книгах, но стыда она не испытывала вовсе. Возможно, потому что не могла назвать это любовной игрой... или вообще хоть какой-нибудь игрой — скорее, уроком, где она одновременно была учителем и букварем. И где ученик был просто убийственно серьезен.

Медленно и тщательно он выщупывал ее тело, особенное внимание уделяя сочленениям: места по бокам головы, где крепится челюсть и перекатываются мышцы, что двигают ушами; точка под затылком, где череп переходит в стержень шеи; выступающий позвонок у основания шеи, сложные сочленения плеч, ключицы, соединяющиеся прямо под горлом — просто так и в движении, чтобы лучше понять, какую работу выполняет каждая кость...

Иногда он надавливал слишком сильно, оставляя синяки на тонкой белой коже, скорее неприятные, чем по-настоящему болезненные. Эолан не обращала внимания: синяком больше, синяком меньше, какая разница? Ее кожа без труда растягивалась, подстраиваясь под нужды невероятно гибкого тела, но и синяками расцветала — только тронь; когда она была маленькой, мама даже шутила порой, что и ее трогать необязательно — достаточно посильнее чихнуть в ее сторону. "С другой стороны, — тут же добавляла она, ероша волосы дочери, — кто ходит в синяках и не боится получать их снова, того можно уважать". Эолан не боялась в детстве, а сейчас тем более внимания не обращала; конечно, расхаживать в ноющих багрово-синих пятнах — приятного мало, но если для хорошего дела и без них никак, значит, так тому и быть.

И почему-то ей даже в голову не приходило, как это выглядит, пока она не стала замечать, как смотрят на нее женщины у колодца: одни с жалостью, другие — с тихим понимающим сочувствием, третьи злорадно, будто им приятно было думать, что ее красавец-муж оказался с гнильцой... Заметила лишь тогда, когда Элрик научился спать до первых петухов, позволяя и ей поспать чуть подольше; дело шло к осени, и холод, идущий с юга, не позволял расхаживать с открытыми плечами и шеей, где первые "учебные" синяки уже сошли, зато из-под закатанных рукавов вовсю выглядывали новые, желтовато-зеленые выше локтей и густо-багровые — до запястий и ниже, по ладоням, до самых пальцев.

— Муж? — указывая взглядом на эти синяки, спросила соседка, дружившая некогда с мамой и всегда привечавшая Эолан.

И вот что можно было на это ответить? Врать не хотелось, говорить правду и потом очень, очень, очень долго объясняться тем более желания не было: дома ее ждали сын, сестра и братья, а женщины, что дожидались ведер, почти все навострили уши... И она улыбнулась так томно и загадочно, как только могла:

— Ага. Было... довольно занятно.

Не сказать чтобы в эльфинаже никто не страдал от мужниных побоев — у многих бывало. Но все знали, что Эолан воспитана вольно и не потерпит, чтобы муж ее распускал руки почем зря, и ее молчание привлекло бы даже больше внимания, чем синяки... Так что пусть все думают, что они с мужем вытворяют всякое из орлейских романов. Дело это житейское и до того безобидное, что даже обсуждать неинтересно — когда б еще с любовником, а то с мужем! Лица стоящих рядом женщин тут же поскучнели, зато и у соседки взгляд потеплел, а улыбка из постно-сочувствующей стала понимающей и самую чуточку хитрой; почтенная матрона даже подмигнула на прощанье.

Этого Эолан и добивалась.

Больше ее вопросами не тревожили, а вскоре вовсе забыли приглядываться, да и смотреть было некуда — еще не сошедшие синяки скрылись под рукавами теплого платья, а свежие возникали нечасто и уже там, куда так просто не заглянешь. Уроки стали делом привычным, и, к стыду своему, замотанная ежедневными хлопотами с подрастающим сыном, готовкой на всех и мелкими домашними делами, она не всегда понимала, для чего это все. Вот Неларос закончит изучать кости — а дальше?

Чтобы двигаться дальше, нужно было железо, много железа, или хотя бы деньги на него, а денег-то не было. Не сказать чтобы они бедствовали: отец неплохо зарабатывал, Шианни с Сорисом брались за подработки — сейчас, когда Элрик подрос и, главное, научился спать как следует, в куче помощников Эолан нуждалась гораздо меньше, ей одного Даэлина хватало, — Неларос, опять же, деньги в дом приносил... Но то были деньги на жизнь — на выплаты домовладельцу, на еду, на хозяйство... Не на железо, пока точно нет.

Потому что Фенарель хоть и подпустил Нелароса к горну, но лишь как подмастерье. И в каком-то смысле его можно было понять — зачем ему соперник в кузнице? — но ведь два кузнеца успевали бы больше и могли что-то даже людям продавать... Иные горожане победнее не брезговали покупать эльфийские изделия, когда на своих кузнецов и кожевников денег не хватало. И тут бы Фенарелю не зевать и засунуть свою неприязнь куда подальше — все бы выиграли, — но вот уперся и ни в какую!

А Неларос будто не беспокоился на этот счет — лишь, выщупав все, что мог, снова начал ходить по заработкам, чтобы хоть что-то откладывать. Еще и ее утешал, когда выдавалась свободная минутка:

— Да не волнуйся так, а то мне уже неловко как-то — трудности мои, а волнуешься ты... Не стоит того.

— Это наши трудности, — возражала Эолан. На этом все обычно и кончалось, но в Первый день, когда впервые за много недель у них выдалась возможность поговорить и впервые с самой свадьбы — погулять вдвоем, не выдержала и добавила: — Тебе самому-то не обидно?

— Уже нет. Я таких знаю — им просто кажется, что жизнь будет проще, если ничего в ней не менять. Пусть денег в доме будет немного, а похлебка будет полупустая, зато никто не посягнет на привычный порядок вещей и не возмутит их собственного покоя... у меня отец такой же, — улыбнулся Неларос. — Ему не надо было как лучше — надо было как всегда и чтобы я в облаках не витал, или хотя бы витал про себя. А я молодой был, глупый, не понимал, что тут нахрапом ничего не добьешься... В конце концов отец так от меня устал, что понадеялся на женитьбу: думал, хоть необходимость заботиться о семье меня перекует, а нет — значит, я безнадежен, но хоть не ему со мной мучиться.

— Не верю, что ты мог перековаться.

Неларос помолчал, но все-таки ответил — так же спокойно, как обычно, но не глядя в глаза:

— Мог, если бы ты попросила или с деньгами было совсем туго. Бросить свою блажь, стать просто хорошим кузнецом, который зарабатывает деньги, все до медяка несет в дом и возвращается домой засветло... Наверное, и сейчас смогу, если прижмет, хотя будет уже сложнее...

Эолан представила такую жизнь — без тайных уроков, без вороха разрозненных записок, для которых отдельный сундучок завести пришлось, без денег, отложенных не на что-то полезное, а на учебное железо. Простую и понятную жизнь, где муж не носится до глубокой ночи по заработкам, а идет из кузницы домой и приносит деньги, но и только. Он бы в редкие свободные вечера не рассказывал ей о свойствах железа, чугуна и стали, она не выгибалась бы для него так, будто у нее в теле вовсе нет костей, а если бы и выгнулась нечаянно — получила бы не полный восхищения взгляд, а испуганное "что с тобой?". Он бы, как сейчас, заботился о семье, следил, чтобы все в доме были сыты, одеты и обуты, а она — чтобы одежда всегда была чистой, а еда вкусной, и они бы, как сейчас, с удовольствием занимались любовью...

Но без мечты — теперь уже их общей мечты — это все казалось неправильным, почти кощунственным. Как веселиться в доме, где только что умер ребенок. Она тряхнула головой, отгоняя жуткую мысль:

— Поговорим об этом, если прижмет, хорошо? Сейчас не хочу.

Уже второй раз они встречали смену года вместе, и если в первый раз Эолан было не до копания в себе — она носила ребенка и все время была чем-то занята, — то сейчас она вдруг отчетливо поняла, что ждет чуда. Не знает, какого и когда, но очень ждет.

Чудо шло в дом медленно, будто не шло вовсе, а ехало на улиточьей упряжке. До самой весны Неларос копил деньги, затем снимал мерки с ног Даэлина и долго думал, а потом две недели что-то делал — и вдруг в начале облачника принес железные скобы, похожие не то на кандалы, не то на орудие пыток: сверху кольцо и снизу кольцо, а между ними толстая полоска железа, изогнутая дугой. Даэлин посмотрел на скобы, пощупал их, пошевелил ушами и выдал:

— Я это не надену.

— Почему?

— Потому что я в это не влезу, дубина, — беззлобно хохотнул Даэлин, а затем нацепил одну из скоб, закрепив большее кольцо под коленом; второе при этом едва касалось его щиколотки.

Неларос подумал, еще две недели что-то делал, а потом притащил переделанные скобы — такие же изогнутые, но с нижним кольцом, посаженным на винт, чтобы подтягивать его к ноге, и с дополнительным штырем, идущим от середины основного вниз, к земле, и снабженным широким плоским наконечником. Эти скобы Даэлин уже мог надеть и даже стоять в них смог, когда немного привык; "пока только стоять", говорил Неларос, ни к кому не обращаясь. Без досады и недовольства, как если бы остался недоволен своей работой; скорее так, как говорят о саженце, едва перенесенном в новую землю и нуждающемся в особой заботе. Или о новорожденном дитя.

Так же, как с новорожденным, с этими скобами было немало хлопот: они были тяжелыми и неудобными, и Даэлин первое время уставал от них так, что еще до ужина падал на кровать и засыпал, как убитый; кольца давили на кожу, стирая ее в кровь, и каждый вечер приходилось протирать раны настойкой эльфийского корня, чтобы заживали и не гноились. Да еще железо ржавело, разъедая кожу, пришлось при первой же возможности заменить железные кольца на стальные. И что хуже всего, Даэлин рос, и скобы эти приходилось переделывать чуть не раз в полгода. Менять штыри на более длинные, увеличивать кольца, прибавляя металла и веса тоже, затягивать винты... На третью перемену уже и отец ворчал, мол, к чему парня мучить, но внезапно уперся сам Даэлин. "Ты не понимаешь, — повторял он, — так надо, я тоже не сразу понял, а теперь понимаю, что так надо". Шианни и Сорис переглядывались с видом посвященных в Великую Тайну, Элрик по малолетству не понимал, из-за чего ссора, но важно повторял за дядей: "так надо". Эолан беспокоилась за брата, но доверяла ему: он, должно быть, лучше всех знал, что ему нужно. А Неларос работал в кузнице, таки выбив у Фенареля право на свое место и свои заказы, временами ходил на заработки и снова что-то доделывал и переделывал...

Чудо случилось спустя несколько лет, когда Элрик встречал свое пятое лето; Эолан ждала второго ребенка, боролась с тяжелой непроходящей сонливостью и чего-то необыкновенного от железок еще ждала, но как-то по привычке, как плодов от старой яблони: будут — хорошо, нет — и ладно. И случилось оно, если подумать, не в одночасье, некоторые его признаки она даже отмечала — видела, что у Даэлина распухают щиколотки, причем левая почему-то больше правой; что ступни у него натружены, как у младенца, вдруг начавшего ходить, и настойки корня он стал изводить вдвое больше... Видела, но не складывала воедино, пока вдруг не обратила внимание, как брат идет на реку, закрепив на спине плетеный короб с бельем.

Он медленно шел вдоль стены соседского дома, неловко выворачивая левую ногу, чтобы встать на всю ступню, и слишком далеко отставляя правую, когда нужно было опереться на нее тоже. Дважды он останавливался, чтобы передохнуть, и тогда приваливался к стене или сильнее опирался на костыль, который крепче прежнего держал левой рукой, и поправлял лямки короба правой.

А костыль из-под правой руки стоял себе в доме, неловко прислоненный к стене; Эолан задвинула его подальше за кровать, чтобы не упал, и расплакалась, увидев на своих руках тонкий слой бурой пыли. Пыли, которой неоткуда было взяться, ведь Даэлин всю ее обтирал... пыли, которая осела, потому что к костылю уже несколько дней никто не прикасался.

Эолан плакала и чувствовала себя самой счастливой на свете. Как в ту ночь, когда услышала первый крик своего сына.

1) Из пьесы "Собака на сене".

Вернуться к тексту

2) Один из тестов на гипермобильность суставов. Строго говоря, болезнь Эолан срисована с синдрома Эллерса-Данло, и в нашем мире ей бы вообще запретили беременеть из-за риска маточных кровотечений и разрывов матки.

Вернуться к тексту

Ты безрассудно мчишься ввысь,

С тобой мы оба безрассудны;

Хотя, кто ищет жребий чудный,

Тот говорит тебе: стремись!⁽¹⁾

— Элрик, ты где пропал? Надо обед отцу отнести!

— Иду, мам! — и уже через минуту Элрик, рыжий, малорослый и страшно вертлявый — он, казалось, даже стоя на месте умудрялся двигаться, — юркнул в дом, ожидая приказаний. Эолан сунула ему маленький горшок капустного супа и кусок хлеба в корзинке:

— Вот. И проследи, чтобы съел, а не как позавчера! — когда Неларос про обед попросту забыл, отставив суп куда-то в угол, а тот за день выкипел весь, одни вялые листья по стенкам остались.

— Сделаю! — на миг Элрик даже вытянулся по стойке "смирно", но тут же развернулся и припустил прочь — только его и видели.

Эолан, выдохнув, опустилась на скамью и прикрыла глаза. В доме было тихо — отец, Сорис и Неларос еще до зари разошлись каждый к своей работе, Шианни сегодня приглядывала за детьми в приюте, Даэлин ушел стирать, дочки мирно возились в углу с тряпичной куклой... она любила эти редкие часы тишины, ведь когда еще отдохнуть и привести мысли в порядок?

Казалось, только вчера она, совсем юная, выходила замуж, гадая, кого же ей выбрал отец, а прошло уже десять лет, у них с Неларосом своих детей трое; все, слава Создателю, родились и росли здоровыми, будто в этот раз он не отвлекался и отмерил всем здоровья поровну. Старший сын провожал девятое лето, а младшие, пережив младенчество, не только научились занимать себя сами, но и ей помогать начали. Понемногу, конечно — составить башмаки в угол, пока она подметет пол, и другое по мелочи, — но Эолан радовалась и этому, с содроганием вспоминая первый год Мирты и Ардалин, когда их с рук было не спустить. Кажется, именно в тот год она особенно остро стала замечать пустую похлебку, прохудившиеся башмаки и протертые до дыр заплатки на локтях — все то, с чем прежде спокойно мирилась. Именно в тот год ей то и дело вспоминались слова Нелароса: "Я могу перековаться, если ты попросишь. Бросить свою блажь, стать просто хорошим кузнецом, который зарабатывает деньги, все до медяка несет в дом и возвращается домой засветло", — и Эолан, одуревшая от бессонных ночей, детских криков и вдруг бросившейся в глаза бедности, еле сдерживалась, чтобы не выплюнуть мужу в лицо: "Бросай. С меня хватит, мне нужен муж дома или хотя бы деньги в семью".

Но ни разу не сорвалась. Стискивала зубы, умывалась холодной водой и уговаривала себя: "за меня говорит моя усталость... а это пройдет". Оглядывалась на Даэлина, который на удивление быстро приспособился ходить с одним костылем и даже умудрялся стоять без опоры⁽²⁾, когда нужно было прибить отвалившийся крюк или заткнуть поплотнее щели, и напоминала себе: оно того стоит. Все вечера, когда она ложилась спать, так и не дождавшись мужа, все деньги, потраченные на лишнюю унцию железа, а не отложенные на черный день, стоят того.

В самом деле, не так уж плохо они жили, особенно если на соседей посмотреть. Да, ели не досыта, зато каждый день, и домовладельцу платили в срок; отец и муж работали, сын и брат помогали по дому, Сорис неплохо пристроился — младшим писарем в контору стряпчего, тоже деньги... Шианни бегала по всему эльфинажу поденщицей — денег за это ей, как правило, не перепадало, но хоть кормили, — а по вечерам порой утаскивала общий карандаш, чтобы записать что-то свое; какие-то у нее появились мысли о благоустройстве эльфинажа, но с уставшей до тумана перед глазами сестрой она ими не делилась, мол, потом, все потом. Эолан не спорила: она бы тогда все равно ничего не поняла. Главное — все живы, здоровы, при деле... все в порядке, напоминала она себе, когда становилось тошно — и вместо того, чтобы высказать Неларосу в лицо всю накопившуюся усталость и тоску, заставить его больше заниматься делом и меньше своими опытами, расправляла плечи, повязывала потуже косынку и шла искать, что бы изобразить на ужин. "Блаженная, — шептались у нее за спиной. — Другая бы давно непутевого муженька поучила уму-разуму, а этой все нипочем! Еще, поди, и гордится! Вот уж два сапога пара..."

Эолан пропускала досужие разговоры мимо ушей, будто не о ней шла речь. Неларос мог многое сделать не только для своей семьи, но и для всего эльфинажа, особенно если ему не мешать... потерпеть ради этого временные неудобства определенно стоило, кто бы там что ни думал.

Тем более что все плохое рано или поздно кончается — кончился и тот ужасный сонный год, сменившись вторым, а теперь вот третьим. Эолан встряхнула головой, отгоняя неприятные воспоминания, и только сейчас вспомнила, что забыла раскрутить утром лоскутки, которыми перевязала волосы — мода на локоны нынче дошла и до эльфинажа, и хотя женщины постарше ворчали, мол, недостойно эльфов во всем следовать за шемленами, кому было дело до их ворчания? Уж точно не Эолан. "Люди и так забрали у нас слишком много, мы тоже возьмем все, что нам понравится, — рассуждала она. — Вот моду, например". Ей нравилось видеть свое лицо в обрамлении крупных кудрей, пусть к вечеру от них ничего не оставалось... Рука, потянувшаяся было к узелку надо лбом, замерла в воздухе. Сейчас-то зачем? Распустит волосы перед ужином, как раз все домашние соберутся и будет перед кем покрасоваться! Неларос, кажется, и вовсе ее с локонами не видел, а сегодня как раз посмотрит, если придет пораньше!

Пришел Неларос и впрямь раньше обычного — семья еще сидела за столом, — но сидел хмуро, ни на кого не глядя.

— Что у тебя? С Фенарелем опять поругались? — хоть старый кузнец и смирился с соседством, ссоры до сих пор иногда вспыхивали...

Неларос только отмахнулся:

— Да нет. Сапоги не идут — про колодку все понял, а вот с голенищем... — он тяжело вздохнул.

Над этими сапогами Неларос бился уже третий месяц, с тех пор, как Анориата, их хорошего знакомого, постигло несчастье. Бедняга работал в доках, подряжался на самую тяжелую и грязную работу, чтобы хоть как прокормить семью, и вот несколько месяцев назад его зажало между двумя кораблями, раздробив ноги. "Ниже колен живой косточки не осталось, — делился Неларос после того, как напросился-таки в гости и осмотрел больного. — Даже с костылями не на что опереться будет..." Он говорил, а сам, задумавшись, выводил что-то пальцем на гладких досках стола; возможно, эти невидимые линии соединялись в рисунок ног, какими они должны быть. Сейчас же Неларос невидяще смотрел в свою миску, рисуя ложкой бессмысленные круги, и в неверном свете очага шрамы, покрывающие его левую руку от пальцев до запястья и чуть выше, казались грубее обычного. Почти как переплетенные корни дерева.

— А что с голенищем?

— Ничего, в том-то и дело. Никак не могу придумать, как сделать, чтобы тяжесть тела приходилась на сапог, а не покалеченные кости, и ходить при этом было не тяжело...

— Может, скобы сделать вроде моих?

— Не выйдет, Даэлин, — еще один безнадежный вздох. — У тебя кости-то целы, кривые просто; достаточно было сместить точку опоры, чтобы они росли правильно, а здесь... смещать нечего, понимаешь? Одна-две скобы не потянут, а заковывать всю ногу — как ею шагать потом? Тяжело, да и боль будет страшная... даже если сильверит взять, не настолько он легче...

— Неларос, хватит! — отец даже прикрикнул, чтобы не дать беседе в очередной раз за эти месяцы свернуть к чуть более легкому, чем железо, и бессовестно дорогому сильвериту. — И вы двое, прекращайте его подначивать, пока он нас по миру не пустил! Видит Создатель, я уже почти жалею, что ты мой зять...

— А я нет, — никогда, даже в минуты самой черной злости, Эолан и подумать не могла повысить на отца голос. И сейчас, хотя от его несправедливых слов зазвенело в ушах, она сдержалась. Только головой тряхнула, как норовистая лошадь, чтобы сбросить негодование.

И тут вдруг стало очень тихо... Неларос смотрел на нее во все глаза, приоткрыв рот, будто впервые видел. Осторожно протянул руку, коснулся ее крупно завитых волос, но не погладил привычно по голове, а взвесил локоны на ладони и тут же отпустил; потянул за одну прядь и разжал пальцы, глядя, как она отскакивает обратно. И резко выдохнул:

— И правда, что это я... Не надо сильверита, чугуном обойдусь, — но от глухого безнадежного незнания не осталось и следа; сейчас Неларос улыбался, как голодный кот, которому вдруг сунули под нос миску сметаны.

— Только сейчас в кузницу не беги, — нервно хихикнула молчавшая до сих пор Шианни и переглянулась с Сорисом. — Остыло же все, наверное.

— Побежал бы, — не стал отпираться Неларос, — но не стану.

И добавил, склонившись к уху Эолан, чтобы никто другой не слышал:

— Не для того у меня жена — подарок Создателя, чтоб я спал на наковальне.

Вид сапоги имели самый что ни на есть причудливый — к широкой уродливой деревянной колодке крепилась вместо голенища огромная пружина, оканчиваясь толстым чугунным кольцом гораздо выше колена, если к ноге приложить, еще и с винтами по бокам. "Ты уверен, что не ошибся с высотой?" — "Совершенно уверен! Пружина будет стремиться в изначальное положение, а кольцо, закрепленное под коленом, не даст ей распрямиться до конца; она же будет тянуть тело вверх и снимать часть тяжести с костей, а еще часть перейдет на колодку. Винты можно подкручивать, чтобы менять силу, с которой кольцо давит на кость... И эта штука гораздо легче сплошного сапога, а пружина, видишь, почти не касается кожи".

— Я понимаю, вы пытаетесь помочь, — тихо проговорил искалеченный эльф, приподнимаясь на постели и оглядывая странные штуковины. — Вы славные ребята, храни вас Создатель, но... я не хочу.

— Не хочешь даже примерить? Но почему?!

— Боюсь обрадоваться, чтобы потом оказалось, что и в этих железках я не смогу ходить... Вам не понять, вы еще молоды. Но не иметь надежды гораздо лучше, чем обрести и сразу потерять, — он весь съежился, обнимая себя руками, будто пытаясь защититься от непрошеной надежды.

— Ну почему сразу потерять? Ты же знаешь нашего Даэлина? Он раньше без опоры даже стоять не мог, а теперь ничего, получается...

Анориат покачал головой:

— Даэлин молод, и у него есть семья, которая его поддерживала, пока ему стало лучше. А у меня сыновья, которых никто, кроме меня, не накормит... Я не могу, как он, потратить годы на лечение, которое ни к чему не приведет.

— Да почему не приведет-то? — Неларос начал закипать. — Чудес не обещаю, прежних ног у тебя уже не будет — но что, твои сыновья много проиграют от того, что отцу хотя бы будет на чем стоять? Или тебе ползать всю жизнь хочется?

— А какая разница? Хоть стой, хоть ползай — я все равно уже не смогу работать, как раньше.

— Зато детям легче будет за тобой ухаживать! Хотя бы вон солому заменить, пока ты стоишь. И горшок из-под тебя выносить не придется...

— А вот это, уж прости, не твое собачье дело, кто и как из-под меня горшок выносить будет, — огрызнулся Анориат. И отвернулся к стене, показывая, что больше разговаривать не хочет.

Эолан скорчила рожу, мол, зря ты про горшок ляпнул. Неларос раздраженно вздохнул и закатил глаза: "Знаю. Как теперь его уламывать?". Она слегка улыбнулась, сжав его руку: "Предоставь это мне".

— Послушай, — осторожно начала она, — тебе ведь деньги нужны, верно?

— Кому ж не нужны...

— А здесь унций сто⁽³⁾ не самого паршивого чугуна, — она кивнула на сапоги. — Давай сделаем так: ты все-таки примерь, попытайся встать, и если не получится — всю выручку с того, на что переплавятся эти сто унций, мы отдадим тебе. Годится?

Анориат задумался — все-таки сто унций чугуна... Их, а точнее, полученный за них серебряк, можно было потрогать, на серебряк можно было купить еды и, может, начать отдавать долги... Но кто же в эльфинаже отдаст такие деньги просто так, за здорово живешь? Он снова повернулся к Сойерам, смерил их подозрительным взглядом:

— А подвох-то в чем?

— Ни в чем. Либо ты получаешь чугунные ноги, либо деньги.

— Тогда давайте сразу деньгами.

— Нет уж. Во-первых, сейчас у нас денег нет — вот же они, на полу стоят. А во-вторых, думаешь, мне не любопытно, на что мой блаженный муженек тратил наши деньги? — она подмигнула Неларосу и получила улыбку в ответ. — Сколько он за десять лет на свои штуки промотал — представить страшно! Вот я и думаю, кормить его сегодня ужином или сковородкой проучить как следует? Будь другом, помоги решить — у меня самой рука не поднимется, родной муж все-таки...

Она несла всякую чушь, просто чтобы не висело тяжелое молчание, и это сработало: эльф, не желавший и слышать о том, чтобы примерить железки, сам подвинул их к себе и попытался надеть. Одну. Вторую...

— Давай помогу, — Неларос склонился над сапогами, очень аккуратно выкручивая винты, чтобы пружины распрямлялись медленно и ровно настолько, насколько нужно.

А затем произошло чудо — держась за плечо Нелароса, Анориат оторвал себя от кровати и встал, тяжело опираясь коленями на железные кольца. И простоял так, покачиваясь и морщась от боли, целых десять счетов, прежде чем рухнул на постель и разрыдался.

Неларос, окрыленный успехом, уже несся дальше, рассуждая, что позже стоит приделать к кольцам полоски стали, чтобы не разъедали кожу, а за винтами необходимо следить и смазывать, чтобы не ржавели, и да, повязки под кольцами надо будет менять и стирать каждый день, а ноги обрабатывать настойкой корня... Но именно сейчас, когда несчастный, уже отбросивший всякую надежду, дрожащими руками гладил свои будущие ноги и улыбался сквозь слезы, все эти детали — безусловно, очень важные — не имели значения.

1) Из пьесы "Собака на сене".

Вернуться к тексту

2) У обоих детей Цириона и Адайи патологии выдуманы: в конце концов, эльфы не обязаны болеть точно так же, как люди. Болезнь Даэлина по симптомам похожа на несовершенный остеогенез, при котором кости часто ломаются и в некоторых случаях показана коррекция штифтом, так что здесь я не слишком грешу против истины. Ноги у него как были кривыми, так и остались, но благодаря внешним штифтам разогнулись градусов так на 10 в правильную сторону.

Вернуться к тексту

3) Примерно по 1,5 кг на сапог.

Вернуться к тексту

Что ж, кличьте на себя беду

И шествуйте стезей гордыни.⁽¹⁾

Прежде Эолан думала, что их с Неларосом успех или провал зависит лишь от них самих, от их талантов и упорства, но все оказалось гораздо сложнее. Первая победа далась им легко — Анориат до того обрадовался возможности снова встать на ноги, что безропотно соглашался уже на все. Постоять чуть дольше обычного? Да, конечно! Сделать хотя бы шаг, опираясь на костыли? Он попробует! И еще раз попробует, и еще, через боль и усталость — казалось, теперь, явившись к нему во плоти и чугуне, надежда наделила его поистине гномьей силой... но таким он нравился Эолан гораздо больше, чем раньше, когда не смел даже на миг поверить в лучшее. И когда он, тяжело опираясь на костыли, доплелся от кровати аж до двери своей лачуги — целых шесть шагов, и ничего, что дверь открыта — пусть видят все! — она была так счастлива, как разве что в детстве в канун Сатиналии.

"У тебя получилось! Я знала, я знала!" — она обняла мужа крепко-крепко, как обнимала когда-то маму, получив от нее самый лучший подарок — так тогда казалось — первые свои кинжалы, тяжелые и неудобные для ребенка, зато самые настоящие. А Неларос погладил ее по голове и негромко, но очень уверенно поправил: "Не у меня — у нас получилось".

А назавтра к ним пришли храмовники. Велели всем бросить дела и пойти в церковь, где долго что-то проверяли; Эолан не знала, что именно, и в те часы, стоя в кольце закованных в сталь вооруженных людей, ничего не хотела знать и выспрашивать — ей важнее было утихомирить дочерей. Мирта расплакалась от страха, увидев столько людей разом, утешали ее всей семьей; Ардалин обиделась, что ее не пустили бегать по церкви, и едва не разревелась за компанию, благо Элрик и Шианни смогли ее отвлечь. Спасибо хоть их допросили первыми... но это все равно было слишком долго, и под конец девчонки хныкали уже не от страха, а от усталости, цепляясь за материну юбку. Им даже позволили сесть на лавку... Эолан тоже разрешили, но она побоялась, что если сядет, то уже не встанет и ни на какие вопросы отвечать не сможет — от духоты и запаха благовонных свечей у нее кружилась голова, а вопросы у храмовников все не заканчивались.

Долго ли она знает своего мужа? Его семью? Замечала ли она за своим мужем странности вроде подозрительных отлучек, особенно вечером и ночью? Перемены настроения? Возможно, странные пристрастия в постели?.. Ее еще о чем-то спрашивали, она отвечала, не вдумываясь в смысл вопросов и только надеясь, что ее ответы звучат не слишком грубо, а вернувшись домой, рухнула на кровать и уснула, как убитая.

В эльфинаже с ними перестали здороваться. Только Иона, которой было не до сплетен — муж ее слег с горячкой и таял на глазах, — да еще Алим с Нерией, которых после истории с приемной дочкой тоже одно время сторонились, продолжали приветливо улыбаться Эолан при встрече, будто ничего не случилось. Ну и Анориат еще, но его улыбка была робкой, будто он считал, что делает что-то плохое, здороваясь с ней, а не здороваться не позволяла совесть.

Ничего не случилось, но Элрик, которого прежде было с улицы не вытащить, все чаще оставался дома, помогая матери по хозяйству; он молчал, конечно, но и так было понятно, что другие дети начали его избегать. Ничего не случилось, но Шианни с Даэлином как-то раз пришли домой потрепанные и злые и долго рассуждали, считается ли подбитый железом костыль за оружие — в драке-то оказался совсем не лишним, — или можно будет послать стражу куда подальше, если докопаются?

Храмовники пришли еще через неделю — на сей раз в церковь не вызывали, ограничились обыском и допросом на месте, — и снова ничего не случилось. Только на общем собрании Валендриан не дал слова никому из семьи, просто обошел их взглядом, будто ни Табрисов, ни Сойеров не знал никогда; отец в тот вечер впервые со смерти мамы напился до тихих пьяных слез. Ничего не случилось, совершенно ничего! Но с новыми заказами на гвозди и ножи все шли к Фенарелю, а Нелароса, работавшего в той же кузне, будто не замечали.

И еще через две недели пришли храмовники...

— Долго вы будете к нам таскаться, как на службу? — не выдержал Неларос, когда молодой храмовник закопался в его чертежи.

В прошлый раз после обыска он долго шипел сквозь зубы, перебирая свои перемешанные и выпотрошенные заметки. Эолан считала, что между беспорядком, устроенным церковниками, и "каким надо беспорядком", в котором держал свои записи сам Неларос, разница невелика, но молчала, чтобы не расстраивать без того взвинченного мужа.

— Это и есть наша служба, мужик, — ответил старший храмовник, хмуря густые седеющие брови. — На тебя донос написали, понимаешь? Уже третий с последней проверки...

Эолан, весь обыск просидевшая на табуретке, почувствовала, что сейчас с нее свалится. Три доноса за две недели! Подштанники Андрасте, да на отпетых головорезов страже так усердно не жаловались!

Может, думали, что даже самый лихой разбойник не привлечет к эльфинажу столько внимания, сколько может привлечь изобретатель-самоучка, переплюнувший гномьих мастеров. Может, почти в каждом эльфе крепко сидело вбитое с детства "не выделяйся, не пытайся бороться, не то хуже будет". А если попытается сосед, хуже будет всем, и тебе тоже, так надо проучить его, чтоб не пытался... Эолан все понимала, но думать об этом было тошно.

Неларос обнял ее за плечи, прижимая к себе, оглянулся на старшего храмовника:

— О как. И кто у нас такой грамотный?

— Ты дурной, что ли? Доносы не подписывают, на то они и доносы, а я тебе не мастер почерков, чтобы ваши корябки различать. Но раз уж ты всех так баламутишь, мы тебя обязаны проверить не меньше трех раз, чтобы точно убедиться, что не проглядели малефикара... — он обвел взглядом дом, Элрика, закрывшего собой сестер, ворох разрозненных чертежей в руках своего помощника... — Хочешь совет?

— Ну.

— Подай бумаги в Ремесленную палату⁽²⁾. Я, такой-то, изобрел, хочу подтвердить свое мастерство на цеховом экзамене, ну или как там сейчас пишут. Может, придется сразу две подать — одну к кузнецам, другую к лекарям...

— Думаешь, я сдам экзамен у лекарей? — криво усмехнулся Неларос.

— Эльфа никто и экзаменовать не будет. Тут другое — этим ты покажешь, что никаких проверок не боишься, и заткнешь рты вашим дуракам. А то мы-то хоть к этому вашему дереву можем свидетельство капитана приколотить, что никакой ты не отступник, только от вас, как от чумных, шарахаться не перестанут...

"А там и до изгнания недалеко", — повисло в воздухе невысказанное. Не такая страшная участь, когда ты молод и ничем не обременен, но верная смерть для семьи с детьми, особенно сейчас, на изломе осени.

Храмовник между тем еще раз оглядел дом и бросил подручному:

— Заканчивай там и пойдем.

— А как же ус...

— Заканчивай, говорю! Нет там ничего, до тебя смотрели... А ты подумай. Хуже не будет, — кивнул он Неларосу, отмахнулся от благодарностей и быстро пошел прочь; за ним поспешил, бросив бумаги, его помощник.

— Нет, в самом деле, это выход! — рассуждала Эолан. — Это же наверняка не в один день делается, и пока мы будем бегать, собирать бумаги, копить деньги на пошлину, все начнут болтать не о том, что мы отступники, а о том, что совсем мы головой тронулись, если думаем, что бумагу от эльфов кто-то хотя бы рассмотрит! Нел? Ты слушаешь?

— Я вот думаю... Это в Ремесленную палату не подашь, — он потряс своими записями. Писал Неларос на чем придется — на оборотах черновиков и промокашек, на огрызках, на мятых оберточных листах, какие не промаслились... Ему самому это нисколько не мешало, но люди в Ремесленной палате и в самом деле не обрадовались бы, получив такое. — Нужно купить бумаги и чернил приличных, все переписать...

"А на бумагу и чернила нужны деньги, и на пошлину нужны деньги — сколько, кстати? Надо будет спросить у Сориса", — пусть к хозяину Сориса чаще приходили по другим делам, но он все же видел и слышал разное и уж о размере пошлин он наверняка что-то знал.

Оставалось дождаться вечера, но это было уже не так страшно. Теперь, когда впереди забрезжила пусть призрачная, но надежда, даже изгнание не виделось таким страшным, и день не таким хмурым и промозглым, и даже сил прибавилось...

...ровно до вечера.

Услышав про Ремесленную палату, Сорис только головой покачал:

— С тем же успехом вы можете прямо сейчас начать собирать вещи... Если еще и в два цеха, то это обойдется в четыре золотых с чем-то.

Даэлин присвистнул. Шианни прикрыла глаза, беззвучно шевеля губами — она всегда так делала, когда считала в уме, и, судя по мрачнеющему на глазах лицу, итог ей не нравился. Отец глухо застонал, уронив голову на руки. В мыслях он наверняка уже прощался не то с дочерью и зятем, не то с прежней жизнью вообще, понимая, что такого богатства им и за десять лет не раздобыть, особенно если у Нелароса так и не появится работа. Кто в эльфинаже вообще видел золото? Разве что слуги богачей, и то одним глазком в щелочку. А уж четыре золотых сразу...

— Ну, если подумать... — спокойно проговорил Неларос, слишком спокойно даже для себя; ни разу за все годы он не повысил голоса, но и так не говорил... — всем-то зачем уходить?

И с тем же жутким костровым спокойствием попытался встать из-за стола; Эолан схватила его за руку, удерживая:

— Даже думать не смей.

— Нам не достать таких денег, но я еще могу... — голос его был спокоен, но рука чуть дернулась в сторону.

Эолан развернулась всем телом, вскинула голову, глядя мужу в глаза:

— Что ты можешь, ну что?! Покаяться? Уйти, приняв всю вину на себя, только бы нас оставили в покое? И предать все, к чему ты шел двадцать лет?!

— Это... просто железки, — короткий рваный вдох сквозь стиснутые зубы и дрожь руки под занемевшими пальцами. — Они не стоят вашей бедности и изгнания.

Да, это было, сожри его демон, разумное и правильное решение. Может, самое разумное и правильное. Он уйдет, о его художествах рано или поздно забудут, а остальных простят. Отец скажет, что пытался образумить непутевого зятя, но не смог, и ведь не покривит душой — действительно пытался. Эолан, вдову при живом муже, пожалеют и снова начнут привечать, хоть сочувствие в улыбках некоторых соседей и будет мешаться со злорадством. Детям добрые соседи расскажут, что бедовый у них был отец, потому и сгинул, а им, если они пропасть не хотят, надо хорошо учиться, работать и не блажить почем зря. А что до младших — какой с них спрос, если шурин был им как старший брат? Но...

"Ты сам-то в это веришь?" — она знала ответ еще до того, как Неларос отвел глаза.

"Я пытаюсь..."

"Но это сильнее тебя — помнишь? Ты говорил перед свадьбой, и я поверила! — она часто моргала, пытаясь разогнать пелену перед глазами, но та наползала снова и снова. — Ты делаешь то, что до тебя никто и не пытался! Ты уже сделал для эльфинажа больше многих, подарив надежду тому, кто себя похоронил — попробовали бы так любезные доносчики! Неужели теперь ты позволишь чужой глупости похоронить себя... и меня?"

Она бы, может, поняла, если бы Нелароса образумили отцовские затрещины и в Денерим он приехал просто хорошим кузнецом, знающим и трудолюбивым, но оставившим "всякую блажь" в прежней жизни. Или если бы он "взялся за ум", видя, что семье приходится туго. Или если бы насмешки соседей и собственные неудачи, шедшие одна за одной, его сломали. Но теперь... вырывать из сердца с мясом первую значительную победу и убеждать себя, что это "просто железки"?!

"Со мной что будет, Нел? Я же в тебя верю!"

Она не выдержала и разрыдалась — громко, подвывая, как рыдала в последний раз на похоронах мамы. Кажется, ее гладили по спине и плечам, что-то говорили, но она не слышала, только цеплялась за руку Нелароса, как ребенок цепляется за руку товарища, чтобы не потеряться в праздничной толпе.

Но вот он обнял ее свободной рукой, прижал к себе — и сразу стало легче. Все-таки их двое... Двое очень глупых детей, которые так рвались вырасти, что так и не выучили основной закон эльфинажа: "не выделяйся", — а теперь учить поздно, да и не надо, наверное.

— А с золотом что делать будем?

— Заработаем, — просипела она, уткнувшись мужу в плечо.

И добавила, подумав:

— Это же просто золото.

1) Из пьесы "Собака на сене".

Вернуться к тексту

2) Местный аналог потребнадзора и патентного бюро; введен авторским произволом, потому что раз есть купеческие гильдии, значит, есть и ремесленные цеха. А раз есть выходцы из Орзаммара с их понятием о Совершенных, значит, и до идеи патента (пусть и не в том виде, в каком мы его знаем — в данной АУ держатель патента скорее ограждает себя от неприятностей, чем получает какие-то привилегии) ферелденцы могли додуматься.

Вернуться к тексту

— Малый ты боевой,

Мне как раз вот такой,

Расторопный такой слуга и нужен!

— Это дело по мне:

Нынче слуги в цене;

Коль сойдемся в цене, так мы послужим!⁽¹⁾

Одно из правил жизни, придуманных Эолан когда-то, гласило: если чего-то не умеешь, найди того, кто сделает это для тебя; если у тебя чего-то нет, найди того, кто поделится. Сейчас у них не было денег на пошлину, и искать заработок нужно было не в эльфинаже, а среди людей, причем таких, у кого деньги водились точно, а личного интереса в ремеслах как будто не было — иначе говоря, у дворян. Вроде банна Родольфуса, у которого работал отец, или леди Ландры, которой служила Иона... Кстати, подружка детства и юности могла и подсказать, не требуется ли какой благородной даме служанка. Шансов было немного, но вдруг?

Иона на просьбу подруги неопределенно повела плечами: "Могу поспрашивать, но не от меня зависит, сама знаешь... Главное, к нашему эрлу не ходи — видела я тамошних служанок, собственной тени боятся. Оно тебе надо?" — "Не надо, да и не пошла бы я в дом к холостяку и вдовцу". — "Разумно... Жди тогда, я дам знать, если что. И кстати, нам с леди уезжать скоро — не присмотришь за моей дочкой, пока меня не будет?" Эолан согласилась с радостью, ведь ответную просьбу в эльфинаже чаще всего понимали как "если поможешь, расшибусь, а сделаю что тебе надо".

И то ли Создатель благословлял упорных, то ли просто повезло, но в первых числах зимохода Эолан предстала перед леди Ровеной Кусланд, дочерью хайеверского дворянина, пожелавшей перебраться в Денерим и нанять пару-тройку слуг на месте.

Леди Ровена оказалась статной женщиной лет двадцати пяти с красивым лицом и тяжелыми складками между бровей и в углах рта, будто ей привычнее было хмуриться и сжимать губы, чем улыбаться; но что бы ни послужило причиной ее горьких раздумий, горделиво расправленные плечи говорили о смирении перед судьбой не больше, чем яркие нижние юбки, цветными росчерками выглядывающие из-под платья — о воздержании.

Лежавший у стола волкодав сел, подняв уши, и посмотрел на замершую в дверях эльфийку.

— Он хочет познакомиться с вами, — пояснила леди, — но не хочет вас напугать. Вы боитесь собак?

— Таких умных — нет, не боюсь, — Эолан и впрямь немного успокоилась: если пес так учтив, от хозяйки стоит ожидать, как минимум, того же.

— Хорошо. Зубик, можно, — леди кивнула псу; тот приблизился к эльфийке, обнюхал ее, коротко гавкнул хозяйке и отошел в сторону, давая дорогу. — Значит, умных собак вы не боитесь... а людей?

— Я вообще умных не боюсь: с умным почти всегда можно договориться. Дураков бояться надо, — прозвучало несколько злее и горше, чем ей того хотелось бы.

Леди слегка поморщилась, будто от зубной боли, но тут же вернула на лицо мрачноватое спокойствие:

— Да вы не стойте в дверях, проходите.

Она указала на стул, явно выставленный для посетителей; Эолан села, пытаясь сообразить, не приняла ли благородная дама слова о дураках на свой счет. И если да, не скажется ли это на ее, Эолан, возможности получить работу... Судя по тому, что леди принялась перечислять ее будущие обязанности, ответ был "нет" на оба вопроса.

— Вы должны будете содержать в порядке мою одежду и комнаты, готовить все необходимое к приему гостей, прислуживать за столом и выполнять мои поручения. Возможно, сопровождать меня в поездках и при выходах в свет, — говорила леди, сидя безупречно прямо, будто на приеме во дворце, а не в собственном доме. — И, конечно, молчать о том, что вы увидите и услышите здесь. Буду платить тридцать крон в месяц, остальное зависит от вас. Устраивает?

Тридцать крон! Настоящее богатство для эльфинажа... и жалованье, достойное опытной экономки, но никак не эльфийки, прежде не служившей в людях. Впрочем, Эолан решила не спешить с выводами и лишь спокойно кивнула, глядя леди прямо в глаза:

— Если, выполняя ваши поручения, мне не придется поступиться своей честью.

— Не придется, — невесело усмехнулась леди Ровена. — Гостей у меня будет немного, за них и мою хайеверскую свиту я ручаюсь, как за себя. Более того, пока вы у меня работаете, если кто-то попытается обидеть вас, вы можете рассчитывать на мою защиту и помощь.

— А чего вы хотите взамен? Кроме того, что уже назвали.

— А вы всегда ждете подвоха?

— Только когда условия слишком хороши для первого знакомства. Вы наверняка знаете, что я никогда раньше не была в услужении и моей семье не грозит голодная смерть на улице, так с чего такая щедрость?

Леди подалась вперед, позволив себе опереться локтями на стол; на руках у нее сверкнули перстни — крупные сапфиры под цвет глаз, тончайшее серебряное кружево на массивной основе:

— Раз вы были так любезны, что заговорили прямо, я тоже буду откровенна — я состою в связи с женатым мужчиной, и эта связь подвергает меня большой опасности. Мне не нужны слуги, уже успевшие обрасти полезными знакомствами и готовые при случае поболтать с бывшими господами. Также я бы не стала брать на службу крайне нуждающегося: его преданность измеряется суммой, которая разрешит его трудности, а вот вам, насколько я поняла со слов нашей общей знакомой, нужен меценат, а не благодетель. Это своего рода гарантия.

— Если на то пошло, мне тоже в первую очередь нужны деньги на пошлину. Почему же моя преданность, по-вашему, не может измеряться четырьмя золотыми?

— Может, конечно. И все же высокие устремления ведут к похвальной разборчивости, а пытливый разум ненасытен и тщеславен; иначе говоря, что-то мне подсказывает, что, собрав деньги на пошлину, ваш супруг вспомнит, что ему надо подготовиться к экзаменам, а книги недешевы. После прочтения ему придет в голову идея нового изобретения и понадобятся материалы. Потом будут новые и новые цели... что вы тогда выберете — пойдете искать нового покровителя или продолжите службу у человека, который с самого начала готов был в вас поверить? Мне кажется, для первого вы слишком умны. Чего же хочу от вас я... — она помолчала, опустив взгляд на свои сцепленные руки. — Скажем так — мне совершенно точно не нужно ваше осуждение.

Эолан помолчала. В чересчур щедром предложении ей все еще чудился подвох... и все же она доверяла своему чутью, а леди Ровена казалась человеком, способным скорее проломить череп в порыве гнева, чем хладнокровно ударить в спину. Наконец она кивнула:

— Давайте попробуем. Тридцать крон в месяц, ваше слово — и все, что меня не касается, меня не касается.

После присмотра за тремя детьми и тысячи домашних дел забота об одной взрослой женщине не показалась особенно сложной. Да и леди Ровена, явно привыкшая обходиться без личных служанок, не стремилась загружать Эолан поручениями без необходимости, и у нее даже оставалось время, чтобы проведать домашних, сбегать по делам или просто почитать, свернувшись калачиком в кресле, пока леди занята... то есть часто. В первые недели Эолан даже хотелось спросить: "зачем вам вообще личные слуги, если вы и без них прекрасно обходитесь? Нет, я не против получать такие деньги за легкую работу, но все же?" Но она прикусывала язык и только внимательнее наблюдала за своей нанимательницей.

Леди Ровена носила чрезмерно жесткий корсет, который ничего толком не утягивал, зато поддерживал наверняка отлично, спала на перинах, сквозь которые на просвет виднелись доски кровати, и не то боялась, не то терпеть не могла лошадей. Настолько, что без крайней необходимости не подходила к конюшне и даже в короткие поездки предпочитала отправляться в карете, хоть это было дольше и более хлопотно, чем верхом. Возможно, не будь Эолан женой своего мужа, она бы приняла эти мелочи как должное; будучи женой своего мужа, она полагала, что в этих мелочах и крылась главная причина, почему именно она получила столь хлебное место.

Гостей у леди в самом деле было немного, по пальцам обеих рук пересчитать. Но наезжали они часто: примерно раз в пару недель приезжал кто-то из ее арендаторов или управляющий; эти особых пожеланий не имели, почти всегда оставались обедать и всегда уходили ночевать на постоялый двор. Раз в месяц-полтора ее навещал пожилой лекарь из Хайевера, которому нужно было приготовить обед, ужин, комнату и завтрак, и не приведи Создатель забыть о его нелюбви к мясу! "Чушь какая-то. Почему?" — удивилась Эолан, впервые услышав распоряжение в похлебку мяса не класть. "Потому что он старый чудак", — шепотом пояснила кухарка, молоденькая эльфийка из Хайевера. "Ты хотела сказать, что он знающий и достойный человек и имеет право на маленькие слабости, — холодно поправила леди Ровена. — Просто не подводите меня, иначе выслушивать его нотации будете вместе со мной, обе", — и это было самой страшной угрозой, которую Эолан от нее слышала.

Чаще прочих, как бы не раз в неделю, приходил мужчина лет двадцати трех — двадцати пяти, светловолосый, улыбчивый и в профиль подозрительно похожий на короля Мэрика, чье изображение Эолан случалось видеть на серебряных монетах; особых пожеланий он не имел, заявлялся обычно под вечер, а уходил с рассветом, и за один такой визит леди Ровена могла смеяться больше, чем за всю неделю... Эолан даже немного жалела порой, что обещала не греть уши — она бы тоже не отказалась послушать какую-нибудь забавную историю.

С другой стороны, в ее распоряжении была библиотека, по словам леди, довольно скромная — "всего-то" несколько десятков книг. Всего-то в несколько раз больше, чем в читальне Аларита... И пусть две трети были совершенно непонятны и потому неинтересны — что-то там про землю, деньги, законы и все вместе, — зато оставшиеся Эолан читала запоем, а дома с удовольствием рассказывала, превращая одну длинную историю в несколько других, попроще и покороче, чтобы надолго хватило. Детям и Сорису было интересно про приключения, Даэлину — про любовь, Шианни — про обычаи других стран, Неларосу — про хитрые планы, и все это можно было найти в книгах леди Ровены, а то, чего вдруг не оказывалось, додумать самой.

В ее распоряжении был подвал — небольшой, но весьма вместительный — где она могла присоединиться к охранникам леди во время тренировки, если ничем не была занята. Охранники компании не то чтобы радовались, но и не гнали, смекнув: лучше подучить эту остроухую драться, чем охранять ее или, если что случится, получать от леди по шапке. А потом и вовсе привыкли, и даже женщину в ней после пары резких отказов видеть перестали — держали за своего парня, такого вот мелкого и с ушами.

Но главное — в ее распоряжении была бумага с подписью и гербовой печатью (у Эолан от этакого чуда глаза на лоб полезли, леди Ровена же только отмахнулась, мол, так до дураков всех чинов и мастей дойдет лучше), подтверждающая, что она, Эолан Сойер, состоит в услужении у леди Ровены Кусланд из Хайевера, за что получает тридцать крон в месяц. Эту бумагу вполне могли потребовать чиновники Ремесленной палаты, заинтересовавшись, откуда у простых эльфов взялись деньги на уплату пошлины. Пока же деньги копились в тайнике, устроенном Эолан в выделенной ей комнате — места безопаснее не найти: мелкая шушера не пройдет через охрану, а кто пройдет, тому заначки слуг без надобности, — бумага была передана на хранение Валендриану. Не на общем сборе, конечно, но и без лишней таинственности — как и положено, если открыто и всерьез готовишься к важному делу.

Как ни странно, одно это произвело впечатление более сильное, чем все проверки храмовников. Ведь зачем слуга берет у хозяина расписку о найме? Чтобы ее куда-то предоставить, ясное же дело! В эльфинаже уже и не помнили, кто в последний раз такую расписку брал, хоть в людях служили многие... Стало быть, Сойеры настроены всерьез и уверены, что ничего богомерзкого или незаконного за ними не найдут. Ничего, конечно, у них не выйдет, зря только деньги потратят и время, но это уж пускай с них шемлены спесь собьют. Полезно будет.

По крайней мере, к концу весны с ними снова начали здороваться, хоть и не все. И Валендриан, заглянув как-то под вечер, впервые заговорил о том, что стоит подумать о партиях для Шианни и Сориса, и если с первой будут сложности, то второму может и в родном эльфинаже невеста найтись. Вот, к примеру, Несса — девушка добрая, трудолюбивая, из приличной семьи. Или Нола — она, конечно, робка и чересчур пуглива, но в остальном хорошая невеста: красивая, работящая, набожная...

— Главное, без дури в голове, — буркнул Сорис тихонько, чтобы старейшина не услышал. — Второго Нелароса мы не выдержим...

Но старейшина услышал и очень серьезно ответил:

— Главное, юноша, что отцы этих девушек не отказали мне с порога, когда услышали, кого им предлагают в женихи. С вашей семьей не все готовы иметь дело, — он выразительно покосился на Нелароса; тот только хмыкнул. — Я понимаю, что вы невиновны, но понимаю и остальных; они не доверяют семье смутьяна и по-своему правы. Чтобы восстановить доверие, уйдут месяцы, если не годы; я сделаю все, что в моих силах, но многое зависит от вас самих, так что не советую затягивать с выбором и переговорами.

Сорис благоразумно промолчал, да и в целом казался скорее задумчивым, чем расстроенным. В их положении в самом деле не стоило перебирать, а брак по договору, еще и внутренний... не худшее решение. Валендриан покажет, что они, конечно, блаженные, но не совсем пропащие, что хагрен не бросит их на произвол судьбы — и к нему прислушаются. Не все, но многие. Невестку в доме примут, как дочь и сестру, и не только потому что так положено, но и ради нее самой; Эолан знала и Нессу, и Нолу — девушки в самом деле достойны были самого лучшего отношения. А любовь в браке... что ж. Если понадобится помочь советом или делом — она поможет, если у молодых все сладится и так — только порадуется.

1) Из фильма "Труффальдино из Бергамо".

Вернуться к тексту

— Эй, полегче, синьор! Не забудь —

Я при шпаге и труса не праздную!⁽¹⁾

Со свадьбой все сложилось как нельзя лучше: семья Нолы все-таки отказалась от переговоров, зато родные Нессы, поколебавшись, дали согласие на брак. А дальше подготовка шла без сучка, без задоринки, и к середине лета все было готово к свадьбе. Эолан, признаться, только радовалась: пусть на сей раз ей почти не пришлось участвовать в предсвадебных хлопотах, она помнила, как выматывают все эти приготовления, и радовалась, что Сорису и Нессе выпало меньше нервотрепки.

— Позволите мне завтра отлучиться с утра до утра? — спросила она накануне свадьбы, надеясь, что уйти ей позволят. В конце концов, за все эти месяцы она ни разу ни о чем не просила. — Брат женится.

— Хм, — это означало "я услышала твою просьбу, и надо подумать, в моих ли силах ее исполнить".

Обычно леди Ровена говорила что-то подобное пожатием плеч, наклоном головы, чуть наморщенным лбом; некоторые просители даже ворчали потом, мол, вот же стерва надменная, слов ей для людей жаль. Ну... что было, то было — леди действительно к своим словам относилась крайне бережно. Но именно сейчас, когда Эолан подравнивала ей волосы, она просто не могла подать знак ничем, кроме голоса.

— Да, завтра я вполне могу тебя отпустить, — прозвучало счетов так через десять. — Только не пей много, чтобы вернуться до полудня.

— Угу, — обычно на такие приказы-пожелания можно было ответить просто кивком, но именно сейчас Эолан не знала, смотрят ли на нее.

По уму, конечно, стоило бы отпроситься уже с вечера, чтобы провести дома две ночи и полный день, помочь с подготовкой и подбодрить Сориса — во время переговоров он вроде был спокоен, но чем дальше, тем сильнее волновался, — но сегодня леди Ровена ждала своего особенного гостя. Да и вообще, хоть она и оказалась женщиной незлой и по-своему порядочной, злоупотреблять ее добротой не стоило — мало ли что.

А на следующий день... словом, они проспали. Вернее, проспала леди Ровена, что было и неудивительно: судя по грохоту, лязгу стали и смеху, доносившимся накануне вечером из подвала, свидание началось с тренировки, а это и без продолжения весьма утомляет, — но для Эолан значило, что даже последние приготовления к свадьбе брата она пропустит и явится спасибо если не к самому началу.

"Создатель, надеюсь, Сорис не слишком обидится..." — солнце стояло высоко, когда она подходила к воротам эльфинажа, удерживая себя от того, чтобы сорваться на бег. Не хватало в спешке сбить кого-то или самой упасть в грязь!

Впрочем, в грязь она почти шлепнулась, когда какой-то пьяный дворянин — это до полудня-то! — грубо отпихнул ее с дороги, буркнув что-то про остроухую крысу. Ну и демоны с ним...

— Нет, я этого так не оставлю, — в смутно знакомом голосе слышалась такая злоба, что Эолан замерла на месте, вжавшись в стену. Обернулась — медленно, почти не дыша, будто в шуме рынка ее могло выдать собственное дыхание.

Тот парень, что толкнул ее, был не один — он и другой разодетый хлыщ поддерживали товарища, который едва держался на ногах. И вот этот-то товарищ сейчас, не слишком ловко ворочая языком, бормотал проклятия и угрозы какой-то "остроухой шлюхе, которую надо было научить уважать господ"...

— Правильно! Давно пора навести порядок в этой крысиной норе, — горячо поддержал грубиян. — А то возомнили себя ровней людям, уже и руки распускают!

— А еще их не меньше сотни, а нас только трое, — заметил молчавший до сих пор хлыщ. — Воган, может, прихватим пару десятков твоих молодцов для острастки?

Воган. Воган Кенделлс, сын эрла Денерима... да, теперь Эолан его узнала — видела мельком, когда приходилось сопровождать леди в свет. Что еще хуже, она знала — сперва со слов Ионы, потом уже собственными глазами увидела — как запуганы служанки, что работали в поместье эрла. И слышала о горе, постигшем Фенареля пару недель назад — дочь его нашли мертвой, выловили избитую и израненную в доках, и ничего, казалось бы, удивительного, но что приличная девица, горничная Кенделлсов, вообще в тех доках забыла? А стражники, даже те, кто в эльфинаже столоваться не брезговал, в один голос твердили, что ничего подозрительного не видели. Еще и попеняли убитому горем отцу, мол, за взрослой дочерью надо смотреть в оба! Мутная, словом, история вышла, и Эолан тихонько вывела себе новое правило: с семьей и домочадцами эрла никаких дел не иметь, а если совсем прижмет, сперва посоветоваться с леди Ровеной, коль скоро та обещала свою помощь.

А вот теперь человек, с которым следовало никаких дел не иметь, нетвердо, но крайне целеустремленно топал прочь — возможно, действительно за подмогой...

Никогда еще Эолан так быстро не бежала к месту службы.

Они чуть не опоздали. Просто потому что путь, каким бежала сама Эолан, для леди Ровены оказался почти непроходимым — по грязи она прыгала плохо, даже задрав юбки до самых бедер. Пришлось разворачиваться и идти в обход, чтобы не потерять еще больше времени, причем идти шагом, чтобы не привлекать слишком много внимания... хорошо хоть, очень быстрым шагом — прохожие благоразумно убирались с пути благородной дамы, чтоб не сшибла, Эолан же то и дело срывалась на бег, чтобы за ней успевать.

Когда они дошли до эльфинажа — одна еле переводя дыхание, вторая только раскрасневшись, — возле праздничного помоста уже стояли латники. И даже скрутили кого-то из мужчин, кто рвался драться... другие взобрались на сам помост и удерживали вырывающихся девушек.

— Мы... должны...

— Ты должна отдышаться, — прошипела леди Ровена, резко дернув рукой — мол, не лезь. — Я сама с ними поговорю.

На помосте мать Боанн, заламывая руки от волнения, пыталась образумить распоясавшегося лорда:

— Милорд, прошу вас! Здесь же свадьба...

— Если тебе нравится наряжать своих зверушек и пить с ними чай — пожалуйста, только не делай вид, будто это настоящая свадьба, — презрительно бросил Воган в ответ, смерив преподобную таким взглядом, что та отступила на полшага.

— Что здесь происходит?!

Глубокий грудной голос леди Ровены без труда перекрыл ропот толпы. Стражники заозирались, ища, кто спросил; долго искать, впрочем, не пришлось — леди сама приблизилась к помосту, неспешно и величаво, как боевой фрегат к пристани. Воган скорчил было презрительную гримасу, но, заметив, кто идет, натянул на лицо спокойно-учтивое выражение и даже слегка поклонился:

— Ничего такого, что стоило бы вашего внимания. Беспорядки, которые мои люди успешно прекратили.

— Неужели? И зачинщицами беспорядков были, очевидно, безоружные женщины, которых ваши люди так доблестно удерживают прямо сейчас? — леди кивнула на перепуганных эльфиек в лапах латников. — Вам стоит больше внимания уделять их подготовке и обучению, банн Воган. Такие нелепые ошибки не способствуют продвижению по службе, а ваши молодцы, в конце концов, присягали вам на верность. Разве титул и положение не обязывают вас заботиться об их настоящем и будущем?

Эолан готова была голову дать на отсечение, что Воган вообще не считал себя кому-то чем-то обязанным. Но он, такой смелый против эльфов и так легко дерзивший преподобной матери, сейчас почему-то молчал.

— Скажу больше, их ошибки бросают тень и на вашу репутацию. Кто-нибудь другой мог усмотреть в их — и, соответственно, ваших — действиях нарушения, описанные в третьей главе Судебника, как то: оскорбление словом и действием, принуждение свободных женщин к внебрачной связи, попытка незаконного ареста... ах да, еще нарушение порядка в месте и во время народных гуляний, куда вас, насколько мне известно, не приглашали.

— Как и вас, — наконец-то отмерз Воган.

— Я ее пригласила! — Эолан не учили повышать голос, не срываясь на крик и не сбивая дыхания вконец, ее вообще никогда не учили повышать голос. Но сейчас и этого было достаточно.

— Вот видите, банн, — недобро улыбнулась леди Ровена, бросив на служанку взгляд "кажется, я велела тебе не высовываться", — я имею право находиться здесь. Что же до вас... полагаю, произошло чудовищное недоразумение, и ваши парни приняли шум праздника за шум потасовки. Бывает. Я бы на вашем месте признала ошибку, извинилась перед теми, кому чуть не сорвала веселье, и отозвала своих людей...

Под конец этой речи, произнесенной так спокойно, будто речь шла о погоде, у Вогана едва дым из ушей не валил. И хотя он очень старался говорить ровно, принять его ответ за комплимент нельзя было даже спьяну:

— Знаете, что меня в вас восхищает, миледи? И не только меня, к слову. Ваша отвага, поистине достойная воительниц из романов.

— А вы считаете, что прямо сейчас — белым днем, в сердце Ферелдена, в окружении столь доблестных воинов — я стою перед лицом опасности?

Ответом ей было молчание и недобрый испытывающий взгляд. Эолан вдруг заметила, что не такой уж Воган огромный — да, высокий, крепкий и поджарый, над эльфами он и впрямь возвышался внушительной громадой... но рядом с леди Ровеной, почти равной ему ростом, широкоплечей и крутобедрой, уже не казался таким пугающе большим и сильным, и видеть это было приятно.

Несколько бесконечно долгих мгновений они стояли на помосте, глядя друг на друга, а затем банн, красный от злости, первым отвел взгляд. Рявкнул солдатам: "уходим! Отставить все!" — последнее было обращено к дружку, который пытался что-то возразить.

И они в самом деле ушли, оставив эльфов в покое.

Кто-то из девушек разрыдался, одна рухнула без чувств, некоторые вроде и держались на ногах, но им не помешало бы выпить; мужчины, что лезли в драку — среди них Эолан с тревогой и гордостью увидела мужа и младшего брата — с трудом поднявшиеся на ноги, выглядели так, будто их как следует повозили по земле, и им бы тоже не то к лекарю стоило топать, не то сразу к бутылкам; кто уцелел и не слишком испугался, принялись хлопотать над пострадавшими...

Когда Эолан кое-как пробилась к помосту, о свадьбе как будто уже и забыли — или, вернее, не забыли, а просто решили, что ну его, этот обряд. По крайней мере, именно так это выглядело: Валендриан и мать Боанн что-то негромко обсуждали с отцом и родителями Нессы; новобрачные пристроились на краю помоста и просто тихонько пили, передавая друг другу бутылку; потрепанные мужчины как-то незаметно растворились в толпе, а вполне оправившаяся Шианни беседовала с леди Ровеной — и даже успела раздобыть себе и ей пару кружек.

— ...готовились к худшему, — донеслось до ушей Эолан. — Если бы вы не пришли...

— Однако я пришла.

Возможно, несколькими часами раньше этот высокомерный тон заставил бы Шианни съязвить в ответ, но сейчас она только фыркнула. Мол, строй из себя что хочешь, если тебе это весело — весь эльфинаж уже понял, из какого ты теста.

— И вам совсем не было страшно? Одной, без оружия, в окружении всех этих шемленов?

— Почему же без оружия, — холодно улыбнулась леди Ровена. — У меня было и есть мое имя. Это весьма грозное оружие, если уметь им пользоваться, а я, поверь, умею. Кроме того, твоя сестра считает, что умных бояться не стоит, а Воган уж точно не дурак, так что нет, страшно мне не было. Кстати, вот и она... оставь нас на пару слов, пожалуйста.

Шианни явно хотела что-то еще спросить, но заметила подошедшую Эолан, помолчала — и, вручив сестре свою кружку, упорхнула.

— А теперь? — негромко спросила Эолан, подойдя к леди почти вплотную.

— Что — теперь?

— Тогда страшно не было, а теперь?

— А вот для этого "теперь" я и просила тебя помалкивать. Но ты предпочла подать голос — при матери Боанн, при всех этих латниках, при Вогане и его свите — и тем самым перечеркнуть все, что заработала за эти месяцы, — леди глотнула эля, скривилась, но смолчала. — Делами Ремесленной палаты занимается эрл, а в его отсутствие — королева. Ты же на весь эльфинаж и полгорода заявила, что просила у меня помощи и заступничества против сына эрла... как думаешь, прошение твоего мужа теперь одобрят?

— Думаю, его и рассматривать не станут, — Эолан отпила из своей кружки — эль как эль, не самый дрянной, к слову. — Да и так не стали бы, мы же эльфы... можно сказать, я осталась при своих. И потом, что мне было делать — стоять и смотреть, как этот Воган бьет вас вашим же оружием?

— Это было очень мило с твоей стороны, но глупо... впрочем, как и многое в моей жизни, — леди Ровена умолкла и сделала несколько больших глотков. — Глупо садиться на плохо объезженную лошадь, надеясь, что она тебя не сбросит при первой возможности. Глупо и опасно менять всю свою жизнь, огорчая родных и наживая врагов, когда можно просто сменить любовника. Глупо бросаться решать проблемы горожан в землях, вверенных не тебе, умножая число людей, жаждущих твоей крови... только когда я начну громко и искренне во всем этом каяться, не забудь позвать лекаря. Или сразу преподобную мать — не знаю уж, кого правильнее, когда больной лежит в горячке...

— Не знаю, как насчет горячки, а пить сейчас вам точно хватит, — Эолан попыталась отобрать у благородной дамы кружку, но не дотянулась: та молниеносно отвела руку в сторону, умудрившись даже не расплескать остатки эля:

— Оставь. И не нужно развлекать меня весь оставшийся день — ты вроде хотела с семьей побыть.

Спорить было бесполезно, так что Эолан пошла искать своих. Быстрее всех нашлась Шианни — она сидела в стороне от всех, странно притихшая, и теребила край пояса с нашитыми веридиевыми колечками. Вроде как на долийский манер... Никто в эльфинаже не знал, как одеваются долийцы, но Шианни всегда хотела походить на них.

— Ты как?

— Да в порядке... благодаря тебе и твоей леди. Ты, кстати, не спрашивала — она на шемленов не обиделась?

— Так ты же не ее обозвала, а этих, — Эолан помолчала, разглядывая пояс сестры, и добавила: — И потом, ей-то с чего обижаться? Она ведь человек.

Несколько лет назад они с Шианни поспорили — не всерьез, конечно, — есть ли разница, как называть людей; Шианни была уверена, что нет, и утверждала, что Эолан вообще к людям слишком снисходительна, незаслуженно даже. Ведь кто, как не люди, виноват в том, что их народ вынужден жить в грязи, нищете и всеобщем презрении? "И правда, кто?" — пожимала плечами Эолан, глядя на храпящего на всю улицу вусмерть пьяного соседа, который спустил все деньги на выпивку, а мог бы купить еды своим детям или хоть каких досок, чтобы подлатать свое жилище... и не люди тянули его пить. Но тогда Шианни была слишком мала, чтобы разговаривать с ней, как со взрослой.

А теперь вот она выросла — и сперва непонимающе нахмурилась, затем вдруг просветлела лицом:

— А, ты про тот наш спор? Помню-помню... — оглянулась на помост, где леди Ровена уже беседовала с Валендрианом, и широко улыбнулась: — Знаешь, а ты была права. Есть разница.

1) Из фильма "Труффальдино из Бергамо".

Вернуться к тексту

— Нужна разлука? Почему?

— Меня хотят убить.⁽¹⁾

Фенарель с утра пораньше был пьян — не мертвецки, но крепко, — и не слишком-то рад гостям.

— Чего пришли? — хмуро спросил он, увидев Эолан и Шианни на своем пороге.

— Поговорить.

Он помолчал, тяжело хмуря брови, но все же посторонился, пропуская ее в дом.

Никогда прежде Эолан не была у него в гостях и потому не имела возможности сравнить, но сейчас на убранстве лежала печать запустения. Того запустения, которое допускают эльфы, еще не отошедшие от тяжелого горя — все вроде починено и прибрано, но плохо выметен пол, грязны тарелки, хозяева неопрятны, а в комнате разлит густой хмельной дух. Того запустения, которое появляется, когда все вдруг утрачивает смысл, а домом и собой занимаются лишь потому, что руки привыкли к работе...

— Так чего вам надо-то? — поторопил старый кузнец таким тоном, словно ему лишь остатки вежливости не позволяли сказать "выметайтесь".

Эолан тоже решила не тянуть:

— Что произошло на свадьбе Сориса, слышал?

— Это когда шемская леди разогнала стражу? Ну допустим... и?

Конечно, он слышал, да все об этом слышали — небывалый случай, знатная дама не только не побоялась запачкать свои сапожки в эльфинажной грязи, но еще и за эльфов заступилась! Об этом судачил весь эльфинаж — даже те, кто на празднике не был, услышали новость во всех подробностях тем же вечером, — но судачили как-то... отстраненно, что ли. Так, будто от прихоти шемской леди ничего не изменилось.

"Должна заметить, что они правы, — заметила леди Ровена на следующий вечер после свадьбы. Она была очень бледна, под глазами залегли глубокие тени, но голос звучал глубоко и ровно, как всегда. — От моего выступления действительно ничего не изменится... если, конечно, на нем все и закончится".

"Поясните".

"Таких, как Воган, публичное унижение ничему не учит — только злит. Твоя сестра дала ему отпор, я вынудила уйти... но это лишь значит, что он сорвал свой гнев на какой-нибудь прачке или горничной в поместье. Просто потому, что не может добраться до меня... Кстати, твои родные тоже не в безопасности — я же не могу бежать в эльфинаж по первому зову".

"И что делать?" — Эолан такое положение дел тоже беспокоило, но у леди, похоже, был план.

"Все-таки Воган слишком распоясался... он вел себя очень нагло, не так, как если бы впервые пришел в эльфинаж в поисках приключений, — леди прикрыла глаза и усмехнулась своим мыслям. — Значит, прежде ему все сходило с рук, и он привык к безнаказанности, а тут еще и эрл Уриен так удачно уехал в Вольную Марку — грех не воспользоваться случаем! Но это же значит, что были еще жертвы. Наша задача — найти их и убедить дать показания против Вогана. Тогда мы сможем созвать королевский суд, и он уже не отвертится от наказания... впрочем, я тоже".

Последняя фраза вырвалась у нее совсем тихо, но Эолан услышала. Услышал и Зубик — или, может, просто почувствовал тревогу, страх и неуверенность любимой хозяйки — и заскулил, положив тяжелую голову ей на колени.

"Вас-то за что? — Эолан искренне не понимала. — Не вы ведь женщин насиловали".

"Не я, конечно, и перед законом я чиста, — леди потрепала пса за ушами, резко выдохнув, откинулась на спинку кресла. — Но не в глазах знати. Знать, видишь ли, может простить дочери тэйрна разврат, пока он не переходит в преступление. Знать может до некоторой степени простить незамужней даме скандальную связь — хотя, конечно, если тебя видят в укромном уголке с перебравшим любовником, безопаснее трахаться, чем держать его за руку... но знать никогда не простит фаворитке, что она пользуется своей властью, пусть хоть сто раз во имя правого дела. Впрочем, не бери в голову, сейчас ты должна помочь мне собрать улики против Вогана, найти пострадавших и их семьи, разговорить их. Мне нужны письменные свидетельства его вины, чем больше, тем лучше".

Фенарель, тут же вспомнила Эолан. Кузнец, недавно потерявший любимую дочь, точно не откажется помочь покарать убийцу.

И к нему-то они с Шианни направились первому.

— Эта леди просит всех, кто пострадал от сына эрла, написать прошения — ну вроде тех, что пишут страже. Она хочет довести дело до суда...

— Зачем? — Фенарель бухнулся на табурет, пододвинул к себе бутылку. — Что, суд мне дочь вернет?

— Тебе нет, — согласилась Шианни, — но ты можешь уберечь других девушек, которые ничем не хуже меня или твоей дочери. Этот ублюдок чуть не утащил меня в свое поместье, и знаешь что? Я бы сама вырвала ему руки — за себя, за твою Эльти — но раз уж нам предлагают идею получше, я не упущу случая! Если мы хоть раз добьемся, чтобы преступника наказали по закону, пусть и с помощью людей, следующий шемлен уже подумает, стоит ли тянуть лапы к нашим женщинам...

Фенарель молчал, покачивая в руках бутылку. "Я эту породу знаю — им просто кажется, что жизнь будет проще, если в ней ничего не менять", — вспомнились Эолан слова мужа. Но жизнь Фенареля уже изменилась, изменилась страшно — и он был мужиком, в общем-то, неплохим; уж точно он не желал никому из соседей смертельного зла. Когда на Нелароса донес — а в его причастности к доносам Эолан почти не сомневалась — наверняка даже думал, что защищает эльфинаж от неприятностей, только вот беды ждал не оттуда.

Словно прочитав ее мысли, Фенарель поднял тяжелый мутный взгляд и впервые посмотрел на Эолан в упор:

— Она-то ладно. А ты чего мне помогаешь? Я на твоего мужа донос писал, знаешь, поди...

Вот уж не удивил. На него они с Неларосом в первую очередь думали, но разве теперь те доносы имели значение?

— Ты и еще треть эльфинажа, но только ты признался. Да я и не в обиде, даже, пожалуй, благодарна немного — если бы не ваши доносы, я не пошла бы в слуги, а леди Ровена не узнала бы про Вогана. Так что все к лучшему...

"...и жизнь все равно изменилась, хочешь ты того или нет". Она не сказала этого вслух, но Фенарель, кажется, понял или подумал что-то свое, тоже вполне убедительное — вытащил из писчего ящика бумагу, перо и чернильницу, плеснул вина, разводя присохшие чернила:

— Что писать надо?

В те дни к сбору показаний присоединилась почти вся семья — кто как мог. Эолан с отцом составили список всех слуг в поместье, отец даже с Валендрианом переговорил, чтобы никого не забыть и не перепутать; Даэлин и Шианни вспомнили все сплетни, которые так или иначе могли относиться к делу; взрослые, кто мог, ходили эти слухи проверять... Сорис присоединялся, когда мог — он писал хорошо и знал, как правильно составлять бумаги.

Несса сидела с детьми и следила за домом, как Эолан в свое время, а Неларос продолжал заниматься своим делом — работал, принося домой выручку, по вечерам сидел над своими записями, что-то додумывая и передумывая, на всякий случай начал готовиться к экзаменам. "Я не знаю, чем обернется этот суд для нас всех, — сказал он однажды, — но я точно знаю, что должен быть готов ко всему. Даже к тому, что ко мне отнесутся серьезно". Эолан нравился его подход, она сама думала так же: делай что должен, делай так хорошо, как можешь, чтобы в любом случае не было стыдно ни перед другими, ни перед собой.

И пусть удалось выцарапать всего четыре прошения, не считая того, которое от всей семьи написал Сорис, пусть неясно было, чем закончится суд — за проделанную работу ей точно не было стыдно.

— Этого достаточно? — уточнила она на всякий случай, пока леди Ровена просматривала прошения.

— Вместе с моим словом и поддержкой моей семьи, а также еще некоторых знакомых — более чем. А это действительно все пострадавшие?

— По нашей части вроде да, а вообще как посмотреть. Дворовые, которых пороли до полусмерти за малейшую провинность, свидетельствовать отказались — их, мол, на смех поднимут, ведь господин в своем праве. Кто пострадал от собак, и подавно будут молчать, ведь мабари с эрловой псарни стоят наравне с эльфами, а то и выше... да не рычи, я ведь правду говорю, — обратилась Эолан к Зубику, глухо заворчавшему со своего места.

С Зубиком у нее как-то сразу сложились отношения дружеские и уважительные; друг к другу они без надобности не лезли, но и не шарахались. И Эолан готова была признать, что этот пес поумнее многих ее знакомых эльфов... однако в целом положение дел, при котором ее народ стоял на одной ступеньке с собаками, не могло не раздражать.

— К сожалению, ты права, хотя не всем мабари это по нраву, — Зубик согласно гавкнул, как бы говоря: верно все понимаешь, хозяйка. — И не всем людям... Возможно, когда-то это изменится, но точно не в ближайшие годы.

— А вы? Вам бы хотелось что-то изменить?

На эту тему они ни разу не говорили. С одной стороны, леди Ровена была человеком и дочерью тэйрна, ей не приходилось сталкиваться с несправедливостью, которую жители эльфинажей видели каждый день, и бороться ей как будто было не за что. С другой стороны, со своими слугами-эльфами она обращалась хорошо и на зов о помощи откликнулась немедленно...

— В отношениях людей и эльфов? Я и так не делаю разницы, — равнодушно откликнулась леди Ровена. — Те, кто удостаивается моей любви или неприязни, получают их не за форму ушей. Но раз уж существует такая штука, как закон... пусть он будет справедлив ко всем, вот что я думаю.

На само заседание никого из эльфов не пригласили, но Эолан не расстроилась: ценно было уже довести дело до суда и добиться наказания для преступника. Хотя немного жаль было, что в дворцовом зале суда такие крепкие и тяжелые двери: посмотреть хоть в щелочку, как важный судья в черном плаще с блестящим красным кольцом-фибулой отправляет Вогана на каторгу, она бы не отказалась.

— И получила бы по лбу открывшейся дверью, — хмуро бросила леди Ровена, не глядя на нее.

Всю дорогу от дворца леди молчала, отделываясь короткими фразами, и видно было, что суд над Воганом дался ей нелегко: она была бледна и то и дело нервно сжимала руки, не обращая внимания на верного Зубика, который все пытался потереться о ее ладонь. Только в таверне, куда они зашли на полпути домой — в гости снова приехал лекарь из Хайевера, и еще пару дней всему дому предстояло сидеть на овощной похлебке, а леди уверяла, что умрет без куска хорошего мяса, — она позволила себе чуть расслабиться, опершись локтями на стол, а плечами и всем весом — на локти.

— Ради хорошего дела лба не жалко... а с вами-то что? Вы же говорили, все пройдет гладко...

— Я говорила, что у нас хватает доказательств вины Вогана, — поправила леди. — О том, что все пройдет гладко, речи не было.

— И что случилось?

Леди помолчала, глядя сквозь стол. Потом все-таки заговорила:

— Преступления против жизни и достоинства подданных считаются преступлениями против королевской чести, и истцом в них выступает король... или, как сегодня, королева, я же была свидетелем обвинения. Не думаю, что Ее Величеству доставило большое удовольствие сидеть со мной на одной скамье, но мы обе понимали, что это необходимо.

— А Его Величество почему не пришел? Были другие дела или...

— Или.

Что тут можно было сказать? И как бы она сама, Эолан Сойер, себя повела, если бы — глупо даже думать такое в отношении Нела! Но будь она замужем за кем-то другим — если бы ей пришлось поддержать в чем-то любовницу мужа? Пусть даже та тысячу раз права?

— Это не мое дело, конечно, и я обещала не осуждать... просто понять не могу, какого демона вы вообще в это все ввязались?

Леди ответила не сразу. Сперва просто молчала, пытаясь пробуравить столешницу взглядом, потом отвлеклась на мальчишку-гонца, принесшего ей какие-то бумаги из суда — быстро пробежала глазами надпись на конверте, сунула под нос Зубику; тот чихнул, но, не найдя ничего опасного, коротко гавкнул, — и, отпустив парня с парой крон за труды, ответила:

— Потому что я так захотела. Потому что нет ничего плохого в том, чтобы получить удовольствие и наутро разойтись без обид и клятв. Потому что мы оба не знали, что не сможем ограничиться одной ночью, а когда поняли... было уже поздно, — она вяло отмахнулась и вскрыла пухлый конверт.

Сломанная печать в тусклом свете ламп маслянисто поблескивала, как красная сталь на судейских фибулах. Леди Ровена склонилась над бумагами, пытаясь разобрать слишком мелкий почерк... И вдруг, зашипев, отдернула руку — на пальце, испачканном чем-то маслянисто-красным, выступила капля крови, — а затем резко сжала бумаги обеими руками, сминая в ком, будто боялась, что их отнимут.

— Эолан, — голос ее резко сел и был почти неразличим за шумом общего зала и тревожным рычанием Зубика, — за лекарем. Живо.

1) Из пьесы "Собака на сене".

Вернуться к тексту

Короче — я давным-давно

На этом пальце только ноготь,

И я прошу меня не трогать,

Пока мы вместе с ним одно.⁽¹⁾

Как она тащила — из таверны еще вела под руку, а ближе к денеримскому особняку Кусландов в самом деле тащила на себе — женщину на голову выше и вдвое крупнее себя, Эолан очень хотела бы забыть. От воспоминаний ломило плечи и что-то в утробе отдавалось тупой болью, а еще сводило пальцы на руке — на той руке, в которой она несла смятые бумажные листы, неловко выкрутив кисть, чтобы не потерять отравленную иглу и не коснуться ее.

Ближе к вечеру, казалось, распух от бесконечных объяснений язык — нужно было рассказать все охране, вспомнив во всех подробностях, и еще разок, и еще... и не смотреть при этом на Зубика, который — Эолан могла поклясться — еле сдерживал слезы. И все тыкался носом в ее руку, ту, в которой она несла письмо, будто пытаясь понять, в чем ошибся.

На ладони остались чуть поблескивающие бледные пятна; один из стражников сказал, что это каддис, он так легко стираться и не должен... Каддис? Та штука, которой красят собак перед боем, чтобы по запаху они узнавали своих? Эолан принюхалась к пятнам — для нее они вообще ничем не пахли — затем посмотрела на Зубика, наконец-то начиная понимать.

Для мабари запах каддиса сильнее многих других, они за ним даже свежую кровь могут не почуять, не то что яд — а убийцы знали, что леди Ровена очень осторожна и не расстается со своим псом, вот и обработали послание. Глупо было, пожалуй, организовывать покушение сразу после суда, но когда бы еще случай представился? Если бы леди не устала так сильно и не была так голодна, она бы в жизни не зашла в таверну, а дома или во дворце никакая дрянь к ней в руки не попала бы... За ней следили, возможно, давно, выжидая удобного случая. "Слышишь? — шепнула она убитому горем псу, потрепав его по голове — обычно таких вольностей себе не позволяла, но тут случай был особый. — Никто не виноват, ни ты, ни я; мы сделали, что могли... Все будет хорошо". Зубик горестно заскулил и ткнулся носом ей в колено.

Его не пускали к леди, и Эолан приходилось сидеть с ним, потому что никого другого пес рядом с собой видеть не желал, а оставшись без пригляда, рвался к хозяйке; мимо то и дело пробегал кто-то из стражников в увольнении — то с горячей водой, то с какими-то тряпками, — а они двое ждали лекаря в приемной, примыкающей к личным покоям, и к утру Эолан сама уже не верила, что обойдется. Но к утру ей было, пожалуй, почти уже плевать. Она не сомкнула глаз, стул казался ужасно неудобным, ломило спину, да к тому же Зубик своей тяжелой головой отлежал ей колено, а в ее собственной голове крутилась одна мысль: "если меня все-таки бросят в темницу, надо попросить передать весточку моим, чтоб не беспокоились"... Когда из покоев вышел лекарь, шатаясь от усталости, и заявил, что леди спит и ее жизни ничто не угрожает, Эолан сперва даже не поняла, о чем речь. Потом не поверила. И только потом, осознав, кое-как высвободила ногу и поднялась со стула, чтобы проводить почтенного старика до его комнаты... Меньше всего ей хотелось, чтобы человек, сумевший спасти жизнь леди, упал и расшибся где-то в коридоре.

Потом были долгие и тяжелые разговоры — сперва с любовником леди, потом с ее отцом, в два дня приехавшим из Хайевера... С ней самой Эолан почти не говорила, порой весьма невежливо обрывая на полуслове: тэйрн Кусланд был намерен забрать дочь домой, и ей стоило поберечь силы перед дорогой. Да и зачем говорить о том, что и так понятно? "Мы поговорим позже, когда вы вернетесь... или напишете мне из дома". Сама Эолан никуда ехать не собиралась — знала, что в замке Хайевера за леди Ровеной и без нее будет кому присмотреть, а здесь она была нужна семье. По крайней мере, она так чувствовала.

Дома жизнь текла своим чередом. Элрик подрос достаточно, чтобы помогать в кузне, и Фенарель, прежде еле терпевший Нелароса, неожиданно доброжелательно принял его сына. Да и к самому Неларосу оттаял, даже извинился за донос, отводя глаза, будто извиняться ему было постыднее, чем писать — наверное, что-то понял. Мирта с Ардалин, как могли, помогали Нессе по хозяйству, мужчины работали — даже Даэлин, которого из-за увечья никуда не брали, умудрялся как-то подрабатывать, — Шианни сновала по всему эльфинажу не то в поисках очередного приработка, не то раздумывая о переустройстве. Эолан соглашалась с сестрой — многое в эльфинаже стоило поменять, и Шианни была абсолютно права в своем стремлении разобраться в каждой мелочи, прежде чем приниматься за работу.

И здорово было с головой окунуться в эту круговерть, но...

"Но" появилось не сразу. Сперва смутной мыслью на задворках сознания, затем все более и более отчетливым ощущением: что-то не так. Оно появлялось, когда Эолан смотрела на хлопочущую по дому Нессу, к концу осени заметно округлившуюся в талии и осунувшуюся с лица — чувствовала будущая мать себя неважно, но держалась молодцом... Была ли это ревность к новой хозяйке дома, к женщине, учившей ее дочерей варить кашу, пока Эолан помогала леди готовиться к суду? Но ведь Несса не заменила Мирте и Ардалин мать, а Эолан не пропадала из их жизни насовсем — да, дома появлялась редко, но появлялась, принося с собой истории и подарки; девочки не забыли ее и не стали любить меньше за эти месяцы. Так к чему ревновать?

Было ли это непонимание, что делать дальше? К зиме, собрав все накопления Эолан и добавив семейных денег, они уплатили-таки пошлину и подали все бумаги, выправив как надо. Экзамена, конечно, никакого не было, и даже решение об отказе не выдали — чиновник только посмеялся им в лицо, — однако теперь на Нелароса смотрели с уважением, признав в нем не опасного вольнодумца, но эльфа, действительно способного принести эльфинажу много пользы. В конце концов, никто не ждал, что эльф получит патент — но многие ли до него хотя бы попытались?

Дошло до того, что к нему обратился с просьбой Рейне Весельчак, лихой мужик, которого даже городская стража побаивалась — сделай, мол, моей матери что-нибудь на ноги, а то старая совсем стала, еле ходит. Приниматься за такой заказ было опасно — а ну как сделаешь хуже, неровен час, свои ноги отдавать придется, — но отказываться еще опаснее, да и, по словам самого Нелароса, осмотревшего старуху, задачка оказалась не то чтобы совсем невыполнимой. "И вообще, если по уму, там не ко мне идти надо — на старые кости железо сажать глупо, там башмаки выдолбить немного иначе да с костылями что-нибудь придумать, чтобы были устойчивей... Я Рейне так и сказал, и ничего, живой, как видите. Он разумный мужик, согласился, что я прав. Но придется теперь научиться работать по дереву, потому что резчиков, чтобы знали кости, у нас все равно нет, а старушку жаль..." Нет, какое там непонимание — Неларос точно знал, что ему делать...

"Он-то знает, а ты? Ты знаешь, что тебе делать дальше?" — однажды подумалось, будто не она, но кто-то другой задал вопрос ее голосом. И Эолан не знала, что ответить: почему-то слова не шли. Она знала, как стоит отвечать, но перед самой собой хотелось быть честной — а подобающие ответы "буду просто женой и матерью, просто хозяйкой" отдавали фальшью.

Рождалось ли "но" из глухого недовольства собственной жизнью — теперь, когда Эолан увидела и даже попробовала жить иначе? Да, вот это возможно... теперь ей не хватало тишины и спокойствия, того времени, которое она посвящала себе и своим мыслям, будучи служанкой леди. Мать большого семейства такую роскошь себе позволить не могла, даже когда раз в месяц становилась служанкой, приходящей обмахнуть пыль и проветрить комнаты в пустующем хозяйском доме — слишком много было дел, чтобы просто сесть и отдохнуть. И даже в церкви легче не становилось, хотя она и зашла пару раз. Может, Песнь Света не давала ответа на ее вопросы, а может, она слишком устала, чтобы услышать. Пожалуй, ей стоило чаще ходить в дом леди Ровены... и не за тем, чтобы там убираться.

Так она и сделала. Стала приходить дважды в месяц, первый раз для уборки, второй — чтобы просто почитать и подумать.

"Откуда у тебя такие желания, женщина из эльфинажа, которую учили каждую минуту занимать работой? Чего ты, которую учили думать о других — о своей семье, друзьях, соседях — хочешь для себя? Что ты ищешь в себе и все никак не можешь найти?" — у нее не было ответов на эти вопросы, но она радовалась уже тому, что могла их задать, облекая смутные чувства в пусть и невысказанные, но слова.

Возможно, стоило поискать ответы на страницах книг — тех самых, которые она читала прежде для развлечения. В собрании леди Ровены не было серьезных духовных книг, только истории о любви и приключениях; церковь такое чтение не запрещала, но считала легкомысленным и предписывала не увлекаться. "Легкое чтение, как вино, любовь и сладости, стоить потреблять умеренно, чтобы избежать распущенности ума, как ты избегаешь пьянства, разврата или обжорства", — сказала однажды мать Боанн. Эолан считала, что тут как посмотреть: в этих книгах писали про людей, которые совершали подвиги и подлости, влюблялись и ссорились, ошибались и решали верно — и подумать о них, как о живых людях, примерить их жизнь на себя было куда проще, чем пытаться вникнуть в слова Песни.

Взять, к примеру, "Сторожевого пса" — историю о том, как ферелденская авантюристка Теона проникла в дом молодого магистра Дария, чтобы выкрасть артефакт, а потом у них случилась такая любовь, что магистр даже жениться был готов! Ну, если бы Теона была в родстве с кем-то из Магистериума, конечно. И хотя часть с неожиданно обретенной матерью и трюками, которыми Теона убеждала всех, что магией она все же владеет, пусть и слабо, казалась немного надуманной, в остальном ей и ее служанке Тристе можно было лишь поаплодировать. Это ж надо было такую штуку провернуть! Триста так вообще молодец была всю книгу, даже в Антиванского Ворона переоделась, чтобы заказ на ее госпожу не взял настоящий Ворон...

Зачитавшись, Эолан пропустила момент, когда в комнату кто-то вошел. Да и кто мог войти, кроме дежурного? Позвать ее к ужину или узнать, не собирается ли она домой...

— Тебе чего?

— Да вот шел мимо, увидел свет не в том окне, где положено, — по голосу слышно было, что мужчина улыбается. Он вообще часто улыбался, даже после отравления леди Ровены, когда он устроил Эолан допрос на несколько часов, под конец что-то из себя выдавил. Вышло так себе, но само то, что он попытался приободрить служанку, было приятно. — Дай, думаю, зайду проверю, вдруг леди пораньше вернулась... Здравствуй, Эолан.

Она подняла глаза, быстро оценила теплый плащ с глубоким капюшоном, простую, но добротную одежду, легкий меч безо всяких украшений, вымученную улыбку — да-да, конечно, просто шел мимо, а вырядился зажиточным горожанином по привычке, ведь каждую неделю в таком виде по гостям расхаживал.

— Здравствуйте. А вы сейчас кто?

Он не стал делать вид, что не понял. Просто задумался на пару мгновений.

— Гость, которому рады в этом доме... во всяком случае, были рады.

— И которого видят так часто, что не спрашивают имени, — кивнула Эолан. — Тогда я не буду вставать и кланяться.

— Пожалуйста, — он развел руками, мол, не хочешь — не вставай, и по-хозяйски уселся в кресло. — Что читаешь?

Она приподняла книгу и чуть развернула, чтобы отсветы пламени заиграли на тисненой золотом обложке.

— Хороший выбор, — он улыбнулся чуть живее и вдруг добавил: — Знаешь, мне нравится Теона... там нет описания, но мне почему-то всегда казалось, что у нее светлые волосы.

"А еще синие глаза и большие округлые бедра, и она носит серебряные перстни с сапфирами, — подумала Эолан. — А Триста, надо думать, рыжая эльфийка... Ну что ж, приданое ей дали хорошее, да и муж вроде ничего — для разговора сойдет".

— А Розалина и Фелиция? Они не светлые?

Вообще-то, он имел полное право не отвечать или осадить дерзкую эльфийку словами "это наше дело". Отвергнутые возлюбленные Дария как раз и пытались нанять Воронов, только Розалина во всем созналась, взяв вину на себя, а Фелиция промолчала, будто она ни при чем... Но он не стал отмалчиваться или грубить, только резко качнул головой:

— Нет, точно нет. Хотя... не буду скрывать — мысль была, — он помолчал, глядя в огонь. — А тебе Теона нравится?

— В целом, скорее, да. Она неплохая женщина... мне, пожалуй, немного жаль ее — в такой переплет попала, тут не каждый сможет выбраться, а она даже не испачкалась, — тут Эолан сообразила, что далеко ушла за рамки игры, и быстро добавила: — Ну, почти. За того орлесианца, конечно, пару затрещин заслужила — он ей ничего не сделал, чтобы так его мучить.

— Боюсь тогда представить, сколько затрещин заслужил Дарий...

— Ой, Дарию мне чуть не в каждом действии врезать хотелось — такой полудурок, прости Создатель! Как ему архонт важный артефакт не побоялся доверить, если он в своих бабах разобраться не может? Знатный род, конечно, я понимаю, но в голове и за душой тоже должно что-то быть, правда? — и впервые за весь разговор она посмотрела собеседнику прямо в глаза.

У него был взгляд вдруг повзрослевшего мальчишки — так смотрели сыновья Анориата, пацаны шести и тринадцати лет от роду, когда их отцу раздробило ноги. Когда так смотрят в шесть лет — ужасно, в тринадцать — печально, но привычно, а в двадцать четыре... наверное, лучше поздно, чем никогда.

— Как вы думаете, Дарий усвоил урок?

Он ответил не сразу. Когда все же открыл рот — заговорил медленно и тише обычного, будто прислушивался к каждому слову:

— Хотелось бы сказать, что да... но правда в том, что я не знаю. Не уверен, — а рук между тем не прятал и глаз не отводил, и говорил уже без игры. — Когда ты вдруг понимаешь, что твою женщину могли убить из-за тебя — из-за твоей глупости и беспечности, из-за того, что она обратила твое внимание на дела, которыми ты прежде не интересовался, из-за того, что все вокруг поняли, какую власть она над тобой имеет... это не проходит бесследно. Но сложно бывает понять, что делать дальше, особенно когда все, кто мог бы что-то посоветовать, слишком недовольны всем случившимся, чтобы вообще с тобой разговаривать.

— Думаете, я вами довольна?

— Ну, ты ведь меня выслушала, а это уже немало, — он вернул на лицо улыбку, а в голос — обычную свою легкость, будто все это время они ни о чем важнее книжек не беседовали. — А насчет Дария... если подумать, он еще и неблагодарным оказался. Мало того, что грозил бросить Тристу в колодец, так еще не извинился и не поблагодарил в итоге! Не самый лучший пример для подражания, поэтому... — он умолк, шаря в кармане, а затем, найдя что-то, протянул к ней руку.

На раскрытой ладони лежали блестящие плоские колечки белого металла, какими псари украшали ошейники боевых волкодавов. "Серьезно?"

— Что это?

— Не сочти за оскорбление, но дарить украшения чужой жене некрасиво и опасно для нее, а давать деньги чужой служанке — просто дурной тон. Но мне очень хотелось отблагодарить тебя.

Хм, и правда — что еще он мог подарить, не рождая волны слухов? Даже цельный слиток вместе с прогулкой на ночь глядя вызвал бы подозрения.

— Что ж, — Эолан сгребла колечки, взвесила их на ладони — те оказались слишком легкими для серебра. — Тогда спасибо. Думаю, моему волкодаву, когда он у меня будет, они понравятся.

В эльфинаже никому из слуг господа не дарили мабари — но, с другой стороны, почему бы ей не стать первой? Она попробовала колечки на зуб, приложила к ногтю, чтобы вернее оценить размер, а с ним и количество металла...

— Я давным-давно на этом пальце только ноготь...

— Что?

— Помнишь, когда Марсель просит Тристу передать письмо? У нее там очень красивый монолог: Я гребень в этих волосах, я лишь обложка этой книги, я оперенье этой птицы, я пляска этой танцовщицы, я корка лишь ее ковриги...

— Короче — я давным-давно на этом пальце только ноготь, и я прошу меня не трогать, пока мы вместе с ней одно, — закончила Эолан.

Ей эта речь тоже нравилась — было в ней что-то необычное, что при первом чтении показалось раболепством, а при втором, совершенно неожиданно, — сдержанным достоинством, сознанием своей значимости: гребень держит волосы и может стать оружием, обложка защищает страницы книги, перья помогают птице летать. А ноготь... ногти помогают копать, царапать, цепляться, да и просто украшают пальцы — она мельком взглянула на свои, ребристые и пожелтевшие, но без них было бы куда хуже.

— Ладно, я, пожалуй, пойду — уже поздно... тебя проводить до эльфинажа?

Она помотала головой:

— Я предупредила домашних, что ночую здесь. Мне тоже надо подумать.

— Как знаешь... спасибо тебе.

— И вам спасибо, — на сей раз она говорила искренне.

Гость ушел, а она подкинула дров в камин, чтобы светлее читалось, и раскрыла книгу на середине — там, где были написаны самые нужные ей слова, те самые, которые Эолан столько недель искала и не могла найти.

"Я давным-давно на этом пальце только ноготь", — говорила женщина из книжки неваррского поэта, и, хотя нигде не было сказано, как она выглядит и к какой принадлежит расе, теперь и Эолан представляла ее эльфийкой — невысокой даже по меркам своего народа, с медно-красными волосами до плеч и голубыми глазами, белокожей и невероятно гибкой.

1) Из пьесы "Собака на сене"

Вернуться к тексту