"Любовь двух святых узников" (Альтернативная версия) (гет)

С того момента неизменно каждые несколько дней наша героиня получала от Альберта письмо. Это всегда были длинные послания, полные любви, трепета и нежной страсти. Но прежде всех признаний и слов восхищения, что не уставал он снова и снова повторять своей сподвижнице — словно видел её перед собой, и видел впервые, и каждый раз будто влюбляясь всем сердцем вновь и вновь — наш герой справлялся о самочувствии любимой. Самостоятельно освоив множество врачебных наук, Альберт хотел знать о здоровье своей избранницы во всех подробностях, и всякий раз задавал Консуэло одни и те же вопросы, на которые она терпеливо отвечала одно и то же — что ощущает себя очень хорошо и у неё по-прежнему достаточно физических и душевных сил, чтобы нести их общую миссию, хотя не всегда это было действительно так.

Нет, наша героиня не испытывала слабости, не позволявшей с утра встать с постели и могла спокойно принимать любую пищу, как никогда не чувствовала и близости обморока. Речь шла о почти незаметных приступах головокружения, что могли настичь Консуэло даже по пути во дворец или при исполнении миссии, но они не мешали ей сохранять твёрдый и ровный шаг и ясный взгляд; и о лёгкой тошноте, что была крайне редкой и проходила через несколько минут — стоило только глубоко вздохнуть, а в крайнем случае — высоко поднять голову — как бы невзначай — заметив, к примеру, красивую лепнину или фреску на потолке. Если же Консуэло начинало мутить во время бесед с великими мира сего — ей достаточно было сделать одно-единственное глотательное движение — и всё прекращалось. Нашу героиню не мучили никакие боли и неприятные ощущения — даже самые слабые, и всё ещё оставалась лёгкой и свободной и походка Консуэло.

Но обо всём этом в своих посланиях к Альберту она молчала, ибо не желала понапрасну заставлять своего соратника волноваться за себя. Да и потом — что бы это могло изменить? Подобные жалобы лишь помешали бы её любимому сосредоточиться на исполнении своей части миссии и заставили бы непрестанно волноваться, думая о здоровье и самочувствии своей возлюбленной.

Всякий вечер, когда наша героиня, свободная от нелёгких трудов на благо всего мира и утомлённая в большей степени, нежели это было бы, если бы Консуэло не носила под сердцем сына — садилась у широкого окна при свече, аккуратно снимала с конверта сургучную печать, бережно доставала тонкий лист самой лучшей бумаги, исписанный изящным мелким почерком, испещрённым вензелями и начинала читать — с самых первых строк на её глаза наворачивались слёзы и желание поскорее лечь в постель рассеивалось, словно ещё несколько мгновений назад наша героиня не испытывала почти непреодолимого желания заснуть.

В каждый такой вечер Консуэло клала рядом с собой перо и такой же белый лист и нередко приступала к ответу по ходу чтения — так рвалось наружу её взаимное сердечное тепло к Альберту, усиливаемое желанием поскорее увидеться и заключить его в объятия, чтобы избавить от тревоги, преследовавшей его даже тогда, когда письма доходили без задержек и были полны убеждений в том, что все испытания она проходит с честью и достоинством, неизменно выходя из них победительницей, неукоснительно следуя двум негласным и более чем очевидным правилам всех тайных обществ — сохранение полного инкогнито в течение всего предприятия при любых обстоятельствах — внутри и вне стен дворцов и резиденций иных высокопоставленных лиц, либо же пользуясь придуманной легендой и заверений в искренней любви, которую время и расстояние сделали бы только сильнее, если бы господь обладал такой властью (да и было ли такое возможно?..), и ожидании скорой встречи, и это волнение было более чем оправдано — если брать во внимание всю небезопасность их положения — и вернуть своему возлюбленному душевный покой.