Все еще на канате (гет)

Словно попали в сказку под усыпанным звёздами небом.

"Ночной цирк" Эрин Моргенштерн

Позвольте открыть вам секрет: именно цирк выбирает своих артистов, а не наоборот.

Никто не знает, как, где, почему. Лучшие цирковые артисты со всего мира мечтают выступать внутри черно-красных шатров. Они отправляют письма по адресу, где в последний раз был замечен цирк; остаются после выступлений, пытаясь привлечь внимание труппы; рекламируют себя по радио и в газетах. Ночью они стоят на краю утеса и кричат в бесконечную тьму.

Но получают в ответ лишь молчание и горькое разочарование.

Именно цирк выбирает своих артистов, а не наоборот.

Те редкие самородки, выступающие на арене под взорами сотен глаз, хотели бы открыть эту истину, но что они могли сказать? Как могли заставить понять?

Был ворон. Письмо.

И предупреждение, что всякая магия имеет свою цену.

* * *

Проволока мягко сияла в темноте. Стоя на платформе, Инеж могла часами смотреть на нее в тишине пустого шатра. Только она и лунная проволока.

Вначале Инеж гадала из чего та сделана: что за материал может быть таким тонким и прочным, да еще светиться. Она даже попросила Джеспера осмотреть проволоку и смутилась, когда тот, побледнев, наотрез отказался.

Теперь она уже на задавалась подобными вопросами. Волки ели с рук Матиаса точно щенки; Джес всегда попадал в цель даже с закрытыми глазами, а хрустальный шар Нины показывал именно то, что хотели увидеть клиенты. Каждую ночь на небе зажигались новые созвездия. Всегда шел только теплый дождь.

Цирк Воронов — это обитель веры, а не логики.

К счастью, Инеж твердо верила.

Проволока сияла так красиво, так маняще. Спасательный круг, который вылечит все раны, заполнит пустоту, если только Инеж удастся ухватиться за него. Она прекрасно знала, что под ногами невозможно тонкая нить совсем не ощущалась, и только ослепительный свет согревал кожу.

Всего один шаг. От одного шажка вреда не будет…

Возле ее ног, недовольно каркая, приземлился ворон и начал клевать ее за пальцы. Его черный клюв блестел, точно отполированный металл.

— Ладно, ладно, — Инеж отошла от края и подняла руки. — Я спускаюсь. Теперь доволен, Каз?

— Вне себя от радости, дорогая. Вне себя от радости, — донесся из темноты внизу знакомый дребезжащий голос.

У Инеж запылали щеки. Проволока все еще манила к себе, но с каждым шагом вниз ее притяжение ослабевало. Ничего, скоро Инеж снова поднимется на мостик и будет танцевать, пока не заболит сердце.

Инеж ловко спрыгнула на песок. Каз стоял, прислонившись спиной к опоре, и молча наблюдал. Ворон перелетел к нему на плечо. Бледное лицо Каза, выделявшееся в темноте, выглядело почти чужеродно.

Почти. Инеж невольно отметила линию волевой челюсти, острые скулы; то, как тени обрисовали адамово яблоко. Легкую улыбку, прячущуюся в уголках губ. И покраснела сильнее.

Она никогда не видела, чтобы он на кого-то еще так смотрел.

— Разве ты не должен ужинать? — поинтересовалась Инеж и поманила птицу к себе.

Ворон (судя по характерным белым пятнам на груди — Аника) склонил голову и перепрыгнул на руку Инеж. Каз скривился.

— Я мог бы задать тебе тот же вопрос. Еда стынет.

Будь это кто-то другой, Инеж обязательно поддразнила бы его в ответ. Но Каз не кто-то другой, поэтому Инеж кивнула, не сводя с него глаз. Опасно было так делать, но Инеж не стала бы отводить взгляд, пока Каз смотрел на нее в ответ.

— Хорошо. Пойдешь со мной?

Каз выпрямился и похромал ближе.

— Можно? — как всегда спросил он, подняв руку.

Инеж кивнула.

Пальцы в шероховатой перчатке коснулись ее щеки, прежде чем убрать несколько выпавших локонов за ухо.

— Ты здесь, — пробормотал Каз, не отнимая ладони от ее лица. — Ты здесь, Инеж.

Инеж смотрела ему в глаза и гадала, не так ли чувствуют себя зрители, когда она парит над их головами в серебристом костюме: опьяненными, ошеломленными.

Полностью очарованными.

Она могла поклясться, что, когда Каз наклонился поцеловать ее в макушку, темные стены шатра на мгновение вспыхнули алым.

* * *

Они добрались до палатки с темно-вишневым столом с большим опозданием.

Их ужин — гуляш Инеж и гюцпот Каза — уже остыл и потерял вкус. Если бы Инеж пришла к моменту появления блюда из воздуха, то на вкус оно было бы точной копией маминой стряпни, вплоть до тонкого запаха углей.

Они принялись есть в тишине, не обращая внимания на ухмыляющегося Джеспера.

— Так, так, так, — протянул Джеспер, барабаня пальцами по стулу. — Чем же вы двое занимались?

Каз не удостоил того ответом, и Инеж поспешила взять слово, пока Джеспер не ляпнул чего лишнего.

— Любопытство сгубило кошку.

Джес заулыбался шире.

— Ах, но удовлетворение вернуло ее к жизни, мой дорогой Призрак. Ты ведь знаешь, что это так, верно?

— Отвали, Джеспер, — Каз оттолкнул от себя пустую тарелку, и та тут же исчезла. — Если тебе так нравится чесать языком, тогда проведешь экскурсию для новичка.

Инеж резко повернула голову в его сторону, а Джеспер чуть не упал со стула. Не обращая на них внимая, Каз достал из кармана часы и застонал.

— Полагаю, он прибудет где-то через час, так что тебе лучше подготовиться. Я не собираюсь тратить время и повторно обучать его.

— Новичок? — с горящими глазами переспросил Джеспер. — Черт, давненько их у нас не было. Последними были Матиас и Нина?

— Да, — Инеж глянула на густой серый дым, клубящийся на краю лагеря.

Нина и Матиас действительно присоединились к их труппе последними, но кажется, что это случилось целую вечность назад. В цирке было невозможно измерять течение дней. Большие часы возле главных ворот показывали полночь, но Инеж им не верила. Возможно, в распоряжении Инспектора манежа есть календарь, но с ним никто не общался, кроме Каза, а Каз не горел желанием делиться содержанием этих бесед даже с ней.

Инеж смутно помнила то время, когда Нины и Матиаса с ними не было. Должно быть, прошло несколько лет. Если не больше.

Дрожа от возбуждения, Джеспер резко встал, опрокинув стул на траву.

— Что он будет делать, как думаете? Может у нас будет еще один акробат, что скажешь, Инеж? Ты смогла бы выступать с партнером?

На мгновение это показалось Инеж хорошее идеей: можно будет ставить более сложные номера — она до сих пор помнила выступление своей семьи. Но как только она осознала, что в таком случае придется делится своей драгоценной красивой проволокой, к горлу сразу подступил холодный склизкий ком.

— Я так не думаю, — медленно произнесла она. — Только один из нас делает определенные вещи.

Матиас и животные, Нина и гадание, Каз и фокусы, Джеспер и стрельба. Инеж и акробатика.

И Инспектор манежа, оживляющий Цирк.

Она помнила силача Большого Боллигера, глотателя огня Анику и жонглера Ротти, когда они еще были…

На стол грациозно приземлился ворон и прокаркал. Каз, ругаясь, поднялся из-за стола.

— Иди, встреть паренька, — Каз щелкнул пальцами, и птица прыгнула ему на плечо. — Он весьма скор на принятие решений. Введи его в курс дела, без дураков, ясно?

Джеспер насмешливо отдал честь.

— Ты справишься, босс.

Каз со вздохом наблюдал, как Джеспер зашагал к туману, насвистывая веселенькую мелодию.

— Может, он станет музыкантом? — Инеж подперла подбородок рукой. — Или танцовщиком. Давно у нас не было такого человека.

Ворон наклонил голову, и Инеж осторожно погладила его по голове. Ей нравился Роджакке, он научил ее тасовать карты.

— Может быть, — Каз посмотрел на нее сверху вниз. — Убедись, что Джеспер действительно научит паренька правилам, ладно? Нам не нужен еще один потерянный.

Инеж кивнула.

Воронов и так было много.

* * *

Инеж была там, когда Уайлен открыл простой черный футляр и с удивлением достал оттуда серебряную флейту.

— Значит… ты играешь на флейте? — многозначительно спросил Джеспер.

У Уайлена заалели щеки, но он ровно ответил:

— Да, и весьма хорошо.

Смех умер на губах Инеж, когда она заметила хищный взгляд Джеспера. Ну не в первый же день!

Встав между ними, она послала Джесперу предостерегающий взгляд. Тот продолжал мило улыбаться.

— Не пытайся сейчас в нее играть, — предупредила Уайлена Инеж. — Мы должны использовать реквизит только во время выступлений. В течении дня к инструменту лучше не прикасаться.

— Почему? — нахмурился Уайлен.

Инеж пожала плечами. Она задала тот же вопрос, когда вышла из густого, сладкого дыма с лунной проволокой в руках.

— Таково одно из правил, — Инеж разжала пальцы Уайлена и флейта выпала на малиновую бархатную обивку футляра. — Есть еще несколько, о которых тебе должен был рассказать Джеспер.

Джеспер театрально покашлял.

— Вообще-то, дорогая Инеж, ты не дала мне времени…

— Мы не можем уйти, верно? — спросил Уайлен. — Мы связаны контрактом с этим местом навсегда?

На мгновение воцарилась тишина.

— И да, и нет — наконец ответил Джеспер.

— На самом деле все не так просто, — Инеж принялась теребить косу. — Это не значит, что мы не можем покинуть территорию цирка. Барьер не дает чужакам войти, когда мы не выступаем.

Она махнула в сторону стены клубящегося тумана. С момента прибытия Уайлена успело стемнеть, и небо из голубого сделалось нежно-сиреневым.

— Выйти за ограду не проблема. Главное намерение: желание действительно покинуть Цирк.

Она не сказала, что никто не пытался уйти, даже если и намеревался вернуться. Не стоит рисковать из-за не пойми чего. Нина однажды предположила, что Цирк перестает существовать в физическом плане между выступлениями, и Инеж с ней согласилась.

— Но что произойдет, если ты захочешь разорвать контракт?

Инеж избегала взгляда Уайлена, даже Джеспер стал серьезным.

— Ты заплатишь цену, — криво усмехнулся он. — Как и было оговорено в контракте. Ты заплатишь за магию, вечную молодость, за спасение. Но я советую не думать об этом.

Он кивнул на футляр с флейтой, и его лицо просияло.

— Ты поймешь, почему, как только сыграешь на этой штуке.

Уайлен закрыл футляр и принялся постукивать по крышке. Инеж бросила взгляд на изящные нежные руки — этот юноша не работал и дня в своей жизни. Так как же он оказался в столь отчаянном положении, чтобы получить приглашение в Цирк?

— Но если я не могу прикасаться к флейте в течении дня, то как мне тренироваться?

— Тебе не нужно тренироваться, — фыркнул Джеспер.

Инеж улыбнулась. По крайней мере, это она могла сказать с полной уверенностью и легким сердцем.

— Ты не понимаешь. Тебе никогда больше не придется тренироваться, Уайлен, — Инеж пожала его руку. — Добро пожаловать в Цирк Воронов. Теперь ты один из нас, и весь свет придет посмотреть на тебя.

* * *

Инеж помнила, как ночью в ее зарешеченное окно в Зверинце ударил ослепительный свет; такой чистый и яркий, что Инеж поначалу решила, что умерла и сейчас отправится в Вечную страну. Вот только сердце колотилось в груди, кровь шумела в ушах, поэтому, прикрыв глаза рукой, Инеж с робкой надеждой поползла навстречу свету.

Когда пятна перестали плясать под закрытыми веками, Инеж заметила ворона, сидящего по ту сторону решетки. Наклонив голову, он следил за ней. Инеж, помня о колокольчиках на лодыжках и боли между ног, медленно приблизилась и протянула руку. Ворон каркнул, и в ее ладони, как по волшебству, появилось письмо.

Инеж хотела бы сказать, что не сразу приняла предложение. Что взвесила все за и против, подумала о родителях и жизни, от которой отказывалась. Но, лежа в гамаке, уставшая и счастливая после выступления, она могла признаться себе, что приняла решение в мгновение ока. И поступила бы так снова.

Иногда отчаяние не оставляет места ничему, кроме эгоистичного желания выжить любой ценой.

* * *

Во Фьерде, Равке и Шу Хане матери, укладывая детей спать, целуют их в лоб и читают сказки, начинающиеся словами: Цирк Воронов всегда появляется из воздуха.

Никаких расклеенных по городу афиш, никаких анонсов в местных газетах, только приливная волна возбужденных голосов, накрывающая город, когда на рассвете ничем не примечательного дня кто-нибудь замечал цирковые шатры.

Шатры окружены крепкой металлической оградой, явно сделанной фабрикатором (для детей помладше — это часть волшебства). Врата остаются закрытыми целый день, охраняя секреты от любопытных зрителей и заманивая посетителей тихой мелодией флейты.

Когда опускается ночь, зрители уже ждут у ограды. Дети сидят на плечах у родителей, подростки виснут на ограде, а взрослые вытягивают шеи в надежде хоть мельком увидеть таинственных артистов, но цирк остается темным и тихим, не считая нарастающей мелодии флейты, к которой присоединяются скрипка, туба и арфа.

Ты слышишь? Чувствуешь это?

Зрители начинают волноваться от предвкушения. С каждым мгновением легкий аромат специй — ладана, мяты, ночных цветов и древесного дыма — сгущается. И вот толпа потрясенно ахает, когда один за другим над шатрами вспыхивают серебристые огни, а врата сами распахиваются.

Часы бьют полночь — наступает время чудес.

* * *

Двенадцать ударов колоколов.

Инеж вздохнула и расправила плечи. Шоу началось.

Она слышала гул толпы внизу: смех и приглушенные разговоры. Но зрители скоро умолкнут и будут с придыханием следить за номером. Каждому в Цирке отведена подходящая роль.

Роль Инеж — заставлять людей ахать от восхищения.

Серебристый костюм переливался, когда Инеж ступила на проволоку и оказалась в центре внимания. Когда Инеж нашла костюм в своем сундуке, тот показался ей вычурным: блестки походили на рыбью чешую, с плеч спускались длинные ленты, а ноги оставались довольно открытыми. Но он сел на Инеж, как вторая кожа, и теперь она носила его с гордостью. Перед выступлением она вплетала в волосы серебряные ленты и колокольчики, припудривала лицо мерцающей пудрой.

Позже ей будет обидно, что она пропустила выступление Уайлена: им редко удавалось посетить выступления друг друга, но она с этим смирилась. И все-таки так хотелось увидеть восторг Уайлена, когда флейта ожила в его руках.

Но это будет потом, а пока Инеж парила над землей. Она едва чувствовала, как ночь ускользает сквозь пальцы. Сколько прошло времени? Минуты, годы?

Происходящее было нереальным и самым настоящим, как и сам Цирк.

Звуки скрипки дрожали в воздухе. Стены шатра переливались из алого в серебристый, пульсируя, как сердце. Над головой сияла полная луна.

Проволока звала Инеж, и она ступила на нее, не задумываясь: это было легко, как дышать.

Шоу началось.

* * *

Утром, как и всегда, Инеж нашла Каза сидящим под ивой на самом краю лагеря. Его руки в перчатках до сих пор дрожали, пытаясь нащупать карты.

Инеж опустилась рядом, и Каз обнял ее.

— Привет, — пробормотал он ей в волосы.

Инеж что-то промычала в ответ.

— Хорошая ночь? — хриплым, как надвигающаяся летняя гроза голосом, спросил Каз.

Инеж зевнула.

— Длинная.

— Похоже на то.

Каз поцеловал ее в макушку, коснулся губами раковины уха.

— Наверное, наступила зима.

Трудно было поверить в это, когда они лежали на траве, обдуваемые теплым ветерком. Но во время выступления Инеж заметила бледные лица, красные руки и впалые щеки зрителей. Каз, вероятно прав.

С другой стороны, обычно он всегда оказывался прав. По скромному мнению Инеж, он был очень смышленым.

— Думаешь, Фьерда?

— Или северная Равка. Их порой трудно отличить. Для Блуждающего острова было слишком мало рыжих.

Каз рассеянно гладил ее бок. Инеж помнила времена, когда Казу было сложно заставить себя дотронуться до другого человека, а она сама не выносила чужих прикосновений, но с тех пор утекло много воды. Инеж старательно не думала о том, сколько лет у них осталось за плечами.

— Он хорош. Просто замечательный, — признал Каз.

Инеж взглянула ему в лицо.

— Уайлен?

— Да. Он еще играл, когда я закончил выступать, и мне удалось послушать. Он создал бабочек, почти живых, которые в конце взорвались фейерверком, — Каз постучал пальцами по ее бедру. — Парень выглядел счастливым.

Солнце медленно поднималось над горизонтом, окрашивая туман, клубящийся по периметру Цирка, в розовато-фиолетовые цвета. В траве стрекотали цикады. Зрители уже ушли, и лагерь вздохнул с облегчением.

В Цирке Воронов было полно странностей, но трава, по-весеннему зеленая и сочная, пахла так же, как в ее детских воспоминаниях.

Ей до боли нравился окружающий пейзаж.

— Разве не все мы? — улыбнулась Инеж и коснулась лица Каза, притягивая его ближе. — Разве нет?

Каз медленно улыбнулся.

— Ты права, любовь моя. Трудно не любить мечту.

С надеждой и мечтой наступает определенный момент, когда вы либо сдаетесь, либо посвящаете ей всего себя. И если выбираете мечту, если упорно идете к цели, то уже никогда не остановитесь, поскольку она — ваше все.

Лэйни Тейлор «Муза ночных кошмаров»

Ближе к вечеру Инеж разбудили знакомые голоса. Она спала в высоко подвешенном гамаке, но даже оттуда слышала разговоры друзей. Инеж со стоном перевернулась на бок и укрылась одеялом с головой. Как назло, Нина впервые встала пораньше именно в тот день, когда Инеж хотела понежиться в кровати.

— Проснись и пой, сладкая булочка! — пропели снизу.

Инеж выпростала из-под одеяла руку и показала средний палец. Раздался взрыв смеха.

— Значит, капризничаем, — хихикнула Нина. — Бреккер снова заставил тебя работать сверхурочно?

При этих словах что-то холодное свернулось у Инеж в животе, и она тут же проснулась.

Работаешь сверхурочно, маленькая Рысь?

Но затем Инеж накрыли знакомые звуки Цирка, и ее отпустило.

«Я в безопасности, я в безопасности, я дома» — мысленно повторила она, глядя на алый купол шатра.

— Почему первым делом ты над всеми издеваешься, Нина? — пробурчала Инеж.

— Не первым! Спускайся завтракать, иначе тебе ничего не достанется!

Как только Нина произнесла последние слова, Инеж услышала сладкий аромат выпечки, отчего у нее сразу потекли слюнки. Она завертелась в гамаке, и под подтрунивания Нины спрыгнула вниз.

Нина и Матиас сидели по левую строну стола, Джеспер с Уайленом — по правую. Завтрак уже накрыт: на любимой голубой тарелке Инеж высилась горка вафель со взбитыми сливками и клубникой. Перед местом Каза в изголовье стояла порция хрустящих вафель, присыпанных пудрой, и дымящаяся кружка крепкого кофе.

Поздоровавшись, Инеж скользнула на свое место и потянулась к столовым приборам. Вафли на вкус были просто божественными. Инеж наверняка ахнула бы от восторга, но ее опередил Уайлен, громко застонав, чем рассмешил всех присутствующих. Юноша сразу покраснел от смущения, и Инеж успокаивающе похлопала его по руке.

— Не обращай на них внимания, — посоветовала она, облизывая с губ крем. — Нина стонет громче.

— Уверена, что так и есть, — промурлыкала Нина и посмотрела на Матиаса, невинно захлопав ресницами. — И чья в этом вина?

Матиас отрезал кусочек вафли и принялся усердно обмакивать его в варенье.

— Кухни, моя дорогая.

Все дружно фыркнули.

— Ты уже съела мою порцию, Зеник? — хрипло поинтересовался Каз, входя в палатку. Несмотря на ранний час, как всегда безукоризненно одетый в черный костюм. Инеж успела поймать мелькнувшую улыбку на его лице, когда Каз занял свое место и глянул на тарелку.

— Я так и поступила бы, если бы твои вафли не были безвкусными и скучными, — Нина указала на свои вафли, утопающие в меду, сладком твороге и фруктах. — Прям как ты.

— Твои оскорбления становится банальными, Нина. Ты теряешь хватку.

Смех и лязг столовых приборов слились для Инеж в однообразный фон. По правую руку Уайлен помешивал кофе в кружке, наблюдая за разговором.

Инеж не могла вспомнить свой первый завтрак. Кто тогда сидел за столом, кроме Каза и Джеса? Вроде светловолосая Аника с дикой улыбкой. И Пим, и Ротти. Это было так давно, что больше походило на сон внутри сна.

Что бы показал хрустальный шар, если бы Инеж сегодня пришла в шатер Нины и попросила показать сокровенное желание своего сердца: жажду разгадать, что кроется под этой прекрасной иллюзией, увидеть печальную правду? Или что Инеж хочет и дальше жить во сне?

Однажды за распитием персикового вина она спросила Нину, правдивы ли ее предсказания.

Нина сделала глоток, прежде чем ответить.

— Что вообще значит правда? Неужели все это правда? — она обвела рукой пейзаж: шатры, поляну, где они устроили пикник.

— Ты говоришь, как Каз, — язвительно заметила Инеж. Нина ахнула и театрально схватилась за грудь. — Ты понимаешь, о чем я.

Вздохнув, Нина перевернулась на живот и вытащила из корзины яблоко, избегая смотреть Инеж в глаза.

— Они получают то, зачем приходят. Слышат то, что им нужно было услышать. Они уходят от меня ободренными и полными надежд, что смогут погасить кредит или завоевать сердце понравившейся девушки. Кто знает, сбудется это или нет?

Инеж покачала головой.

— Значит, это всего лишь сладкая ложь?

Нина на мгновение задумалась, а потом пожала плечами и откусила от яблока. Кожица плода была такой яркой и блестящей, что его легко было принять за восковой муляж.

— Люди нуждаются в ней, как в воздухе, Инеж.

И когда Каз улыбался ей, Инеж не могла спорить с этим утверждением.

* * *

— Видишь флаг?

Уайлен прищурился и кивнул.

— Помнишь, что он значит?

— Если он вздернут — мы выступаем. Опущен — отдыхаем.

— Правильный ответ, господин Ван Эйк, какой вы старательный студент, — Джеспер улыбнулся, заметив, как Уйален сглотнул. — Итак, чем планируешь заняться?

— А что вы обычно делаете в свободные дни? — спросил Уайлен.

Инеж пожала плечами.

— Проводим время вместе, как правило. Играем в игры, рассказываем истории.

— Получаем удовольствие, — Джеспер красноречиво пошевелил бровями.

— Получаем удовольствие, — повторила Инеж. — Что бы это ни значило. Хочешь, мы снова проведем экскурсию по лагерю? Если вдруг ты не запомнил.

Уайлен оглядел шатры.

— Этот мой, — махнул он рукой, и Инеж уловила в его голосе нотки гордости. — А этот твой, верно, Джеспер? А остальные?

— Этот Каза, — Инеж кивнула в сторону аккуратного черного шатра, на крыше которого сидел белый голубь. — А тот, что рядом — мой.

Уайлен ошеломленно запрокинул голову, чтобы разглядеть шатер в полный рост.

Инеж с трудом подавила ухмылку.

— Самый пестрый — Нины. А самый большой из них — Матиаса.

— Хочешь верь, а хочешь нет, но это не имеет ничего общего с его размером, — вставил Джеспер. — Там живут животные.

— Какие животные?

— Всякие. Каждое выступление разные. Тигры, волки, рыси, тюлени. Собаки и кошки. Павлины. Но они ненастоящие, в отличие от воронов. И нас. Остальное — Святые их знают, что такое.

Уайален нагнулся и подобрал с земли ракушку.

— Кажется настоящей. А этот чей?

Инеж сразу догадалась, куда он указал.

Шатер, о котором спрашивал Уайлен, стоял в самом сердце Цирка в окружении палаток артистов. Малиновый, на солнце он мерцал золотом, а ночью — серебром.

Инеж ни разу не была внутри.

— Это шатер Инспектора манежа, — нарушил тишину Джеспер. — Я говорил вчера. Держись от него подальше.

Инспектор манежа. Дух, который, как известно Инеж, создал Цирк и властвует над пространством и временем. Они выдвинули тысячи теорий о том, кто это мог быть, и, вероятно, ни одна из них не верна. Нина была убеждена, что это какой-то невероятно могущественный гриш; Матиас думал, что это доброжелательное божество. Джеспер избегал этой темы, что значит только одно: однажды он наговорил лишнего, и Каз велел ему молчать.

Каз — единственный, кто отваживается заходить в шатер Инспектора манежа, но не говорит о том, что там видел.

Инеж давно смирилась с этой тайной. Цирк мог быть кусочком рая, дарованным им Святыми, но она была не прочь послушать другие версии.

Джеспер принялся рассказывать Уайлену о погоде, а Инеж наблюдала, как их неосознанно тянет друг другу невиданной силой.

Так открыто и бесхитростно. Приятно было наблюдать, как зарождается что-то хорошее.

Улыбнувшись, Инеж оставила их одних.

* * *

Она нашла Каза возле его шатра, словно он специально ее ждал.

Он сидел и лениво листал потрепанный сборник сказок, который перечитал уже сотню раз, останавливаясь на любимых иллюстрациях. На руках не было перчаток, и сердце Инеж сжалось от предвкушения — значит, сегодня хороший день.

Она знала все иллюстрации по памяти. Единорог в кустах малины. Русалка, высунувшаяся из воды. Купающийся в луже воробей.

Инеж остановилась, захваченная своими мыслями.

Если бы они с Казом встретились вне цирка, то жили бы, как нормальные люди. Поженились, завели детей и состарились вместе.

Но этому не суждено было произойти: она бы умерла в Зверинце, и только Святые знают, от каких ужасов спасся Каз и как давно это было.

Инеж много размышляла об этом, когда начала влюбляться в него. Но чем больше времени они проводили вместе, тем более незначительными казались эти вопросы. Какая разница, кем они были до Цирка? Сейчас они здесь, и это здесь — единственное, что у них когда-либо будет.

Пролетели годы, и вот они мужчина и женщина, запертые в молодых телах. Вечно юные и прекрасные. По рассказам бабушки, некоторые люди продавали души демонам, чтобы получить то, что есть у них.

Она должна перестать желать большего, когда исполняется каждая прихоть; когда Каз медленно закрывает книгу и смотрит на нее.

Протянув руку, он медленно притянул Инеж к себе. И когда она встала у него между ног, Каз деликатно накрыл ладонью ее бедро, очертив большим пальцем выступающую косточку, отчего у Инеж перехватило дыхание.

Она должна перестать желать большего. Потому что то, что между ними, — самая реальная вещь в окружающем их океане магии.

Этот мальчик впустил ее. Этот мальчик пробрался через стены, которые она выстроила, словно вор. И их невозможная связь утоляет тоску по дому и поддерживает в самые трудные дни. Не страшно, что она больше никогда не увидит своих родителей. Не страшно, что никогда не вернется домой. Не страшно быть заводной танцовщицей в стране чудес, пока у ее есть Каз.

Инеж каждый день, словно литанию, повторяла себе эти слова, пока не начала в них верить.

Она убрала упавшие на лицо Каза прядки, и он улыбнулся ей по-мальчишески задорно и открыто.

Перед глазами вереницей, словно вытягиваемые фокусником из шляпы разноцветные платки, замелькали образы: Каз читает сказки их детям, как когда-то читал Инеж отец. Качает их в руках. Поет колыбельные.

У детей маленькие ручки и светлые глаза.

Жадность — это порок.

Инеж просила прощения у Святых, и все равно жаждала большего.

* * *

Время шло.

Уайлен отлично вписался в их труппу, словно всегда был ее частью. Они с Джеспером уходили вместе после выступлений, а на завтрак приходили, держась за руки и улыбаясь.

Инеж молилась, ела, выступала. Целовала Каза в хорошие дни, в прекрасные — занималась с ним любовью. Читала новые книги, плела венки, пела у камина вместе с друзьями и пару раз наблюдала за их выступлениями.

Все, как всегда. И все же Инеж чувствовала приближение перемен. Ее сны стали короткими и лихорадочными, а руки дрожали, когда она заплетала косу.

Время, так долго не касавшееся Инеж, все же догнало ее.

* * *

Инеж приземлилась на проволоку и собиралась сделать очередной пируэт, когда заметила ее.

Под бумажной луной, в полумраке шатра, среди пестрой толпы зрителей — она все равно разглядела ее. Инеж тянулась к ней, как тянулась в детстве, когда разбила коленку. Дыхание перехватило, и Инеж замерла, не в силах пошевелиться. Казалось, мир сошел со своей оси.

Инеж выглядела на шестнадцать, она юна и полна сил, но за пределами Цирка жизнь шла своим чередом. Лицо женщины испещрено глубокими морщинами, будто кто-то вырезал их ножом. Выбившиеся из-под зеленого платка волосы полностью седые, спина сгорблена.

Но Инеж смотрела на нее и видела, как мама поет ей колыбельную, готовит ужин, смеется над ее глупыми шутками и принимает венки из ромашек. Мама молится, мама шагает по проволоке, как она сама.

Жгучее желание спрыгнуть вниз и кинуться в мамины объятия, всмотреться в знакомые и печальные глаза, накрыло Инеж с головой.

Сердце гулко билось в груди.

«Моя мама здесь. Мама нашла меня».

Перед глазами пролетели годы в Цирке: миллион выступлений, миллион часов посиделок с друзьями, миллион поцелуев с Казом. Миллион грез. Целая жизнь в прекрасном сне.

Мама подняла голову и встретилась с Инеж взглядом.

Без раздумий, Инеж сошла с проволоки.

Она падала, раздались крики. Вороны каркали: «нет, Инеж! Нет, останься!»

В один миг она падала, а в другой уже летела.

Но когда Инеж попыталась закричать, из горла вырвался пронзительный птичий щебет.

Конечно, это было невозможно. Но когда это останавливало мечтателей?

Лэйни Тэйлор, «Мечтатель Стрэндж»

Эта история могла произойти в волшебных и загадочных землях: в густых равкианских лесах, в бесконечных просторах Нового Зема или даже во Фьерданской тундре, где снег искрится на солнце, словно алмазы.

Но она взяла начало в скромном месте — небольшом острове среди Истинного моря. В маленькой деревушке, приютившейся между холмами. На маленькой ферме, в маленькой семье.

История началась с маленького черноволосого мальчика с глазами цвета крепко заваренного чая и пытливым умом.

Но не спешите с выводами: пусть мальчик был маленьким, а его происхождение ничем не примечательным, небо над ним было столь же бесконечным, как и его воображение.

Возможно, стоит сделать уточнение. История началась с двух братьев-сирот, покинувших отчий дом, чтобы попытать счастья в большом городе.

Старший брат — смелый, полный амбиций и огня. Младший — более робкий и осторожный, наивный и ужасно доверчивый. Они горячо любили друга, как могут любить два потерянных ребенка, у которых никого больше не осталось.

Спустя годы, вспоминая, как за ними закрылись ворота фермы Ритвельдов, Каз подумает: «у нас не было ни единого шанса».

Все началось с колоды карт в кармане маленького мальчика. Именно так зародилась магия.

* * *

Кеттердам — зверь.

Уродливый, грязный, живой — одновременно пугает и завораживает. Каз все больше скучал по дому, пока они прогуливались по улицам, и все же не мог перестать глазеть на уличных торговцев и туристов. Цвета, запахи — все было таким новым и чуждым.

Но сильнее всего Каза поразили фокусники, которые выуживали из шляп голубей и букеты роз и ловко управлялись с колодой карт.

Каз пытался повторять их жесты, прежде чем брат увел его от представления, но его движения неуклюжи, а колода карт — потрепанная и неполная. Однако у Каза было полно свободного времени, когда Джорди уходил по делам, так что он тренировался днем и ночью.

Брат уверял, что скоро им повезет, и Каз наивно верил ему. Мечта Джорди о богатстве и процветании — первая невозможная вещь, в которую поверил Каз.

* * *

Другая греза: уютный теплый дом на Зельверстраате. Саския с круглыми и красными, словно яблоки, щечками.

Джорди приободрился, стал чаще смеяться и потерял всякую осторожность. Снова стал брать Каза на прогулки по Кеттердаму.

Они ели сладкие булочки, сидя на мосту и наблюдая за прохожими. Казалось, все наладилось.

В Восточном Посохе в узком доме, зажатом между двумя игорными залами, работала гадалка. Много лет спустя Каз закроет глаза и с легкостью вызовет образ в своем сознании: серебристая краска на двери, отслаивающаяся штукатурка. Серебряная ручка. Нарисованные вороны на дверном проеме.

Каз вспомнит все. Как остановился и дернул за рукав брата, указывая на дверь. Как Джорди, сытый и довольный после приема у Герцунов, взъерошил ему волосы и, глядя на вывеску, присвистнул: «ну, немного веселья не навредит, верно, Каззи?» Как Джорди постучал в дверь. Непривычные Восточному Посоху ароматы арахиса и жареной кукурузы, сена, карамели и животных.

Спустя десятилетия Каз будет тереть виски, часами обдумывая каждую деталь того загадочного места. Вот он, сжимая потной ладонью руку Джорди вошел внутрь, где их встретила узкая темная комната, загроможденная стопками книг и пустыми стеклянными колбами. На небольшом столике стоит лампа с прорезями в абажуре в форме звезд.

За столом сидит женщина в темной вуали с серебряными кисточками.

— Добро пожаловать, молодые люди, — поприветствовала он их и указала на низкий диван. — Присаживайтесь, если хотите узнать свою судьбу.

Джорди сел на диван, а Каз устроился рядышком, свесив ноги. Его цепкий взгляд выхватывал диковинные вещички: с потолка свисает пустая птичья клетка, в шкафу стоит банка с саламандрой. На кресле в бархатной обивке лежит то ли лисья, то ли собачья маска с длинной мордой и острыми ушами. Каз немного побаивался смотреть на гадалку: в темной вуали, скрывающей лицо, она походила на демона, о котором ему рассказывал Дирк в Лиже.

В чаше по правую руку гадалки лежали серебряные монеты, которые притягивали к себе взгляд. У Каза так и чесались руки их пощупать.

— Я уже знаю свое будущее. Но услышать подтверждение не помешает, — уверенно заявил Джорди.

Гадалка мягко рассмеялась.

— О, да, у вас уже все спланировано, верно? Сначала посыльный, потом клерк, затем — купец, — рукой, затянутой в фиолетовую бархатную перчатку, она указала на Каза. — А как насчет тебя, мой мальчик? Каким ты видишь свое будущее?

Каз вопросительно взглянул на Джорди, и когда брат кивнул, застенчиво произнес:

— Я хотел бы стать волшебником. Показывать людям настоящую магию, а не фокусы с картами.

Он ждал, что женщина рассмеется, как сделал господин Герцун, но она лишь торжественно кивнула.

— Что ж, это благородное занятие. В мире слишком много шарлатанов и мало настоящих магов. Я почту за честь, если вы выберите эту стезю. Так давайте узнаем, что готовит вам будущее.

Гадалка осторожно крутанула ободок абажура, и по комнате заплясали звезды.

Она забормотала.

Джорди сжал руку Каза.

Воздух стал густым и тяжелым от запахов карамели, сена и конфет — казалось, можно было почувствовать сладость на языке. Где-то вдалеке часы пробили десять.

Бим. Бом. Бим. Бом. Бим. Бом.

Карамель, жареная кукуруза, сахарная вата. Сено и дровяной дым.

Каз закашлялся.

Женщина щелкнула пальцами, и абажур перестал вращаться. Луч света в форме звезды упал на руку Каза.

— Я вижу. Я действительно вижу, — серьезно произнесла она.

— Что вы видите? — спорил Джорди, подавшись вперед. Его глаза лихорадочно блестели — Что нас ждет?

— Вам не заключить сделки, Джордан, — пустым голосом поведала гадалка. — Ваши дни уже сочтены. Но… тебя, Казимир, ждет настоящая магия, если ты сильно того пожелаешь.

— Что это вообще значит… — возмутился Джорди.

Гадалка качнула головой.

— Это все, что я могу вам сказать.

Джорди с досадой поднялся и потянул за собой Каза.

— Какая пустая трата денег. Я не стану платить за такой паршивый рассказ.

— Я никогда не просила тебя платить, Джордан.

Гадалка встала. Ростом она была едва выше Джорди. Протянув руку, она нежно похлопала Каза по руке, там, где замерла солнечная звезда.

— Но я говорила серьезно, Казимир. Все твои желания могут исполниться. За определенную плату.

Каз попятился.

— Не уверен, что понимаю вас, госпожа…

— Брось, Каз. Это мошенница пытается напугать тебя, — Джорди направился к выходу, таща его за собой.

Последнее, что увидел Каз — как гадалка села и спрятала лицо в ладонях.

Он спрашивал у брата, откуда гадалка узнала их имена и что значили ее слова, но рассерженный Джорди ничего не ответил.

И только в съемной квартире Каз разжал руку, на которой каким-то образом отпечаталась звезда, и обнаружил на ладони серебряную монету с вороном.

Джорди мгновение рассматривал ее, прежде чем забрать. Когда Каз на следующий день пришел к Герцунам, Джорди отдал ему монету — в ней проделали отверстие через которое пропустили кожаный шнурок, чтобы Каз мог носить ее на шее.

Больше они о ней не говорили.

* * *

Мрачное предсказание сбылось в срок.

Каз вспомнил о нем, когда, стуча зубами от холода, жался к брату на улице. Если Джорди тоже вспомнил о предсказании, то ничего не сказал на этот счет. Вскоре он уже мог только хрипеть, пока совсем не затих.

Каз сильнее прижимался к брату, стараясь его отогреть. Сам он чувствовал жар, как от костра. Монета приятной прохладой прижималась к груди.

В бреду лихорадки Каз вернулся в тесную комнату в Восточном Посохе. На стенах кружились звезды. Пахло яблоками в карамели, кукурузой и сеном. Как в цирке, который однажды приехал в Лиж. Гадалка в черной вуали возвышалась над ним, заполнив собой небо, так что звезды образовали корону на ее голове. Глаза ее сияли, как два солнца. В руках она держала маску шакала.

Все твои желания могут исполниться.

Казу хотелось немного отдохнуть. Хотелось, чтобы грудь перестала болеть да кончилась лихорадка.

Все твои желания…

Он провалился в блаженную тьму, а когда очнулся, стояла морозная тишина.

* * *

Он кричал, пока не охрип. Сил почти не осталось. Выход был только один.

Джорди лежал неподвижно, и его тело уже начало разлагаться. Каз закрыл глаза и попытался убедить себя, что перед ним не брат, а просто манекен, который можно использовать. Вещь, а не человек.

«Плыви, Каз, — с отчаянием подумал он. — Плыви, иначе умрешь».

Он схватился за труп брата, как за спасательный круг, и поплыл.

Монета все еще была при нем, и Каз пытался сосредоточиться на ощущении влажного металла и не замечать склизкую кожу Джорди под пальцами.

«Плыви, Каз».

Он греб.

Монета. Монета, желания. Он готов загадать их все.

Он греб. Монета прижималась к сердцу.

Каз дал волю воображению.

Соборы, дворцы… нет, никаких зданий, никакого смога, никаких домишек Кеттердама с осыпающимися кирпичными стенами. Нет, пусть будет место под открытым небом… Только шатры, как в передвижном цирке. Палатки под бесконечным голубым небом, пение цикад в сочной зеленой траве. Поздняя весна, канун лета. Тепло и безопасность.

Карамельные яблоки, жареная кукуруза.

«Плыви, Каз. Мечтай, Каз».

Он греб, не в силах больше видеть воду и язвы на теле Джорди.

Стол из вишневого дерева. На нем расставлены кушанья: пироги и рагу, свежие фрукты и булочки с сахарной посыпкой. Картофельное пюре. Горки печенья с семечками подсолнуха. Хатспот. Свежий хлеб.

Он почти мог ощутить вкус свежей выпечки на языке. Он так устал. Закрыть бы глаза, всего на мгновение…

«Плыви, Каз. Плыви, Казимир» — шептал в голове манящий голос гадалки.

И он греб.

Монета нагрелась и стала теплее, чем вода и тело Джорди.

Каз закрыл глаза.

Место, где все дети, оказавшиеся на улице, нашли бы прибежище. Место, где их не тронут. Место, где их не коснется ни одна болезнь.

Где вечно тепло и безопасно.

Каз пытался грести, но ноги его уже не слушались. Он прижался щекой к груди Джорди и слушал гул крови в ушах. Монета так раскалилась, что жгла кожу — Каз бы сорвал ее, если бы у него остались на это силы.

Шатры, еда, тепло. Улыбающийся Джорди в цилиндре, как настоящий взрослый. И я тоже взрослый; высокий и сильный, чтобы никто не смог выгнать меня на улицу.

Место, где никто и никогда не оставит меня. Где никто бы не умирал, как мама, папа и Джорди.

Каз мечтал.

И когда проснулся, то не перестал видеть сны.

* * *

Какое-то время в лагере не было никого, кроме них с Джорди.

Джорди, молчаливый и неподвижный, проводил свои дни в алом шатре. Он не обращал внимание на крики Каза, не выходил наружу — только целыми днями сидел в кресле-качалке, как у их отца, и раскачивался взад-вперед. На голове у него красовался высокий черный цилиндр.

Его руки холодны. Грудь не вздымалась.

Он Джорди и не Джорди. Он рядом, но самом деле не здесь.

Когда Каз упал перед ним на колени и разрыдался, Джорди взглянул на него, не мигая, и в его карих глазах на миг мелькнуло отчаяние.

Лагерь, даже безлюдный, тих и прекрасен. Дорожки посыпаны мелкой галькой, ракушками и черным песком. Трава сочная и душистая, как вокруг фермы Ритвельдов. Бабочки и толстые шмели — все серебристо-черные — собирают нектар с маков, тюльпанов, роз и других цветов, о которых Каз и не слышал. Ивовые деревья шумят, когда теплый ветерок проносится меж ветвей.

Небо всегда ясное, лишь изредка проплывают по небу густые облака. Воздух пахнет так, будто недавно прошел дождь.

В центре располагается шатер Джорди, рядом с ним черный с круглой сценой посередине и низкими деревянными трибунами для зрителей. Есть еще огромный шатер, украшенный серебряными звездами. Внутри Каз обнаружил длинный стол, стулья и несколько пустых гамаков.

Стол сделан из вишневого дерева, как Каз и предполагал. Когда большие часы рядом с шатром бьют семь утра, двенадцать и шесть вечера, на столе появляются тарелки с едой. Каз пытался накормить Джорди, но брат не стал есть, поэтому Каз с аппетитом уминал чизкейки, печенье и пироги, пока у него не заболел живот.

Каз исследовал территорию, спал и ел. После бесчисленного количества дней Каз решился найти выход. В отчаянии он прошел сквозь туман, окружающий лагерь, и попытался перелезть через ограду, как перелезал через забор на ферме.

Но забор на ферме был деревянным, а этот сделан из металла. Он обжег пальцы холодом, Каз разжал хватку и упал. Перед тем, как потерять сознание, он увидел белую кость, торчащую из ноги.

На рассвете, когда Каз пришел в себя, его нога уже срослась, пусть и неправильно. На столе из вишневого дерева ждала трость с набалдашником в форме головы ворона. Джорди при виде хромающего брата промолчал, как и всегда.

Пчелы и бабочки все также кружат над благоухающими цветами. Черный песок мягок на ощупь. Ощупывая рубец на покалеченной ноге, Каз гадал, каковы правила магии и кто сотворил это место. Может, это наказание от Джорди за то, что Каз затащил его сюда, а потом пытался бросить, сбежав.

Все твои желания могут исполниться. За определенную плату.

Джорди вернулся другим. Его нога зажила неправильно. Значит, существовал предел невозможному.

Он жив, и брат рядом с ним. Но какой ценой?

Больше Каз не пытался сбежать.

Карты, которые он раньше таскал в кармане, теперь новые и блестящие. Каз раскладывал их на траве и день напролет разглядывал нарисованные фигурки, забывая обо всем остальном. Делать все равно больше нечего. Так он и коротал время, тщетно ожидая, когда появится выход.

И между ударами часов и скрипом кресла-качалки Джорди Каз рос.

* * *

Со временем появились люди.

Худые и напуганные дети. Какое-то время они бродили по лагерю, набивали животы и пытались прокрасться в алый шатер, который Каз ревностно охранял, а потом, когда им становилось скучно, когда одолевала тоска по дому, пытались уйти. Они просили Каза отпустить их, словно это в его власти; пытались перелезть через ограду.

Конец всегда один. Туман, окружающий лагерь, поглощал их целиком, а когда рассеивался, на месте ребенка оставался ворон. Птицы гнездились в шатре Джорди и уже не пытались покинуть лагерь.

Появлялись новые подростки. Каз предупреждал их об опасности, но они все равно пытались уйти.

«Джорди, — умолял он брата. — Джорди, дай им то, ради чего можно остаться».

Брат, как всегда, хранил гробовое молчание.

Каз сжал в ладони монету и пожелал изо всех сил. Хотя вряд ли у него получится создать что-то толковое.

Ложась спать, Каз снова чувствовал давно забытые ароматы из комнаты гадалки. На следующее утро в лагере появились палатки и арена.

Конечно. Это не лагерь, это — цирк. А каждому цирку нужна труппа.

Каз грезил о цирке. О зрителях у ворот. Об артистах.

И его желание исполнилось. Теперь, чтобы попасть сюда, нужно было заключить сделку. И новички оставались. Некоторые из них все равно пропадали — забывали есть и спать, полностью поглощенные магией своих инструментов. Но они оставались.

Однажды, лежа в гамаке, Каз взглянул на свою труппу и улыбнулся.

* * *

Прикосновениям Каз учился постепенно.

Он не трогал Джорди. Брат все такой же холодный и склизкий, как на Барже Жнеца. Казу хватило одного раза, чтобы поклясться самому себе больше никогда этого не делать. Поначалу он старался наладить физический контакт с новичками: похлопывание по спине, пожатие рук. Но каждый раз, стоило ему коснуться другого человека, как перед глазами вставали картины с гниющими трупами, а к горлу подступала желчь.

Каз отыскал в сундуке пару перчаток и бросил попытки побороть свой недуг — они казались ему унизительными и не стоящими трудов.

Но потом появилась Инеж.

Она вышла из тумана одним ранним вечером; отблески заходящего солнца образовали ореол над ее головой, позолотили кожу.

Вокруг ее талии была обернута проволока, и Каз молча наблюдал, как она с восхищением осматривает ее. Она была неразговорчивой, но внимательной и, кажется, понимала правила Цирка.

И когда Каз спросил ее имя, оно слетело с ее губ легко, как перышко.

С той поры Инеж снилась ему каждую ночь. Каз бы решил, что вообразил ее, как и Цирк, но он не верил, что мог создать нечто подобное.

У Инеж самые красивые глаза, и она ловкая, как кошка. Каждое ее движение взвешенное и обдуманное.

Каз не мог оторвать от нее взгляд.

Он пораньше заканчивал свое выступление, чтобы одним глазком увидеть номер Инеж. То, что она делала на проволоке, было невероятным.

Ради нее он был готов сражаться со своей слабостью, терпеть головокружение и тошноту.

Когда Каз поцеловал Инеж, то дрожал, как мальчишка, которым оставался где-то глубоко внутри. Поцелуй на вкус был, как невозможность. Как мечта, о которой он не осмелился бы грезить.

* * *

— Теперь ты знаешь правду Инеж, — голос у Каза охрип после долгого рассказа. — Это место — ловушка, в которой я запер себя и всех остальных. Я не могу спасти тебя.

Сидящая на столе Инеж моргнула. В ней осталось достаточно человеческого, чтобы она понимала его, но Каз видел, как с каждой секундой она теряет крупицы себя. Скоро она полностью превратиться в ворона.

Еще одна птица, которая будет выполнять его команды на арене, брать зерно с ладони. Думать об этом было невыносимо.

— Инеж, — Каз протянул руку, и Инеж потерлась о ладонь головой. — Инеж, почему ты это сделала? Почему?

«Почему ты хотела уйти от меня? Теперь ты никогда не сможешь этого сделать, и все, что мы построили — разрушено».

Ей же нравилось это место. Она с легкостью вписалась в труппу и стала неотъемлемой частью Цирка.

Каз запустил руку в воротник рубашки и вытащил монету. Шнурок пришлось заменить, но сама монета была такой же блестящей и идеальной, как в тот день в Восточном Посохе.

Каз обвел пальцем выгравированного ворона.

Плыви, Каз.

Плыви, Казимир.

Глаза Инеж, ее улыбка и смех. Он была полна жизни. И вдохнула надежду в него самого.

— Я тебя не отпущу. Ты не можешь оставить меня, — выдохнул Каз.

Быстрым шагом он вышел из палатки. Инеж вспорхнула ему на плечо.

Полы шатра Джорди бесшумно раздвинулись перед ними.

За закрытыми дверьми любить легче. Весь мир сосредоточен в одной комнате. В одном лице. Вселенная уплотнилась, усилилась и загорелась — живая, яркая, электрическая. Но двери не могут вечно оставаться закрытыми.

Эрин Моргенштерн «Беззвездное море»

В эти дни чувства Джорди притупились.

Эмоции и физические ощущения казались чем-то далеким, запертым за стеклом, как он сам заперт внутри своего тела. Но его постоянно преследовала усталость. Трупы не разговаривают, не двигаются, но иногда Джорди думал, что он мог бы попытаться, если бы ему не приходилось плыть в реке магии. Магия текла через него с той самой минуты в гавани Кеттердама, когда Каз цеплялся за его тело и желал, желал, желал.

Если бы не Каз, который скрутил ткань мироздания и создал карманную вселенную, использовав его в качестве якоря, Джорди бы здесь не было. Он был бы где-то еще или нигде. Но не здесь. Не так.

Он не держал обиды на Каза. Брат не понимал, что делает. Он запер себя и окружающих в клетке и даже не заметил этого. Джорди было бы страшно на это смотреть, если бы он мог что-то чувствовать.

Вороны гнездились в его шатре. Потерянные дети, которые хотели убежать в сказку и поплатились за это. Интересно, сколько в них осталось человеческого? Или они полностью обернулись птицами? Джорди надеялся, что их не постигнет его судьба.

Лучше быть птицей, чем трупом. По крайней мере, птицы могут летать.

* * *

Забавно, как работает время. Особенно, когда ты мертв.

Мертвый — каким тяжелым было это слово. Мертвая мама в постели. Мертвый отец на поле. Мертвый Джорди в канале Кеттердама. Мертвый тогда, мертвый сейчас и навсегда.

Джорди, конечно, не мечтал, но его мысли часто возвращались в прошлое. А цирк с его травой, небом и запахами домашней стряпни не давал забыть. Каз не упустил ни одной детали… он всегда был смышленым ребенком. Умнее, чем все думали. Когда Джорди смотрел через отверстие в куполе шатра и видел ночное небо, усыпанное звездами, то переносился в детство, когда восьмилетним мальчишкой вместе с братом лежал на поле и наблюдал за звездами, а вокруг колыхались колосья пшеницы. Ему двенадцать: взяв брата за руку, он идет по грунтовой дороге на лодочную станцию, где их ждет паром. Ему так и не исполнилось тринадцать. В цирке нет и следа Кеттердама.

И все же ему тринадцать. Тридцать. Триста.

Мертвый и исчезнувший, живой и полный энергии. Искрящийся, когда Каз ложится в постель с маленькой сулийкой, и ему снится ее смех. Джорди смаковал послевкусие этого чувства: любви настолько сильной, что она почти оживила его. Словно эхо эмоций заставляло его мертвое сердце биться.

Джорди нравилась Инеж. Нравилось, что она пришла в этот мир и заставила Каза улыбнуться. Нравилось, что она обезоруживает брата своей несгибаемой волей, очаровывает искренностью веры. Ему нравились и остальные — все дети, которые когда-либо вошли в Цирк. И он оплакивал их всех, как может оплакивать призрак. Но больше всего ему нравились Инеж и Джеспер, хотя последний и раздражал своей самоуверенностью и харизмой.

Когда-то Джорди и сам был таким. Давно, на улицах Кеттердама, когда ждал, что все богатства упадут к его ногам. Тогда он воображал себя Королем Грез.

Но именно Каз получил монету и желание.

А может, все это просто игра скучающего разума, не дающая ему сойти с ума. Может, он обезумел, когда понял, что стал живым трупом. Может, все эти воспоминания — ложь. Может, Джорди всегда был пленником этого странного места. Может, Джордана Йоханесса Ритвельда никогда не существовало. Может, не было ни отца, ни матери, ни фермы, ни поля.

Возможно, ничего из этого никогда не было реальным.

* * *

Падение Инеж Джорди ощутил своими костьми.

Это подобно землетрясению, лавине. И его затягивает в водоворот горя.

Многие покинули Цирк, и о некоторых скорбели чуть больше. Близких друзей Каз оплакивал в течении долгих лет, и Джорди скорбел вместе с ним. Но никогда еще он не чувствовал такого черного отчаяния.

Он задыхался, хотя легким давно не нужен кислород. Боль Каза, острая и неотвратимая, сокрушает его. Пронзительное горе не оставляет места ничему другому.

Что-то шевельнулось в груди. Последний шанс.

Потеря, которую не залечить блеском магии. Бездонная дара, которую не заполнить, сколько бы новых акробаток не пришло в Цирк. Каз не похоронит Инеж, точно также, как он не похоронил Джорди.

Это всегда было его самой большой слабостью: он так и не научился отпускать.

Как Джорди и ожидал, Каз ворвался внутрь с вороном на плече и решимостью в глазах. Пытался что-то сказать, но не нашел слов, только беспомощно переводил взгляд с Инеж на него.

— Помоги мне, — наконец выдавил он. — Джорди, прошу. Пожалуйста, помоги мне.

Одна и та же тщетная мольба, словно Джорди в силах что-то поделать, кроме как существовать по прихоти Каза.

Он не мог и слова сказать. Даже моргнуть не мог.

— Пожалуйста, Джорди, — плечи Каза задрожали, и Инеж потерлась клювом о его подбородок. — Я не могу потерять ее.

У Каза глаза их матери: темно-карие, почти черные, пронзительные и в тоже время уязвимые.

Джорди моргнул. Что Каз ждал от него, когда выход всего один? Смотри сны или проснись. Прекрати эту затянувшуюся агонию или растяни ее на сотни лет.

«Отпусти, — взмолился он, как делал все это время. Ты все еще держишься за меня, Каз. Ты все еще в той гавани. Отпусти меня. Освободи нас обоих».

Джорди так устал. И Каз, наверное, тоже — слишком долго он отчаянно держался за жизнь.

Что-то мокрое скользнуло по щеке, но должно быть Джорди померещилось, пусть Каз и потрясенно распахнул глаза. Призраки не могут плакать. Призраки не умеют мечтать.

«Возьми меня за руку и позволь нам уйти домой, Каззи».

Джорди, как наяву, видел грунтовую дорогу, петляющую по полям. Каз был храбрым и прожил хорошую жизнь: спас себя, нашел любовь, построил дом. Теперь пора отдать взятое взаймы время.

«У остальных членов труппы, которые сидели в столовой, едва сдерживая слезы, еще был шанс. Они пробыли здесь не так долго и еще могли вернуться в настоящее.

У Инеж все еще есть шанс.

Отпусти. Отпусти, Каз.

Ты — Инспектор манежа. Объяви об окончании шоу».

По Казу видно, когда он принял решение: лицо побледнело, кадык дернулся. Дрожащей рукой он снял цилиндр с его головы.

Если бы Джорди мог, то затаил бы дыхание.

«Смерть не страшна, Каз. Это спокойствие. Это объятия матери, смех отца. Это тепло и вечность, а не украденное время».

Инеж перепрыгнула с плеча Каза на руку и забила крыльями. Свободной рукой Каз погладил ее перья.

— Думаю, это прощание, Инеж, — он на миг запнулся. — Мне правда жаль. Ты должна это знать. Я надеюсь… что не обрекаю тебя снова на горькую участь. Ты заслуживаешь гораздо большего.

Ловким движением, Каз достал из рукава монету. Надел цилиндр, закрыл глаза.

И наконец проснулся.

Грунтовая дорога, стелющаяся сквозь поля. Рука Каза в его руке. Родители ждали их впереди. Впервые за столетия Джорди Ритвельд вздохнул полной грудью.

Наконец-то свобода…

* * *

«Вы слышали? Слышали?» — шепот облетает города и деревни.

Цирк Воронов приехал в город, и Инспектор манежа — старая сулийка — встречает зрителей у входа. Она вплетает в седые волосы перья и движется легко, как акробатка. Глаза у нее грустные.

Работники разгружают повозки и устанавливают ограду вокруг цирка. Кто-то жарит кукурузу и взбивает сладкую вату. Из палатки доносятся тихие звуки флейты. Пожилой мужчина учит ребятню стрелять из своих пистолетов. Гадалка развешивает серебряные колокольчики над входом в свой шатер.

Всюду царят шум и суета. Вы разочарованы: все настолько обыденно, совсем не так, как вам рассказывали. Самая обыкновенная труппа уставших артистов в изношенных костюмах.

Но вот ворон грациозно приземляется на ограду. И когда опускаются сумерки, над шатрами, один за другим, вспыхивают серебряные огни. Вы вдыхаете аромат карамели и сена, и все ваши чувства сразу обостряются.

Вы действительно чувствуете ее — настоящую магию.

«Вы слышали? Они набирают людей».