Княгиня и её полеты (гет)

Евгения почти три дня провела без уколов и морфия. Её тело страшно болело. Руки сами тянулись к коробочке со шприцем, а по утрам рвало неудержимо, хоть и без кровавых хлопьев. "Станет невмоготу-приходи ещё ", помнила она слова Распутина. И решила прийти. Накануне утром позвонила ему. Услышала знакомый чуть подосипший голос в трубке:

-Лакомка, ты ли? Ну, что, лихо тебе? Али как?

-Мочи нет, Григорий Ефимович... Руки ходуном ходят. Не могу я... вот-вот сорвусь и уколюсь.

-Не след, душка-лакомка, не след. Нанимай извозчика, да и ко мне. Придёшь, что ли?

-Еду!

Шаховская одела своё любимое чёрное бархатное платье, шляпку с черным пером и вуалеткой. На всякий случай положила в сумочку коробку со шприцем. Руки её едва слушались.

Примерно через полчаса она была на Гороховой. Акилина пропустила Евгению без лишних слов. Распутин сам вышел к ней, сам взял под руку и повел пить чай. На этот раз кроме них двоих в столовой никого не было.

-Дай-ка радикюль, душенька. — попросил Распутин Евгению.

Она затряслась и вцепилась в сумочку.

-Отдай радикюль, говорю! — он повысил голос.

-Не отдам, слышишь? — зашипела Шаховская, — не отдам!

-Кому велел — отдай радикюль, дура!!! — буквально заорал на неё Распутин и с силой рванул сумочку из рук несчастной княгини.

-Убьюю!!! — заревела Евгения, но вдруг неожиданно её начало рвать с такой силой, что она не успевала добежать до уборной.

Тем временем Распутин открыл её сумочку, достал коробку со шприцем и переломил пополам. А затем кликнул Акилину. Та моментально откликнулась и прибежала в столовую с тряпкой и ведром.

Распутин одной рукой держал шатающуюся Евгению, а другой — сумочку, пока Акилина вытирала с пола рвоту.

-В спальню ко мне веди!! — закричал он Акилине и отбросил злосчастную сумочку в угол.

Та оставила тряпку и, придерживая согнувшуюся пополам Евгению, увела её в маленькую белую комнату с железной кроватью, умывальником и иконами. Шаховская без чувств рухнула на кровать.

Когда она очнулась, перед ней на коленях стоял Распутин и молился. Пот крупными каплями падал с его лица на белые простыни. Внезапно он перестал.

-Очнулась, аха?

Евгения смотрела на Распутина и не понимала сама себя: чего ей больше хочется — расцарапать ему ногтями щеки или расцеловать? Её тело больше не болело, и руки спокойно лежали вдоль тела на постели. Он сломал её шприц — но как узнал? Как понял, что именно в нем-зелье?

-Что же вы... что же вы наделали... только и смогла произнести Шаховская.

-Знамо, денег стоит, аха? — Распутин смотрел на неё и улыбался. Евгения вдруг заметила, что у него во рту не хватает зубов.

-Ты не гляди, что зубья у меня повыломаны. Давеча, полгода назад почитай, с бывшим Ящеркиным мужем подрался. Он, сволочь, ко мне заявился, да ну кричать на неё, на Ящерку-то: шлюха, мол, потаскуха, с Распутиным спишь! А я те как Бог свят: не токмо что со мной, ни с кем она и не бывала опосля развода-то, аха. Как есть, душа чистая. Ну, я в него стулом и запустил. Бабоньки мои да в рассыпную, а он все прёт да прёт, ну и сцепились мы. Два зуба мне, собака, выбил, аха. Акилина к телефону, так городовой с дворником нас и разнимали. Ну, да ничего. Больше я его здесь не видал, да и Яшшерка, любонька, тож о нем не сслыхала.А до того приходил к ней, бедной, на квартиру-то, да и палкой охаживал. Вот она и посейчас возле меня и баб моих отогревается. Пусть её... Теперича тебе полегше будет. Та пытка была — испытка. Да ты и сдюжила. Смотри, лакомка, нельзя тебе больше колоться. Не то и я тебе помочь не смогу, аха. Одевайся, что ли. И помни: как невмоготу — тотчас и ко мне. А я те Муню позову. Она любимица моя, самая верная, самая преданная будет. Горлица непорочная. Ты с ей и подружися. Муня!

В спальню вошла молодая голубоглазая девушка в косынке.

-Ты, Мунюшка, пригляди за ей, аха. Она болезная, да скоро уж всё пройдёт.

Муня сделала реверанс.

-Евгения Михайловна? Неужели Вы?

Шаховская вспомнила, что встречала младшую Головину в лазарете, куда та ходила навещать кого-то из раненых офицеров.

-Я, Мария Евгеньевна. Как видите...

-Зовите меня Муня, — предложила Головина — нас здесь у Григория Ефимовича Господь собрал, значит все мы — сёстры.

-Пойду я, что ли, — тихонько проговорил Распутин и почти бесшумно вышел за дверь.

-Как вы здесь очутились? — спросила Шаховская у Муни.

-Я играла в любительском театре под руководством Николая Юсупова. Мы вместе ставили "Снегурочку" Островского. Я тайно полюбила Николая, он не знал, мы были верные друзья. А потом он погиб на дуэли. И я дала обет целомудрия, пожелала хранить Николаю верность до смерти. Приняла твердое решение уйти в монастырь. Подала прошение великой княгине Елизавете Федоровне о зачислении меня в Марфо-Мариинскую обитель. Но перед самым зачислением познакомилась с Григорием Ефимовичем. Он спас меня от отчаяния. Научил молиться. Служить Богу и людям. И я не захотела оставлять мир. С тех пор я и моя матушка — его самые верные друзья и ученики.

-Не пожалели, что вместо монастыря выбрали... — она хотела сказать "Распутина ", но осеклась, — Григория Ефимовича?

-Нет, Евгения Михайловна. Совершенно не пожалела. Мне так плохо было, а теперь так легко и хорошо... я научилась служить миру, а не бежать от него. "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного".

-Но ведь Григорий Ефимович...

-Грешник? — перебила Евгению Муня, — Да, я знаю, что грешник. Как и мы с вами, верно? А может быть, равный равному нужнее и полезнее? Как утешить может тот, кто твоей жизнью не жил, твоей болью не болел? А Григорий Ефимович пред людьми и Богом честен. Не корчит из себя святого, коли не свят. Зато утешить умеет и всегда на помощь придёт. Не попросишь -а он всё равно придёт. Хоть и пострадает сам.

-А про художницу, Рахиль, что думаете? — Евгения решила переменить тему разговора.

-Она в нашем с маменькой доме частая гостья. Пишет картины. Поёт песни.

-А что за жизнь у неё такая?

-Обыкновенная, Евгения Михайловна. С мужем развелась, он дочерей забрал. Сейчас хлопочет, чтобы дочерей ей вернули. Григорий Ефимович помог-разрешили ей с ними видеться. Она бы забрала детей из приюта, да забирать некуда. Её муж бывший обирает, всё ему долги никак не простят. Я её дочери Анечке платье сшила. Чудо какое хорошее!

-Эта Рахиль Львовна — она здесь главная?

-Да Бог с Вами! — Муня всплеснула руками. — Нет у нас тут ни больших ни маленьких: все братья, все сёстры. Друзья. И Григорий Ефимович — наш друг и брат, только старший. Первый среди равных.

-Очень уж Вы его любите, Муня. Не обманет он вас? А ну как обесчестит? Про него такое говорят...

-Евгения Михайловна, — покачала головой Муня, — неужели я и вправду похожа на наивную романтическую идеалистку? Неужто Вы думаете, что ни я, ни матушка, ни даже государыня императрица не знаем, что у Григория Ефимовича... бывают женщины? Он не скрывает, да они сами не скрывают. Грешен человек, каждому известно. Да только на что ему я? Неужто раз грешный, так непременно без совести? А если бы так, то неужели бы с матушкой подле него остались? На что бы нам такой человек?Нет, Евгения Михайловна, Вы ведь тоже к нему за помощью пришли. А разве не знали? О грехах его всей России известно. А о доброте и любви Божьей только нам и ведомо.

Любопытная Шаховская не стала расспрашивать Муню о том, о чем вот уже много лет судачил высший свет в Петербурге: о женщинах Распутина. Не захотела отравлять молодой и невинной девушке душу грязными сплетнями. Женщины Распутина, да что с них взять, если самые лучшие и самые преданные ему-чисты и непорочны?

-Что же, Муня, будь по-вашему. Ну да мне теперь домой ехать.

-Приходите на выставку к Рахили Львовне! Непременно приходите! Она будет в эту среду. На Заячьем острове! В новой галерее! Не пожалеете!

Шаховская обещалась быть и слово своё сдержала.