Десять минут жизни груши (гет)

В жизни груши есть только десять минут, когда она прекрасна, чтобы ее съесть. Ральф Уолдо Эмерсон

После побега из «Зверинца» Инеж быстро усвоила, что утро — это единственное время суток, когда в Бочке царит тишина. Сквозь щели в окнах пробивались солнечные лучи, когда сонная Инеж высунулась из-под одеяла. Она наслаждалась тишиной. Ночью потолок трещал, когда Грязные Руки расхаживал по своему кабинету на чердаке, а когда он наконец отправился спать, пружины матраса немилосердно скрипели каждый раз, стоило ему повернуться. Ворочаться он перестал только к рассвету.

Первые ночи в Бочке Инеж не смыкала глаз, разглядывая потрескавшуюся штукатурку и прижимая к груди украденный на кухне нож. От скрипа матраса по спине у нее пробегали мурашки, но Каз сдержал обещание — он не пришел к ней.

Теперь на чердаке было тихо, как в могиле.

Накинув на плечи халат, Инеж выбралась из кровати, отомкнула цепочку на двери и босиком выскользнула на лестничную площадку. Здесь она слышала храп Джеспера. Инеж улыбнулась, подумав о том, как стрелок пускает на подушку слюни. Задержавшись у его двери, она представила, что вернулась в караван, и это храпит ее отец. Но стоило ей вообразить вардо⁽¹⁾, как она почувствовала на своей коже прикосновение искусственного шелка. Нахмурившись, Инеж отогнала воспоминания и тихонько спустилась по лестнице.

Кухня располагалась на первом этаже. В углу притулилась скромная прочная чугунная печь, напоминавшая свернувшегося в кольцо дракона, во чреве которого догорали угли. Настенные полки с едой провисли.

Пристав на цыпочки, Инеж потянулась за банкой чая, которую купила в Малой Равке на первую заработанную горсть монет. Каждый раз, откручивая крышку и вдыхая пьянящий аромат гвоздики, кардамона и мускатного ореха, на глаза Инеж наворачивались слезы.

В эти краткие моменты одиночества она могла притвориться, что «Зверинец» был просто дурным сном. Она садилась у окна, закрывала глаза и вспоминала, как путешествовала с караваном.

В ее семье всегда вставали с восходом солнца. Мама осторожно будила Инеж, и она с затуманенными после сна глазами плелась за отцом кормить лошадей. Ее любимый конь — белый мерин по кличке Кантака — тыкался носом в ее карманы и тихо ржал, выпрашивая угощения. Инеж давала ему грушу, и Кантака с удовольствием хрустел фруктом. Сладкий липкий сок стекал Инеж на ладонь.

— Ты разбалуешь лошадь, — шутливо ворчала мама, когда отец и дочь возвращались в вардо с покрасневшими от мороза носами.

В фургоне всегда пахло сладким чаем масала. Мама готовила завтрак, раскатывала листы слоеного теста, чтобы испечь хари⁽²⁾.

— В жизни груши есть только десять минут, когда она прекрасна, чтобы ее съесть, — улыбался отец, и его глаза искрились весельем. — После она перезревает и годится только для лошадей.

Инеж придерживалась того же мнения. Маленькой девочкой она лазала по грушевым деревьям близ Карьева, срывая свежие плоды с верхних веток. В разгар лета созревшие груши делались желтыми с ярким красным румянцем на солнечной стороне. Их мякоть — белая, тающая, маслянистая, винно-сладкая. Но как только холодало, груши сморщивались, и мама мяла их в пюре для чатни⁽³⁾. Инеж всегда старалась стащить одну для Кантаки.

Теперь, сидя на кухне в Бочке, Инеж откусила от груши маленький кусочек и поморщилась. Как она и подозревала, та оказалась перезрелой и приторно-сладкой. Сглотнув, Инеж вдруг поняла, что у нее дрожат руки. После первой ночи в «Зверинце» она редко давала волю слезам. А теперь ей вдруг захотелось плакать.

От воспоминаний о приторных духах Танте Хелен сдавило горло. Инеж зажмурила глаза и попыталась выровнять дыхание.

Засвистел чайник.

Инеж распахнула глаза. В дверном проеме стоял человек, скрытый тенями. Запаниковав, Инеж вскочила на ноги и схватила первое попавшееся под руку оружие — тупой нож для резки овощей. Человек склонил голову набок, а затем вышел на свет, опираясь на трость.

— Ты хочешь выпотрошить меня картофелечисткой? — протянул Каз Бреккер.

Нож выскользнул из пальцев. Каз проследил за его падением с каким-то разочарованным видом. Затем подошел к полке, взял оттуда жестяную банку с кофе и протиснулся мимо Инеж к печке, чтобы снять чайник. У Инеж неприятно скрутило живот, когда Каз налил кипяток в древний пресс и поставил пустой чайник на конфорку.

— Кто учил тебя обращаться с ножом? — спросил он, все еще стоя к ней спиной.

— Моя кузина, — прошептала Инеж, борясь с желанием поплотнее запахнуть халат повыше. — До того, как меня похитили, она научила меня метать ножи.

Инеж вспомнилось утро, когда Аша взялась за ее обучение. Караван шел на юг, в сторону Ос Керво. Семена в земле ожили, на поверхность пробились зелёные стрелки. Фиолетовое море цветов колыхалось от ветра. Аша затупила ножи, чтобы Инеж не порезалась, и отвела ее в перелесок попрактиковаться.

— Если хочешь больше контроля, держи кинжал как молоток, — объяснила Аша и показала Инеж, как правильно обхватить рукоять. — Но если хочешь скорости, то зажми кончик кинжала между большим и указательным пальцем. Тогда лезвие станет продолжением твоей руки. Все просто.

Легким движение запястья Аша метнула клинок, и тот вонзил в ствол сучковатого тополя. Инеж повторила за кузиной, но промазала. В цель она попала только с одиннадцатой попытки. В конце концов Аша заскучала и ушла, а Инеж практиковалась до полудня, пока мама не позвала ее помочь помыть посуду.

Каз задумчиво хмыкнул и повернулся к ней. Его взгляд задержался на темных кругах под глазами. Казалось, он разбирает ее на части, словно она сложный замок. Чувствуя себя немножко дерзкой, Инеж протиснулась мимо него и взяла с конфорки чайник, чтобы снова наполнить. Спиной она чувствовала его пристальный взгляд, пока она возилась с водяным насосом.

— Ты не спала, — заметил он.

— Стены тонкие, — Инеж вздернула подбородок. — И половицы скрипят.

Она рискнула бросить на него быстрый взгляд. Каз помрачнел.

— Тебе не нравится твоя комната? — проворчал он. — Она, конечно, не такая роскошная, как твои покои в «Зверинце», но я думал, ты будешь рада сменить обстановку.

Инеж пробила гневная дрожь.

— Мои условия проживания вполне приемлемы, — отрезала она. — А вот твой матрас стоит выкинуть в окно. Святые, Каз, пружины скрипят так, будто их сделали в начале времен.

Воцарилась тишина, и Инеж напряглась. Синяки, полученные в «Зверинце», только начали заживать. Хелен никогда не оставляла на своих девочках шрамы: ценила свои инвестиции. Она и без того знала, как сломить дух. Инеж с содроганием вспоминала ноющую боль от кандалов, в которые ее заковали на несколько месяцев после неудачной попытки побега. Она успела хорошо изучить Танте Хелен, но Каз оставался для нее незнакомцем, от которого можно ждать чего угодно. Она украдкой глянула на нож для чистки овощей. Она быстрее Каза и успеет схватить нож первой.

Однако вместо того, чтобы кинуться на нее с кулаками, Каз коротко рассмеялся. Пораженная, Инеж обернулась.

— Я подозревал, что ты можешь быть опасной, — ухмыльнулся Каз. Его взгляд многозначительно задержался на ноже. — Я рад, что не ошибся.

Ни сказав больше ни слова, он вышел прочь, унося с собой пресс с кофе. Инеж недоуменно моргнула. Что, черт возьми, только что произошло? Снова засвистел чайник. Инеж заварила чай и поднялась к себе.

Вечером Каз постучал набалдашником трости в дверь ее комнаты. Инеж с осторожностью открыла ему и с облегчением увидела, что он стоит на приличном расстоянии.

— Тебе нужно оружие, — заявил он и протянул Инеж сверкающий кинжал. — Настоящий кинжал, а не картофелечистка.

— Это был нож для резки овощей, — фыркнула Инеж.

— Кухонная утварь, — отмахнулся Каз. — Если ты хочешь здесь прижиться, тебе понадобится что-то стоящее. Возьми.

Инеж взяла из рук Каза кинжал. Тот был идеально сбалансирован и хорошо лег в ладонь. Инеж представила, как лезвие вонзается в ствол тополя и медленно улыбнулась.

— Может, я тебя им пырну.

Каз драматично вздохнул.

— Ты не настолько кровожадна, — сказал он и вытащил из нагрудного кармана часы. — Мы начнем тренировку завтра утром в шесть колоколов, — объявил он и убрал часы обратно. — Отдохни немного.

И в ту ночь Каз не бродил по собственному кабинету. И не ворочался в постели. Наверное, старается не шевелиться, чтобы не шуметь. Инеж улыбнулась, положила Санкт Петра на столик и заснула.

1) традиционная повозка, запрягаемая лошадью

Вернуться к тексту

2) печенье/бисквиты с расслаивающимися слоями слоеного теста, посыпанными хрустящим миндалем

Вернуться к тексту

3) смесь фруктов, овощей и пряностей, которую подают к основному блюду или выпечке

Вернуться к тексту

В чреве невольничьего корабля Инеж часто снились родители. Когда волны швыряли корабль туда-сюда, она закрывала глаза и представляла, как мама парит под куполом шатра над толпой восторженных зрителей. Когда вода в трюме касалась ее ног, она представляла, когда идет вдоль реки Оболь с отцом, и тот показывает ей стаю уток. Даже закованная в кандалы, Инеж лелеяла хрупкую, едва оперившуюся надежду.

Но когда Хелен Ван Худен протащила ее за спутанные волосы по палубе корабля, Инеж начала терять надежду. Позже она была благодарна, что родители не могли видеть, в кого она превратилась. И когда Инеж уснула в слезах после своего первого убийства для Отбросов, она уже не надеялась снова увидеть родных. В ночных кошмарах они обвиняли ее во грехе.

Поэтому при виде матери, готовящей обед на залитой кухне поместья Ван Эка, у Инеж перехватило дыхание. Хотя она сама встретила их в порту три дня назад.

Бхавана Гафа готовила картофельный бурек. Накануне мать и дочь вместе отправились в Малую Равку за продуктами: твердым сыром, банкой черного тмина и лавашем. Бхавна терпеливо чистила картофель. Она подняла голову и улыбнулась дочери, застывшей в дверях.

— Садись, meja, — она похлопала по стулу рядом с собой. — Поможешь мне с картошкой.

Когда Инеж была маленькой, мама часто привлекала ее к готовке. Инеж это дело ненавидела. Пока мама резала лук и молола перец, Инеж чистила бесконечную гору гороха и с тоской смотрела в окно вардо. Иногда на выручку приходил отец. Он отвлекал жену, давая дочери шанс улизнуть.

Теперь Инеж без возражений взяла овощечистку и присоединилась к матери.

— Что ты сделала с кухонным персоналом? — поинтересовалась она.

— Уайлен дал им оплачиваемый выходной по моей просьбе. Возможно, керчийцам нравится безвкусное пюре, но ты сулийка. Прошло много времени с тех пор, как я стряпала для родной дочери.

Инеж согласно хмыкнула и положила в кастрюлю очищенную картофелину. Какое-то время они молча готовили, слушая пение птиц в саду за домом. Когда кастрюля наполнилась, Инеж взглянула на мамины руки. Кожа огрубела, покрылась морщинами, которых Инеж не помнила. А вот мозоли на подушечках пальцев были ей хорошо знакомы.

На следующее утро после приезда в Кеттердам мама стояла за спиной Инеж, сидящей за туалетным столиком, и втирала ей в волосы масло гибискуса. Ее лицо опухло от слез. Но когда Инеж закрыла глаза, она без труда представила, что вернулась в караван; как наяву услышала стук колес вардо и голос отца, понукающий лошадей. Не удивительно, что на сулийском «масло» и «любовь» обозначались одним словом.

В кастрюлю упала последняя картофелина, и мама отложила нож.

— Твой керчийский дружок придет на обед? — невинно спросила она.

Щеки Инеж вспыхнули румянцем.

— Не называй его так. Он оскорбится.

— Он керчиец. И он влюблен в тебя, — усмехнулась мама и принялась натирать сыр. — Я просто называю вещи своими именами, meja.

Инеж подавила желание закатить глаза и взялась нарезать петрушку.

— Он сказал, что придет, если сможет. Ты предупредишь папу?

Отец по-прежнему недоверчиво относился к Казу, и это волновало Инеж. Мама улыбнулась и нежно щелкнула ее по носу.

— Вообще-то я хотела спросить, стоит ли нам добавлять в начинку чили. Мы же не хотим отпугнуть твоего возлюбленного?

Инеж прыснула, припомнив, как раскрасневшийся Каз жадно пил воду после того, как украдкой попробовал приготовленный ею карри. После этого он опасался воровать еду с ее тарелки после ночных дежурств.

— Нет, конечно. Но чили ты все-таки добавь.

— Значит, испытание огнем, — кивнула мама и добавила в миску щепотку молотого кайенского перца.

Вдвоем они быстро закончили первую порцию. Бхавна поставила кастрюлю с начинкой тушится на плиту и обмакнула лоб полотенцем.

— Тебе повезло, что у тебя есть такие друзья, как Уайлен, — сказала мама, оглядев кухню.

— Да.

Инеж вспомнила, как она впервые переступила порог поместья год назад. Задолго до знакомства с Уайленом Ван Эком они с Казом наблюдали за поместьем с соседней крыши, изучая маршруты охраны. Инеж провела бесчисленное количество ночей, лежа на животе, и разглядывая в подзорную трубу Берсканал. Затем Ян Ван Эк уехал, чтобы отпраздновать свадьбу с юной наследницей фермерского хозяйства Элис Браам.

Когда Каз прочитал новость о свадьбе, его глаза возбужденно заблестели.

— Купи в аптеке снотворное, — велел он, складывая газету. — Нам нужно будет накачать наркотиками двух ротвейлеров.

Следующим вечером Инеж уже изучала семейные портреты, развешанные в галерее, пока Каз отключал изготовленную гришом сигнализацию на раме картины ДеКаппеля. Инеж наблюдала, затаив дыхание, но Каз свое дело знал. Спустя мгновение он осторожно снял раму со стены, вытащил нож для устриц и отогнул металлические зажимы, удерживающие подложку.

Пока Каз осторожно вынимал холст из рамы, Инеж рассматривала недавно заказанный портрет невесты Яна Ван Эка. Озаренная бледным светом луны девушка на картине напомнила Инеж о призраках, которые по слухам обитают на руинах Керамзина. Элис Браам была слишком юна.

Подавив дрожь отвращения, Инеж подумала о своем договоре, скрепленном бледно-зеленой печатью Геменсбанка. Брак в Керчии был еще одним контрактом в глазах Гезена. Инеж вдруг стало очень жаль эту девушку, стоило ей представить, как та покорно стоит у алтаря рядом с мужчиной почти вдвое старше ее самой.

«Святые, ведь Элис ненамного старше сына члена Совета».

Осторожно, чтобы не задеть элементы сигнализации, Инеж осмотрела галерею в поисках портрета таинственного Уайлена Ван Эка. Вдруг раздались звуки тяжелых шагов. Охранники. Инеж резко обернулась и встретилась взглядом с Казом. Он ухмыльнулся и торжествующе поднял свернутый холст ДеКапелля. Они выбрались в открытое окно за мгновение до того, как дверь в галерею со щелчком открылась.

И все же Инеж не могла выкинуть из головы пустое лицо Элис Ван Браам. Во сне Элис безучастно смотрела на нее с портрета. Утром Инеж как всегда сидела на подоконнике в офисе Каза и вертела в руках Санкт Петра. Каз за столом злорадствовал, читая газету. Даже со своего места Инеж видела кричащий заголовок: «Кража произведения искусства стоимостью сто тысяч крюге поставила стражу в тупик!». Каз Бреккер и так был невыносим, но в то утро он прямо-таки лучился самодовольством.

— Тебе не кажется странным, что Ван Эк заказал портрет молодой жены, но не сына?

— Ходят слухи, что Уайлен Ван Эк перестал появляться в обществе после вскоре после Королевской Чумы, — пожал плечами Каз. — Возможно, он обезображен шрамами. Или чем-то разочаровал отца. Семейные дрязги члена Торгового совета меня не интересуют.

Тем не менее Инеж видела, что он задумался. Секреты были ценной валютой в Кеттердаме. Тремя месяцами позже Уайлен выбрался на берег у ночлежки неподалеку от Бочки. Каз ошибся насчет шрамов.

Уайлен не был изуродован. На самом деле, он обладал очень миловидной внешностью. Джаспер то и дело бросал на него взгляды, когда думал, что тот не видит. Стрелок дулся целую неделю, когда Инеж его застукала. А после этого он принялся нещадно дразнить Уайлена.

Операция в Ледовом Двору изменила все.

И теперь Инеж готовила сулийские блюда на кухне поместья в качестве почетной гостьи, в то время как Ян Ван Эк сидел в тюрьме. Как она знала, Элис подала на развод и уехала загород вместе с Адамом Баджаном.

Наверху Уайлен играл на пианино. Его мама, наверняка, рядом с ним. Инеж помешивала смесь в кастрюле, пока мама раскатывала тесто.

«У Санкты Маргариты определенно есть чувство юмора», — подумалось ей.

Позже, когда за обедом Каз выпил целый стакан воды после маленького кусочка бурека, Инеж порадовалась, что у ее матери тоже есть чувство юмора. Отец с весельем передал Казу графин с водой.

Частенько, когда «Призрак» пришвартовывался в порту Ос Керво, Инеж тихонько ускользала от команды, растворяясь в толпе рыбаков и портовых рабочих. Она шла мимо грузовых контейнеров, обходя груженные моллюсками и сельдью тележки, омываемая гулом голосов на равкианском с вкраплениями керчийиского и каэльского. Наконец ее уха касался любимый сердцу сулийский.

Прикрыв глаза, она шептала тихую благодарственную молитву и возвращалась к кораблю, чтобы заполнить все необходимые документы.

Однако на этот раз вместе с ней с «Призрака» сошел Каз Бреккер, одетый в темное шерстяное пальто. Его трость глухо стучала о влажные булыжники мостовой. Они покинули Кеттердам несколько недель назад, когда с севера подул холодный ветер. Из-за приливов путешествие растянулось.

Каз успел возненавидеть сухари, и Инеж пообещала по приезде угостить его пирожками. И сейчас, когда она вела его мимо прилавков, ее то и дело подмывало оглянуться, чтобы удостовериться, что все происходит взаправду. Каз Бреккер действительно приехал в Равку отпраздновать праздник Святых вместе с караваном, а затем вернуться в Кеттердам с первым выпавшим снегом. И даже успел обокрасть незадачливого туриста.

Долго уговаривать его не пришлось. Инеж по обыкновению сидела на подоконнике и крошила хлеб воронам. Каз был не в духе, отвечая на ее вопросы односложно всякий раз, когда она пыталась отвлечь его от стопки документов. Она не могла понять, в чем дело, пока не заметила, как он судорожно сжал ручку, стоило ей упомянуть о поездке в Равку на праздник Святых.

Инеж внимательно к нему присмотрелась. Плечи напряжены, губы плотно сжаты, лоб нахмурен. Бледность, темные круги под глазами. Каз агрессивно что-то записывал в бухгалтерскую книгу.

— Поехали со мной, — выпалила Инеж. — Оставь Отбросов на Анику и Пима. Поехали, увидишь караван: шатры, канат, бескрайние поля трав. Во время сбора урожая шпорник будет в цвету.

— Шпорник, — сухо повторил Каз. Отложил ручку в сторону и с тяжелым вздохом он повернулся к Инеж. Его суровый взгляд смягчился.

— Море пурпурного шпорника. И кроме того, мама спрашивала о тебе. Она беспокоится, что ты умрешь с голоду в Кеттердаме, — добавила Инеж.

— Можешь сказать своей маме, чтобы она не волновалась, — проворчал Каз. — Мария Хэндрикс взяла за правило отправлять корзины с едой в Бочку, если я не показываюсь в поместье больше двух недель.

— Тогда у Марии Хэндрикс гораздо больше здравого смысла, чем у тебя, — Инеж кивнула на кружку с черным, как смола, кофе.

Каз хмыкнул и расслабился. Инеж бросила последнюю горсть крошек воронам. Каркая, птицы приземлились на карниз. Когда Инеж снова повернулась к Казу, он вернулся к бумагам. Но его взгляд стал отстраненным.

«Он что-то замышляет».

И она оказалась права. Утром Каз вызвал к себе Анику и Пима и вручил им подробные инструкции на нескольких листах. В Равку они поехали вместе.

Отец писал, что приедет в Ос Керво вечером, чтобы встретить их. У Каза с Инеж оставалось немного времени перекусить перед ужином, так что они направились к рынку. В Кеттердаме один взгляд на трость Каза заставил бы народ расступиться перед ним, но здесь ему удалось смешаться с толпой. Время от времени он останавливался у палаток, и его глаза блестели, как у сороки. Инеж пришлось взять его за локоть и потянуть вперед, к прилавку с выпечкой, где на подносе лежали румяные пирожки в форме полумесяца.

— Один с мясом и один с капустой, — сказала Инеж продавцу на равкианском и потянулась за кошельком.

— Позволь мне, — остановил ее Каз и театральным жестом извлек из воздуха несомненно украденную монету. Влачек со звоном опустился на прилавок, и Каз ухмыльнулся, подтверждая подозрения Инеж. Наверняка его карманы оттягивала мелочь, которую он свиснул из палаток. Инеж закатила глаза и взяла два пышущих жаром пирожка, завернутых в коричневую бумагу.

Не говоря ни слова, они зашагали к причалу. Инеж привыкла к долгим паузам в разговоре, но молчание затягивалось, и она гадала, о чем думает Каз. Его лицо было таким же непроницаемым, как и всегда; острый, как у акулы, взгляд.

Возможно, он жалеет, что согласился на поездку. Возможно, он планирует сесть на первый корабль, плывущий в Кеттердам. К тому времени, как они добрались до «Призрака», Инеж извелась от беспокойства. Каз присел на ступеньки трапа, положив трость рядом. Голова ворона блеснула в лучах заходящего солнца.

— Что выбираешь: мясо или капуста? — спросила Инеж, стараясь не выдать волнения.

Но Каз заметил ее дрожащий голос — он всегда все замечал — и нахмурил брови.

— Неужели тебе надо об этом спрашивать? — он посмотрел на ее губы и потянулся за пирожком с мясом. Когда их пальцы соприкоснулись, Инеж вспомнился момент близости на другом корабле, почти за полмира отсюда. Ее сердце заполошно билось в груди, когда Каз Бреккер протянул ей руку на залитой лунным светом палубе «Феролинда». Даже сейчас при воспоминании о его хриплом голосе по спине Инеж пробежала дрожь.

«Останься, — умолял он. — Останься в Кеттердаме. Останься со мной».

Той ночью она оставила его созерцать темные воды. Инеж хотелось шагнуть ему навстречу, но тогда она не могла представить Каза без доспехов. Поэтому сжала рукоять Санкт Петра, чувствуя, как на глаза навернулись слезы, и ушла к себе.

Свернувшись на койке калачиком и натянув на голову колючее одеяло, она слышала, как в соседней каюте Нина умоляла Маттиаса дать ей еще одну дозу парема. Инеж крепко зажмурила глаза, не давая горю поглотить себя, пока не провалилась в сон.

Но сейчас Каз сидел рядом с ней на берегу Ос Керво и кушал пирожок. Зрелище было таким знакомым и в то же время таким странным, что Инеж оставалось только таращиться на него. Не сосчитать, сколько ночей они провели на крышах Кеттердама, наблюдая за очередной целью и поедая картофель фри. В эти тихие моменты между работой Инеж наконец-то научилась быть воровкой, то и дело украдкой бросая на Каза взгляды. Она научилась читать по едва заметному изгибу уголков губ, по глазам, когда удивляла его. И бережно лелеяла редкие проблески чего-то мальчишеского. Теперь лицо Каза было ей столь же знакомо, как ее собственное. И когда коричневая бумага смялась под его пальцами, Инеж осознала, что близка к слезам.

Краем глаза она заметила какое-то движение.

На перила приземлилась чайка и заинтересованно уставилась на пирожок черными глазами бусинками. Каз тоже заметил птицу. Он многозначительно посмотрел на нее и откусил от пирожка. Чайка запрокинула голову и издала пронзительный боевой клич. После чего возмущенно захлопала крыльями. Каз сузил глаза и откусил еще кусочек. Рядом приземлилась еще одна чайка. И еще.

— Каз, — предостерегающе сказала Инеж.

Но было уже поздно. Первая чайка спикировала со своего наблюдательного пункта к Казу и ударом крыльев выбила пирожок из его рук. Тот покатился по ступеням, оставляя за сбой жирный след. Каз потянулся за тростью.

В мгновение ока чайки ринулись к пирожку, и к тому времени, пока Каз поднялся на ноги, они уже парили в небе с добычей в клювах. Раскрасневшийся Каз погрозил им тростью. В его волосах застряло белое перо.

Ситуация была до того нелепой, что Инеж согнулась пополам от смеха.

— Очень смешно, Призрак, — проворчал Каз с раздражением глядя на бизань-мачту. Одна из чаек села на снасти. Уставившись на Каза, она взъерошила перышки, вызвав у Инеж новый взрыв хохота.

— Прости, Каз…просто у тебя… у тебя…

Забыв о своем пирожке, Инеж подошла к Казу, вытащила из волос перо и с улыбкой протянула ему.

— Твой боевой трофей.

Каз обернулся и его раздражение уступило место другим эмоциям. Он взял перо, повертел в руках и спрятал в карман пальто. Взгляд темных глаз метнулся к губам Инеж. Поколебавшись, Каз придвинулся ближе и тихо спросил:

— Инеж Гафа, я хочу тебя поцеловать.

Влекомая невидимым течением, Инеж шагнула ближе и улыбнулась.

— Хорошо.

Каз наклонился и легонько поцеловал ее в губы. Инеж чувствовала, как он напрягся, но, когда открыла глаза увидела, что Каз улыбается. Он собирался поцеловать ее снова, когда за их спинами кто-то нарочито громко прочистил горло.

Они обернулись и увидели Самира, стоящего у трапа. Руки скрещены на груди, строгое выражение лица. Каз побледнел, но Инеж заметила искорки веселья в глазах отца.

— Папа! — она бросила в его объятия.

Отец крепко обнял ее и закружил. Но прежде чем выпустить их объятий тихонько шепнул на ухо:

— Разреши мне немного его поддразнить, meja.

Поэтому всю дорогу до каравана Самир изображал мрачное неодобрение. Но за ужином из хаимоко⁽¹⁾ и жареного хлеба отец в красках пересказал неравную схватку Каза с равкианской чайкой. Каз даже ухмыльнулся. А потом мама проводила в подготовленный для них вардо, Самир похлопал Каза по плечу, как собственного сына.

1) цыганское блюдо, состоящее из мяса кролика

Вернуться к тексту

Когда на востоке взошла полная луна, Инеж Гафа облачилась в лучшие шелка своей матери. Она повязала марама, расшитую серебряными монетами, которые звенели, точно колокольчики. Маленькой девочкой она обожала рыться в сундуках матери: с восхищением рассматривала красные платки, голубые, как небо, сари, поношенные туфельки с блестками.

В отличии от «Зверинца», шелка мамы не натирали кожу. Они были настоящими. Их цвет напоминал о полнолунии. Инеж сидела на полу вардо, накинув шарф на голову, и вглядывалась в отражение в запотевшем зеркале в углу. Из зеркала на нее смотрела мама. В последний раз, когда Инеж отмечала Праздник Святых, она была слишком мала для платков и браслетов, и вместо этого ей вплетали в волосы разноцветные ленты. Ей нравилось, как те кружились, когда она танцевала. Однако она всегда восхищалась мамиными нарядами. Но платки и браслеты предназначались для замужних женщин; девушек, которые оставили вардо родителей. И переехали к мужу.

За резными стенами фургона потрескивал огонь. Она знала, что Каз ждет снаружи, одетый в черный деловой костюм. Он стал странным дополнением к каравану. Каз никогда не ухаживал за ней. Не заплатил за нее приданое — по крайней мере должным образом. В глазах святых они не были мужем и женой. Однако в тот вечер мама подарила ей бабушкину шелковую мараму. И Инеж со слезами на глазах благоговейно прижала платок к груди.

— Надень сегодня платок, meja, — сказала ей мама. — Санкта Маради одобрит.

— Но что скажет папа?

— Он сам предложил.

Попав в «Зверинец», Инеж оставила мечты когда-нибудь надеть марама. Когда девушки постарше учили ее соблазнять клиентов, она оставила мечты танцевать босиком в сиянии полной луны. И в ночь первого убийства она горько оплакивала девочку с разноцветными лентами в волосах. Девочка, мечтавшая о платках и браслетах, умерла в трюме невольничьего корабля задолго до того, как Хелен Ван Худен остригла ей волосы золотыми ножницами.

Но теперь шум каравана окружал ее, как стрекот цикад. Донеслись звуки музыки, пришло время присоединиться к остальным.

Накинув на плечи шаль, Инеж вышла из вардо и зашагала к центру лагеря. Пламя вилось так высоко, что почти касалось луны. Стайка девочек в ярких шелках промчалась ниже, словно подхваченные ветром осенние листья. Мальчишки с пушком над губами стояли у вардо родителей, гордо выпятив грудь. Они толкались локтями и о чем-то переговаривались. Смех вокруг Инеж то затихал, то нарастал, как волны. Не обращая внимания на щемящее чувство в груди, Инеж позволила течению унести себя.

У костра ее нашла мама.

— Ты такая красавица, meja, — улыбнулась Бхавна и убрала со лба дочери непослушную прядь. — Когда твой shevrati увидит тебя, то, возможно, поверит в Святых.

— Санкта Алина могла бы осветить мрак, но даже тогда Каз искал бы зеркала, — усмехнулась Инеж.

— Возможно. Но ты чудо совсем иного рода.

Кто-то окликнул Инеж. С другой стороны поляны ей махал Ханзи. Ее двоюродный брат возмужал и отрастил бороду. Рядом стояла его жена, покачивая на руках малышку. Ребенок родился летом в грозу и получил благословение Санкт Эдмонда. Самир опустился перед девочкой на колени и корчил забавные рожицы. Малышка сияла от восторга, размахивая пухлыми кулачками.

Какое-то шестое чувство заставило Инеж всмотреться в мерцающие тени. По ту сторону костра за ней наблюдал Каз Бреккер, и отблески огня отражались в его темных глазах. Они обменялись взглядами, и Каз кивнул. От Инеж не ускользнуло то, как дернулся его кадык; как судорожно пальцы сжимали набалдашник трости.

— Иди, meja, — улыбнулась мама. — Мы присоединимся к остальным.

Они потянулись ближе к костру. Музыка нарастала. В осеннем воздухе витал медово-сладкий аромат жареного теста. Маленькой девочкой Инеж вместе с двоюродными братьями горстями ели жареный хворост, слизывая с пальцев мед. Самир поднялся на ноги при их приближении. Он взглянул мараму, шагнул к Инеж и крепко обнял ее, поцеловав в макушку.

— Ты прекраснее, чем Санкта Анастасия, meja. Прекраснее луны, — прошептал он.

— Спасибо, папа.

Когда отец выпустил ее из объятий, Инеж обнаружила, что стоит лицом к лицу с Казом.

Он быстро приспособился к порядкам каравана. В Кеттердаме Инеж сидела на подоконнике, пока Каз строил планы, собирал компромат, как дракон золото. Каз все еще собирал секреты, однако теперь это были сокровища иного рода: торговые маршруты и судовые книги, купчие и кабальные контракты. Но в караване было мало секретов. Так что вместо этого Каз начал воровать взгляды. Когда Инеж шла по канату, то чувствовала, как он с благоговением наблюдает за ней. С каждым днем жесткая складка губ смягчалась. И каждую ночь, когда они расстилали постельные принадлежности вдоль деревянных реек тесного вардо, Инеж чувствовала жар его желания, столь же обжигающий, как летнее солнце. Но они всегда спали порознь.

Сейчас Каз восторженно смотрел на нее и молчал. Возможно, у него наконец закончились слова.

— Привет, Каз.

Он облизал пересохшие губы.

— Привет, Инеж.

— Ты решила дара речи своего возлюбленного, кузина, — рассмеялся Ханзи. — Ну же, Каз. Скажи Инеж, что она прелестно выглядит.

Инеж ожидала, что Каз нахмурится, но вместо этого он покраснел. А может, то были отблески костра. Ей вдруг страстно захотелось коснуться его лица.

Каз собирался что-то сказать, но тут жена Ханзи дала Инеж подержать дочку. Радостно лепеча, малышка сжала блестящие монеты на платке.

— Осторожнее, — ласково пожурила ее Инеж. Разжала маленькие пальчики и прижала малышку к груди. От нее приятно пахло — как от только что испеченного хлеба. Она покачивала девочку, пока та не задремала, и отец не забрал ее. Тогда Инеж поняла, что Каз исчез. Отец кивнул в сторону луга.

— Иди к нему, — он протянул ей фонарь.

Инеж нашла Каза сидящим в одиночестве на бревне на краю лагеря. Трость лежала рядом. Инеж замерла. Поля за пределами лагеря погрузились во полумрак, и только светлячки мерцали в высокой траве. Заросли шпорника колыхались в лунном свете подобно волнам. Инеж вообразила два корабля, гонимых штормом сквозь тьму.

— Тебе лучше вернуться на праздник, — не оборачиваясь, сказал Каз.

— Вернусь, но не сейчас.

Инеж поставила фонарь на землю и села рядом. Каз снова надел перчатки. До них долетали звуки музыки: переливы кларнета, ритмичные удары дарбуки, веселый перезвон кануна. Инеж хотелось пуститься в пляс, но она не сдвинулась с места. Терпению она научилась у матери, а упрямству — у отца.

Еще будет время потанцевать.

Инеж прикрыла глаза, подставив лицо свету луны. Ее марама мерцала, слово паутина.

Каз долго молчал. Затем Инеж почувствовала его взгляд на своей шее и вздрогнула от призрачного прикосновения. Но глаза не открыла. Она полностью доверяла Казу. Иногда она еще вспоминала свой дикий ужас, который испытала в первые ночи в Бочке: как стояла на кухне, судорожно сжимая в потных руках картофелечистку. Она была уверена, что Каз наврал. Теперь казалось странным, что когда-то она боялась сидящего рядом юношу.

Когда Каз наконец заговорил, его голос напомнил Инеж треск льда, когда река пробивается сквозь ледяную корку высоко в горах Сикурзой. И устремляется вниз, обрушивая гору.

— Каждый год после сбора урожая отец брал нас с братом в Лиж, чтобы восхвалить Гезена. В нашей маленькой деревне церкви не было.

— Значит, тебя воспитали не варваром?

Каз издал хриплый смешок.

— Нет. Боюсь, Ритвельды были вполне респектабельными людьми.

— У партнеров Йоханнуса Ритвельда может быть иное мнение. Я слышала, что он вступил в сговор с целью обмана Торгового совета на кругленькую сумму.

— Напомни мне передать привет Колму Фахи, когда мы вернемся в Кеттердам, — ухмыльнулся Каз и снова замолчал. Пальцы отбивали ритм, вторя барабанам.

Инеж вспомнилась напряженная встреча с Пеккой Роллинсом в церкви Бартера.

«Семь лет назад ты втянул в аферу двух мальчиков с фермы. Слишком глупых и наивных, чтобы понять, что происходит».

Время обдумать его слова появилось гораздо позже. Уткнувшись в подушку, Инеж представляла Каза маленьким мальчиком. Бегал ли он по золотым полям? Плескался в ручье? Лакомился ежевикой с куста? Ей очень хотелось спросить об этом, но Каз уже исчез в извилистых переулках Бочки.

И только после первого рейса она набралась смелости задать интересующие вопросы. Каз рассказал ей о брате, Джордане Ритвельде. О ямочках на его щеках и щербинке между передних зубов. О том, как они лакомились горячим шоколадом. И, наконец, о том, как город охватила чума, и они оказались на Барже Жнеца.

Тем вечером, покинув Бочку, Инеж вознесла молитву Санкт Владимиру, покровителю утопленников. Но Каз никогда не говорил об отце. До этого момента.

— Папа всегда давал мне пригоршню крюге. Милостыня для бедняков. Но когда он умер, для двух деревенских мальчиков не нашлось подаяния, — Каз сжал трость. — Когда я увидел тебя с родственниками, то понял, что не помню, как звучит голос отца. И я боюсь, Инеж. Боюсь, что не совсем понимаю, что значит иметь семью.

Инеж глубоко задели его слова.

— Неужели ты правда так думаешь, shevrati? — с жаром спросила она.

Каз хмуро воззрился на нее, но Инеж стойко встретила его взгляд.

— Ты действительно думаешь, что не знаешь, каково иметь семью?

Каз не ответил, но выражение его лица стало жестким. Молчание оглушало.

— Когда я только приехала в Бочку, то была ужасе, — призналась Инеж. — Каждый раз, когда я слышала скрип твоего матраса, то не сомневалась, что ты нарушишь свое обещание.

Каз поморщился.

— Но потом ты научил меня обращаться с оружием в бою. Я думала, что умру в доках Пятой гавани, а ты спас меня. Ты мог бросить меня после Ледового Двора, но пришел за мной. И когда я сражалась с Дуняшей, именно твой голос помог мне победить.

Веселая музыка вдалеке сменилась лиричной. Инеж накрыла руку Каза своей.

— Ты сам сказал мне, shevrati. Мы никогда не перестаем бороться..

— С острыми кинжалами и раскаленными пистолетами наготове, — пробормотал Каз.

— Видишь, me vrano. Думаю, ты знаешь, что такое иметь семью.

Они еще долго сидели в тишине, держась за руки и наблюдая, как полная луна поднимается все выше и выше. В этот миг Инеж благодарила всех Святых: Санкт Петра в ножнах на правом предплечье, Санкту Алину на левом, Санкту Анастасию, пристегнутую ремнем к бедру, и Санкту Елизавету, спрятанную на талии. Она благодарила Санкту Маргариту, которая защищала Каза, пока Инеж уходила в море, и Санкту Маради, покровительницу невозможной любви.