Маленькое недоразумение (джен)

— К’к вышл’, чт’ Вм по ’шбке отд’ли чжог’ рбенк’ в дтскм с’ду?

Гильберт выдохнул, снимая с этого самого ребенка шарф. Аккуратно. У Людвига был такой же. А в участке было тепло, даже жарко, поэтому и себя, и чужого мелкого Гильберт поспешил извлечь не из всех вещей, так из их уличной части, попутно рассказывая, что случилось.

— Товарищ майор, воспитательница очень спешила, было холодно, а я припозднился: работа. Вот так, молодец, теперь правый рукав, хорошо… Извините, это я не вам. Так сложилось, что моя мать еще не пенсионерка, и ей было бы дальше ехать после работы, зачем такой крюк нужен, поэтому Людвига всегда забираю я. Так зовут моего сына. Не знаю, кто его забрал и во сколько.

Теперь мать Гильберта сходила с ума от беспокойства в родной квартире. На всякий случай там осталась, вдруг кто позвонит на домашний телефон, сообщит что о Людвиге. Нет, волновать свою маму Гильберт не хотел, но дело серьезное.

О котором он ей и рассказал в двух словах по телефону мобильному, пока заводил мотор под возмущения Цвингли, чтоб поскорее уже добраться до ближайшего отдела полиции, хотя ее в России по привычке называли милицией через раз многие. В том числе и сам Гильберт, конечно.

А что конкретно говорил в машине братец его покойной Эрики?.. Гильберт не вслушивался. Потому что игнорировать дражайшего шурина как можно чаще было наверняка полезно для качества душевного здоровья, это и без психологов ясно.

Чужой мальчик жизнерадостно агукнул, будто соглашаясь с такими мыслями Гильберта.

Во всяком случае, Гильберт предполагал, что сейчас его галстук очень заинтересованно ощупывал и обнюхивал как раз мальчик, радостно приговаривая что-то на своем детском языке.

Ну… Девочки же редко бывают настолько крупными в этом возрасте, наверное, да и точно такой же комбинезон, какой был у мелкого незнакомца, он, Гильберт Байльшмидт, сыну выбрал на зиму в мальчиковой части магазина детских товаров.

— Протестую! Этот безответственный сам не того ребенка забрал, так и занесите в протокол.

Конечно, Цвингли протестовал на немецком. Он хорошо если здороваться и прощаться умел по-русски. А произношение у милиционера при явно родном ему русском языке было какое-то странное, вероятно, челюсть повредил, раз теперь в бинтах по самые уши. Было как-то неудобно способствовать затягиванию разговора, вдруг человеку говорить больно? А если сожрет женина родня… Вот и сиди тут, переводи кому-то доставучему, что спросил страж порядка да как ему ответили. Гильберт и сидел. И переводил. Дико, страшно волнуясь за Людвига. Понятное дело, не вслух. Смысл зря воздух сотрясать?

…А потом он заметил уже постфактум, что чужой карапуз перестал изучать его галстук и как-то чересчур сосредоточенно уставился на чемодан Цвингли, будто обдумывая нечно сверхважное. И владелец чемодана такое пристальное внимание заметил.

— Байльшмидт, зачем этот ребенок?..

Гильберт улыбнулся родственничку своей Эрики. Широко. Неприятно.

— А я знаю? У него и спроси, вдруг просветит.

Родственничек шутку юмора, похоже, не оценил.

— Ну да. Очень смешно.

Чужой ребенок закряхтел. Солидно так, сосредоточенно… Гильберт улыбнулся еще шире.

— Как знал, что в магазин стоило заехать. Цвингли, слушай сюда: в левом верхнем кармане моей куртки брелок с ключами от авто.

Шурин вздернул бровь. Правую.

— И?

— И сейчас ты оторвешь свой банковский зад от стула, выйдешь на улицу, а потом вернешься обратно. С покупками из багажника Моего Великолепия.

Шурин враз нахмурился. Возмущенно и удивленно, разумеется.

— Это еще зачем?

Гильберт улыбнулся еще лучезарней, чем раньше.

— Угадай.

Ребенок закряхтел еще солиднее.

…Как вскоре стало известно всем присутствовавшим, это действительно был мальчик. Гильберт мысленно похвалил себя за внимательность. Не зря все-таки он рассматривал таблицу возрастных параметров детского роста и веса на стене в поликлинике, когда бывал там с Людвигом, и нужно было как-то скоротать время, пока не подошла их очередь.

— Точно есть не охота?

— Гу.

Чужой мальчик даже не посмотрел на смесь в новой бутылочке, которую ему предложили. Только что. Овощное пюре его тоже не заинтересовало. А вот к исследованию галстука он вернулся охотно. С чисто детским энтузиазмом. В прошлое кормление объелся? Или его родители покупали детское питание другой фирмы, вот ребенок и…

— Если передумаешь, обращайся.

Гильберт очень старался, чтоб в его, Гильберта Байльшмидта, голос не просочилось и намека на панику. Чего доброго, напугает еще мелочь эту пузатую.

Мысли о Людвиге всё равно обрастали мрачными вариациями на тему. Как-то сами собой всплывали в памяти обрывки сообщений о чрезвычайных происшествиях, ведь бубнил же телевизор о чем-то эдаком, когда Гильберт брал дополнительную работу на дом и кодил себе спокойно, время от времени поглядывая на Людвига, который мирно дрых или играл с бабушкой. Или рассматривал Фройляйн, даже не пытаясь дёрнуть ту за хвост. Или…

А ведь маленькие дети без еды долго не живут. Людвиг пропал совсем недавно, всё так, но сколько его будут искать? Когда найдут? Куда и кто утащил его сына?!

— У Вс ’сть тл’фны дрг’х р’дитл’й?

Гильберт отрицательно покачал головой. Старательно давя панику. Да, изо всех сил! Вредная воспитательница оказалась не-абонентом. Или просто не захотела взять трубку, когда увидела, что ей позвонил Гильберт. Но ведь и на звонок с телефона майора полиции она не пожелала отвечать. И драгоценнейшего Цвингли проигнорировала. Вот же!.. Сотовый Гильберта завибрировал. Входящий видеозвонок.

— Халё, мам. Слушай, я как только, так сразу тебе наберу, пока ничего не… Что?

До Гильберта не сразу дошло: мама улыбалась ему. Пусть слегка заплаканная, но определенно чем-то очень довольная. Он видел, как на экране смартфона ее изображение поворачивалось к кому-то. Слышал, как мама кого-то звала и…

— Здравствуйте. Я вернула вашего мальчика. Верните и вы моего, пожалуйста.

Смутно знакомая Гильберту молодая женщина посмотрела на него с экрана телефона, бережно прижимая к себе Людвига. Живого и невредимого!