Скетчи (джен)

Энтерпрайз спешил на помощь. Ужасный взрыв в столице Центавры — Новых Афинах, потряс всю Федерацию до глубины души:

— Неужели это возможно? — сказал в тот день Джим. — Террористы? Сейчас, в двадцать третьем веке? Куда катится мир?

Да, мир катился в тартарары и норовил прихватить с собой всех нас. Слабым утешением являлось то, что мощность этого адского устройства была небольшой, поэтому серьёзно пострадала только половина города, разрушенная до основания, в то время как другая выстояла… более-менее.

Многим членам экипажа было сейчас тяжело, но мне… да что там говорить, я себе места не находил от беспокойства, ведь там внизу, на планете, осталась вся моя жизнь: семья, родственники, друзья, дочь. Их судьба была пока не известна, все стандартные, да и нестандартные запросы приходили с расплывчатой формулировкой: "Нет данных, пропали без вести". Удивительно, как я в те дни не поседел от горя и отчаянья, норовивших затопить мою душу бездонным океаном эмоций, из которого я бы, наверное, уже никогда не выбрался к нормальной жизни, если бы не дружеская помощь Джима и Спока… Ладно, проехали. Естественно, я одним из первых вызвался помочь пострадавшим. Ничто в мире, даже прямой приказ капитана или самого президента Федерации, не смогло бы меня остановить.

Челнок мягко приземлился на истерзанную землю. Буквально с первых минут я окунулся в хаос, в психоделическую картину света, цвета и звука. В бешеном темпе над головой сновали шаттлы и полицейские кары; всеобщее смятение, паника, безысходность практически зашкаливали, не дотягивая до апогея каких-то пары пунктов. Я достал коммуникатор, начал вызывать отца, но безуспешно, ответа не было. В информационном центре тоже царила сплошная суматоха и неразбериха. Люди, не спавшие уже много суток подряд, еле держались на ногах, и для них пропажа очередного человека не имела ровным счётом никакого значения, когда счёт пострадавших в катастрофе уже шёл на миллионы. Скрепя сердце, я задвинул пока на дальний край подсознания свои личные проблемы, и вернулся к неприглядной реальности, решив бросить все силы и умения на помощь выжившим.

Уже много часов (или дней?) я не останавливался. Поток пострадавших был бесконечен — сплошная река страха, боли и горя, — и сколько я не пытался, не старался направить её в мирное русло, мои попытки казались смехотворными, когда она вновь вздымалась и бурлила, норовила показать свою силу и разрушить всё на своём пути. И в один прекрасный момент я понял, что всему есть предел в этом мире. Я заигрался в сверхчеловека, но даже ему время от времени нужна передышка. Сказать, что я сильно устал — не сказать ничего. Еле передвигая ноги, я вышел на улицу из сооружённого на скорую руку полевого госпиталя. Было серое раннее утро. С неба падал то ли снег, то ли пепел. Неестественный зеленоватый рассвет ширился на востоке. Он казался холодным и враждебным. В зимнем воздухе витала тревога, оседая на окружающие нас развалины лёгкой изморозью. Внезапно чья-то тёплая, надёжная рука, опустилась мне на плечо:

— Отец… — выдохнул я, не в силах сказать большего.

Отец… Значит, есть надежда, что все живы. Есть надежда, что жизнь продолжается. Есть надежда…

"Надежда — нелогичное чувство", — как частенько любит говорить Спок. Сколько копий было сломано в спорах по этому поводу. Было дело. Но никогда — слышите, никогда! — я не соглашусь, что логика сильнее надежды. Надежда помогает нам жить и держаться, стремиться вперёд и идти к своей цели, и — да, из всех "нелогичных чувств" она умирает последней.