У рыжих нет души (гет)

Сообщение от Сого пришло через полторы недели после регистрации, когда Кагура была в гостях у Отаэ.

«Уехал на неделю. Сторожи дом».

Ответным сообщением Кагура послала его к чёртовой матери.

— Интересно, куда это он уехал? — пробормотала Кагура.

— В Бушу, — ответил Кондо.

— Бушу? Это ещё что за дыра? — спросила Кагура, запуская руки в мех дремлющего рядышком Садахару. — И что он там забыл?

— Это дыра, откуда выползли все эти обезьяны Шинсенгуми, — проворчала Отаэ.

— У Сого там небольшое наследство осталось. Три года, как в права владения вступить не может: то работы по горло, то вне закона был, одно время вообще мёртвым числился. Сейчас, похоже, решил, что больше тянуть нельзя. А может, вещи ещё забрать хочет.

— А что, у него там родители жили? — удивилась Кагура.

У неё даже мысли не было, что у Сого была семья. В её представлении он возник из ничего, как воплощение человеческих страхов, желаний и слабостей, просто чтобы изводить её и всех окружающих.

— А он не рассказывал разве?

Кагура помотала головой.

— Да мы вообще редко разговариваем. Он, как меня видит, сразу начинает до белых глаз бесить.

Кондо вздохнул.

— Ох уж этот мальчишка… Тогда и я не буду говорить, и ты ни о чём не расспрашивай. Сам расскажет, когда придёт время.

— А мне и не надо, — пробурчала Кагура, обняв Садахару и уткнувшись носом в его загривок. — Плевала я на его прошлое. Проще жить здесь и сейчас.

Садахару недовольно дёрнул ухом.

Дня через четыре Кагура всё-таки вспомнила о сообщении и решила наведаться в ту квартиру.

Она шла по лестнице на второй этаж, когда услышала звук, доносящийся из-за двери. Не будь она ято, вряд ли услышала бы тяжёлое прерывистое дыхание и… скулёж раненого зверя. Знакомый голос, словно бы приглушённый подушкой, тосковал о чём-то важном — важнее даже, чем уничтожение Шинсенгуми. Тогда он был готов убивать всё живое, а не рыдал.

Чутьё подсказало ей, что если она сейчас откроет дверь, то Окита ей этого не простит. Что в этот раз она не сможет найти нужные слова, чтобы дать ему возможность прийти в себя, позволить надеть привычную маску. Что надо просто дать ему возможность прожить эту боль.

Но и уйти она тоже не могла.

Поднявшись на балкон, Кагура облокотилась на перила и стала любоваться открывающимся видом на реку. Закатное солнце уже не жгло кожу, а нежно грело, и она сложила зонтик.

Садахару бродил вдоль берега, что-то увлечённо вынюхивая. Мимо шли люди: одни, завершив свой рабочий день, направились отдыхать в Кабуки-чо, другие только собирались на работу. Прошёл патруль Шинсенгуми, и старший офицер — страшный лысый мужик⁽¹⁾, имя которого Кагура не помнила — кивком поприветствовал её. Она натянула на лицо дежурную улыбку и в ответ помахала рукой.

Когда стало смеркаться, в доме стало тихо, и Кагура решила, что пора идти домой, но… Не хотелось возвращаться в пустующую Йорозую. Тело не желало двигаться, в голове лениво текли мысли о всякой ерунде.

Дверь за спиной открылась, под босыми ногами скрипнули половицы. Сого, одетый в домашнюю юкату, встал рядом и прислонился спиной к перилам, уставившись в небо, в котором начали мерцать первые звёзды. Кагура чуть повернулась к нему, внимательно изучая черты его лица. Он тоже глянул на неё.

Всё как всегда: пустые глаза без признаков припухлости и слёз, без малейшего проблеска эмоций. Живая кукла, превращающаяся в человека, лишь когда вокруг звенят мечи и гремят взрывы. Будто не он несколько минут назад оплакивал кого-то близкого.

— Какого чёрта ты тут маячишь? — хриплым голосом спросил он.

— Тебе жалко, что ли? — огрызнулась Кагура.

Слов утешения Сого от неё никогда не услышит.

— Это ты выглядишь жалко, китаёза. Как побитая собачонка, которую хозяин не пускает домой.

Кагура еле заметно перевела дух: садист есть садист. Всё в порядке.

— Я вообще-то выгуливаю Садахару. Хочешь вместо меня убрать его какашки?

— Да ладно? И где же он? — с наигранным удивлением Сого поглядел через плечо на берег, пропустив мимо ушей вторую фразу. — Наверное, с голодухи ты съела весь его корм, и он окончательно сбежал от тебя.

— Учись, салага, как надо подзывать к себе питомцев, — сказала Кагура и, глубоко вдохнув, свистнула так, чтобы услышал загулявший где-то в прибрежных зарослях пёс.

Оглушённый Сого вполголоса выругался, прикрывая пострадавшее ухо. Белый пушистый хвост, будто светящийся в сумерках, мелькнул под мостом. Раздался всплеск, шорох — и Садахару, перемазанный в тине, лениво затрусил к своей хозяйке.

Кагура подхватила зонт и взмахнула рукой, собираясь уйти.

— Адьё, садист. Мы домой.

— Никуда ты сейчас не пойдёшь, — прошипел Сого, поймав её за плечо и развернув к себе лицом. — Раз уж привлекла внимание публики, то отыгрывай свою роль как положено. Сейчас твой дом — здесь.

Горячее дыхание обожгло ей щёку, и только теперь она поняла, что от реки уже давно тянет промозглой прохладой, что она уже подмёрзла в слишком лёгком для весны ципао и уже немного дрожит.

А потом поняла, что Сого смотрит не на неё, а в сторону, на лавку через дорогу, где хозяйка, вышедшая убрать на ночь вывеску, с плохо скрываемым любопытством таращилась на разворачивающуюся перед её глазами «семейную» сцену.

Садахару зацокал когтями по прогибающимся под его весом ступеням.

Кагура, рассчитывая, что со стороны это будет выглядеть проявлением нежности, взъерошила Сого волосы, ухмыльнулась его ошарашенному выражению лица и скользнула в дом.

— Признайся, китаёза, когда ты в последний раз руки мыла? — возмутился Сого.

Следом за Кагурой в дом зашёл Садахару, оставляя на полу грязные отпечатки лап.

— Вчера утром, — хихикнула Кагура.

Бросив сапоги в генкане и прислонив зонт к стене, она поймала Садахару за шкирку и потащила его в ванную. Тот упирался всеми четырьмя, мотая лобастой башкой, и жалобно поскуливал, но Кагура была неумолима: всю ночь обонять ароматы грязной псины ей не хотелось.

Под напором воды пушистый мех слипся, превращая Садахару в жалкое, дрожащее от холода существо. Кагура в голос бранилась, вымывая комья ила, распутывая колтуны, за дверью ей вторил Сого, пытавшийся оттереть с пола липкую грязь. Уже заканчивая отмывать Садахару, Кагура неудачно взмахнула лейкой душа, попав водой по уху пса, и тот от души встряхнулся — брызги полетели во все стороны. Выругавшись, Кагура наградила Садахару шлепком по заднице и выгнала его из ванной. Тот, ошалев от водных процедур, с топотом ломанулся прочь, и из комнаты тут же донёсся возмущённый вопль. Кагура, вытаскивая из сливного отверстия комки шерсти, злорадно ухмыльнулась.

Похоже, её малыш решил вытереть морду об футон Сого.

Вот только ципао насквозь промокло на груди и животе, превратившись в подобие грязной половой тряпки, по волосам и лицу текло. Теперь здесь всё надо было мыть и стирать, а сменной одежды у неё с собой не было.

Кагура выглянула из ванной и крикнула:

— Эй, садист! Притаракань мне какие-нибудь шмотки!

— Женских трусов не держим, — отозвался Сого.

— Да насрать, тащи мужские, — рявкнула Кагура, пытаясь выпутаться из прилипшей к телу одежды. — И юкату ещё.

Сого вышел в коридор, прислонился к стене и с интересом уставился на мучения Кагуры.

— Тебя вообще ничего не смущает?

— А что такого? Я уже надевала твою форму. Ты же среди офицеров самый тощий?

Сого оскорблённо фыркнул.

— Кое-кто не тощий за прошедшие годы задницу нажрал, так что бельё не получит, чтоб ничего по швам не разошлось.

И удалился.

Аккуратно свёрнутая юката лежала под дверью ванной. Линялая и с обтрёпанными рукавами, широкая в плечах, но всё-таки юката, и Кагура, еле вспомнив, в какую сторону нужно запахнуться, чтобы не изобразить призрака, оделась. Снизу поддувало, но она рассчитывала, что к ночи постиранное и вывешенное на трубу с горячей водой бельё высохнет.

Впотьмах проскользнув на кухню в надежде что-нибудь заточить, Кагура сунулась в холодильник, но нашла только пару банок пива, один ячменный чай и половинку чууберта в морозилке. В шкафчике не было даже риса — только пять упаковок лапши с запахом говядины. И ещё заварка в жестяной банке. Печально вздохнув, Кагура поставила кипятиться воду, прихватила с собой ячменный чай и поплелась в комнату — бесить Сого своим присутствием.

За прошедшие дни дом стал обжитым. Заплесневевшие татами были заменены новыми, в токономе висел свиток с каким-то там пунктом Кёокучу Хатто и лежал на простенькой подставке меч. У входа в гостиную стояла большая картонная коробка, в центре — низкий стол со стопками каких-то бумаг, в приоткрытой спальне виднелся вывешенный за окно футон. Дом стал обжитым, но не слишком уютным: всё равно что-то казарменное мерещилось Кагуре, привыкшей к манере Гинтоки разбрасывать по всему дому журналы, листовки и обёртки от конфет. Порядок здесь был ровно такой, чтобы его было просто поддерживать, и вазам с цветами, как бывало у Отаэ, тут места не было.

Сого, подперев голову левой рукой и хмурясь, перебирал бумаги, порой ставя пометки в толстой тетради, и на вошедшую в комнату Кагуру внимания не обратил. За его спиной свернулся в плотный клубок и тихо порыкивал во сне Садахару. Вокруг лампы металась залётная моль.

— Ты же писал, что тебя неделю не будет, — сказала Кагура, взяв верхний лист с одной из стопок. Это оказался счёт из какой-то провинциальной больницы. Следующий был о том же.

— Получилось управиться раньше, — отозвался Сого. — Не отвлекай меня.

Не отвлекать — это было сложно. Телевизора не было, спать не хотелось. Смотреть на Сого, шёпотом что-то подсчитывающего, было странно. Можно было бы перебрать и почистить зонт, но уже не хотелось пачкать руки в машинном масле.

Потом Кагура вспомнила о коробке у входа. Подвинувшись ближе, она сняла крышку.

Сначала ей в руки попалась шкатулка, в которой лежали потемневшие от времени деревянные шпильки и тонкое серебряное колечко. Потом — шкатулка побольше, внутри которой лежал узорчатый шёлк. Кагура заподозрила, что это фурисодэ, но расправлять не стала, не уверенная, что потом получится правильно его сложить. Металлическое зеркало, свиток с нарисованными тушью карпами, пачка гравюр с пейзажами, стопка писем с парой знакомых фамилий.

Сборник стихов, ещё один, пухлый роман о похождениях давно умершего принца, внезапный томик «Джампа», ещё один роман — о войнах трёх древних царств.

Кагура наугад открыла одну из книг, оказавшуюся дневником какой-то придворной дамы. Описания событий довольно-таки унылой жизни перемежались списками того, что нравилось и не нравилось той даме.

— О как. «Очень неприятно, если молодой человек из хорошей семьи произносит имя худородной женщины, как будто оно привычно ему. Если даже это имя ему известно, он должен сделать вид, что почти его забыл»⁽²⁾, — продекламировала Кагура и многозначительно уставилась на Сого. — Похоже, эта книга была у тебя в числе любимых.

— Уймись уже, худородная женщина, — вяло огрызнулся он и захлопнул тетрадь. — И лучше бы тебе ничего там не трогать, если не хочешь заболеть.

— Это что, ты заботишься о моём здоровье? — в священном ужасе воскликнула Кагура. — Кто этот человек, мамочка, я его не знаю!

— Я о своём кошельке забочусь, дура. Только из долгов вылез.

Он сложил свои бумаги в одну стопку и убрал их в шкаф, потом подошёл, сел рядом, отобрал у Кагуры книгу и начал складывать всё обратно в коробку.

— А на хрена ты на стенку ту нудятину повесил? — ткнула пальцем в сторону свитка Кагура. — Тебя Тоши покусал?

От резкого взмаха юката немного сползла с плеча, и Кагура спешно её поправила.

— Уж что нашлось на складе, — отозвался Сого, бросив на неё мимолётный взгляд. — Можно заменить гравюрой.

Он быстро пролистал пейзажи, вытянув один, на котором под проливным дождём бежали по изогнутому дугой мосту люди под пёстрыми зонтами.⁽³⁾

— Давно мы друг друга не мутузили, — сказала Кагура, вдруг вспомнив давний бой. — Айда на берег реки?

— Не сейчас.

Последние слова он практически выдохнул, склонившись над её плечом, и по коже тут же побежали мурашки. Гравюры выскользнули из его пальцев, веером разлетевшись по полу.

И следовало было бы оттолкнуть его, возмутиться, спросить, что это он такое задумал, но Кагура решила, что ей интересно и нравится то, к чему всё идёт. Всегда шло, с первых дней знакомства, если вспомнить о тупых подростковых подкатах слишком поздно повзрослевшего мальчишки.

Шершавые пальцы осторожно потянули юкату вниз, обнажая плечи, спину, грудь. Скользнули, чуть царапая, вверх по белоснежной коже, собрали ещё влажные после душа волосы и перекинули через плечо. Мягкая ткань, скатившаяся до предплечий, сковала руки не хуже наручников — Кагура могла освободиться в два счёта, но зачем? Ей и так хорошо.

Губы прижались к оголённой шее, вызвав у Кагуры резкий вздох, почти стон, и она прижалась спиной к его груди, дрожа то ли от холода, то ли от желания. Жёсткая, мозолистая ладонь почти что ласково гладила рёбра под левой грудью, порой дразня призрачным прикосновением большим пальцем к ареоле. Пальцы другой руки легли чуть ниже пупка, но замерли там, и Кагура поймала себя на том, что с нетерпением ждёт, когда же они скользнут под пока ещё завязанный пояс.

Кагура не могла видеть его, но знала: на его лице опять застыла эта безумная улыбка, а в глазах горит отнюдь не нежность. Сого опять играл с огнём, прекрасно понимая, что за каждый неверный шаг, каждое неловкое движение она отплатит ему сполна. И, судя по тяжёлому дыханию, обжигавшему ей кожу, именно это его заводило.

Хорошо познав друг друга в бою, выучив каждое движение, силу каждого мускула, они начали изучать ещё неизведанные реакции своих тел. И Кагуре одновременно хотелось и остаться во власти его касаний, и получить возможность сводить его с ума, подчинять его своим желаниям.

Извечное противостояние выходило на новый уровень.

И вышло бы, но Сого вдруг замер, прислушиваясь к ночным шорохам, и Кагура, уже готовая развернуться и впиться в его губы, вдруг поняла, что вода на плите уже почти выкипела.

— Ох, чёрт, — выдохнула она, поднимаясь на ноги и на ходу поправляя сбившуюся юкату.

Добравшись до кухни, она выключила газ, смирившись с тем, что ужина не будет. Да и есть почему-то уже не хотелось. Вздохнув, вернулась обратно в комнату, только чтобы обнаружить, что Сого уже вытащил два — чёрт подери, два! — футона и укладывается спать. На лбу опять красовалась слегка полинявшая за прошедшие годы маска.

— Думаю, на сегодня хватит, — скучным голосом сообщил Сого, будто до сих пор он так и ковырялся в старых счетах, а не грязно лапал девичье тело. — Всё и сразу — это неинтересно.

Вот только в глазах его всё ещё мерцала то ли похоть, то ли восторг. И хотя Кагура могла понять, почему его и так всё устраивает, всё равно было обидно, что он смог так легко остановиться.

Кагура досадливо цыкнула и уволокла свой футон в гостиную.

Ей нужно было подумать, не отвлекаясь на звук его дыхания.

1) Харада Юноске, капитан десятого отряда Шинсенгуми

Вернуться к тексту

2) Сэй Сёнагон, "Записки у изголовья"

Вернуться к тексту

3) Хиросигэ Утагава, "Мост Нихонбаси"

Вернуться к тексту