Под крестом и за пиками (джен)

Отношение Юсуповых с императорским домом складывались как нельзя лучше в первый год войны.

Остаток лета все четверо провели в Петергофе по приглашению Минни, которая ни за что не хотела так скоро расставаться с двумя очаровательными Феликсами. Простодушие отца и галантность сына радовали старушку неимоверно, и те не упускали случая развлечь ее да делали это так ловко, что и осень Юсуповы встретили не где-нибудь, а в Елагинском дворце, еще одной императорской резиденции в устье Невы.

Их отношения сильно скрепила болезнь беременной Ирины, заботы о ней и общее ликование, когда она выздоровела.

Минни прикипела к новым родственникам всей душой и уже без стеснения, как с членами семьи, обсуждала с ними нелюбимую невестку, императрицу Александру Федоровну.

— Я вообще не понимаю, как можно так настроить людей против себя! — негодовала маленькая Минни. — Она будто нарочно это делает. Немыслимо. Я приехала счастливая, веселая, и все общество на меня нарадоваться не могло. От мало до велика! А она везде появляется, будто ее насильно тащат, — ну вот и результат.

— Не всем это дано, — вздохнул Феликс.

— Я всегда знала, что у нее нет характера, чтобы быть императрицей российской, — продолжала Минни безжалостно. — С первого взгляда. И муж мой, упокой Господи его душу, был со мной согласен.

Зинаида охотно ее в этом поддерживала. Некогда она была фрейлиной обеим императрицам и могла сравнивать, кто из них лучше справлялся со двором. Но, разумеется, за исключением семейных обедов, Юсуповы держали свои чувства на замке и вовсю сближались с царской семьей, пока те были к этому расположены. Взяв пример с думских партий, они объявили внутреннее перемирие на время войны.

Зимой Феликс Феликсович по личной просьбе императора был послан с дипломатической миссией в Румынию, Грецию, Италию, Францию, Англию и Бельгию.

Зинаиду эта новость и обрадовала, и обеспокоила. Всё-таки воспитание и темперамент ее мужа подходили для чего угодно, но не для политики. Чтобы как-то отвлечься, она вовсю ушла в обустройство лазаретов. Миссия Феликса Феликсовича, однако, прошла, без сурка без задоринки, и он вернулся триумфатором и — как раз к рождению внучки.

Малышку крестили в домашней часовне на Мойке в присутствии всей царской семьи. Крестными вызвались император и Минни. Девочку назвали Ириной в честь матери.

Идиллия продолжалась. Император, впечатленный успехами Феликса Феликсовича в Европе, предложил ему кресло главноначальствующего Москвы и главы Московского военного округа. У Зинаиды от таких перспектив чуть не прихватило сердце, хотя при муже она старательно гордилась и радовалась.

Как только чета Юсуповых перебралась в Москву, Зинаида позвонила Элле и настоятельно попросила ее приехать, как только найдется время.

Дворец Юсуповых на Чистых прудах впервые появился как точка на карте города еще до Петра, и с тех пор много раз перестраивался и видоизменялся. Последний раз реконструкцией руководила сама Зинаида и была очень горда тем, что удалось не только достроить еще один этаж, но и отреставрировать самую древнюю часть комплекса. Туда она и отвела приехавшую на карете Эллу. Белокаменный зал, но белого цвета не видать: красный потолок, зеленые стены и шахматный пол — и все расписано цветочными узорами, которые вязью переходили одни в другие и расходились как в калейдоскопе листьями, бутонами и стебельками. Цвета были такой насыщенности, что хоть вырви глаз.

— Что ты хотела узнать? — спросила Элла серьезно, сразу переходя к делу, как только они уселись.

— Элла, ну что я могу хотеть узнать? Ведь ты знаешь о феликсовом назначении и о всем том "счастье", что на нас свалилось.

— И правда, я как раз надеялась поздравить Феликса, — улыбнулась Элла. — Это большая честь, хотя и серьезный вызов. Где же он?

— В управлении. Как приехал, сразу на Тверскую. Только пообедать успел. Не заговаривай мне зубы. Рассказывай, что у вас происходит. К чему нам надо быть готовыми? И не жалей меня. Я ко всему готова.

Элла с сочувствием сжала ее руку.

— Милая, я бы хотела поделиться с тобою хорошими новостями, но, увы, ситуация очень скверная. Дело в военнопленных. В лазаретах наши враги занимают места наших бравых воинов, и люди видят, что перевес в пользу немцев очевиден. Я только что писала государю по этому поводу, но боюсь, он меня не услышал. Я умоляла его не посылать больше в Москву военнопленных, не надо им быть бельмом на глазу у и так уже раздраженного города. Москва — город русский, и москвичи не в состоянии это больше терпеть. Я уверена, ты в состоянии их понять, как и я. Во время такого массового ужасного отступления у всех эмоции на пределе, и люди ополчаются даже против тех, кто всегда делал им одно добро! Я, слава Богу, сумела завоевать симпатии города за время моей здесь работы, но даже меня стали обвинять в совершеннейшей ереси! Будто бы я помогаю только немцам, а русских раненых оставляю на произвол судьбы! Мои дамы из христианских убеждений взяли пленных под свое крыло, и во всем этом обвинили меня и начали говорить непонятно что! Я вынуждена была закрыть несколько комитетов, чтобы заставить их замолчать.

— Феликс как раз готовился бороться с немецким засильем.

— О, пусть, пусть он это сделает, и да направит его Господь. Как это сейчас необходимо, как он верно все прочувствовал. Ведь если пустить такое недовольство во время войны на самотек, взрыв неизбежен! Мы все, казалось бы, должны быть научены горьким опытом прошлой революции, но так мало из нас видят опасность...

— Ох, Элла, ну ты меня "успокоила", — пожурила Зинаида. — Он никогда ничем не управлял и тут сразу — Москва! Делай что хочешь и поминай… Тьфу-тьфу.

— Зинаида, верь в мужа.

— Но…

— Верь!

Зинаида игриво, но не без раздражения склонила голову.

— Да, настоятельница.

— И еще одно. Берегись прессы. Вот кто расшатывает бочку сильнее многих. Недавно тут на фабрике произошел пожар. Очевидный несчастный случай да и кто с чистой совестью скажет иначе? Полсотни человек погибло, Царствие им небесное. А в газетах написали, что это диверсия немецких шпионов. Начались беспорядки, которые, к счастью, похоронили в зародыше, а они…

— Продали весь тираж.

— Продали весь тираж!

— Ой, Элла, ну это было очевидно, что так будет. Без скандалов нет продаж.

— Это так низко, что слов нет! Ты, конечно, вольна делать, что хочешь, но на твоём месте я бы посоветовала Феликсу ограничить свободу печати в этом отношении. Может, ты и сама могла бы повлиять через своих друзей в Думе, чтобы они у себя в газетах не разжигали шпиономанию?

— Вот бы им разрешили писать про Распутина, чтобы было куда направить огонь праведного гнева, — зевнула Зинаида.

— Я не могу слышать об этом человеке, не говори мне о нем. — Всегда бледная Элла пошла красными пятнами. — Это изверг! Как он позорит мою сестру, как он позорит всю Россию. Слышали Вы в Петербурге, чем он занимался в Москве месяц назад?

— Опять кутежи? Я посмотрю, что можно сделать, а вообще, Элла, слушай. Ко мне перед отъездом заходил наш друг Джунковский. Он сказал, что готовит доклад императору по поводу Распутина и собирает материал. Если бы ты могла черкнуть ему пару слов, сказать свое мнение, это было бы чудно.

У Эллы загорелись глаза. Владимира Джунковского она любила как брата, и тот отвечал ей глубоким восхищением и преданностью. Он служил адъютантом ее мужа, и великокняжеская чета часто привечали его в своем загородном имении в Ильинском. Оттуда Джунковского и знали Юсуповы. После гибели Сергея Александровича Джунковский фактически исполнял обязанности генерал-губернатора Москвы, и Элла, проживавшая и трудившаяся в Первопрестольной, часто к нему обращалась и дружбы в целом не прекратила.

Накануне войны Джунковского назначили на пост товарища министра внутренних дел, то есть под его руководством оказывался среди прочего весь политический сыск. Всем было любопытно поглядеть на такой кульбит. В своей приветственной речи он обещал реформировать систему на более гуманных основах. Репутация Джунковского была такова, что даже его критики ограничились едким вопросом о том, кто кого реформирует: Джунковский охранку или она его. Но свое слово он сдержал во многих отношениях, запретив использовать школьников как информаторов и убрав из Думы депутата-провокатора.

— Джунковский слишком хорошо знает свое дело, чтобы его донос мог остаться без внимания, — задумчиво сказала Элла.

— Если ему удастся разрушить ореол Распутина, мы все будем аплодировать. Только я сомневаюсь, что эта история закончится так просто. Твой Джунковский, кстати, — тот ещё уж. Знаешь, чем меня напутствовал? Сказал, что сочувствует, а не поздравляет! Вот нахал. Впрочем, он прав. Я сама себе сочувствую. Ладно, пусть их всех. Ты как?

— Прекрасно. Я работаю, не покладая рук, и чувствую себя отлично. Воистину нет большей радости, чем труд, особенно труд на благо ближнего.

Скептически настроенная Зинаида, не перебивая, выслушала рассказ Эллы про женские комитеты, про Красный крест и про сбор вещей для фронта.

— Когда война закончится, съездим в Крым, хоть отдохнешь.

— Ах, Кореиз! — мечтательно вздохнула Элла. — Воистину, если есть рай на земле... Но мне пора. Мужайся, дорогая. Передавай мою любовь обоим Феликсам.