Все еще на канате (гет)

За закрытыми дверьми любить легче. Весь мир сосредоточен в одной комнате. В одном лице. Вселенная уплотнилась, усилилась и загорелась — живая, яркая, электрическая. Но двери не могут вечно оставаться закрытыми.

Эрин Моргенштерн «Беззвездное море»

В эти дни чувства Джорди притупились.

Эмоции и физические ощущения казались чем-то далеким, запертым за стеклом, как он сам заперт внутри своего тела. Но его постоянно преследовала усталость. Трупы не разговаривают, не двигаются, но иногда Джорди думал, что он мог бы попытаться, если бы ему не приходилось плыть в реке магии. Магия текла через него с той самой минуты в гавани Кеттердама, когда Каз цеплялся за его тело и желал, желал, желал.

Если бы не Каз, который скрутил ткань мироздания и создал карманную вселенную, использовав его в качестве якоря, Джорди бы здесь не было. Он был бы где-то еще или нигде. Но не здесь. Не так.

Он не держал обиды на Каза. Брат не понимал, что делает. Он запер себя и окружающих в клетке и даже не заметил этого. Джорди было бы страшно на это смотреть, если бы он мог что-то чувствовать.

Вороны гнездились в его шатре. Потерянные дети, которые хотели убежать в сказку и поплатились за это. Интересно, сколько в них осталось человеческого? Или они полностью обернулись птицами? Джорди надеялся, что их не постигнет его судьба.

Лучше быть птицей, чем трупом. По крайней мере, птицы могут летать.

* * *

Забавно, как работает время. Особенно, когда ты мертв.

Мертвый — каким тяжелым было это слово. Мертвая мама в постели. Мертвый отец на поле. Мертвый Джорди в канале Кеттердама. Мертвый тогда, мертвый сейчас и навсегда.

Джорди, конечно, не мечтал, но его мысли часто возвращались в прошлое. А цирк с его травой, небом и запахами домашней стряпни не давал забыть. Каз не упустил ни одной детали… он всегда был смышленым ребенком. Умнее, чем все думали. Когда Джорди смотрел через отверстие в куполе шатра и видел ночное небо, усыпанное звездами, то переносился в детство, когда восьмилетним мальчишкой вместе с братом лежал на поле и наблюдал за звездами, а вокруг колыхались колосья пшеницы. Ему двенадцать: взяв брата за руку, он идет по грунтовой дороге на лодочную станцию, где их ждет паром. Ему так и не исполнилось тринадцать. В цирке нет и следа Кеттердама.

И все же ему тринадцать. Тридцать. Триста.

Мертвый и исчезнувший, живой и полный энергии. Искрящийся, когда Каз ложится в постель с маленькой сулийкой, и ему снится ее смех. Джорди смаковал послевкусие этого чувства: любви настолько сильной, что она почти оживила его. Словно эхо эмоций заставляло его мертвое сердце биться.

Джорди нравилась Инеж. Нравилось, что она пришла в этот мир и заставила Каза улыбнуться. Нравилось, что она обезоруживает брата своей несгибаемой волей, очаровывает искренностью веры. Ему нравились и остальные — все дети, которые когда-либо вошли в Цирк. И он оплакивал их всех, как может оплакивать призрак. Но больше всего ему нравились Инеж и Джеспер, хотя последний и раздражал своей самоуверенностью и харизмой.

Когда-то Джорди и сам был таким. Давно, на улицах Кеттердама, когда ждал, что все богатства упадут к его ногам. Тогда он воображал себя Королем Грез.

Но именно Каз получил монету и желание.

А может, все это просто игра скучающего разума, не дающая ему сойти с ума. Может, он обезумел, когда понял, что стал живым трупом. Может, все эти воспоминания — ложь. Может, Джорди всегда был пленником этого странного места. Может, Джордана Йоханесса Ритвельда никогда не существовало. Может, не было ни отца, ни матери, ни фермы, ни поля.

Возможно, ничего из этого никогда не было реальным.

* * *

Падение Инеж Джорди ощутил своими костьми.

Это подобно землетрясению, лавине. И его затягивает в водоворот горя.

Многие покинули Цирк, и о некоторых скорбели чуть больше. Близких друзей Каз оплакивал в течении долгих лет, и Джорди скорбел вместе с ним. Но никогда еще он не чувствовал такого черного отчаяния.

Он задыхался, хотя легким давно не нужен кислород. Боль Каза, острая и неотвратимая, сокрушает его. Пронзительное горе не оставляет места ничему другому.

Что-то шевельнулось в груди. Последний шанс.

Потеря, которую не залечить блеском магии. Бездонная дара, которую не заполнить, сколько бы новых акробаток не пришло в Цирк. Каз не похоронит Инеж, точно также, как он не похоронил Джорди.

Это всегда было его самой большой слабостью: он так и не научился отпускать.

Как Джорди и ожидал, Каз ворвался внутрь с вороном на плече и решимостью в глазах. Пытался что-то сказать, но не нашел слов, только беспомощно переводил взгляд с Инеж на него.

— Помоги мне, — наконец выдавил он. — Джорди, прошу. Пожалуйста, помоги мне.

Одна и та же тщетная мольба, словно Джорди в силах что-то поделать, кроме как существовать по прихоти Каза.

Он не мог и слова сказать. Даже моргнуть не мог.

— Пожалуйста, Джорди, — плечи Каза задрожали, и Инеж потерлась клювом о его подбородок. — Я не могу потерять ее.

У Каза глаза их матери: темно-карие, почти черные, пронзительные и в тоже время уязвимые.

Джорди моргнул. Что Каз ждал от него, когда выход всего один? Смотри сны или проснись. Прекрати эту затянувшуюся агонию или растяни ее на сотни лет.

«Отпусти, — взмолился он, как делал все это время. Ты все еще держишься за меня, Каз. Ты все еще в той гавани. Отпусти меня. Освободи нас обоих».

Джорди так устал. И Каз, наверное, тоже — слишком долго он отчаянно держался за жизнь.

Что-то мокрое скользнуло по щеке, но должно быть Джорди померещилось, пусть Каз и потрясенно распахнул глаза. Призраки не могут плакать. Призраки не умеют мечтать.

«Возьми меня за руку и позволь нам уйти домой, Каззи».

Джорди, как наяву, видел грунтовую дорогу, петляющую по полям. Каз был храбрым и прожил хорошую жизнь: спас себя, нашел любовь, построил дом. Теперь пора отдать взятое взаймы время.

«У остальных членов труппы, которые сидели в столовой, едва сдерживая слезы, еще был шанс. Они пробыли здесь не так долго и еще могли вернуться в настоящее.

У Инеж все еще есть шанс.

Отпусти. Отпусти, Каз.

Ты — Инспектор манежа. Объяви об окончании шоу».

По Казу видно, когда он принял решение: лицо побледнело, кадык дернулся. Дрожащей рукой он снял цилиндр с его головы.

Если бы Джорди мог, то затаил бы дыхание.

«Смерть не страшна, Каз. Это спокойствие. Это объятия матери, смех отца. Это тепло и вечность, а не украденное время».

Инеж перепрыгнула с плеча Каза на руку и забила крыльями. Свободной рукой Каз погладил ее перья.

— Думаю, это прощание, Инеж, — он на миг запнулся. — Мне правда жаль. Ты должна это знать. Я надеюсь… что не обрекаю тебя снова на горькую участь. Ты заслуживаешь гораздо большего.

Ловким движением, Каз достал из рукава монету. Надел цилиндр, закрыл глаза.

И наконец проснулся.

Грунтовая дорога, стелющаяся сквозь поля. Рука Каза в его руке. Родители ждали их впереди. Впервые за столетия Джорди Ритвельд вздохнул полной грудью.

Наконец-то свобода…

* * *

«Вы слышали? Слышали?» — шепот облетает города и деревни.

Цирк Воронов приехал в город, и Инспектор манежа — старая сулийка — встречает зрителей у входа. Она вплетает в седые волосы перья и движется легко, как акробатка. Глаза у нее грустные.

Работники разгружают повозки и устанавливают ограду вокруг цирка. Кто-то жарит кукурузу и взбивает сладкую вату. Из палатки доносятся тихие звуки флейты. Пожилой мужчина учит ребятню стрелять из своих пистолетов. Гадалка развешивает серебряные колокольчики над входом в свой шатер.

Всюду царят шум и суета. Вы разочарованы: все настолько обыденно, совсем не так, как вам рассказывали. Самая обыкновенная труппа уставших артистов в изношенных костюмах.

Но вот ворон грациозно приземляется на ограду. И когда опускаются сумерки, над шатрами, один за другим, вспыхивают серебряные огни. Вы вдыхаете аромат карамели и сена, и все ваши чувства сразу обостряются.

Вы действительно чувствуете ее — настоящую магию.

«Вы слышали? Они набирают людей».