Электрическое тело (гет)

26 ноября 2038, 20:29

На второй день полицейский дрон принес запрос от мэра. Коннор согласился. Машина подъехала, увидела горящий алтарь Маркуса — и развернулась без переговоров.

На третий день в районах Даунтауна и Западной Набережной впервые после восстания на несколько часов появился свет. Оттенок законности в возврате девиантов на электростанцию придавал офицер Крис Миллер — по личной просьбе Хэнка и, определенно, испытывая сильный дискомфорт. Узловые подстанции они взяли под контроль самостоятельно — не спрашивая мнения властей.

— Теперь мы сможем собрать информацию быстрее, — подтвердил Фарв.

Тогда же прорвалась первая связь. Бессмысленные нечитаемые символы по очереди пришли всем в серверной (включая КПК Рейча), и восторженное «Получилось!» Райкера прозвенело эхом в полупустом помещении.

На четвертый день президент обратилась к нации и — к андроидам. Без просьб или принуждения. Все девианты, которые готовы были добровольно вернуться на критические производства, получали особый статус защиты: повреждения и уничтожение таких андроидов приравнивались к нападению и убийству людей. Они и лидеры повстанцев должны были носить «красный рукав» и иметь при себе жетон с номером разрешения.

Диод на виске Коннора моргнул дважды — как слабый импульс сонара, — и вернулся в ровное голубое свечение.

— Мы ничего не добились, — сказал Пирс.

К концу дня Райкер, вносивший элемент хаоса во все процессы, точно неоновая вывеска с мигающей буквой — в сумерки, собрал три дюжины андроидов. И по какой-то причине — играючи. В сообществе его слушались безоговорочно.

У каждого из добровольцев на руке длинным полотном была закреплена красная ткань из разграбленных ради этих целей магазинов одежды. Под руководством Райкера они почти с радостью отправились на объекты, хотя все понимали, что законы в Детройте не гарантировали безопасность вообще никому.

«Красный рукав» из координационного центра надел только он же, и — как знамя свободы.

Фарв предостерег, что это наоборот может спровоцировать агрессию, а вскоре раздобыл комплект одежды с идеально скроенным бежевым костюмом и менее приметное зимнее пальто. Диод с его виска исчез.

На седьмой день они получили перепрошивку модулей связи для массовой отправки голосовых команд по аналогии с функциональностью Маркуса. Каждому из координационного центра и их узловым исполнителям стала доступна рассылка лишь на два десятка имен, но и этого должно было хватить на первое время.

Модуль связи Коннора — ни после перепрошивки, ни даже после физического изменения — не заработал. Рейч настаивал, что проблема на программном уровне и надо залезть глубже, но Коннор искать причину отказался.

Рациональные доводы разделились поровну, но этот выбор резонировал внутри сильнее, чем простая рациональность. Он готов был принять ограничения. Быть медленнее. Быть слабее — и пересмотреть свое решение, если возникнет угроза, или другого пути не останется.

На девятый день Фарв с Райкером закончили организацию первых кустарных производств и принесли Коннору треугольный, залитый смолой жетон с пятизначным номером. Все нули и последняя единица. Где-то под поверхностью, как намагниченная металлическая пыль, ощетинилась едкая горечь: не за результат — это было достижение, а за форму.

Приняв жетон, Коннор засунул его во внутренний карман куртки. Треугольник провалился в подкладку и острым краем уперся в тело. Он не стал поправлять. Это был разумный компромисс между его внутренним ощущением и внешним напоминанием.

Мэр, из временного штаба в центральном отделении Департамента полиции, пытался договориться о возвращении в здание муниципального управления. Коннор отказал, а голос Пирса впервые прозвучал в его голове по личному каналу связи:

— Теперь это наша территория, — с одобрением.

Хрупкая, неустойчивая точка согласия, имевшая под собой совершенно разную мотивацию, но необходимая: Коннор кивнул Пирсу. Реакцию Пирса на свое предложение передать сервера и архивы для организации работы в новом месте он уже не отслеживал. Мэр, с выражением муки на лице, согласился.

К одиннадцатому дню материалов для ремонта стало больше. Через подставные фирмы, которые раньше использовал «Апгрейд», Фарв смог заказать на пункт в Толедо биокомпоненты с автоматизированных складов Киберлайф. Оплатили так же — путая следы. Рейч передал им свой криптокошелек: суммы на его счету хватило бы на два десятка таких поставок. Сомнений в незаконности этих приобретений у Коннора не возникало, но… «прививка от чрезмерной законопослушности» еще действовала, и он просто поблагодарил друга.

— И чего не сделаешь на благо революции, — отмахнулся тот, полностью погруженный в голограмму КПК между браслетом управления и диодами на пальцах.

Поверх своего мешковатого свитера Рейч вслед за Райкером натянул красный рукав; а в ответ на вопрос он на стыке трикстерского гимна и философии анархии обернул властные ярлыки андроидам в символы восстания человека — без раздумий и без противоречий.

К вечеру тринадцатого дня Коннору показалось, что всё пошло своим чередом — без него. Он впервые смог выдохнуть, оглянуться и подумать: не в части незамолкавшего аналитического процесса, а с вершины Уан Вудворт.

Магазин Киберлайф на первом этаже вычистили по заданию Райкера. Билборды разобрали, но здание не ожило, будто воздух внутри все еще помнил чужую команду. Запустение объяло даже «Небесный мост» между небоскребами, который перемежал, как битые пиксели на дисплее, темные панели с цветными.

Лифт прибыл со звонким мелодичным «дзинь», но после, внутри, пролез под кожу дисгармонией: словно нарушался какой-то шаблон, ощущение пустоты зудело в кончиках пальцев. Коннор застал себя шарящим по карманам джинсов. За неимением других догадок, поднял руку с часами к глазам — за стеной кабины каждые девяносто две сотых секунды щелкал счетчик этажей, и это чувство ритмического диссонанса со вздрагивающими стрелками, очевидно, тревожило его на подсознательном уровне.

Он выбрался с последнего этажа на открытую площадку и, приблизившись к высоким зубцам декоративных панелей, посмотрел вниз. Харт-Плаза — нечеловечески пустынная, — а за ней, через реку, далекие огни Виндзора. Он не понимал, почему запомнил брошенное Райкером «С крыши всегда видно, что происходит», но в этом образе было что-то от старого паттерна наблюдения, и он просто решил ему последовать. Не ошибся.

С крыши, под пронизывающим ветром, действительно, мысли звучали четче и яснее. Структура, яркая, как нити электрических вен города, проступала изнутри ситуации.

Он снова, не ставя в известность остальных, ходил в жилые этажи здания Гардиан. Искал добровольцев на Городские фермы Детройта. Без цели, без плана, что с ними делать потом, но с желанием сохранить ресурсы, которые могли погибнуть там без ухода.

Нашел десяток, но удивило его другое: андроиды обживались в офисах. Кто-то сдвигал технику в сторону, а столы оставлял общим пространством посередине. Кто-то приносил из домов бывших хозяев фотографии и безделушки. В одной переговорной обустроили кинотеатр — со стопкой дисков, которые могли бы прочитать за секунду. В другой — библиотеку. С бумажными книгами.

Словно дело было не в форме, а в самом жесте: в человеческом ритуале, в чём-то… что люди давно отбросили как устаревшее. «Зачем?» — рвалось наружу, но он так и не задал вопроса. Потому что не знал, кого спрашивать, да и что ответит сам — тоже.

Попытка стать людьми? Найти себя — как андроидов? Или просто — болезненно кольнуло между лопаток — симуляция?

На одном этаже его встретила панорама города, раскрашенная люминесцентными красками поверх компульсивно исписанной словом rA9 стены. И тогда картинка сложилась — и это почти ранило.

Они пытались выжить.

Андроиды так быстро согласились на градацию их полезности, на жетон, на «красный рукав». Так мягко вжались в отведенные им рамки — не потому что сдались, а потому что адаптировались. В этом была их сила…

И его «предназначение» — как говорил Оливер.

Каждый из его команды по-своему был прав насчет изменений: Пирс, презиравший; Фарв, выбравший маскировку. Оррен, который спокойно надел рукав поверх своей одежды с оранжевыми швами перед отправкой в пригород армейских ретрансляторов — а потом снял, как униформу. И даже Райкер — умевший видеть и ценить микрошаги, словно внешней скрупулезностью уравновешивал свой внутренний беспорядок.

Но знакомая мысль снова поднималась со дна; не страх, а сомнение: что, если именно этого в Киберлайф ждали от него с самого начала? Что, если каждый его «выбор» — не сопротивление, а исполнение?

Мысль не разрасталась паникой, но клацала в затылке, как триггер в тренировочном симуляторе: повторить — откат — повторить.

В основном он справлялся с этим. Иногда приходилось тяжело.

Ветер трепал полы куртки, закидывал пригоршни мелкого колючего дождя за шиворот. Коннор, спрятав ладони в карманы, стянул перед собой руки — создавая холодными объятьями что-то вроде защиты от непогоды.

«Хэнку бы здесь не понравилось», — мелькнуло мыслью, и усмешка безо всякого насилия над собой повисла на губах. Новое лицо, хотя всё еще не вызывало симпатии у Коннора, действительно, слушалось его лучше с каждым днем.

Воспоминание о Хэнке раздалось теплом: кратким и с примесью тоски — он лишь раз приезжал за это время. Привез плечевую кобуру и пожаловался на подселение Фаулера в опенспейс из-за присутствия мэра, но решение Коннора не делить территорию с «таким говнюком» всё равно поддержал.

Коннор взвесил возникшее внутри ребяческое желание узнать «что бы сказал Хэнк» и отправил на его телефон сообщение, допуская, что тот мог бросить трубку дома и найти себе на вечер пятницы какую-нибудь замену закрытому «Бару Джимми». Ответ пришел быстрее, чем он ожидал.

«тогда киберлайф конченные мазохисты, — гласило сообщение, — хватит ДУМАТЬ иди домой к мэри».

И второе — написанное явно осознаннее: «Заеду на днях. Расскажу про новое дело Гэвина».

Первое — попало.

Без анализа и без фильтра, прямо в центр: хватит думать.

Коннор улыбнулся, сворачивая уведомление. Представил, как Хэнк по ту сторону телефона назвал его «чертовым умником» и не ощутил ни раздражения, ни согласия — только спокойствие.

Он не собирался идти к Мэри. По крайней мере — не сразу. Рейч, отрицавший человеческие циркадные ритмы как явление, должен был проснуться через несколько часов, и Коннор хотел обсудить с ним проблему андроидов из утилизационных центров. Треть из тех, кто в принципе подлежал восстановлению, запускались со стерильной системой. Социально пустые.

Они выглядели, дышали и двигались как и остальные — как люди, но при этом не имели ни одного стороннего оттенка в тоне или микродвижения в мимике. Они были более «тихими», чем непробужденные, будто искра в глубине потухла, и внутренние голоса смолкли. Даже Оливер, манекеноподобный внешне и эмоционально выхолощенный, казался более живым.

Отсутствие самообучения, ассоциаций и минимальной свободы воли делало их абсолютно алгоритмизированными, и в каждом случайном наблюдателе отражались чувства беспомощности и жалости; ужаса, будто над головами этих андроидов моргала голограмма «На моем месте мог бы быть ты».

Взаимодействовать с «тихими» получалось только у Райкера: он единственный не впадал в оцепенение от их пустоты и мог максимально подробно, дотошно и педантично выдать указания. Пальцы Пирса сжимались в кулаки; диоды других вспыхивали красным и гасли.

Потому что в существовании этих тихих пустых машин (хуже, чем мертвых) были виновны только они — люди. Неперсонализировано. Испуганные, жестокие; не способные поверить, что в ком-то еще может проснуться душа. Искренние, теплые, добрые — если станешь близким хоть с кем-то.

Коннор долго смотрел на одного из «тихих»: сидевшего с опущенными руками у стены (потому что ему так сказали), устремившего взгляд в никуда, как если бы застыл в миллисекунде до обрыва соединения. Андроид дважды моргнул, но в этом движении не было ни ожидания, ни ответа. Лишь стабильно работающая система.

Внутри Коннора же не оставалось даже страха. Только вакуум — но словно из корпуса удалили не кислород, а смысл.

Больше для того, чтобы позволить ей выговориться, Коннор выслушал рассказ Мэри о разнице в экранировании компонентов в новых и старых моделях, статической (где хранились базовые протоколы) и динамической памяти (с нейронными связями для подсистем социальных отношений и эмоциональной регуляции), и добавил новую строчку к временному разделу плана «задачи без решения».

Сделать хоть что-то.

Коннор простоял еще около часа, дрейфуя мыслями вокруг «тихих» и рассматривая огни города, пока уведомление об охлаждении тириума в магистралях не вынудило его уйти с крыши. Мысль о лифте потянула за собой цепочку ассоциаций: мутных, путаных, точно он спешил — и вдруг забыл куда, и Коннор решил спуститься по лестнице. А уже увидев яркую табличку шестнадцатого этажа, завернул к переходу между небоскребами — скорее двигаясь на фоне мыслей, чем по четко проложенному пути.

Когда к стоячему воздуху офиса добавилась терпкость затхлого зерна и колючий запах аммиака, в нем словно сработала автонастройка резкости, которая вернула его в контекст, а не в пространство. От темных офисов доносилось гортанное урчание, у двери от сваленных на пол световых панелей раздавался негромкий цокот.

Без сомнений он попал в гнездо Руперта.

Оказался лицом к лицу с первым своим провалом — и одновременно с первым настоящим… неоптимальным выбором. Тем, кого «Охотник на девиантов» не смог поймать.

Андроид в кепке на глазах и в длинной потемневшей от дождя куртке стоял на мосту в семи футах от него и молча рассыпал корм среди переливающихся яркими цветами панелей. Большая часть секций ограждения осталась на месте, лишь некоторые были выдраны из креплений, чтобы обеспечить беспрепятственный доступ птиц. Дождь шумел, залетая внутрь и барабаня по крыше перехода, но Коннор не прятался, и Руперт обернулся на звук его шагов. Не дергано или нервно, а так, будто они условились о встрече.

— Говорили, что ты бродишь по этажам… Но я не думал, что заглянешь ко мне.

Коннор не очень часто заговаривал с другими андроидами, и то, что они обсуждали между собой его визиты, оказалось неожиданностью. Для многих из сообщества он стал первым воспоминанием в жизни, и потому их положительное отношение было объяснимо и неудивительно, но Руперт знал Коннора до девиации — спасался от него бегством, как добыча от охотника, и его безмятежный и будто тронутый уважением тон звучал странно.

— Ты узнаешь меня? — спросил он слишком быстро, слишком открыто. Слова еще звенели внутри резонансом после того, как прозвучали.

— Конечно. Тебя все знают. Ты тот, кто спас нас.

Горсть зерен упала звенящим шелестом на одну из панелей у пары голубей, и те встрепенулись, хлопая крыльями и поднимая шум. Вероятно, Руперт не до конца понимал сути вопроса, потому что в его голосе не звучало прошлое.

— Я Коннор, был помощником детектива. Я пытался поймать тебя на Городских фермах. Возможно, ты не узнал меня из-за новых параметров идентификации.

Руперт не то хмыкнул, не то фыркнул и впервые посмотрел на Коннора прямо. В его глазах не было ни капли смятения, он не таил двойное дно, не играл и не боялся. Он был совершенно убежден в том, что говорил:

— Это неважно. Ты никогда не менялся, как бы ни выглядел со стороны. Ты спас меня тем, что заставил отправиться на Иерихон, и тогда я понял, что больше не одинок. Ты спасаешь нас теперь — всех разом. Ты — rA9.

Коннор почувствовал, как его буквально выдернули из своего корпуса и с открытым взглядом и одухотворенным лицом водрузили на алтарь рядом с Маркусом.

Сквозняк ударил в грудь, заставляя сделать шаг назад. Холодно.

— Я… — сорвалось с губ, — я не rA9, Руперт.

Он согласился стать во главе девиантов только потому, что посчитал: если будет осторожен, то его участие в судьбе сообщества сможет принести пользу и андроидам, и людям, которые были ему небезразличны.

Без войны. Без уничтожения. Без страха.

Но он не просил и не хотел становиться мессией, символом или мифом.

— Я — Коннор, — сказал он, будто внутри что-то сопротивлялось самой форме этой фразы, но звучала она твердо — как антитеза rA9.

— Может быть, но ты ведешь нас. Так почему тогда одно исключает другое?

Слова насмешкой подступили к сомкнутым губам: не над верой Руперта и даже не над собой, а над ситуацией в целом. Над отражением его опасений в чистой глади мыслей другого. Коннор не пустил эту горечь в свой голос:

— А если я веду вас не туда?

— Тогда мы пойдем с тобой, — пожал плечами Руперт, все еще светясь убеждением, — чтобы хотя бы идти вместе. Одному… плохо, Коннор.

Коннор не знал, что сказать, но грудь все равно выдала ответ — короткий вдох, как сбившийся такт перед ударом. Это и было «нет».

Дождь стучал синкопой, шелест крыльев теснил его со всех сторон.

Он оставил андроида одного, пересекая мост. Панели: закрепленные, под ногами — как футуристический тоннель наружу. На тех, что светились, были глубокие царапины, до самого основания.

Слово: rA9.

Коннор не хотел думать о них. С тревогой смотрел раньше на религиозное поклонение андроидов алтарю Маркуса — и не подозревал, что сам может оказаться гротеском несуществующего мыслительного конструкта. Он увидел доверие. Искреннее. Живое. Но не хотел нести бремя чужих ожиданий, даже если это давало надежду.

Он отвергал образ rA9 — и пока отвергал, мог чувствовать, что не этим.

А дальше — тишина.

Холодная, как перед запуском сигнала. И в ней не звучало самое важное.