Мой Единственный Актив (джен)

Тренировочный двор их константинопольской виллы был вымощен речным песком, который глушил звук шагов. Воздух пах пылью, потом и разогретым на солнце металлом. Здесь, под палящим византийским небом, Мордред оттачивала искусство войны. И здесь же её искусство начало её предавать.

Её противником был Бьорн. Седовласый гигант-варяг, чьё лицо было картой старых шрамов, а глаза цвета выцветшей морской воды видели сотни битв. Он был её учителем с тех пор, как она смогла твёрдо держать в руках укороченный меч. Он любил её своей суровой, молчаливой любовью воина к талантливому ученику. И потому он первым почувствовал, что что-то сломалось.

Они сошлись в центре двора. На них были кожаные тренировочные доспехи, в руках — тяжёлые деревянные мечи, окованные тупой сталью. Обычно их спарринги были похожи на стремительный, точный танец. Но не сегодня.

С первого же удара Бьорн понял, что всё изменилось. Удар Мордред был не просто сильным. Он был… злым. В нём не было расчёта, лишь глухая, слепая ярость. Он с трудом принял его на щит, и его рука до самого плеча онемела.

— Спокойнее, принцесса, — прорычал он, отступая на шаг. — Ты не на стене Хадриана. Это тренировка.

— Я спокойна! — выкрикнула Мордред, и её голос сорвался.

Она снова бросилась на него, но это была не атака фехтовальщика. Это был напор берсерка. Она не искала брешь в его обороне. Она пыталась проломить её грубой силой. Её зубы были стиснуты, на лбу выступила испарина. Она билась не с Бьорном. Она билась с чем-то внутри себя, и старый варяг был лишь наковальней, по которой она со всей силы била молотом своего гнева.

Моргана наблюдала за этим с затенённой галереи, и её холодный ум анализировал происходящее. Она видела диссонанс. Тело Мордред двигалось с идеальной точностью, отточенной годами тренировок, но каждый удар был отравлен избыточной, грязной силой. Это было похоже на то, как если бы гениальный хирург пытался оперировать мясницким топором. Неэффективно. Опасно.

— Достаточно, принцесса! — крикнул Бьорн, когда очередной удар едва не выбил щит из его рук. Он отбросил её меч в сторону и схватил её за плечи. — Что с тобой происходит? Твой гнев делает тебя слепой!

— Я не гневаюсь! — прошипела она, пытаясь вырваться. Её лицо было бледным, глаза лихорадочно блестели.

И в этот момент это случилось. Деревянный меч, всё ещё сжатый в её руке, вспыхнул. Не пламенем. Он раскалился изнутри, подёрнулся багровым свечением, и воздух вокруг него зашипел. Магическая энергия, драконья кровь, не найдя выхода в бою, прорвалась наружу, превратив учебное оружие в смертоносный клинок.

Бьорн отшатнулся, инстинктивно убирая руки. Он смотрел не на меч. Он смотрел на лицо Мордред.

Девочка сама с ужасом уставилась на то, что держала в руке. Она не хотела этого. Она не контролировала это. Оно просто вырвалось, как кашель, как спазм. Сила, живущая в ней, была не послушным псом, а диким, бешеным зверем, который грыз её изнутри.

Моргана всё видела. Она видела не просто провал в дисциплине. Она видела симптом болезни. Болезни, которую она сама создала. Её идеальный актив давал сбой на самом фундаментальном уровне.

— Прекратить, — её голос прозвучал с галереи тихо, но властно.

Свечение меча погасло так же внезапно, как и появилось. Мордред, тяжело дыша, разжала пальцы. Деревянный, обугленный меч глухо стукнулся о песок. Она не смотрела ни на Бьорна, ни на мать. Она смотрела на свои собственные руки. С таким выражением, словно это были руки не воина, а прокажённого. С выражением абсолютного, безысходного отвращения.

Она развернулась и, не сказав ни слова, молча ушла с тренировочной площадки, оставив Бьорна и свою мать наедине с тяжёлым, гнетущим пониманием: что-то идёт не так. Совсем не так.

* * *

После инцидента на тренировочном дворе Моргана сменила тактику. Проблема была очевидна: избыток неконтролируемой энергии. Решение, с точки зрения её логики, было столь же очевидно: если физические тренировки усиливают хаос, значит, нужно обратиться к дисциплине ума.

Она прекратила спарринги. Вместо этого в их доме появился новый учитель. Не воин и не философ. Это был тихий, как тень, человек с выбритой головой и в простых одеждах, прибывший из далёкого Египта. Один из тех, кого называли «гностиками», хранитель тайных знаний, утверждавший, что материя — это тюрьма, а истинная сила заключается в освобождении духа через познание. Он не учил Мордред сражаться или колдовать. Он учил её неподвижности. Часами он заставлял её сидеть в пустой комнате, скрестив ноги, и «созерцать свой внутренний мир».

Для Мордред это было пыткой, куда более страшной, чем любой бой. Её природа требовала движения, действия, борьбы. А её заставляли сидеть и слушать тишину. В этой тишине она слышала лишь рёв своей собственной силы, мечущейся в клетке её тела, как дракон в пещере.

— Ты должна отделить своё «я» от своей силы, — монотонно говорил гностик. — Она — не ты. Она — дикий конь, а ты — всадник. Ты должна усмирить его, а не сливаться с его яростью.

Но Мордред не могла отделить. Эта сила была ею. Это была её кровь, её суть. Попытка отделиться от неё была похожа на попытку приказать собственному сердцу перестать биться. Каждый урок заканчивался одинаково: девочка вскакивала, её дыхание было сбитым, а по вискам струился пот. Она не могла найти внутри себя тишину. Там был только огонь.

Моргана наблюдала за этими уроками, и её раздражение росло. Её инвестиция в «духовного наставника» не приносила дивидендов. Она видела, что Мордред становится лишь более замкнутой и несчастной.

Параллельно она пыталась действовать сама, со своей, магической стороны. Она отвела дочь в свою лабораторию — комнату, заставленную ретортами, астролябиями и книгами в кожаных переплётах. Она пыталась научить её магии фей.

— Твоя сила груба, — говорила она, сплетая пальцами сложные узоры из световых нитей. — Она бьёт тараном. Но истинная магия — это шёлк. Это иллюзия. Это обман. Ты должна научиться не кричать, а шептать.

Она показала Мордред, как создать простую иллюзию — светящегося мотылька, порхающего по комнате.

— Повтори.

Мордред сосредоточилась. Она вытянула руку, пытаясь сплести энергию так, как показывала мать. Но её сила не желала подчиняться. Вместо изящного мотылька из её пальцев вырвался сгусток багровой энергии, который ударил в стену, оставив на камне оплавленное, дымящееся пятно.

— Я не могу! — в голосе Мордред было отчаяние. — Она не слушается! Она хочет только ломать!

— Ты просто не стараешься! — холодно ответила Моргана, её терпение было на исходе. Провал проекта выводил её из себя. — Контроль — это вопрос воли. У тебя её недостаточно.

Это были жестокие слова, и она знала это. Но она не умела иначе. Она видела проблему и пыталась устранить её прямым давлением. Она не понимала, что лишь усугубляет её.

Кульминацией стал день, когда гностик, после очередного провального урока, пришёл к ней.

— Я ухожу, госпожа, — сказал он тихо. — Я не могу научить её.

— Вы просто некомпетентны, — отрезала она.

— Возможно, — не стал спорить мудрец. — Но я думаю, дело в другом. Вы пытаетесь построить дамбу посреди бушующей реки. Но есть реки, которые нельзя перегородить. Их можно лишь направить в новое русло. Иначе они снесут любую дамбу и затопят всё вокруг.

Он поклонился и ушёл.

В тот вечер Моргана впервые признала, хотя бы самой себе, что её методы не работают. Дисциплина, знания, воля — весь её арсенал оказался бесполезен. Она стояла у окна, глядя на огни ночного Константинополя, и чувствовала себя так же, как в ту ночь, когда проиграла Артурии. Беспомощной. Она столкнулась с проблемой, у которой не было логического решения.

Она потерпела полное поражение как наставник. И это заставило её, отбросив гордость, пойти на последний, самый нелогичный и отчаянный шаг.

* * *

Дни после ухода гностика превратились в тягучую, молчаливую войну. Мордред почти не выходила из своей комнаты. Моргана, запершись в своей лаборатории, пыталась найти решение в древних текстах, но каждый фолиант говорил лишь о том, как высвободить или направить силу для разрушения. Ни один не учил, как её усмирить.

Золотая клетка стала настоящей тюрьмой. Безопасность превратилась в удушье.

Отчаяние для такой натуры, как у Морганы, было не эмоцией, а аналитическим состоянием. Оно означало, что все известные переменные и методы исчерпаны, и для решения задачи требуется ввод новых, ранее не учитываемых данных. Она сидела за своим столом, заваленным свитками, и методично, как составляла бы бизнес-план, анализировала свой провал.

Проблема: Актив «Мордред» нестабилен. Внутренняя энергия носит разрушительный характер, что ведёт к саморазрушению актива и представляет угрозу для окружения.

Применённые методы:

Физическая дисциплина (фехтование) — провал (ведёт к эскалации).

Духовная дисциплина (медитация) — провал (неприменимо к природе актива).

Магическая дисциплина (обучение) — провал (несовместимость типов энергии).

Вывод: Стандартные методы контроля неприменимы. Требуется нестандартный подход.

Что она упустила? Она перебирала все аспекты жизни Мордред. И наткнулась на слепое пятно. Она обеспечила её безопасность, обучение, физическую подготовку. Она дала ей всё. Кроме одного. Цели.

Природа Мордред — это природа оружия. А оружие, которое не используют, ржавеет или взрывается на складе. Все её попытки «обезвредить» дочь были изначально провальными. Она пыталась превратить меч в плуг. Но что, если нужно было не менять природу меча, а просто найти для него другую цель, кроме убийства?

Эта мысль была для неё новой и неудобной. Она вела в область, которую она презирала, — в область созидания ради созидания. Но отчаяние было сильнее презрения.

Она встала и пошла по своему дому, впервые за долгое время глядя на него не как на крепость, а как на… среду обитания. Что здесь могло дать цель? Книги? Мордред прочла их все. Оружие? Оно было источником проблемы. Музыка? Искусство? Всё это было для неё лишь «непродуктивным времяпрепровождением».

Её путь привёл её к заднему двору, где располагались хозяйственные постройки. И её нос уловил запах, который она не чувствовала уже давно. Запах угля, раскалённого металла и пота. Она заглянула в приоткрытую дверь кузницы, которую держала для починки оружия и доспехов своих людей.

У горна, спиной к ней, стоял старый мастер-грек, Димитрий. Он не чинил меч. Он, напевая себе под нос, выковывал из куска железа что-то маленькое и изящное. Это была виноградная лоза из металла, которой он собирался украсить ворота своей собственной хижины.

Моргана смотрела, как под точными, размеренными ударами его молота бесформенный кусок раскалённого металла обретает форму, как в нём появляется жизнь. Она видела, как грубая сила, та самая разрушительная сила огня и удара, порождает нечто прекрасное. Она видела процесс, обратный тому, что происходило с её дочерью.

И в её мозгу, в её холодном, аналитическом мозгу, что-то щёлкнуло.

Это было не озарение. Это была гипотеза. Рискованная, иррациональная, но единственная, которая у неё осталась.

Что, если направить разрушительную силу Мордред не внутрь, на самоконтроль, а вовне? Но не на живую цель, а на мёртвую, податливую материю? Что, если научить её не сдерживать энергию, а трансформировать её?

Она не стала ничего говорить Димитрию. Она молча ушла. Вечером она пришла к Мордред. Девочка сидела на кровати, глядя в стену.

— Завтра ты не будешь заниматься с учителями, — сказала Моргана.

Мордред даже не посмотрела на неё.

— Завтра ты идёшь в кузницу. Будешь помогать мастеру Димитрию.

На этот раз Мордред подняла на неё глаза. В них было недоумение и обида.

— В кузницу? Махать молотом? Я не простолюдинка.

— Ты — оружие, которое не умеет себя контролировать, — холодно ответила Моргана, возвращаясь к привычной ей роли инженера. — Возможно, поняв природу металла, ты начнёшь понимать и свою собственную. Это не просьба. Это приказ.

Она не знала, сработает ли это. Скорее всего, нет. Но это был последний вариант в её списке. Последняя отчаянная попытка инженера починить механизм, используя совершенно непроверенную, почти алхимическую технологию. Она ещё не понимала, что только что случайно наткнулась на единственно верное решение.

* * *

Кузница встретила Мордред адом. Не метафорическим, а вполне реальным. Жар от горна был удушающим, он высушивал слёзы прямо на ресницах. Воздух был густым от запаха угля и металлической окалины. Рёв мехов оглушал. Для девочки, привыкшей к прохладе библиотек и чистоте тренировочного двора, это место было оскорблением.

Мастер Димитрий, старый грек с руками, похожими на корневища древнего дуба, посмотрел на неё без особого энтузиазма. Он получил приказ от Госпожи и должен был его выполнить.

— Бери молот, дитя, — проскрипел он. — Будешь учиться расплющивать крицу.

Это была самая грязная, самая тупая и самая тяжёлая работа. Нужно было брать раскалённый добела кусок губчатого железа из горна и бить по нему огромным молотом, выбивая шлак. Сноп искр при каждом ударе обжигал кожу. Молот был тяжёлым, неповоротливым, он жил своей жизнью.

Мордред восприняла это как очередное унижение. Наказание. Её, дочь королевы, наследницу рода Пендрагонов, заставили выполнять работу раба. Первые несколько дней она работала молча, стиснув зубы. Вся её внутренняя ярость, вся её разрушительная сила теперь была направлена на этот бесформенный кусок металла. Она била по нему не как ученик кузнеца, а как палач, казнящий своего врага.

— Не так! — рычал Димитрий. — Ты не бьёшь! Ты дерёшься с ним! Железо не любит, когда с ним дерутся. Оно любит силу, но силу умную!

Но она не слушала. Она была слишком поглощена своей ненавистью. К этому месту, к этому старику, к матери, которая её сюда сослала, и больше всего — к самой себе. Каждый удар молота был ударом по её собственной клетке. Она работала до полного изнеможения, пока руки не покрывались волдырями, а мышцы не отказывались слушаться. Она падала на солому в углу кузницы и засыпала мёртвым сном без сновидений, а утром всё начиналось снова.

Моргана приходила каждый день. Она не заходила внутрь. Она стояла в дверях, в тени, и наблюдала. Её гипотеза, казалось, проваливалась. Мордред не трансформировала свою энергию. Она просто выплёскивала её самым примитивным способом. Разрушение оставалось разрушением, сменилась лишь цель. Она видела, как её дочь, её идеальный проект, покрывается копотью и грязью, как её тонкие аристократические руки грубеют. И в её душе боролись разочарование инженера и что-то ещё, новое, похожее на… жалость.

Она была на грани того, чтобы прекратить этот бессмысленный эксперимент.

Переломный момент произошёл в конце второй недели. Мордред в очередной раз со всей яростью опустила молот на раскалённый кусок железа. Но она была слишком утомлена, удар получился неточным. Молот соскользнул, и кусок раскалённого шлака отлетел в сторону, попав ей на предплечье.

Она вскрикнула не столько от боли, сколько от неожиданности и унижения. Она отбросила молот и уставилась на шипящий ожог на своей руке. Это было последней каплей. Слёзы ярости и бессилия хлынули из её глаз. Она, способная силой мысли раскалить сталь, оказалась бессильна перед обычным куском шлака.

— Ненавижу! — закричала она, ударив кулаком по наковальне. — Ненавижу это всё! Эту грязь! Этот молот! Ненавижу!

Димитрий, который до этого молча наблюдал за ней, подошёл и плеснул на её ожог холодной воды.

— Да, — сказал он спокойно, глядя в её заплаканные, яростные глаза. — Ты ненавидишь. Ты полна огня. Как и этот горн. Но что ты делаешь со своим огнём, дитя? Ты просто выжигаешь им всё вокруг. И в первую очередь — саму себя.

Он взял щипцами раскалённый кусок железа, над которым она только что трудилась, и положил его обратно на наковальню.

— А я? Я беру огонь из горна и говорю ему, куда идти. Я беру свой молот и не бью им, а направляю. И из того же самого огня и того же самого железа, которые ты так ненавидишь, я создаю… — он указал на стену, где висел недавно законченный меч, — …красоту.

Мордред проследила за его взглядом. Меч был идеален. Его лезвие переливалось узорами дамасской стали, гарда была простой, но изящной. Он был одновременно смертоносным и прекрасным.

— Сила — это не ярость, дитя, — закончил старик. — Сила — это контроль. А контроль рождается не из ненависти. Он рождается из уважения. К огню. К металлу. И к самому себе. Пока ты не начнёшь уважать то, что внутри тебя, ты будешь лишь рабой своего огня. А теперь — за работу.

Он вернулся к своему верстаку, оставив её одну перед наковальней.

Мордред долго стояла, глядя на свои обожжённые, грязные руки. Слова старика, простые и грубые, достигли той глубины, куда не могли проникнуть ни мудрость гностика, ни приказы матери. Она впервые посмотрела на кузницу не как на место пытки, а как на… зеркало. Этот ревущий горн, эта бесформенная раскалённая сталь, этот тяжёлый молот — всё это было отражением того, что творилось у неё в душе.

Она подняла молот. Он показался ей не таким тяжёлым, как раньше. Она взяла щипцы, достала из огня крицу и положила её на наковальню. Она замахнулась. Но на этот раз, перед тем как ударить, она на мгновение замерла. И попыталась не приказать, а… послушать. Почувствовать.

Удар получился другим. Звонким, чистым, уверенным. И сноп искр полетел именно туда, куда было нужно.

Моргана, стоявшая в тени, всё видела. И она поняла, что её гипотеза была верна, но не так, как она думала. Дело было не в трансформации энергии. Дело было в обретении контроля через созидание. И этот контроль её дочери дала не она, великая ведьма и стратег, а старый, мудрый кузнец. Она почувствовала укол ревности. И, к своему ужасу, — благодарности.

С того дня всё изменилось. Мордред больше не дралась с кузницей. Она стала её частью. Она приходила раньше Димитрия и уходила позже него. Она научилась слушать дыхание горна, понимать язык цвета раскалённого металла, чувствовать усталость стали под ударами молота. Ярость внутри неё никуда не делась. Но теперь это была не слепая, разрушительная стихия. Это был огонь в сердцевине домны — контролируемый, сфокусированный, направленный на созидание.

Старый Димитрий, видя эту перемену, начал учить её по-настоящему. Он показал ей секреты сварки разнородных металлов, научил вытягивать из стали душу, создавая узоры на клинке. Он учил её не ремеслу, а искусству. И Мордред впитывала всё с гениальностью, которая была частью её природы. Её магия, её драконья кровь, оказалась невероятным подспорьем. Она инстинктивно чувствовала напряжение в металле, знала, когда он готов принять форму, а когда может треснуть. Её руки, благословлённые силой, держали молот так же легко, как другие держали перо.

Она начала с простого — гвозди, подковы, скобы. Затем перешла к ножам, топорам. А потом — к мечам. И здесь её талант раскрылся в полной мере. Она создавала не просто оружие. Она создавала произведения искусства, в которых смертоносная функциональность сочеталась с неземной красотой. Каждый клинок, вышедший из-под её молота, был идеально сбалансирован, каждая линия — безупречна.

Моргана продолжала наблюдать. Она видела, как меняется её дочь. Из её движений ушла угловатая ярость, в них появилась плавная, уверенная сила. Она стала спокойнее, молчаливее, но в этом молчании больше не было угрюмости. Было сосредоточение. Она всё ещё была оружием. Но теперь — оружием, которое познало само себя.

Однажды Моргана пришла в кузницу и увидела, что Мордред работает над чем-то необычным. Не над мечом. Она сваривала вместе тончайшие стальные пластины, изгибая их, придавая им форму лепестков.

— Что это? — спросила Моргана, нарушив их негласное правило не разговаривать во время работы.

Мордред, не отрываясь от дела, ответила:

— Учитель получил заказ. На металлическую розу для ворот. Он сказал, что это слишком тонкая работа для него. Что его руки уже не те. И позволил попробовать мне.

Моргана смотрела, как её дочь, создание, рождённое для войны, с невероятной осторожностью и нежностью выковывает из стали хрупкий цветок. Это зрелище было настолько нелогичным, настолько противоречащим всему, что она знала и планировала, что она просто стояла и молчала.

Через неделю Мордред закончила. Роза была великолепна. Она выглядела так, словно была живой, лишь по какой-то прихоти богов созданной из вороненой стали. Димитрий, глядя на работу ученицы, лишь крякнул, и в его глазах блеснула гордая слеза. Он сказал, что это лучшая работа, которую он видел за свои семьдесят лет.

Мордред отнесла розу заказчику. А на следующий день пришла к матери.

— Ты была права, — сказала она. Моргана вопросительно подняла бровь. — Я поняла. Природу металла. И свою.

— И какова же она? — спросила Моргана, ожидая услышать что-то о силе или прочности.

— Она податлива, — ответила Мордред. — Любую сталь можно сломать, если бить по ней бездумно. Но если понять её, нагреть и направить, из неё можно сделать что угодно. И меч, и розу. Дело не в стали. Дело в кузнеце.

В этот момент Моргана поняла, что её дочь повзрослела. Не по годам. А по мудрости. Она нашла свой собственный ответ, свою философию. И эта философия была проще и одновременно глубже всех тех, что Моргана пыталась навязать ей.

Эта перемена отразилась на всём. Мордред вернулась к тренировкам с Бьорном, и теперь их спарринги были похожи на идеальный танец. Она вернулась к книгам, но теперь читала не только трактаты о войне, но и стихи, и труды о гармонии и красоте. Какофония внутри неё стихла. Оркестр, наконец, нашёл своего дирижёра.

Проблема была решена. Актив стабилизирован. Моргана-инженер должна была быть довольна. Но Моргана-мать, та её часть, которую она сама ещё не до конца осознавала, чувствовала странную смесь гордости, облегчения и… грусти. Её дочь нашла свой путь сама. Она больше не нуждалась в её планах, в её тотальном контроле.

Она становилась самостоятельной. И это пугало Моргану гораздо больше, чем все пророчества Мерлина.

* * *

Прошёл почти год с тех пор, как Мордред впервые переступила порог кузницы. Она уже не была ученицей. Она стала мастером, чьё имя шёпотом произносили в гильдии оружейников Константинополя. Таинственная девушка из дома «западной госпожи», которая создавала клинки такой красоты и силы, что за них платили целые состояния. Но она редко работала на заказ. Кузница была её личным пространством, её способом думать и дышать.

Моргана давно приняла эту новую реальность. Она видела, что её дочь обрела равновесие. Она должна была быть довольна. Но её беспокоило расстояние, которое, как ей казалось, выросло между ними. Мордред стала самодостаточной. Она больше не нуждалась в её ежечасном контроле, в её уроках и стратегиях. Они жили в одном доме, но иногда Моргане казалось, что дочь находится от неё дальше, чем когда они пересекали штормовое море. Она не знала, как преодолеть эту пропасть. Все её навыки — манипуляция, давление, расчёт — были здесь бесполезны.

Однажды вечером Мордред вошла в её кабинет. Моргана, как обычно, сидела над картами и торговыми отчётами. Дочь молча подошла и положила на стол предмет, завёрнутый в мягкий бархат.

— Это тебе, — сказала она. В её голосе, обычно ровном и уверенном, слышалась непривычная робость.

Моргана с настороженным любопытством развернула ткань. Её дыхание на миг прервалось.

На бархате лежала брошь.

Это была не просто брошь. Это было чудо. Выкованная из тёмной, почти чёрной дамасской стали роза, каждый лепесток которой был выточен с неправдоподобной точностью и изяществом. Сталь была обработана так, что казалась живой, переливаясь на свету, как тёмный шёлк.

Но это было не всё. В сердцевине розы, там, где должны были быть тычинки, мерцал один-единственный, идеально огранённый аметист — точно такого же цвета, как глаза самой Морганы. Камень был не просто вставлен в оправу. Он был оплетён тончайшими стальными нитями, которые вырастали из лепестков и переплетались над ним в сложный узор, отдалённо напоминающий кельтские узлы её далёкой родины, о которой Мордред могла знать лишь из редких рассказов старых рыцарей.

Моргана взяла брошь в руки. Она была тяжёлой, весомой, но при этом выглядела хрупкой. И она почувствовала это. В металл было вплетено… тепло. Не магия. Не заклинание. Это было остаточное эхо сотен часов кропотливого труда, концентрации, воли. И чего-то ещё. Чего-то, для чего у Морганы не было названия.

— Я… — тихо начала Мордред, глядя куда-то в сторону, — …я видела, как ты иногда смотришь на эскизы той розы, что я делала для ворот. Я подумала… что у тебя должна быть своя. Только лучше.

Моргана молчала, переводя взгляд с броши на лицо своей повзрослевшей дочери. И она поняла. Это не было платой за уроки. Это не было попыткой задобрить. Это был… диалог. Мордред говорила с ней на том единственном языке, который теперь понимала в совершенстве. На языке стали и огня. Она говорила: «Я вижу тебя. Я знаю, что тебе нравится. Я потратила своё время и свой талант, чтобы создать что-то для тебя. Просто так».

Она вспомнила свою первую жизнь. Подарки, которые она делала своей первой дочери — дорогие, бездушные вещи, купленные ассистентами. Но едва ли их можно было назвать подарками! Не называют же подарками вещи, сама идея которых умещается в одно слово — «издёвка». Подарки, которые она получала сама — всегда с подтекстом, всегда с целью. Она никогда, ни в одной из двух жизней, не получала ничего подобного. Ничего, что было бы создано для неё.

— Она… — начала Моргана, и её голос, который не дрогнул перед лицом Артурии, дал трещину, — …она идеальна.

Она не стала убирать брошь в шкатулку. Она встала, подошла к зеркалу и приколола её к тёмному бархату своего платья, прямо у сердца. Холодная сталь и сияющий аметист. Её дочь и она. Разрушение и контроль. Сила и красота. Всё это было там, в этом маленьком произведении искусства.

Она повернулась к Мордред. И впервые за долгое время позволила себе улыбнуться. Не своей обычной, острой, как стилет, усмешкой. А настоящей, едва заметной, но тёплой улыбкой.

— Спасибо, — сказала она. Простое слово, которое она почти никогда не использовала.

Мордред, увидев эту улыбку, тоже улыбнулась в ответ. Смущённо, почти по-детски. И в этот момент пропасть между ними исчезла. Они не стали ближе в обычном понимании. Они просто… нашли точку соприкосновения. Новый, общий язык.

И Моргана, глядя на свою дочь, которая создала нечто прекрасное из хаоса и ярости, впервые почувствовала укол того, что люди называли гордостью. Не за успешный проект. А за своего ребёнка. Это было новое, странное и пугающее чувство. И оно было первым настоящим шагом на пути превращения инженера в мать.