Тихая гавань (гет)

Ночь была душной. Даже открытое настежь окно в комнате Рона не приносило прохлады. Воздух, густой и неподвижный, пах пыльной дорогой и увядающими цветами из сада миссис Уизли. Летняя гроза, обещанная тяжёлыми, низкими облаками, всё никак не могла разразиться, лишь нагнетая тягучее, нервное напряжение.

Рон лежал на своей кровати с открытыми глазами и смотрел в потолок. Сон не шёл. Рядом, на кровати Гарри, было пусто. Подушка смята, одеяло откинуто — верный признак того, что его друг снова отправился на свои ночные бдения. Рон не был глупцом. Он давно заметил эти исчезновения. Сначала он списывал их на кошмары, на привычку Гарри бродить по ночам, оставшуюся со времён Хогвартса. Но после того инцидента в Косом переулке подозрения, до этого бывшие смутными и бесформенными, обрели чёткие, уродливые очертания.

Он прокручивал в голове ту сцену в проулке снова и снова. Бледное, испуганное лицо Гермионы. И Гарри. Спокойный, собранный, говорящий с ней тихим, уверенным голосом. Рон видел, как Гермиона смотрела на Гарри — с такой безграничной верой и облегчением, с какой утопающий смотрит на протянутую ему руку. И он видел, как Гарри смотрел на неё. В его взгляде не было страсти или вожделения. Было нечто хуже. Глубокое, инстинктивное понимание. Такое, какого у него, Рона, никогда не было и, кажется, никогда не будет.

Он был её парнем. Он должен был быть тем, кто её утешает. Но в критический момент она обратилась не к нему. А Гарри... Гарри даже не подумал позвать на помощь Рона или Джинни. Он просто увёл её, будто они были единственными двумя людьми в мире, а остальные — лишь помехи.

Это было невыносимо.

Рон любил Гермиону. Любил с тех самых пор, как она врезалась в их с Гарри купе в Хогвартс-экспрессе, заносчивая и самоуверенная девчонка с копной непослушных волос. Он любил её ум, её смелость, даже её занудство, которое так его раздражало. Он мечтал о простой, понятной жизни с ней: работа в Министерстве, уютный домик, дети, воскресные обеды в «Норе». Он думал, что после войны, после того поцелуя в пылу битвы, всё наконец встало на свои места.

Но он ошибался.

Гермиона была рядом, но в то же время так далеко. Они могли сидеть рядом, он мог держать её за руку, но чувствовал, что её мысли витают где-то в другом месте. Она улыбалась его шуткам, но её глаза оставались грустными. Она стала тихой, замкнутой, постоянно погружённой в свои книги или мысли. Рон пытался её расшевелить, вытащить из этой скорлупы. Он звал её гулять, знакомил с друзьями-аврорами, рассказывал смешные истории. Но всё было тщетно. Она словно отгородилась от него невидимой стеной.

А Гарри... Гарри, кажется, нашёл в этой стене потайную дверь.

Жгучая, ядовитая смесь ревности и обиды подкатила к горлу. Рон рывком сел на кровати. Хватит. Хватит лежать здесь и мучиться догадками. Он должен увидеть всё своими глазами.

Он натянул штаны и, стараясь ступать как можно тише, вышел из комнаты. Дом спал. Из-за двери родителей доносилось мерное посапывание, из комнаты Джинни — тишина. Рон медленно, ступенька за ступенькой, начал спускаться вниз. Он уже знал, что увидит. Сердце стучало где-то в горле, глухо и тяжело.

Полоска света под дверью кухни была на месте. Такая же, как и в ту ночь, когда Гарри впервые её увидел. Но для Рона этот свет был не знаком надежды, а подтверждением предательства. Он замер у двери, прислушиваясь. Сначала он ничего не услышал. А потом различил тихие голоса.

— ...просто не понимаю, как они могут печатать такое, — это был голос Гермионы, тихий, но отчётливый. — «Героиня из народа, чей острый ум помог сокрушить Тьму». Они пишут обо мне так, будто я какой-то персонаж из сказки. Будто у меня нет чувств, нет прошлого...

— Они не хотят видеть живых людей, — ответил голос Гарри, такой же тихий и усталый. — Им нужны символы. Бронзовые статуи. На статуях нет шрамов, Гермиона. И они не просыпаются по ночам от крика.

Тишина. Рон прижался ухом к холодному дереву двери. Эта короткая фраза Гарри ударила его под дых. Он говорил о шрамах. О кошмарах. О том, о чём они никогда не говорили с ним, Роном. С ним они говорили о квиддиче, о работе, о планах на выходные. А друг с другом — о том, что было настоящим.

Ревность обожгла его изнутри, выжигая всё, кроме гнева. Это было не просто подозрение в неверности. Это было осознание того, что он — третий лишний. Всегда был им. В палатке, когда он ушёл, оставив их вдвоём. В Хогвартсе, когда они решали очередную загадку, а он стоял рядом, не понимая и половины. И сейчас, в этой тихой ночной кухне. Они были единым целым, а он — просто другом. Другом Гарри. Парнем Гермионы. Но не частью их мира.

Он больше не мог этого выносить.

Рон резко толкнул дверь.

Она со скрипом распахнулась, ударившись о стену. Сцена, открывшаяся ему, была до боли невинной и оттого ещё более мучительной. Гарри и Гермиона сидели друг напротив друга за большим кухонным столом, освещённые единственной свечой. Перед ними стояли две кружки с остывшим чаем. Они не обнимались. Не целовались. Они даже не держались за руки. Они просто сидели и разговаривали. Но интимность, висевшая между ними в воздухе, была плотной, осязаемой. Когда они увидели его, на их лицах отразилось не столько чувство вины, сколько досада от того, что в их уединённый мир вторгся кто-то посторонний.

— Так вот оно что! — Голос Рона был хриплым и громким в ночной тишине. Он сам не узнавал его. — Ночные посиделки? Тайный клуб для героев-страдальцев?

Гермиона вскочила на ноги, опрокинув свою кружку. Чайная лужица медленно поползла по старой древесине стола.

— Рон! Это не то, что ты думаешь! Мы просто...

— Просто разговаривали? — язвительно перебил он, делая шаг в комнату. Его глаза горели гневом. — О да, я слышал, о чём вы разговаривали! О шрамах! О кошмарах! Обо всём том, о чём со мной вы говорить не желаете! Почему, Гермиона? Я недостаточно умён для таких бесед? Или недостаточно настрадался? Прости, меня всего лишь пытали в подвале, а не в гостиной, наверное, это не так поэтично!

Слова были злыми, несправедливыми, но они вырвались сами собой. Он хотел ударить побольнее.

— Рон, прекрати! — Гермиона была на грани слёз. — Ты всё не так понял!

— Нет, это я впервые за всё время понял всё так! — Его голос сорвался на крик. Он ткнул пальцем сначала в Гарри, потом в Гермиону. — Вы всегда были вдвоём! Всегда! С первого курса! Я был просто приложением, да? Весёлый рыжий друг, который нужен, чтобы оттенять ваши великие страдания! Даже когда я был рядом, меня будто не было!

Гарри молча поднялся. Его лицо было бледным, но спокойным. Это спокойствие бесило Рона ещё больше.

— Оставь её, Рон, — произнёс Гарри глухо и устало. — Дело не в ней. Дело во мне.

— О, конечно, опять всё дело в тебе, Гарри! — взорвался Рон. Он подошёл почти вплотную, глядя на друга снизу вверх. — Весь мир вертится вокруг великого Гарри Поттера! Ты не можешь просто быть счастливым, да? Не можешь просто жить нормальной жизнью с моей сестрой, которая тебя любит больше всего на свете! Тебе нужно страдать! И ты тянешь её за собой во тьму, потому что она единственная, кто готов в этой тьме с тобой сидеть!

Крик разбудил дом.

Наверху зажёгся свет, послышались шаги. Первой на кухне появилась Джинни в лёгком халатике. Её заспанное лицо было встревоженным. Увидев сцену — разъярённого Рона, плачущую Гермиону и мрачного Гарри, — она всё поняла без слов. Её взгляд метнулся к Гарри, и в нём была такая боль, словно ей дали пощёчину.

Следом появился мистер Уизли, а за ним и миссис Уизли, закутанная в старый плед. Их лица выражали растерянность и страх.

— Что здесь происходит? Рональд, что за крики посреди ночи?

Но Рон уже не мог остановиться. Его прорвало. Вся боль, ревность и чувство неполноценности, копившиеся месяцами, выплеснулись наружу.

— Я скажу, что происходит! — выкрикнул он, обводя всех безумным взглядом. — Происходит то, что они всё это время водили нас за нос! Они встречаются здесь каждую ночь! Пока мы спим! Пока ты, — он повернулся к сестре, — ждёшь, что твой герой наконец обратит на тебя внимание! Пока я... пока я пытаюсь построить с ней что-то настоящее!

— Это неправда! — всхлипнула Гермиона, закрывая лицо руками. — Мы не...

— Это эмоциональная измена! — отрезал Рон, и это слово, такое взрослое и уродливое, повисло в воздухе. — Это хуже, чем если бы я застал вас в постели! Вы украли друг у друга то, что по праву принадлежало нам! Ваше доверие! Ваши тайны! Вашу боль! Вы оставили нам только пустую оболочку!

Миссис Уизли ахнула. Мистер Уизли смотрел то на Гарри, то на Рона, не зная, что сказать. А Джинни... Джинни просто смотрела на Гарри. Она больше не плакала. Её лицо стало холодным и жёстким.

— Это правда, Гарри? — спросила она тихо, и её голос звенел, как натянутая струна. — Вы встречались здесь по ночам?

Гарри не отводил взгляда. Он посмотрел на заплаканное лицо Гермионы, на искажённое гневом лицо Рона, на растерянных мистера и миссис Уизли, на свою девушку, чьё сердце он только что разбил. Он чувствовал себя чудовищем. Рон был прав. Во всём прав.

— Да, — ответил он глухо. — Это правда.

И в этом простом «да» рухнуло всё. Хрупкий мир, который они так старательно пытались построить на руинах войны, разлетелся на мелкие осколки. Больше не было «Золотого Трио». Не было будущей двойной свадьбы, о которой так мечтала Молли Уизли. Были только четыре человека, стоящие посреди кухни, опустошённые и преданные. И тишина, которая наступила после признания Гарри, была страшнее любого крика.