Семь золотых тарелочек (гет)

Том работал в лавчонке до конца лета, загорел, подкопил денег, научился торговаться и говорить на диалекте Лютного переулка, поэтому на Слизерин вернулся не то, чтобы другим человеком, а скорее, чуть более тем человеком, которым он всегда был. Он даже научился плевать сквозь зубы (искусство, которое не впечатлило Сьюзен). Мантия на нем была получше, взгляд у него был пожестче. Сьюзен, казалось, не изменилась вовсе, как будто там, где она провела лето, время не шло. Это Тому понравилось. Еще не хватало, чтобы она начала меняться!

Том знал, что он не нравится, или, вернее, не очень нравится Питеру — с его-то чутьем да с Питеровой неспособностью лгать это было трудно не заметить. Но он держался строгой позиции “друг Сьюзен — мне не враг”, и был с Томом вежлив и обходителен, даром, что гриффиндорец. Том и уважал это, и не мог понять. Если бы его, Тома, сестра дружила с кем-то, кто пришелся ему не по нраву, он бы живо это прекратил.

Не то было с Эдом.

Шляпа отправила Эдмунда Певенси в Слизерин, проведя на его голове ровно две секунды, то есть даже меньше, чем у Тома. Он неловко поднялся со стула под гром аплодисментов и, печально оглядываясь на Питера, зашагал к столу слизеринцев. Том тут же расчистил место рядом с собой, спихнув какого-то первокурсника:

— Падай сюда, Эд, — весело сказал он. — Добро пожаловать на лучший из факультетов.

Эдмунд взглянул на него с испуганной благодарностью.

Все четверо Певенси уродились какие-то разные и внешне, и по характеру, они даже на факультеты попадали поодиночке; Сьюзен шутила, что Люси непременно должна оказаться на Хаффлпафе, чтобы не повторяться. Том, который редко где видел большую и дружную семью, иногда мысленно сравнивал их между собой и искал сходства и различия, как какой-нибудь алхимик. Становилось ясно, что более или менее явное родство проступает только в Эдмунде и Сьюзен. Оба они были нездешние, темноволосые, обманчиво хрупкие и немного заносчивые (Сьюзен была получше воспитана, а Эдмунд довольно робок, поэтому заносчивость не бросалась в глаза). Наверное, сам Том казался со стороны братом Сьюзен в большей степени, чем солнечноволосый Питер.

Том как-то сразу, с первых минут, безошибочно понял, что Эда надо брать под крыло, зарабатывая себе очки и в глазах факультета, и в глазах Сьюзен. Не то, чтобы возня с первокурсниками доставляла ему какое-то удовольствие, но это выглядело хорошо, а он старался выглядеть хорошо, если мог. Теперь они частенько сидели в библиотеке втроем.

Дел в новом году прибавилось. Том должен был учиться отлично, как и прежде, не терять из виду Сьюзен, а тут еще Слагхорн вдруг что-то в нем прозрел и стал допускать на посиделки, затягивавшиеся порой до полуночи.

— Фу, — сказала Сьюзен, наморщив лоб, когда Том похвастался этим событием. — Что тебе там делать? Это ведь даже не дополнительные уроки, а так, болтовня, сотрясение воздуха.

— Как сказать, — медленно ответил Том. Он и сам не смог бы точно сформулировать, почему приглашение Слагхорна обожгло его такой долгожданной радостью. Сьюзен никогда не была грязнокровкой на Слизерине, ей было не понять. — Что-то в этом есть.

— Лучше бы ты книжку почитал или лег спать пораньше, Мерлин свидетель, — заметила она.

— Слыхал я про одну девушку, которая очень берегла свое время, — хмыкнул он. — Как тебе часики, кстати, нравятся?

Сьюзен быстро улыбнулась и кивнула. С часиками она не расставалась, и они ей очень шли.

— Слушай, а зачем Ровена вообще достала эти часы со дна пропасти, если не собиралась на них смотреть? — вдруг спросил Том.

— Я тоже над этим думала, — сказала Сьюзен. — Ты знаешь, мне кажется, она просто носила их в кармане. Ну, чтобы помнить о смерти, не зная, когда она придет.

Том так никогда и не сказал Сьюзен, что легкость, с которой она разгадала эту тайну, чем-то его задела.

В жизни Тома прорастали новые друзья, и, если дружба со Сьюзен была розой, которую он яростно охранял, то новые знакомства были как сорная трава.

Отец Конни работал в Министерстве, а родители Чарли Нотта — в “Пророке”. Вместе с ними Том попал в компанию ребят, активно интересующихся политикой, то есть тех, кто тайком собирается в каком-нибудь пустом классе после отбоя и делится новостями (или греет уши, если новостей нет). На континенте что-то творилось. Сидели на партах, разгадывали, что на самом деле кроется за той или иной успокаивающей газетной заметкой. Кто постарше, курили в приоткрытое окно.

Компания была разношерстная, затесалась даже пара когтевранцев, и один из них, очкарик Тим Роули с пятого курса, принес маггловский радиоприемник. Было немного противно увидеть в Хогвартсе магловскую вещь, но когтевранцы смогли настроить ее на волшебные частоты.

Так Том впервые услышал имя Гриндевальда.

В новом семестре Сьюзен стала изучать латынь, и то и дело щеголяла крылатыми фразами (ее любимой присказкой стало “мементо мори”). То ли она сама нагружала себя учебой, то ли когтевранцев и в самом деле учили как-то по-другому, но ни одной свободной минутки у нее не было, а те, что были — принадлежали Тому. Подарок Эду на день рождения они придумывали вместе.

Дело было в ноябре. Они сидели, как обычно, в библиотеке, Сьюзен раздраженно черкала на пергаменте (она уже извела его целую кучу, но полагала, что иначе не справится со спряжениями).

— А я думал, это должно быть весело, — заметил Том. — Ну, когда вас шестеро. Все время у кого-то день рождения, только один пройдет — сразу другой.

— Да, но ведь и подарков куда больше! — простонала она. — Может быть, шарф? Как ты думаешь, можно достать в Хогсмиде приличный шарф?

От родной сестры, будь у него такая, Том с радостью принял бы и коробку “Берри Боттс”, но в положении дарителя он всегда был к себе придирчив.

— Давай лучше коньки. Эд говорил, что хотел бы научиться, а Питер говорил, что мог бы его научить.

— Уж коньков-то мы в Хогсмиде точно не достанем.

— Съездим в Лондон на выходных, — предложил Том. — Через неделю как раз рейс. Твои родители могут прислать разрешение?

Сьюзен посмотрела на него искоса. Том мог распоряжаться ее временем, она к этому привыкла, но чтобы он просил ее родителей о чем-нибудь — это было что-то новенькое. Том понял, что взял неверную ноту и выученно потупился.

В Лондон они все-таки поехали — все вместе, конечно, на каникулах. Предполагалось отвлечь Эда чем-нибудь, пока каждый Певенси тихонько поищет ему подарок.

Удивительно, но за всю свою предолгую жизнь Том Реддл ни разу даже не пытался обучиться заклятию Патронуса — даже интересно, что он стал бы делать, если бы дементоры обернулись против него. Никакая гордость не толкала его изучить это мастерство. И хотя злые языки могут утверждать, что у него попросту нет хороших воспоминаний, эти воспоминания у него были. Добрая часть их была так или иначе связана с Певенси.

Впервые в жизни ехать на рождественские каникулы! Ехать в Хогвартс-эксспрессе зимой! Ехать в пустом купе со Сьюзен, Питером и Эдом, глазеть по сторонам на заснеженные поля и горы, распахнуть окно, глотнуть морозного воздуха! Пить горячий какао, перешучиваться, хохотать, петь песни! На Сьюзен была красно-зеленая вязаная шапочка со смешным помпоном. Одно воспоминание об этой шапочке могло бы прогнать всех дементоров мира.

На перроне их встретили родители и Лу. Завидев их фигуры вдалеке, Том поморщился. Он впервые невнятно подумал, что хотел бы стать частью этой семьи, только тогда, за незнанием других способов, он мечтал быть братом Сьюзен.

Он кое-что знал теперь о Джеке и Анне Певенси. Эти веселые, гостеприимные, улыбчивые люди были, что называется, предателями крови, то есть — будучи чистокровными — привечали полукровок и маглорожденных. Отец Минни, как позже с возмущением узнал Том, был и вовсе магл. И как он только не догадался? У Джека была приличная карьера в Министерстве, а у Анны — приличное приданое (она происходила откуда-то из Франции), которые позволяли им поплевывать на эти мнения, да и время тогда наступало иное, а все-таки всерьез их не воспринимали.

Настороженность Питера заиграла в новом свете. Том понял, что он видит в нем что-то нехорошее, и это не имеет никакого отношения к чистоте его крови.

Эти две недели казались калейдоскопом, разбитым калейдоскопом. Вот Джек, смеясь, подхватывает Люси, сажает ее себе на плечи и они все вместе идут по перрону, распевая “Храни тебя Господь, веселый гиппогриф”. Вот они со Сьюзен покупают коньки для Эда — разделившись, как настоящие шпионы, пока Питер отвлекает его, каждый конек по отдельности. Вот они в гостевой спальне заворачивают коньки в оберточную бумагу, их пальцы соприкасаются.

В апреле о войне заговорили вслух. Старшекурсники собирались кучками в коридорах, обсуждали новости, и имя Гриндевальда стало звучать обыденнее, но от этого не менее страшно. Несмотря на натренированное презрение к маглам, Том по привычке хотел знать, что происходит в этой половине мира, но “Пророк” упорно писал только об атаках армии Гриндевальда и вносил больше путаницы, чем пользы. До мая слухи были какие-то невероятные: что он делает подкоп под Ла-Маншем до самого Министерства, что не сегодня-завтра будет налет на побережье.

— У мамы есть две подруги из Шармбатона, — озадаченно сказала Сьюзен как-то вечером. — Представляешь, они одновременно написали ей, что будут уезжать из Франции, спросили, не сможем ли мы их приютить первое время…

— Скоро здесь будет не лучше, — хмыкнул Том.

Атмосфера царила такая, что выпускные экзамены все сдавали как попало, и даже умница Сьюзен получила “Удовлетворительно” по Зельям. Она долго не могла в это поверить и проревела весь вечер. Том не знал, как ее утешить, и почему-то сильно разозлился. Разве такая умная девочка может не понимать, что дурацкие оценки скоро никому не будут нужны?

А может быть, он завидовал ей за умение транжирить слезы на такие глупости.

Том отчаянно дорожил моментами даже не затишья перед бурей, а первых минут этой бури, пока та еще не разыгралась в полную силу. Оказавшись на Косой Аллее в начале июня, он вдруг не узнал ее.

Для Тома мир всегда делился на две неравномерные части: “половина” маглов, огромная, бестолковая, непригодная для жизни, и маленькая “половина” волшебников, наполненная смыслом и вообще всем прекрасным, что только есть на свете. В “Пророке” каждый день выходило по две-три очень убедительных статьи, в которых по полочкам разъясняли, что война в мире маглов — только часть отвлекающего маневра Гриндевальда, что Гриндевальд тем и плох, что притащил маглов на заварушку, что что у немцев ничего не получилось бы без Гриндевальда, ведь что маглы вообще без нас умеют? Том не верил. Он знал, что зараза поползла из неволшебного мира в волшебный, и ненавидел ее за это. Пока он был в Хогвартсе, зараза начала отравлять Косую Аллею.

Том прежде не видел патрули мракоборцев, а теперь они прочесывали улицу, и люди провожали их настороженными взглядами. В одном месте Том еле протиснулся через толпу — Косую Аллею перегородила длинная очередь в лавку зачарованной защитными чарами ткани. Шить из такой было куда дешевле, чем покупать готовую одежду или зачаровывать ее самому, и слух о ее достоинствах вдруг так распространился по магическому Лондону, что одному мракоборцу приходилось торчать там и дежурить, поддерживая порядок. Пятясь, Том то и дело оборачивался на лавчонку, срывавшую невиданный куш. Он навсегда запомнил эту картину: сбиваясь с ног, девочка его возраста в форменном переднике быстро-быстро снимает с витрины готовый крашеный лен и стопками выкладывает серую, плотную ткань. Волосы падали ей на лицо, она со злостью отбрасывала их назад.

Неуютной и непраздничной была Косая Аллея, и ее не делали краше даже столбы, сверху донизу уклеенные плакатами. Магические плакаты умели шевелиться, что твои мультики, но сюжеты они теперь брали из грязного магловского мира, и Том с отвращением от них отворачивался. “У Лео все схвачено!” — ну да, свежо предание. Он, в общем-то, пришел сюда за другим.

На углу Косой и Лютного была лавочка, в которой он отработал все прошлое лето. Хозяйка ее, суровая женщина пятидесяти лет, сперва воспринимала Тома скептически, но к августу зауважала его за пунктуальность и расторопность и даже немного подняла оплату. К концу дня она молча заваривала для него крепкий липовый чай и оставляла в подсобке. Звали ее Лина, и детей у нее не было.

Том умел ценить хорошее отношение, что бы там ни говорили. Он явился сюда прощупать почву насчет следующего лета, а застал хозяйку на стремянке, снимавшую железные буквы со стены и бросавшую их на мостовую. Стремянка отчаянно скрипела под грузной Линой, а лицо Лины, выражавшее крайнее недовольство, покрылось капельками пота.

Муж ее, мастер по производству тех самых котелков, которыми она торговала, преданно стерег стремянку, держа ее обеими руками. Завидев Тома, он ему подмигнул.

— Здравствуйте, мистер Реддл, — сказал он. — Пришли нас навестить?

Том редко видел, чтобы этот низенький печальный волшебник выходил из мастерской, и не знал, надо ли подмигнуть ему в ответ.

— Здравствуйте, сэр, — сказал он. — Я, э-э, насчет работы, — хотя догадывался уже, что никакой работы не будет.

Хозяин перехватил стремянку поудобнее. Он кивком головы указал на еще не снятую с витрины рекламу:

— Прочитаешь?

“Да умею я читать”, — чуть было не обиделся Том, но вслух прочел:

— “Котлы Макса Рунге, лучшие на Косой Аллее с 1918-го года”.

— Вот тебе и ответ, — сказал мистер Рунге. — Было приятно с вами работать, мистер Реддл. Не уходи пока, Лина тебе пирожков напекла. Она знала, что ты придешь.

А в доме Певенси под Катерхэмом время будто не шло, и тринадцатый день рождения Сьюзен был очень похож на двенадцатый, только народу было побольше. Том снова получил приглашение, и снова сад был увит гирляндами, а круглый стол царил посреди полянки как призрачное, но пленительное видение. Сьюзен сама разрезала торты, предварительно два раза пересчитав гостей (Минни она нечаянно посчитала дважды). Лицо у нее было при этом до того сосредоточенное, что Том невольно улыбался.

Ближе к ночи немногочисленные подружки Сьюзен разбрелись по гостевым комнатам, а четверо Певенси и один Реддл отправились в поле за домом — встречать луну. Это была какая-то игра, начатая еще до того, как Том приехал.

— Это Лу придумала, — вполголоса объясняла Сьюзен, чуть отстав вместе с Томом. — У нее там какая-то волшебная страна, и сегодня ночью между двумя дубами в нее откроются ворота. Она хочет, чтобы мы все в нее вошли, и ты тоже, так что подыграй ей, пожалуйста. Лу, как называется твоя страна? — крикнула она Люси, спешившей впереди всех.

— Нарния! — закричала Люси в ответ, не оборачиваясь.

— Нарния, — закатила глаза Сьюзен.

Было свежо, почти холодно. Они шли впятером по пустынному полю навстречу двум дубам вдалеке, между которыми проступало белое пятно луны. Впереди — Питер и Люси, смущенный Эдмунд следом, Сьюзен и Том — последние. Сьюзен шла, потупившись. Шли молча, для детской игры все было как-то слишком серьезно. Поднялся ветер, пустив волны по высокой траве.

Поравнявшись с дубами, Люси бегом пересекла границу между мирами и замерла, оглядываясь на них. Лицо у нее было восторженное и напуганное одновременно. Питер первым с улыбкой шагнул ей навстречу, и она с визгом бросилась ему на шею.

Сьюзен принесла колчан. Ей отчего-то захотелось потренироваться при свете луны.

— Королева Сьюзен! — радостно воскликнула Лу, указывая на нее пальцем, когда та всадила стрелу в дерево на расстоянии в сотню шагов.

— Королева Люси, — поклонилась Сьюзен.

— Две королевы, что ли? — спросил Том, когда они со Сьюзен отправились за стрелой к кромке леса.

— Ну да, — ответила она. — Люси придумала так, что все в этой стране короли и королевы.

— И я тоже?

— И ты, раз уж ты в нее зашел, — засмеялась Сьюзен. — Король Том, надо же.

Потом они водили хоровод вокруг дубов, Сьюзен пела “Зеленые рукава” — голос у нее был звонкий, не поставленный, но у Тома мурашки шли по коже. Назад шли за полночь, Питер нес задремавшую Лу на руках.

Утром Том уезжал в Лондон на маггловском поезде — аппарацию в черте города поставили под жесткий контроль. Провожать его пришли Сьюзен с отцом. Том высунулся в окно, нашел глазами Сьюзен, и они долго махали друг другу, на весь перрон обещая писать письма почаще. Когда поезд тронулся, Том чуть не свалился со скамейки, на которую забрался с ногами. Джек Певенси погрозил ему пальцем. Никакое хваленое чутье не подсказало Тому, что он видит Джека в последний раз.

Ранним августовским утром Том проснулся оттого, что сова скребется в окно. “Сьюзен”, — подумал он, и почувствовал обиду пополам с радостью. Она не держала обещания, писала редко, гораздо реже, чем хотелось бы, и все какую-то незначительную ерунду. Он даже решил сразу не отвечать, чтобы проучить ее, но, выхватив конверт из когтей, увидел в рассветных лучах мелкие, едва различимые буквы, совсем не похожие на аккуратный ученический почерк Сьюзен. Письмо было от Анны Певенси.

Катерхэм даже не был целью. Бомбили какой-то военный аэродром к северу от города, а досталось всем. Джек мог бы жить, если бы не отправился в город; если бы отправился туда днем раньше или позже; если бы он был в другой части города; если бы улицу, на которой он был, не разнесло в щепки; если бы он не услышал крики из полуразрушенного дома; если бы не бросился поднимать упавшую стену, забыв про всякие статуты секретности; если бы крыша не схлопнулась над головами у него и у тех маглов, которых он пытался спасти; если бы, если бы, если бы, если бы.

В черной мантии Сьюзен показалась Тому выше и взрослее, чем есть. Она не плакала, наоборот, была какой-то слишком деловитой и много сердилась. С перрона она вела его быстрым шагом, переходящим на бег.

— Слава Мерлину, ты здесь, — сказала она таким тоном, которым говорят “убирайся” и вдруг заговорила быстро-быстро: — Мама будто с ума сошла, все сейчас на нас с Питером... Служба в полдень, приедут из папиного департамента, а у нас ничего не готово, Питер сейчас на обряде и так до самого вечера, Том, это ужас какой-то, у нас, оказывается, стояла куча Обережных заклятий, они теперь сняты, даже Иллюзионное пришлось заново накладывать, представляешь, вчера вечером маглы так и шастали по саду, все не могли понять, откуда он здесь, я насилу их выгнала, им даже память пришлось стереть, я этого никогда раньше не делала… Том, там даже гроб закрытый, ты понимаешь?! — зло сказала она и замолчала.

Том подумал было взять ее за руку, но не стал, только провел ладонью по ее узкому плечу. Она дернулась и посмотрела на него, как на чужого.

Гроб стоял в пустой гостиной прямо на том самом круглом столе. Окна были распахнуты, белые занавески рвались наружу. Питер, неестественно прямо стоявший над ним с маленькой книгой в руках (молитвенник, что ли? у магов бывают молитвенники?), быстро взглянул в их сторону и опустил взгляд обратно. Губы его беззвучно шевелились. Они быстро нырнули в коридор, ведущий на кухню, словно боясь помешать чему-то.

Эту комнату Том еще долго видел в страшных снах: безлюдный августовский сад, зной, он бесконечно долго идет к дому и входит в залитую солнцем комнату с голыми стенами, и видит этот стол. Бок о бок со смертью с самого рождения, он ни разу не был на похоронах и не знал, как это жутко. Ему тут же захотелось уехать, и он бы уехал, если бы не Сьюзен.

Откуда-то вынырнул Эд в заляпаной черной мантии. Он, наоборот, казался младше и меньше. Сьюзен шепотом выругалась, схватила палочку и принялась быстрыми взмахами чистить ткань:

— Что там у вас?! На минуту нельзя оставить!..

— От Лу никакого толку, — оправдывался Эд. Глаза у него были распухшие и тоже злые. — Подорожное стало убегать, я попросил ее сбегать за моей палочкой, а она сидит, будто не слышит…

— Потому что палочку надо с собой носить! — сказала Сьюзен. — Человек на втором курсе, а ведет себя, как…

— Сью, она опять!..

— Что — опять?! Не переводи стрелки! Марш на кухню, я сейчас приду!

Эд вырвался из ее рук и исчез в доме. Сьюзен затравленно обернулась на Тома, будто и не кричала минуту назад. Тот стоял, как дурак, и одного не понимал — зачем его позвали. Сьюзен — сирота. Разве это можно? Разве так бывает? Он и дом Певенси прежде видел только в сумерках, и теперь, под безжалостным солнцем, все было не то и не так. Он ошибся адресом. Он чужой.

— Давай я хоть что-нибудь сделаю, — попросил Том.

Сьюзен спрятала руки в лицо на секунду, потом посмотрела на потолок.

— Там, на кухне… Понимаешь, так принято. Еды может и не быть, но Подорожное варят обязательно, его пьют все, кто придет. Том, они заляпали там, наверное, все… Мы неправильно все делаем, да? — жалобно спросила она, будто это он должен был решить. — С папой нельзя так. Надо… надо аккуратно, без спешки, а у меня все из рук валится.

Они обнялись возле гроба — всего на секунду, и до полудня почти не виделись. Подорожное зелье варится долго, они с Эдом по очереди разбирали рецепт, солнце ползло по стене. Некоторые слова рецепта были подчеркнуты, обведены. “Семнадцать капель ромашкового настоя, перемешать”. “Дубовый желудь, пять или семь, в зависимости от объема”. Интересно, это припасенные желуди, или Сьюзен с утра пораньше насобирала их возле тех дубов? Сколько раз в семье Певенси книгу открывали на этой странице? Когда это делали в последний раз? Когда человек умирает, все всегда ведут себя так обыденно, варят зелья и ждут гостей? В голову лезла какая-то чушь. Они с Эдом даже посмеяться умудрились (он не помнил, над чем, уже через пять минут), но Том всегда чувствовал — лопатками — комнату с круглым столом позади себя.

Потом появился Питер. Он вел Люси, медленно и бережно, будто у той что-то болело, а она тянула его руку, спотыкалась, рассеянно глядела по сторонам. Том даже подумал, не повредилась ли она в уме.

— Слава Мерлину, ты здесь, — сказал он тоном, которым говорят “хорошо, что ты пришел”. Втроем они вынесли котел в сад, разливали зелье по стаканам, накладывали заклятье на каждый… Тягуче пахло зеленью и медом с чесноком. Если бы существовала анти-Амортенция, она бы всегда пахла для Тома так. Было что-то около одиннадцати, когда Анна спустилась вниз. Она совсем не выглядела так, будто сошла с ума, напротив; спокойная и вежливая, с очень аккуратно убранными волосами, она обняла Тома и поблагодарила его за помощь своим “всегдашним” мелодичным голосом, и они со Сьюзен отправились к воротам — встречать.

Был отец Минни — без самой Минни, еще слишком мала. Был начальник отдела, в котором работал Джек — невысокий полноватый волшебник по фамилии Огден, которого Анна и коллеги называли “Бобом”. Даже чудно, что такой человек мог возглавлять отдел обеспечения магического правопорядка. Он-то и говорил речь, из которой Том узнал, как именно не стало на свете Джека Певенси, отца Сьюзен, человека, который однажды летней ночью весело шагал навстречу ему по Воксхолльскому мосту.

Тому показалось, что его ударили. Он ничего не понимал.

— Он спасал маглов? — переспросил он шепотом, не понимая, к кому обращается. К Сьюзен, к Анне, к самому себе.

— Он спасал людей, — холодно сказал Питер, не поворачиваясь. Тому показалось, что у него земля уходит из под ног. Боб говорил спокойно, размеренно, опустив глаза, а Том видел перед собой отплывающий в сторону перрон и Сьюзен с отцом вдалеке. Хороший подарок Смерть дала бабушке Ровены, всем бы такой носить. Успевали бы хоть прощаться друг с другом. У человека четверо детей, причем один из них Сьюзен, а он полез под рушащийся дом, и теперь его хоронят в закрытом гробу. Бред какой-то.

И вот что странно: Том, который всегда прекрасно следил за языком, всегда знал, где и что можно говорить, видел, как напряглась спина Сьюзен, знал, что она все слышала, а простить Джека не мог, и думать о том, что все теперь поломано и испоганено — тоже не мог.

К городскому кладбищу шли пешком, через то самое поле, на котором еще в июне они впятером водили хороводы. При свете дня оно было совсем обычное, оскорбительно обычное, будто не здесь королева Люси открывала ворота в Нарнию. Питер и Анна — впереди, Эд — следом, Том и Сьюзен ведут Люси, держа ее за обе руки. Чтобы Сьюзен забыла его дурацкий вопрос, он что-то сказал; вроде про то, что Лу молодец, хорошо держится. Она и ухом не повела, и тогда Сьюзен сделала ему знак, прижала палец к губам.

— Том, она перестала говорить, — быстро зашептала Сьюзен, когда Эд перехватил Люси и повел ее дальше. — Мама сказала Лу про папу… Она не плакала, ничего такого. Мы сперва думали, что она не поняла или не поверила, а потом смотрим — не разговаривает. Том, она уже третий день молчит, я боюсь, вдруг она теперь всегда так будет?! Ей же в школу через неделю…

Бросали землю по очереди. Говорили, молчали, говорили, опять молчали. Том, всегда столько думавший о смерти, никак не мог понять, почему все так просто и глупо, как на свадьбе (ему не приходило в голову, что эти обряды во многом похожи). Воплощенное волшебство, которое сияло в Сьюзен с самого первого дня, поблекло, как флаг, выгоревший на солнце. Она не такая была и все у нее дома было не так; умница Сьюзен только одну умную вещь за весь день и сказала — что нельзя так хоронить Джека Певенси, а как хоронить так, чтобы было не страшно и не противно — Том не знал.

И была еще минута, когда привычная зависть к Певенси куснула его за сердце. Дорогой назад они поотстали, и Лу вдруг начала яростно вырываться и чуть ли не силой потащила их в сторону, к дубам. Том сперва не понял, а Сьюзен, видимо, что-то уже знала; она дернула Люси за руку и не своим голосом сказала:

— Нет.

Люси закусила губу и потянула сильнее. Том вопросительно взглянул на Сьюзен, но та его словно не видела.

— Нет! — взвизгнула она и вырвала руку. Люси стремглав бросилась к дубам.

Сьюзен догнала ее в три прыжка — как она только бегала в этом платье? Это выглядело как какие-то страшные, дикие салочки.

— Нет никакой Нарнии! Нет никакой Нарнии! — завопила Сьюзен, топая ногами, потом схватила Люси за плечи и начала ее трясти так, что голова Люси безвольно моталась, что твой одуванчик, и казалось немыслимым, что добрая, терпеливая, ласковая Сьюзен этого не замечает: — Нет никакой Нарнии и нет никакого Аслана! Папа умер, он умер навсегда, он не попал ни в какую Нарнию! Ты можешь хотя бы на его похоронах не сходить с ума?! Он умер! Навсегда! Если я еще раз услышу от тебя эту бредятину, я…

Люси наконец раскрыла рот и беззвучно заревела.

Плача Том так и не услышал. Просто лицо Лу сморщилось в болезненной гримасе, и по ее щекам покатились крупные слезы. Она распахнула рот в беспомощном, никому не слышном крике немого ребенка, и он вдруг вспомнил, что и сам так плакал когда-то давно-давно, утыкался лицом в подушку и замирал, не дыша, не издавая ни звука, только он даже мысленно не называл это “плакать”, он вообще никак это не называл.

Сьюзен на на секунду впилась глазами в лицо Люси, потом медленно опустилась на колени — прямо в платье, прямо на траву — и притянула ее к себе. Том видел, как дрожащие тонкие руки Люси обвили шею Сьюзен, и это, наверное, и было то воплощенное волшебство, которое он искал и не находил весь день.

Том смотрел на них и страшно хотел подойти, и не мог. Там, на этом поле, он впервые почувствовал, что их дружба со Сьюзен заканчивается, и что теперь будет — он не знает.