Десять минут жизни груши (гет)

Когда на востоке взошла полная луна, Инеж Гафа облачилась в лучшие шелка своей матери. Она повязала марама, расшитую серебряными монетами, которые звенели, точно колокольчики. Маленькой девочкой она обожала рыться в сундуках матери: с восхищением рассматривала красные платки, голубые, как небо, сари, поношенные туфельки с блестками.

В отличии от «Зверинца», шелка мамы не натирали кожу. Они были настоящими. Их цвет напоминал о полнолунии. Инеж сидела на полу вардо, накинув шарф на голову, и вглядывалась в отражение в запотевшем зеркале в углу. Из зеркала на нее смотрела мама. В последний раз, когда Инеж отмечала Праздник Святых, она была слишком мала для платков и браслетов, и вместо этого ей вплетали в волосы разноцветные ленты. Ей нравилось, как те кружились, когда она танцевала. Однако она всегда восхищалась мамиными нарядами. Но платки и браслеты предназначались для замужних женщин; девушек, которые оставили вардо родителей. И переехали к мужу.

За резными стенами фургона потрескивал огонь. Она знала, что Каз ждет снаружи, одетый в черный деловой костюм. Он стал странным дополнением к каравану. Каз никогда не ухаживал за ней. Не заплатил за нее приданое — по крайней мере должным образом. В глазах святых они не были мужем и женой. Однако в тот вечер мама подарила ей бабушкину шелковую мараму. И Инеж со слезами на глазах благоговейно прижала платок к груди.

— Надень сегодня платок, meja, — сказала ей мама. — Санкта Маради одобрит.

— Но что скажет папа?

— Он сам предложил.

Попав в «Зверинец», Инеж оставила мечты когда-нибудь надеть марама. Когда девушки постарше учили ее соблазнять клиентов, она оставила мечты танцевать босиком в сиянии полной луны. И в ночь первого убийства она горько оплакивала девочку с разноцветными лентами в волосах. Девочка, мечтавшая о платках и браслетах, умерла в трюме невольничьего корабля задолго до того, как Хелен Ван Худен остригла ей волосы золотыми ножницами.

Но теперь шум каравана окружал ее, как стрекот цикад. Донеслись звуки музыки, пришло время присоединиться к остальным.

Накинув на плечи шаль, Инеж вышла из вардо и зашагала к центру лагеря. Пламя вилось так высоко, что почти касалось луны. Стайка девочек в ярких шелках промчалась ниже, словно подхваченные ветром осенние листья. Мальчишки с пушком над губами стояли у вардо родителей, гордо выпятив грудь. Они толкались локтями и о чем-то переговаривались. Смех вокруг Инеж то затихал, то нарастал, как волны. Не обращая внимания на щемящее чувство в груди, Инеж позволила течению унести себя.

У костра ее нашла мама.

— Ты такая красавица, meja, — улыбнулась Бхавна и убрала со лба дочери непослушную прядь. — Когда твой shevrati увидит тебя, то, возможно, поверит в Святых.

— Санкта Алина могла бы осветить мрак, но даже тогда Каз искал бы зеркала, — усмехнулась Инеж.

— Возможно. Но ты чудо совсем иного рода.

Кто-то окликнул Инеж. С другой стороны поляны ей махал Ханзи. Ее двоюродный брат возмужал и отрастил бороду. Рядом стояла его жена, покачивая на руках малышку. Ребенок родился летом в грозу и получил благословение Санкт Эдмонда. Самир опустился перед девочкой на колени и корчил забавные рожицы. Малышка сияла от восторга, размахивая пухлыми кулачками.

Какое-то шестое чувство заставило Инеж всмотреться в мерцающие тени. По ту сторону костра за ней наблюдал Каз Бреккер, и отблески огня отражались в его темных глазах. Они обменялись взглядами, и Каз кивнул. От Инеж не ускользнуло то, как дернулся его кадык; как судорожно пальцы сжимали набалдашник трости.

— Иди, meja, — улыбнулась мама. — Мы присоединимся к остальным.

Они потянулись ближе к костру. Музыка нарастала. В осеннем воздухе витал медово-сладкий аромат жареного теста. Маленькой девочкой Инеж вместе с двоюродными братьями горстями ели жареный хворост, слизывая с пальцев мед. Самир поднялся на ноги при их приближении. Он взглянул мараму, шагнул к Инеж и крепко обнял ее, поцеловав в макушку.

— Ты прекраснее, чем Санкта Анастасия, meja. Прекраснее луны, — прошептал он.

— Спасибо, папа.

Когда отец выпустил ее из объятий, Инеж обнаружила, что стоит лицом к лицу с Казом.

Он быстро приспособился к порядкам каравана. В Кеттердаме Инеж сидела на подоконнике, пока Каз строил планы, собирал компромат, как дракон золото. Каз все еще собирал секреты, однако теперь это были сокровища иного рода: торговые маршруты и судовые книги, купчие и кабальные контракты. Но в караване было мало секретов. Так что вместо этого Каз начал воровать взгляды. Когда Инеж шла по канату, то чувствовала, как он с благоговением наблюдает за ней. С каждым днем жесткая складка губ смягчалась. И каждую ночь, когда они расстилали постельные принадлежности вдоль деревянных реек тесного вардо, Инеж чувствовала жар его желания, столь же обжигающий, как летнее солнце. Но они всегда спали порознь.

Сейчас Каз восторженно смотрел на нее и молчал. Возможно, у него наконец закончились слова.

— Привет, Каз.

Он облизал пересохшие губы.

— Привет, Инеж.

— Ты решила дара речи своего возлюбленного, кузина, — рассмеялся Ханзи. — Ну же, Каз. Скажи Инеж, что она прелестно выглядит.

Инеж ожидала, что Каз нахмурится, но вместо этого он покраснел. А может, то были отблески костра. Ей вдруг страстно захотелось коснуться его лица.

Каз собирался что-то сказать, но тут жена Ханзи дала Инеж подержать дочку. Радостно лепеча, малышка сжала блестящие монеты на платке.

— Осторожнее, — ласково пожурила ее Инеж. Разжала маленькие пальчики и прижала малышку к груди. От нее приятно пахло — как от только что испеченного хлеба. Она покачивала девочку, пока та не задремала, и отец не забрал ее. Тогда Инеж поняла, что Каз исчез. Отец кивнул в сторону луга.

— Иди к нему, — он протянул ей фонарь.

Инеж нашла Каза сидящим в одиночестве на бревне на краю лагеря. Трость лежала рядом. Инеж замерла. Поля за пределами лагеря погрузились во полумрак, и только светлячки мерцали в высокой траве. Заросли шпорника колыхались в лунном свете подобно волнам. Инеж вообразила два корабля, гонимых штормом сквозь тьму.

— Тебе лучше вернуться на праздник, — не оборачиваясь, сказал Каз.

— Вернусь, но не сейчас.

Инеж поставила фонарь на землю и села рядом. Каз снова надел перчатки. До них долетали звуки музыки: переливы кларнета, ритмичные удары дарбуки, веселый перезвон кануна. Инеж хотелось пуститься в пляс, но она не сдвинулась с места. Терпению она научилась у матери, а упрямству — у отца.

Еще будет время потанцевать.

Инеж прикрыла глаза, подставив лицо свету луны. Ее марама мерцала, слово паутина.

Каз долго молчал. Затем Инеж почувствовала его взгляд на своей шее и вздрогнула от призрачного прикосновения. Но глаза не открыла. Она полностью доверяла Казу. Иногда она еще вспоминала свой дикий ужас, который испытала в первые ночи в Бочке: как стояла на кухне, судорожно сжимая в потных руках картофелечистку. Она была уверена, что Каз наврал. Теперь казалось странным, что когда-то она боялась сидящего рядом юношу.

Когда Каз наконец заговорил, его голос напомнил Инеж треск льда, когда река пробивается сквозь ледяную корку высоко в горах Сикурзой. И устремляется вниз, обрушивая гору.

— Каждый год после сбора урожая отец брал нас с братом в Лиж, чтобы восхвалить Гезена. В нашей маленькой деревне церкви не было.

— Значит, тебя воспитали не варваром?

Каз издал хриплый смешок.

— Нет. Боюсь, Ритвельды были вполне респектабельными людьми.

— У партнеров Йоханнуса Ритвельда может быть иное мнение. Я слышала, что он вступил в сговор с целью обмана Торгового совета на кругленькую сумму.

— Напомни мне передать привет Колму Фахи, когда мы вернемся в Кеттердам, — ухмыльнулся Каз и снова замолчал. Пальцы отбивали ритм, вторя барабанам.

Инеж вспомнилась напряженная встреча с Пеккой Роллинсом в церкви Бартера.

«Семь лет назад ты втянул в аферу двух мальчиков с фермы. Слишком глупых и наивных, чтобы понять, что происходит».

Время обдумать его слова появилось гораздо позже. Уткнувшись в подушку, Инеж представляла Каза маленьким мальчиком. Бегал ли он по золотым полям? Плескался в ручье? Лакомился ежевикой с куста? Ей очень хотелось спросить об этом, но Каз уже исчез в извилистых переулках Бочки.

И только после первого рейса она набралась смелости задать интересующие вопросы. Каз рассказал ей о брате, Джордане Ритвельде. О ямочках на его щеках и щербинке между передних зубов. О том, как они лакомились горячим шоколадом. И, наконец, о том, как город охватила чума, и они оказались на Барже Жнеца.

Тем вечером, покинув Бочку, Инеж вознесла молитву Санкт Владимиру, покровителю утопленников. Но Каз никогда не говорил об отце. До этого момента.

— Папа всегда давал мне пригоршню крюге. Милостыня для бедняков. Но когда он умер, для двух деревенских мальчиков не нашлось подаяния, — Каз сжал трость. — Когда я увидел тебя с родственниками, то понял, что не помню, как звучит голос отца. И я боюсь, Инеж. Боюсь, что не совсем понимаю, что значит иметь семью.

Инеж глубоко задели его слова.

— Неужели ты правда так думаешь, shevrati? — с жаром спросила она.

Каз хмуро воззрился на нее, но Инеж стойко встретила его взгляд.

— Ты действительно думаешь, что не знаешь, каково иметь семью?

Каз не ответил, но выражение его лица стало жестким. Молчание оглушало.

— Когда я только приехала в Бочку, то была ужасе, — призналась Инеж. — Каждый раз, когда я слышала скрип твоего матраса, то не сомневалась, что ты нарушишь свое обещание.

Каз поморщился.

— Но потом ты научил меня обращаться с оружием в бою. Я думала, что умру в доках Пятой гавани, а ты спас меня. Ты мог бросить меня после Ледового Двора, но пришел за мной. И когда я сражалась с Дуняшей, именно твой голос помог мне победить.

Веселая музыка вдалеке сменилась лиричной. Инеж накрыла руку Каза своей.

— Ты сам сказал мне, shevrati. Мы никогда не перестаем бороться..

— С острыми кинжалами и раскаленными пистолетами наготове, — пробормотал Каз.

— Видишь, me vrano. Думаю, ты знаешь, что такое иметь семью.

Они еще долго сидели в тишине, держась за руки и наблюдая, как полная луна поднимается все выше и выше. В этот миг Инеж благодарила всех Святых: Санкт Петра в ножнах на правом предплечье, Санкту Алину на левом, Санкту Анастасию, пристегнутую ремнем к бедру, и Санкту Елизавету, спрятанную на талии. Она благодарила Санкту Маргариту, которая защищала Каза, пока Инеж уходила в море, и Санкту Маради, покровительницу невозможной любви.